Зима была прекрасна и чиста

 Затихает вьюга. Сильный ветер, меняя направление, мелким снежным порошком так и норовит добраться до лица. Но пометет-пометет, и сквозь снежную пелену вдруг проглядывает ясный солнечный свет. Холодная погода сменяется первыми оттепелями.Сегодня за  окнами  падал  мокрый снег, а в здании суда было тепло,
оживленно  и  весело для тех, кто привык ежедневно, в силу своей специализации, посещать этот
большой  дом правды и справедливости,  встречать  знакомые  лица, переброситься парой незначительных фраз и скорее за дело.... Перед глазами, как в театре, разыгрывались сомнительные ситуации жизни,борьба за честь и достоинство личности и,конечно же,
драмы,-  они  так  и  назывались  "судебные драмы",- и в таких ситуациях приятно было видеть и
публику,  и  слушать  живой  шум в коридорах, и принимать в этих историях участие самому. Весело было в
буфете;  там  уже  зажгли интимное освещение,шептала музыка,  и много вкусных закусок стояло на
стойке.  Пили, разговаривали, ели. Если встречались пасмурные лица, то и это
было  хорошо:  так  нужно  в  жизни  и  особенно  там,  где  изо  дня в день
разыгрываются и смешные истории и "судебные  драмы".  Вон  в  той  комнате  застрелился  когда-то
подсудимый;  вот  солдат  с  ружьем;  где-то бренчат наручники. Весело, тепло,
уютно. Тишина.Идет суд. На этот раз судят хирурга, изнасиловавшего уборщицу. Судья
спрашивает хирурга:
- Как вы могли так сделать с бедной женщиной? Вы, уважаемый
врач!!!
- А что я? Я бедный врач, я так много работаю, трое суток не спал,
руки в крови... Мне нужна была разрядка, я увидел что-то стоит - вот
и воспользовался... да и не сопротивлялась она.
- Дорогая женщина - расскажите, что вы думаете об этом?
- Я помыла первый этаж, помыла второй. Пошла на третий, нагнулась,
выжимаю тряпку - и тут сзади как...
- Вы не могли убежать?!!
- Куда, по мытому полу???!!! 
     Во  втором  уголовном отделении много публики,- слушается большое дело.
Все  уже  на своих местах, присяжные заседатели, защитники, судьи; репортер,
пока   один,   приготовил свои записывающие причендалы,  и  всем  любуется.
Председатель,  обрюзгший,  толстый человек с седыми усами, быстро, привычным
голосом перекликивает свидетелей:
     - Дудкин! Как ваше имя, отчество?
     - Ефим Петрович.
     - Согласны принять присягу на библии?
     - Согласен.
     - Отойдите к стороне. Сиваконь!
     - Андрей Егорыч... Согласен.
     - Отойдите к... Блументаль!..
     Довольно   большая   кучка   свидетелей,  человек  в  двадцать,  быстро
перемещается  слева  направо.  На вопрос председателя одни отвечают громко и
скоро,  с  готовностью,  и  сами  догадливо отходят к стороне; других вопрос
застает  врасплох,  они подозрительно  молчат  и  оглядываются,  не зная, к ним
относится  названная  фамилия  или  тут  есть  другой  человек  с  такой  же
фамилией.  Свидетели  положительные  ожидали  вопроса  полностью  и отвечали
полно,  не торопясь, обдуманно; к стороне они отходили лишь после приказания
председателя суда и с другими не смешивались.
     Подсудимый,  молодой  человек  в  высоко поднятом воротнике свитера,  обвинявшийся  в
растрате  и  мошенничестве,  торопливо  крутил свои усики  и глядел вниз, что-то
соображая;  при  некоторых  фамилиях  он  оборачивался,  брезгливо оглядывал
вызванного свидетеля  и  снова  с  удвоенной  торопливостью  крутил  усы  и соображал....
Защитник,  тоже молодой  человек,но достаточно уверенный в себе,  зевал в руку и гибко потягивался, с
удовольствием  глядя  в  окно,  за  которым  вяло  опускались большие мокрые
хлопья снега.  Он  хорошо  выспался  сегодня  и  только  что с удовольствием позавтракал в буфете...
  Дело подходило к концу.Оставалось  только  человек  шесть  не  вызванных, когда председатель с
разбега наткнулся на неожиданность:
     - Согласны  вы принять присягу? Отойдите,пожалуйста,чуть в сторонку...
     - Нет.
