Кто виноват в смерти агента?

                Отрывок из романа Путь Черной молнии кн.1

На следующий день изолятор наводнили начальники разных служб. Руководитель колонии полковник Серебров сидел в самой середине стола, по бокам расположились режимники , оперативники учреждения и замполит. Контролерам приказали заводить осужденных по одному, именно тех, кого вчера задержали и препроводили в изолятор. Начальника четвертого отряда обязали писать протокол. Завели первого заключенного.
– Осужденный Кротов, двенадцатый отряд, статья сто сорок шестая, часть вторая, срок шесть лет, – доложил вошедший заключенный.
– В рапорте указано, что ты оскорбил смену контролеров, выражаясь нецензурной бранью. Так это? – спросил начальник колонии.
– Не отрицаю, но только я их за дело, – ответил Кротов.
– Что значит за дело? Поясни, – удивился Серебров.
– У нас в секции после отбоя уже спать легли. Прапора влетели, как чумовые и по пролету с топотом пронеслись. Ну, я и сказал им правду.
– Какую правду?
– Что они, как лошади носятся, будто с ипподромом перепутали. Им это не понравилось, они накатили на меня бочку, пришлось сказать им «пару ласковых», вот и забрали, – закончил Кротов.
– А ты знаешь, что бывает за оскорбление работника администрации? – спросил заместитель начальника по РиОР, – вплоть до уголовного наказания, есть даже статья за оскорбление лица, находящегося при исполнении.
– Да, я матерился, но не оскорблял.
– А какая разница?
– А разница в том, что я на личность не переходил, – пояснил Кротов.
– Умный больно, – отпарировал начальник колонии, – пятнадцать суток. Заводите следующего.
Им оказался Пархатый. Что творилось в самом кабинете, трудно было разобрать, но до осужденных ШИЗО долетали обрывки фраз:
– Какого..., мусора поганые вы меня загребли, я вам что, козел отпущения, – и тому подобное. Далее опять маты и оскорбления. Рыжкова вывели со скрученными назад руками, начальник колонии чуть ли не с пеной у рта кричал ему вслед:
– Пятнадцать, с переводом в ПКТ на четыре месяца!
– Да пошел ты, бык колхозный, – огрызнулся Пархатый.
– На шесть месяцев ПКТ! – крикнул Серебров. Затем немного успокоившись, обратился к дежурному прапорщику.
– В карцер его гниду, пусть погниет там мразь. Следующего заводите.
Так как настроение начальника было окончательно испорчено, почти все, кто присутствовал ночью на сходке, были наказаны: кого на пять, кого на десять, кого на пятнадцать суток посадили в ШИЗО.
В процессе разбирательства оперативники начинали засыпать заключенных вопросами. Кто, что видел? Что может сказать по поводу смерти Равелинского? А дознавались они исключительно для проформы.
Заключенные молчали, кто же возьмет на себя смелость высказать мнение, что Равиль оказался предателем. Правда Макаров вступил в полемику с начальством и заработал пятнадцать суток.
– А кто сказал, что его убили? Официально экспертиза еще не выявила истинной причины смерти Равелинского. Вы хотите, чтоб кто-то сознался, и мокруху на себя принял, а я так себе думаю, в первой что ли зэкам отказываться от подозрений. С момента, как нас посадили за решетку и до окончания срока, то и дело приходится идти в несознанку. Вы, опера, работники ушлые. Это ваше дело зацепки искать, да клубки распутывать. Привыкли вы, что на воле, что здесь, пенки снимать через информаторов стукачей. Да видно на этот раз нет у оперчасти такой информации, вот и приходится вам перед начальником колонии выстилаться, аж из кожи лезете.
Начальник РиОР вскипел:
– Ты что себе позволяешь? Ты кто вообще такой, чтобы огульно охаивать представителей власти?!
– Э, начальник, охолонь чуток. Ты меня под политстатью не подводи. Я только высказал свое мнение о профессионализме розыскной службы, а ты уже хочешь меня в психушку определить.
– А причем здесь психушка?
– Так не я же высказывался, что у нас в Союзе нет политзаключенных, а только одни хулиганы. А так, как я послушный гражданин и ни разу никого пальцем не тронул, ты меня упрячешь в «ха-ха палату».
– Дежурный, уведи его в камеру, пусть там похихикает пятнадцать суток, – распорядился Кузнецов.
Когда в кабинет ввели Дронова, все ждали привычного доклада осужденного, но он внимательно осмотрел присутствующую команду дознавателей и сказал:
– Давайте граждане начальники не будем тратить ваше драгоценное время, да и меня ждут дела, куда важнее. Сколько дадите суток?
Все опешили от такого заявления. Первым заговорил начальник РиОР:
– Осужденный Дронов, если мы вас правильно поняли, то пятнадцать суток для вас важнее, чем пять минут, занявших опрос.
– Я примерно догадываюсь, что стоит за таким опросом, – спокойно сказал Дронов.
– А может речь пойдет о вашем влиянии на других осужденных, – сказал начальник колонии, – кстати, я вас вспомнил, вы так хотели отведать пряников.
Дронов уловил, что обращение к нему идет культурное, на «Вы» и постарался быть взаимно вежливым.
– У меня нет таких полномочий, как у вас, и влиять я могу только на собственные мозги, а что касается смерти осужденного, так все мы здесь смертны. У меня вот самого сердчишко пошаливает, того и гляди, сам зайду в туалет и останусь там на веки вечные. А зря вы прянички не захватили, я бы сейчас не отказался похавать.
Кто-то из оперов хмыкнул, поражаясь наглости этого авторитетного среди осужденных типа.
– Значит это не блатных рук дело? – спросил Кузнецов.
– Начальник, что вы мне здесь перекрестный допрос учинили? Если есть преступление, то пусть этим занимаются следователи. Блатные, по-моему, тут не причем, говорят же, сердце не выдержало у зэка. Вы меня извините, граждане начальники, за всех я не могу говорить, мы ведь не на собрании и меня никто не уполномочивал…
– Дронов, прекрати сейчас же паясничать! – перебил его Серебров, – мы все прекрасно знаем, что ты за фрукт.
Начальник зоны уже сорвался, перейдя с вежливого обращения на ты. Дронов, проверяя начальника на выдержку, решил дожать его своей «культурностью». Он достал из кармана куртки флакончик с таблетками, отправил одну в рот и, протянув руку к графину с водой, спросил:
– Можно водички, лекарства запить?
Начальника задергало. Едва сдерживаясь, чтобы не сорваться и не нагрубить, он позвал дневального-заключенного и приказал ему принести отдельный стакан.
– Что у тебя за лекарство? – спросил капитан Громов из оперчасти.
– А это успокаивающее, нервишки тоже шалят, – опять спокойно ответил Дронов.
– Да он издевается над нами! – Начальник колонии протянул руку, – дай мне таблетки.
– Да ради бога, гражданин начальник, между прочим, помогает, – и протянул Сереброву флакончик.
– Слушай, Дронов, что ты добиваешься? – вмешался Кузнецов, – сейчас выпишем тебе пятнадцать ШИЗО, и с переводом на шесть месяцев в ПКТ, ты же на волоске висишь, у тебя и так три по пятнадцать отсижены.
– Да что же мне теперь, таблетки не принимать и молчать? Я не вижу основания, по которому вы меня упрячете в ШИЗО. Конечно, воля ваша, но перед тем, как посадить объясните, за что?
Серебров переглянулся с начальником Режимно-оперативной части, как бы спрашивая: «Как с ним поступить»?
– Ладно, Дронов, брось комедию разыгрывать. Причин, чтобы посадить тебя, пока нет, но имей в виду, поступит хотя бы малейший сигнал и мы тебя закроем.
Кузнецов дал понять всем присутствовавшим, что его слово имеет значение в принятии окончательного решения. Дронова отпустили.
Александру Воробьеву дали пять суток, за выяснение отношений на публике с другим осужденным. Из двадцати предводителей блатного сообщества, вышло из изолятора только семь человек. Пархатому, как и было обещано начальником колонии, дали пятнадцать суток, с переводом в ПКТ на шесть месяцев. Ворону, за его грубость начальству, тоже перепало, пятнадцать с переводом в БУР на три месяца.
Зоновские авторитеты притихли, оправляя крылья, слегка помятые режимниками и операми. Видимо по закону природы, так и происходит затишье перед бурей. Дронов решил пойти ва-банк, он все перевернет здесь верх дном, но для начала необходимо выбраться на выездной объект и решить там кое-какие дела. «Если братва не спасует, мы наведем здесь порядок, меня все равно закроют и наверняка отправят в другую зону».

