Дотронься до меня часть третья

Люблю запах нового дня, запах свежести, новизны. Сегодня, когда я проснулась, я совершенно забыла о том, что больна, вылетело из головы совсем. Эти пять минут были самыми лучшими за последние три года. Джон смог порадовать прямо с утра, поставив рядом с кроватью букет моих любимых цветов. Утро только начиналось хорошо: после обеда на меня накатила волна грусти и печали. Я успела поплакать, разбить вазу и со спокойной душой пойти собираться на ужин к родителям Джона. Сегодняшний день - не конец, а только начало. Я прекрасно понимаю, что я могу просто не вернутся домой после этих трех дней проведенных в больнице. И также прекрасно понимаю, что Джону будет очень-очень тяжело. На этот случай у меня есть для него сюрприз: я фотографирую себя и под каждой фотографией делаю подписи. Они все хранятся у Джона на компьютере, но под паролем. Надо будет ему перед «уходом» сказать пароль, хотя я думаю и так понятно какой он. Конечно, глупо предполагать, что фотографии заменят ему меня, но все-таки хоть какая-то память. Знаете, иногда, когда на меня совсем нахлынет, я думаю куда попаду: в ад или в рай? И мне кажется что ни туда, ни туда - я буду где-то посередине. Где-то между хорошим и плохим. Мне снился сегодня сон, что я беременна. У меня был маленький животик, я чувствовала, как ребенок ножками стучится во мне и даже улыбалась во сне. Но это был сон. А наяву, наяву я больна, у меня нет ни сил, ни возможностей рожать. Но Джон очень любит детей, и он хотел чтобы их ему родила я. Но к сожалению… Когда я выбирала в чем поехать на ужин, случайно наткнулась на свой старый дневник и знаете какой была первая запись?

«Сегодня 21 апреля 2004 года, меня уволили с работы, у меня теперь нет хама–начальника, грубых сотрудников, и я, можно сказать, ждала этого момента всю свою жизнь. Когда я шла домой с коробкой в руках, на улице лил дождь, и тут очень некстати мимо пробегал парень, он задел меня плечом, и все вещи разлетелись в разные стороны. Он очень долго извинялся. Как вспомню это, улыбка сама собой появляется…»

Следующая запись:

«Сегодня мы с Джоном были у врача: у обоих все в порядке. Мы сможем иметь детей, много детей. Скоро у нас будет своя квартира, а затем мы сложимся в полноценную ячейку общества. Как мало надо для счастья: любимый человек рядом и жизнь внутри тебя…»

И наконец, запись после диагноза. Без даты и без слов, просто стихи Марины Цветаевой, которые отлично передают мое внутренне состояние:

«Быть нежной, бешеной и шумной,
- Так жаждать жить! -
Очаровательной и умной, -
Прелестной быть!

Нежнее всех, кто есть и были,
Не знать вины...
- О возмущенье, что в могиле
Мы все равны!»