     Как  человек, в темноте набежавший на дерево и сильно ударившийся лбом,
председатель суда на  миг  потерял  нить  своих  вопросов и остановился. В кучке
свидетелей  он  попытался  найти  ответившую даму так определенно и резко - голос
был приятный женский,-  но  все женщины казались одинаковы и одинаково почтительно и
готовно глядели на него. Посмотрел в список.
     -   Агрофена Блябкина!  Вы  согласны  принять  присягу?  -
повторил он вопрос и выжидательно уставился на женщин.
     - Нет.
     Теперь   он   видит   ее.   Женщина  средних  лет,  довольно  красивая,
черноволосая,  стоит  сзади  других.  Несмотря  на кудри и модное платье с
грушеобразными  рукавами  и  большим,  нелепым  напуском  на  груди,  она не
кажется неприятной. В ушах у нее цыганские серьги большими
дутыми  кольцами;  в  руках,  сложенных  на  животе,  она  держит  небольшую
сумочку в блестках.  Отвечая,  она  двигает  только ярко накрашеным ртом; все лицо, и кольца в ушах, и
руки с сумочкой остаются неподвижны.
     - Вы православная?
     - Православная.
     - Отчего же вы не хотите присягать?
     Свидетельница  смотрит  ему  в  глаза  и  молчит.  Стоявшие  впереди ее
расступились,  и  теперь  вся  она  на  виду  со  своей  сумочкой  и тонкими
желтоватыми руками и яркими красными ногтями.
     -  Быть  может,  вы  принадлежите  к  какой-нибудь секте, не признающей
присяги?  Да  вы  не  бойтесь,  говорите,-  вам  ничего за это не будет. Суд
примет во внимание ваши объяснения.
     - Нет.
     - Не сектантка?
     - Нет.
     -  Так  вот что, свидетельница: вы, может, опасаетесь, что в показаниях
ваших  может  встретиться  что-либо  неприятное... неудобное для вас лично,-
понимаете?  Так  на  такие вопросы, по закону, вы имеете право не отвечать,-
понимаете? Все будет хорошо.Теперь согласны?
     - Нет.
     Голос  сейчас очень приятный, молодой,  моложе лица, и звучит определенно и ясно; вероятно, она поет. Пожав плечами, председатель суда взглядом призывает ближе к себе
члена суда с левой стороны и шепчется с ним. Тот отвечает также шепотом:
     - Тут есть что-то ненормальное. Не беременна ли она?
     -  Ну, уж скажете... При чем тут беременность? Да и незаметно совсем...
Свидетельница Блябкина!   Суд   желает   знать,  на  каком  основании  вы
отказываетесь  принять  присягу.  Ведь  не  можем  же мы так, ни с того ни с
сего, освободить вас от присяги. Отвечайте! Вы слышите или нет?
     Сохраняя  неподвижность,  свидетельница что-то коротко отвечает, но так
тихо, что ничего нельзя разобрать.
     - Суду ничего не слышно. Пожалуйста, громче!..
     Свидетельница откашливается и очень громко говорит:
     - Я про-сти-тут-ка...
     Защитник,  тихонько  постукивавший  ногой в такт каким-то своим мыслям,
останавливается  и  пристально  глядит  на  свидетельницу.  "Нужно было бы зажечь
свет в зале суда,что-то темновато стало..."  - думает он, и, точно догадавшись о его желании, судебный
пристав  нажимает  одну  кнопку,  другую.Ура! Да будет свет!  Публика,  присяжные  заседатели и
свидетели  поднимают головы и смотрят на вспыхнувшее освещение; только судьи,
привыкшие  к  эффекту  внезапного,  остаются  равнодушны.  Теперь
совсем стало приятно: светло, и снег за окнами стал мягче и пушистей. Уютно. Один из присяжных
заседателей, старик, оглядывает Блябкину и говорит соседу:
     - С сумочкой она похожа на жену нашего мэра...
     Тот молча кивает головой.
     -  Ну  так  что  же,  что  проститутка?  - говорит председатель и слово
"проститутка"  произносит  так  же  привычно,  как  произносит  он другие не
совсем обыкновенные слова:
     "убийца", "грабитель", "жертва".- Ведь вы же христианка?
     -  Нет,  я  не  христианка. Когда бы была христианка, таким бы делом не
занималась.
     Положение   получается  довольно  нелепое.  Нахмурившись,  председатель суда
совещается  с  членом  суда  слева  и  хочет уже говорить;  но  вспоминает про
существование  члена  суда справа, который все время улыбался, и спрашивает
его согласия. Та же улыбка и кивок головы.