В один из июльских дней на территории, прилегающей к колонии со стороны свободы, собралась группа людей. Это родственники приехали на свидание к осужденным или привезли передачи. Недалеко на лавочке сидела пожилая женщина, и утирала слезы платочком.
К ней подошла молодая женщина и, присев на лавочке рядом, спросила:
– У вас что-то случилось, может, вам помочь чем-нибудь?
– Случилось, у меня в этой колонии сын умер, – и она прикрыла лицо рукой, едва сдерживаясь, чтобы не разрыдаться.
– Примите мои соболезнования.
– Спасибо.
– Вот горе-то! Как это случилось?
– Не знаю, он был такой крепкий и здоровый, вроде как врачи сказали лагерному начальству, что произошло кровоизлияние в мозг. Я не могу в это поверить и даже не знаю к кому обратиться.
– А вы были у начальника колонии?
– Была, он и сказал мне о заключении врачей, теперь мне необходимо взять разрешение на получение трупа, – и она сильно зарыдала.
Горевавшую женщину со всех сторон обступили граждане, приехавшие на свидание к осужденным. Узнав, в чем дело, стали давать разные советы, как быстрее ускорить процедуру получения покойного для захоронения на вольной земле. Мужчина средних лет посоветовал горевавшей женщине:
– А вы в управление ИТУ езжайте, а потом в прокуратуру, и пусть они назначат расследование в отношении смерти вашего сына. Бывали случаи, когда лагерному начальству было не выгодно обнародовать истинные причины смерти, так они подтасовывали факты. Зоновское начальство в одной упряжке с управленческим, и дают неверные сведения. Не давайте мамаша его захоранивать, пусть повторно назначают независимую экспертизу.
– Да кто бы ей помог, во всех этих неразберихах, – говорили другие.