«Дорогой дневник! Чувствую что пишу тебе в последний раз. Меня положили в больницу, и я не знаю когда вернусь, все серьезнее чем я себе представляла. Врачи толком ничего не говорят. Но, самое страшное, они не пускают ко мне Джона. В палате одиноко и пусто, сердце болит, а душа предательски ноет. Когда я шла по коридору в свою палату, мимо меня проносились люди. Они были «пустыми», холодными. Их глаза не блестели, они были похожи больше на живых мертвецов, чем на людей. И я вдруг подумала «А неужели я такая же?» Мне стало настолько страшно за себя, у меня затрусились руки, ноги подкосились, и я начала терять сознание. Очень кстати опомнился Джон:
-Шерон, Шерон, эй! –Кричал он, и легонько бил меня по щекам.
-Джон…Джон, скажи, нет пообещай… -Говорила я на последних силах.
-Что? Что пообещать?
-Что, если я стану такой же как они, ты убьешь меня.- Сказала, я показывая на людей проходящих мимо нас. Что ответил Джон я не слышала, так как провалилась в темноту. Когда я очнулась, я уже лежала в совершенно другой палате, а рядом со мной стояла капельница. Больше людей в палате не было, вообще. Вдруг слезы сами покатились из глаз, я почувствовала себя несчастной, хотя скорее даже брошенной. В тот момент, я поняла что эти три дня самое ужасное что могло быть за три года. Морально я страдаю больше, чем физически. Врача я не видела, медсестра заходила всего один раз, и со словами «Она отдыхает, к ней нельзя», вышла. Слова видимо были сказаны Джону. Таблетки мне приносили и приносят вместе с подобием завтрака. Я ем очень мало, но при этом я совершенно не голодная. Мне не хочется есть. Пить да, хочется. Моя задумка с фотографиями пока что на стадии «Я ничего не успею», и поэтому поводу я огорчена еще больше пущего. Я чувствую присутствие Джона рядом, мне кажется он вообще не уезжает из больницы. Эх, дневник, если бы ты знал как тоскливо в пустой, мрачной палате. В которой нет ни телевизора, ни радио, ни даже моих любым книг. Такое впечатление что меня не лечят, а наказывают. Эта палата больше на тюрьму похожа, хорошо хоть решеток на окнах нет.  Я не знаю когда я увижу Джона, и увижу ли вообще. Только сегодня я увидела странные сетки у меня на окнах, не такие как обычные от комаров. И лампы у меня в палате другие, неужели все так плохо? Сейчас все кажется настолько близко, я имею в виду конец. Я слышу по ночам свой собственный голос, отдельно от себя. Я вижу странные сны, и просыпаюсь совершенно их не помня. Может быть это еще парочка симптомов? Даже не знаю что думать. Спасибо, дневник! Спасибо, что ты у меня есть. Иначе, я бы сходила с ума в одиночку. Слышу как кто то идет, прячу тебя под подушку. Прости родной, так надо! Будем на связи.»

Три дня прошли. А за ними еще три, еще три, и еще три. Я сдала все анализы, сделала все процедуры, выпила кучу таблеток и проспала минимум часов. Все это время от меня не отходил Джон, он был рядом, держал меня за руку, и вытирал мой лоб. Которой то и дело, потел от высокой температуры. Мишки под глазами кажется, стали еще больше, а трезвых мыслей в голове стало еще меньше. Врачи не огорчили меня, но и не порадовали. Диагноз остается прежним, а состояние ухудшалось с каждым днем. Я теряю сознание каждый день, по три- четыре раза, голова кружится не прекращая, поэтому мне приходится лежать целыми днями. Джон на роботе с утра до ночи, иногда звонит чтобы узнать как я.  Чтобы я не скучала он купил мне собаку, маленькую, милую, добрую собаку. Я назвала его –Бо. С этого дня мы с Бо, не разлучались, мы спали вместе, ели вместе. Именно когда у меня появился как говорят «друг человека», я очень резко почувствовала одиночество, и поняла что осталось совсем немного до того момента, когда меня положат в ящик. Я готовилась к этому. Нет, не складывала вещи, не писала письма «в моей смерти прошу винить…», потому что винить некого, я сама виновата во всем что со мной происходит. Я убеждала себя что лечь в гроб не так уж и страшно, и что я хочу тихие, спокойные похороны.  Хочу чтобы пришли самые близкие, разбили о гроб бутылку шампанского, так сказать «на удачу», чтобы никто не плакал. Лучше пусть молчат, чем плачут. Хочу чтобы Джон сказал, как сильно он меня любит. Чтобы мама все таки вспомнила что у нее есть дочь, и при этом она была дома, трезвая и одетая. А не в клубе, в обнимку с очередным «фриком». Джон, мама, Бо…У меня и нет никого больше. Папа умер, а с мамиными сестрами я не общаюсь. Зато родители Джона мне как родные, я их очень люблю. Они помогали мне, поддерживали, звонили и старались сделать все чтобы мне стало легче.  Детей у меня не будет, и у Джона будет совершенно другая Шерон, не такая как я, а полная противоположность. Не будет больше наших держаний за руки, объятий после каждого диагноза. Я чувствую что я надоела ему, но я не имею права обижаться на это. Просто не имею. Возможно, он любит другую, и именно к ней летит каждое утро. Сейчас мне конечно больно представить что его руки, обнимают кого то другого, что его губы целуют не меня, но когда я умру именно так все и будет. Нужно привыкать к этому сейчас, он и так слишком долго меня терпел. Проходят дни, пролетают недели, а я все так же нахожусь в постели. Наверное не стоит писать как мне это надоело. Я не хочу затягивать, я хочу умереть. Сегодня ночью я не буду пить лошадиную дозу снотворного, я сделаю то что намереваюсь.