     -  Свидетельница Блябкина! Суд постановил разъяснить вам вашу ошибку.
На  том  основании,  что  вы  занимаетесь  проституцией, вы не считаете себя
христианкой  и  отказываетесь  от  принятия  присяги,  к которой обязует нас
закон.  Но  это  ошибка,-  вы понимаете? Каковы бы ни были ваши занятия, это
дело  вашей  совести, и мы в это дело мешаться не можем; а на принадлежность
вашу  к  известному  культу они влиять не могут. Вы понимаете?
Можно  даже  быть  разбойником  или  грабителем  и  в  то же время считаться
христианином,  или  евреем,  или  магометанином.  Вот  все мы здесь,  господа  присяжные  заседатели,  занимаемся  разным  делом:  кто
служит, кто торгует, и это не мешает нам быть христианами.
     Член суда с левой стороны шепчет:
     -  Ну,уважаемый,  вы  хватили...  Разбойник  -  а потом помошник прокурора!.. И
потом,  торгует,-  кто  торгует?  Точно  тут  лавочка,  а  не  суд.  Нельзя,
так ,это уж слишком!..
     -  Так  вот,-  говорит  протяжно председатель, отворачиваясь от члена,-
свидетельница  Блябкина,  занятия ваши  тут  ни при чем. Вы исполняете известные
религиозные обряды: ходите в церковь... Вы ходите в церковь?
     - Нет.
     - Нет? Почему же?
     - Как же я такая.... пойду в церковь?
     - Но у исповеди и у святого причастия бываете?
     - Нет.
     Свидетельница  отвечает  не  громко,  но  внятно.  Руки  ее  с сумочкой
застыли  на  животе, и в ушах еле заметно колышутся золотые кольца. От света
 или  от  волнения она слегка порозовела и кажется моложе и вполне приятной штучкой.
При  каждом  новом  "нет" в зале с улыбкой переглядываются; один в задних
рядах,  по  виду мелкий делец,  худой,  с  общипанной  бородкой и кадыком на
вытянутой тонкой шее радостно шепчет для всеобщего сведения:
     - Вот так загвоздила она нам!
     - Ну, а богу-то вы молитесь, конечно?
     - Нет. Прежде молилась, а теперь бросила. Член суда настойчиво шепчет:
     -  Да  вы  свидетельниц  спросите!  Они ведь тоже из таких... Спросите,
согласны они?
     Председатель неохотно берет список и говорит:
     - Свидетельница Тошкина! Ваши занятия, если не ошибаюсь...
     -   Проститутка!..-   быстро,   почти  весело  отвечает  свидетельница,
молоденькая девушка вся в кудрях и модном платье.
     Ей   тоже  нравится  в  суде,  и  раза  два  она  уже  переглянулась  с
защитником;  тот  подумал:  "Хорошенькая  была бы секретарша, много бы на чай
получала..."
     - Вы согласны принять присягу?
     - Согласна.
     -  Ну  вот  видите, Блябкина! Ваша подруга согласна принять присягу. А
вы, свидетельница Койкина, вы тоже... вы согласны?
     -  Согласна! - густым контральто, почти басом отвечает толстая, с двумя
подбородками, Койкина.
     - Ну вот видите, и еще!.. Все согласны. Ну так как же?
     Блябкина молчит.
     - Не согласны?
     - Нет.
     Койкина  дружески  улыбается ей. Блябкина отвечает легкой улыбкой и
снова  становится серьезна. Суд совещается, и председатель, сделав любезное,
несколько  религиозное  лицо,  обращается  к священнику, который наготове с библией в руках, в
ожидании присяги, стоит у кафедры и молча слушает.
     -  Батюшка!  Ввиду упрямства свидетельницы, не возьмете ли на себя труд
убедить ее, что она христианка? Свидетельница, подойдите ближе!
     Блябкина,  не  снимая рук с живота, делает два шага вперед. Священнику
неловко: покраснев, он шепчет что-то председателю.
     -  Нет  уж,  батюшка,всю процедуру делайте тут!..  А то я боюсь, как бы и те не заартачились.
     Поправив  наперсный в дорогих камнях крест и покраснев еще больше, священник очень тихо
говорит:
     - Уважаемая,  ваши  чувства  делают  вам честь, но едва ли христианские
чувства...
     - Я и говорю: какая я христианка?
     Священник беспомощно взглядывает на председателя; тот говорит:
     - Свидетельница, вы слушайте батюшку: он вам объяснит.
     -  Все  мы,уважаемая, грешны перед господом, кто мыслью, кто словом, а
кто  и  делом,  и ему, многомилостивому, принадлежит суд над совестью нашей.
Смиренно,  с кротостью, подобно богоизбраннику Иову, должны мы принимать все
испытания,  какие  возлагает  на  нас  господь, памятуя, что без воли его ни
один  волос  не  упадет  с  головы  нашей.  Как  бы  ни  велик был ваш грех,
уважаемая,  самоосуждение,  самовольное  отлучение  себя от церкви составляет
грех  еще  более  тяжкий, как покусительство на применение воли божией. Быть
может,  грех  ваш  послан  вам  во испытание, как посылает господь болезни и
потерю имущества; вы же, в гордыне вашей...
     - Ну уж какая, батюшка,я гордыня при нашем-то деле!
     -  ...предрешаете  суд  Христов и дерзновенно отрекаетесь от общения со
святой православной церковью. Вы знаете символ веры?
     - Нет.
     - Но вы веруете в господа нашего Иисуса Христа?
     - А как же,конечно верую.
     -   Всякий   истинно   верующий   во  Христа  тем  самым  приемлет  имя
христианина...
     -  Свидетельница!  Вы  понимаете:  нужно  только  верить  во Христа...-
подтверждает председатель.
     -  Нет!  -  решительно  отвечает  Блябкина.- Так что же из того, что я
верю,  когда  я  такая?  Когда б я была христианкой, я не была бы такая. Я и
богу-то не молюсь.
     - Это правда... - подтвердила свидетельница Дудкина.- Она никогда не
молится.  К  нам  в  дом назначения (КИСКА)  -  дом  у  нас хороший, -когда икону
привозили,  так  она  на другую половину ушла. Уж мы как ее уговаривали, так
нет.  Уж  такая она, извините! Ей самой, господин судья, от характера своего
не легко и часто противно.
     -   Господь  наш  Иисус  Христос, - продолжал  священник,  взглянув  на
председателя,- простил блудницу, когда она покаялась...
     - Так она покаялась; а я разве каялась?
     - Но наступит час душевного просветления, и вы покаетесь.
     -  Нет. Разве когда старая буду или помирать начну, тогда покаюсь, - да
уж  это  какое  покаяние?  Грешила-грешила, а потом взяла да в одну минуту и
покаялась. Нет уж,простите, дело конченное.
     -  Какое  уже тогда покаяние! - басом подтвердила внимательно слушавшая
Софья Марковна Редька. - Пела-пела  песни,  да  пиво  пила,  да мужчин принимала, а там,
хвать, и покаялась. Кому такое покаяние нужно? Нет уж, дело конченное.
     Она  подвинулась и жирными, короткими пальцами сняла с плеча Блябкиной
ниточку; та не пошевельнулась.
     "Хорошо  они,  должно  быть,  поют вместе дуэтом,- подумал защитник,-Ах,какая у
этой  грудь,  как  кузнечные  мехи. С тоскою поют. Где этот дом КИСКА, что-то я не
помню".
     Председатель  развел  руками  и,  снова  сделав  любезное и серьезное
лицо, отпустил священника:
     - Извините, батюшка!.. Такое упрямство! Извините, что побеспокоили.
     Священник   поклонился  и  стал  на  свое  место  и  руки,
поправлявшие его шикарный наперсный  крест,  слегка  дрожали.  В  публике  шептались,  и
мелкий делец,  у  которого бородка за это время как будто еще более поредела,
тянул шею всюду, где шепчутся, и счастливо улыбался.
     - Вот так загвоздила эта лялька! - громко шептал он, встретив чей-нибудь взгляд.
     Подсудимый,  недовольный  задержкой,  брезгливо  смотрел  на Блябкину,
поспешно крутил усики и что-то соображал.
     Суд совещался.
     -   Ну   что   же  делать?  Ведь  это  же  идиотка такая...!  -  гневно  говорил
председатель.- Ее люди в царство небесное тащат, а она...
     - По моему мнению, - сказал член суда, - нужно бы освидетельствовать ее
умственные  способности.  В давние средние века суд приговаривал к сожжению женщин,
которые, в сущности, были ....., а не ведьмами.Или в места не столь отдаленные, уже в наши годы....
     -   Ну,  вы  опять  за  свое!  Тогда  нужно  раньше  освидетельствовать
прокурора: вы посмотрите, что он выделывает!
  Молодой  человек в свитере с высоким воротником и с усиками,
вообще  странно  похожий на обвиняемого, уже давно старался привлечь на себя
внимание  суда.  Он  ерзал  на  стуле,  привставал,  почти ложился грудью на
стол,   качал   головою,   улыбался  и  всем  телом  подавался  вперед,  к
председателю,  когда  тот случайно взглядывал на него. Очевидно было, что он
что-то знает и нетерпеливо хочет сказать.
     - Вам что угодно, подсудимый? Только, пожалуйста, покороче!
     - Позвольте мне...
     И,  не  ожидая  ответа  прокурора  выпрямился  и стремительно
спросил Блябкину:
     - Обвиняемая, - виноват, свидетельница, - как вас зовут?
     - Грушка.
     -  Это  будет...  это  будет  Аграфена,  Агриппина.  Имя  христианское.
Следовательно,   вас   крестили.   И   когда  крестили,  назвали  Аграфеной.
Следовательно...
     - Нет. Когда крестили, так назвали Э Э Э уже не помню.
     - Но вы же сейчас при свидетелях сказали, что вас зовут Грушей?
     - Ну да, Грушей. А крестили когда - не помню как.
     - Но вы же...
     Председатель перебил:
     - Господин прокурор! Она и в списке значится Аграфеной. Вы поглядите!
     - Тогда я ничего не имею...
     Он  стремительно  раздвинул  фалды своей мантии  и сел, бросив строгий взгляд на обвиняемого и защитника.
     Блябкина  ждала. Получалось что-то нелепое. В публике спор становился
громче,  и  судебный  пристав  уже несколько раз строго оглядывался на зал и
поднимал колокольчик. Что-то явно происходило.Не то падал престиж суда, не то просто становилось всем весело.
     -  Тише там! - крикнул председатель. - Пристав! Если кто будет
разговаривать, то удалите его из зала.
     Поднялся  присяжный  заседатель, высокий костлявый старик, в долгополом
модном плаще, и обратился к председателю:
     - Можно мне ее спросить?.. Ты,милая, давно занимаешься этими интимными штучками?
     - Восемь лет.
     - А до того чем занимались?
     - В кафе посуду мыла.
     - А кто был первым твоим мужчиной? Сынок или хозяин этого заведения,где ты мыла...?
     - Хозяин.
     - А многим он тебя отблагодарил ?
     -  В начале-деньгами  десять  рублей,потом брошку(как оказалось его жены), да разного белья женского. У них свой магазин на рынке.
     - Стоило из-за этого идти!
     - Молода была, глупа. Сама знаю теперь, что мало давал.
     - Дети были?
     - Один был.
     - Где же ребенок?
     - В приюте и помер.
     - А больна была?
     - Была....
     Старик глубоко вздохнул и отвернулся тяжело сел и, уже сидя, сказал:
     -  И правда,  какая  ты  христианка!  За  десять рублей,хоть и приличные деньги в наше время,  душу дьяволу
продала, ну а телом вообще молчу!?.
     -  Бывают пристарелые папики и больше дают! - вступилась Койкина за подругу.
Вот я вспоминаю,что у нас тоже папик один был, степенный, вроде как вы...
     В публике засмеялись.
     -  Свидетельница Койкина,  молчите,-  вас  не  спрашивают!  -  строго остановил ее председатель.-  Вы все сказали? А вам что угодно, господин присяжный заседатель? Тоже спросить?
     -  Да  уж  позвольте  и  мне свои пять копеек вставить, когда на то дело пошло...- тонким,  почти  детским  голоском  сказал  необыкновенно  большой  и толстый лысый и потный мужчина,  весь состоящий из шаров и полушарий: круглый живот, женская округлая
грудь,  надутые,  как у бабки Феклы, щеки и стянутые к центру кружочком розовые сальные губы.-  Вот  что,мадам Блябкина,  или  как  тебя  там,  ты с богом считайся как
хочешь,  а  на  земле  свои  обязанности  исполняй.  Вот  ты сейчас  присягу
отказываешься  принимать:  "Не  христианка  я"; а завтра воровать по этой же
причине  пойдешь,или  кого  из  гостей  сонным винцом опоишь,- за такими,как ты не заржавеет.  Согрешила,  ну  и  кайся,  на  то и церкви существуют; а от веры не отступайся,  потому что, если все еще да  от веры будут отступаться, тогда хоть на свете не живи.
     - Что ж, может, и красть буду... Сказано, что не христианка.
  Папик качнул  головой,  сел  и,  подавшись  туловищем к соседу, громко
сказал:
     -  Вот  попадется вдруг такая на жизненном пути , так все руки об нее обмажешь, не отмоешь потом.
     - Эти папики толстые  которые,  господин судья, не все честные бывают...-
вступилась мадам Редька.- Помню,как-то к нам один толстый пришел, вроде этого, напился,накувыркался,  а  потом  в  заднюю  дверь,что для спецобслуживания,  хотел  уйти,- спасибо Господу,
застрял.  "Я,  говорит,  воском  и  свечами  торгую и не желаю, чтобы святые
деньги   на  такое непристойные  дела  ишли",  а  сам-то  пьян в зюзю.  А
по-моему...
     - Молчите уж, свидетельница!
     - Просто он жулик, больше ничего. Вот тебе и толстые!
     -  Молчите,  свидетельница,  а  то  я  прикажу вас вывести. Вам что еще
есть спросить, господин прокурор?
     -  Позвольте  мне...  Свидетельница,  я понял, что это у вас
кличка  Грушка, а зовут вас все-таки Пелагеей или Аграфеной?.Ну, неважно! Следовательно, вас крестили; а
если  вас  крестили  по  установленному  обряду, то вы христианка, как это и
значится,  наверное,  в  вашем метрическом свидетельстве. Таинство крещения,
как известно, составляет сущность христианского учения...
     Прокурор, овладевая темой, становился все строже.
     -  Сейчас  заговорит  о  паспорте...-  шепнул  председатель  и  перебил
прокурора:  -  Свидетельница,  вы  понимаете:  раз вас крестили, вы, значит,
христианка. Вы согласны?
     - Нет.
     -  Ну  вот  видите,  прокурор,  она  не  согласна. Становилось досадно.
Пустяки, типично женское  вздорное  упрямство  тормозило все дело, и вместо плавного,отчетливого,  стройного ведения процесса получалась нелепая бестолковщина.   И   к   обычному   тайному  мужскому  презрению  к этой женщине
примешивалось  чувство  обиды:  как она ни скромничает, а выходит, как будто
она  лучше  всех,  лучше  судей,  лучше  присяжных  заседателей  и всей публики.
Председатель суда засмотрелся в окно.Небо в такие дни становится чистым и светлым. Солнце начинает прибавлять по минуте светового дня, природа с этого времени уже берет курс на предстоящее, хоть и далекое лето,  и  все  так  хорошо,душевно и спокойно....,  а эта - упрямится. И никто уже не
смеется. Все внезапно  впал  в тоску и кто-то тихо
говорит:  "Вот  я  тебя  гвозданул бы разок, так сразу бы поняла!" Сосед, не
глядя,  отвечает:  "А  тебе  бы,  браток,  все  кулаком или как? Ты  ей  докажи!" -"Молчите, приятель,  вы  этого не понимаете, а кулак тоже от господа дан".
"А  бороду  где  выщипали тебе?"  -  "Где бы ни выщипали, а выщипали..." Судебный
пристав   шипит,  разговоры  смолкают,  и  все  с  любопытством  смотрят  на
 судей.
     -   Послушайте, уважаемый,  ведь  это  бог  знает  что  такое!  -
возмущается  член  суда.-  Это  не  суд,  а сумасшедший дом какой-то. Что мы
судим ее,   что  ли,  или  она  нас  судит? 
     -   Да   вы-то   что?   Что   ж,  я  нарочно,  по-вашему?  -  покраснел
председатель.-  Вы  поглядите  на  эту,  на толстую, на ...как ее там,- ведь она
глазами  ее  ест.  Ведь  они  тут  новую брехню  объявят,  а  я отписывайся!
Нет уж!!  И  не могу же я отказывать, раз уж...
Вам  угодно  что-нибудь  сказать,  господин  присяжный  заседатель?  Только,
пожалуйста, покороче,- мы и так потеряли уже много времени.
     Молодой  человек  необыкновенно  интеллигентного вида красивый, хорошо образованный, необыкновенно разговорчивый, он сразу вызывал симпатию окружающих. Его манеры и беседы источали высокую культуру, его юмор был мгновенен и заразителен. Он легко входил в контакт с людьми, заводил знакомства и вызывал доверие собеседника. Женщины находили его очень привлекательным, Волосы  у него были большие, пушистые, как у певца или поэта, или молодого священослужителя;
кисть  руки  тонкая,  сухая, и говорил он с легким усилием, точно его словам
трудно  было  преодолеть  сопротивление  воздуха.  Во  время  переговоров  с Блябкиной
  он  страдальчески морщился, и теперь в тихом голосе его слышится
страдание:
     -  Это  очень печально, то, что вы говорите, свидетельница Блябкина, и я глубоко сочувствую   вам;   но   поймите   же,   что  нельзя  так  умалять  сущность христианства,  сводя его к понятию греха и добродетели, хождению в церковь и выполнению обрядов. Сущность христианства в мистической близости с богом...
     -  Виноват... - перебил  председатель.- Блябкина,  вы  понимаете, что
значит мистический?
     - Нет.
     -  Господин  присяжный заседатель! Она не понимает слова "мистический".
Выражайтесь,  пожалуйста,  проще:  вы  видите,  на  какой  она, к сожалению,
низкой ступени развития.
     -   Лик  Христов  -  вот  основание  и  точка.  Небо  раскрылось  после
обрезания,  и  нет  ни  греха,  ни  добродетели,  ни богатства. Прерывистый,
задыхающийся шепот в тайный пикантный момент - вот эмбрион всех сфинксов...
     -  Господин  присяжный  заседатель! Я тоже ничего не понимаю. Нельзя ли
проще?
     -  Проще  я не могу...- грустно сказал с волосами.- Мистическое требует
особого языка... Одним словом,- нужна близость к богу.
     -  Блябкина,едрен батон,  вы  понимаете?  Нужна  только близость к богу - и больше ничего.
     -  Нет. Какая уж тут близость при таком деле! Я и лампадки в комнате не
держу, как другие грешники я ничего святого не держу.
     -  Совсем недавно,- басом сказала Койкина,- пришел ко мне один мачо и пива  в  мою лампадку вылил.
Я  ему  говорю:  "Сукин ты сын, а еще козырным держишься". А он говорит: "Молчи, говорит,телка драная,- свет Христов и во тьме сияет". Так и сказал.
     -  Свидетельница  Койкина!  Прошу  без ваших историй! Вам еще что нужно,
свидетель?
      -Ваша честь! Разрешите мне уединиться со свидетельницей.
     - Это зачем еще?
     -  Относительно  присяги,  ваша честь. Я частенько бываю,
где находится этот  дом (КИСКА)...  Я  живо,  ваша честь... Она присягу сейчас
примет.
     - Нет, - сказала вдруг Блябкина, немного побледнев и не глядя на пристава.
     Тот повернул голову:
     - Нет, примете!
     - Нет.
     - Посмотрим...
     - Посмотрите...
     - Довольно, довольно!.. - сердито крикнул председатель.- А вы, господин
пристав, идите на свое место: мы пока в ваших услугах не нуждаемся.
     -Ну и денек! -  пристав  отходит. В публике угрюмый
шепот  и  разговоры. Кое у кого  расположение   снова перешло на
сторону Блябкиной, говорит: "Ну, теперь держись,коза драная! Зубки-то ей начистят,-
как  самовар,  заблестят".-  "Ну,  это  вы  слишком!"  -  "Слишком? Молчите:  вы  этого  дела  не понимаете, а я вот как понимаю!" - "Бороду-то
где вам выщипали?"  -  "Где ни выщипали, а выщипали; а вы вот скажите, есть тут
буфет  для  бедного человека?  Надо  чирикнуть  за  упокой  души рабы божьей
Палагеи".
     -  Тише  там!  -  крикнул  председатель.-  Господин  судебный  пристав!
Примите меры!
     Судебный  пристав  на  цыпочках  идет  в  зал для публики, но при его
приближении  все  смолкают,  и  так  же на цыпочках он возвращается обратно.
Репортер  с  жадностью фиксирует что-то на узеньком листке бумаги, но на лице его отчаяние:
он предвидит, что главный ни в каком случае не пропустит им написанного.
     -  Как  хотите,  а  нужно закругляться!  -  говорит  член суда.- Получается
скандал.
     -  Пожалуй,  что...  Ну  что  еще вам нужно, господин защитник? Все уже
выяснено. Садитесь!
     Изящно выгнув шею и талию, обтянутую черным деловым костюмом, защитник говорит:
     - Но раз было предоставлено слово господину...
     -   Так   и   вам  нужно?  -  с  безнадежной  иронией  покачал  головой
председатель.-   Ну   хорошо,   говорите,   если  так  уж  хочется,  только,
пожалуйста, покороче!
     Защитник поворачивается к присяжным заседателям.
     -   Остроумные  упражнения  господина прокурора  и  частного
пристава в богословии...- начинает он медленно.
     -  Господин  защитник!  -  строго  перебивает  председатель.- Прошу без
личностей!
     Защитник поворачивается к суду и:
     - Тогда все.
     Затем   снова  поворачивается  к  присяжным,  окидывает  их  светлым  и
открытым  взором  и  внезапно глубоко задумывается, опустив голову. Обе руки
его  подняты  на  высоту груди, глаза крепко закрыты, брови сморщены, и весь
он  имеет  вид  не то смертельно влюбленного, не то собирающегося чихнуть. И
присяжные  и  публика  смотрят  на  него с большим интересом, ожидая, что из
этого  может  выйти,  и  только  судьи,  привыкшие к его ораторским приемам,
остаются  равнодушны.  Из  состояния  задумчивости  защитник  выходит  очень
медленно,  по частям: сперва упали бессильно руки, потом слегка приоткрылись
глаза,  потом  медленно  приподнялась  голова, взлетели брови, и только тогда, словно против его воли, из уст выпали проникновенные слова:
     -  Уважаемые судья  и  господа присяжные заседатели!- И дальше он говорит
совсем  необыкновенно:  то шепчет, но так, что все слышат, то громко кричит,
то   снова   задумывается  и  остолбенело,  смотрит  на
кого-нибудь  из  присяжных  заседателей,  пока  тот не замигает и не отведет
глаз.
     -  Господа  судьи  и  господа  присяжные  заседатели! Вы слышали только
сейчас   многозначительный   диалог   между   свидетельницей Блябкиной  и
господином  приставом,  и  значение  его  для  вас  не представляет
загадки.  Приняв  во  внимание  те  обширные  средства  воздействия,  какими
располагает   наша   администрация,  и  с  другой  стороны,-  ее  неуклонное
стремление к возвращению заблудшихся в лоно православия...
     -  Да черт возьми,господин  защитник, что же это такое! - возмущается председатель.- Я
не  могу  позволить, чтобы вы осуждали здесь установленные законом власти. Я
лишу вас слова.
     Встрепенулся обвиняемый,он говорит скромно, но стремительно:
     - Я просил бы занести слова господина защитника в протокол.
     Не обращая внимания на прокурора, защитник снова обращается к суду:
     -   Я хотел только сказать, господа присяжные заседатели, что
гражданка Блябкина,  насколько я ее понимаю, не отступится от своих взглядов
даже  в том, невозможном, впрочем, у нас случае, если бы ей угрожали костром
или  инквизиционными  пытками,как в те давние времена.  В  лице этой заблудшей овечки мы видим, господа
присяжные  заседатели, перевернутый, так сказать, тип христианской мученицы,
которая  во имя Христа как бы отрекается от Христа, говоря "нет", в сущности
говорит "да"!
     И в этот момент какой-то  большой  и  красивый  образ  смутно и притягательно блеснул в
голове  адвоката;  пальцы его похолодели, и взволнованным голосом, в котором
ораторского искусства было только наполовину, он продолжает:
     -  Она  христианка.  Она  христианка,  и  я  докажу  вам  это,  господа
присяжные  заседатели! Показания свидетельниц госпож Койкиной и Редьки
и  признания  самой Блябкиной  нарисовали  нам  полную картину того, каким
путем   пришла  она  к  этому  мучительному  положению.  Неопытная,  наивная
девушка,  быть  может  только  что  оторванная  от своего родительского местечка,  от ее невинных радостей,  она  попадает  в  руки  грязного совратителя  и, к ужасу своему,
убеждается, что она беременна. Родив где-нибудь в сарае, она...
     -  Нельзя ли покороче, господин защитник! Нам известно с самого начала,
что эта дама занимается проституцией. Господа присяжные заседатели
не  дети и сами прекрасно знают, как это делается. Вернитесь к христианству.
И потом она не из местечка а из  города В.....
     - Спасибо,  господин  председатель,  хотя я думаю, что и у местечковых есть
свои  невинные  радости.  Так  вот.  В  душе своей госпожа Блябкина носит
идеал  человека,  каким  он  должен быть по Христу, действительность же с тем мерзким
богатым папикам, наливающими пиво в лампадку, с его пьяным угаром,
оскорблениями,  быть  может,  побоями  разрушает  и  оскверняет  этот чистый
образ этих заблудших душ.  И  в  этой  трагической  коллизии  разрывается на части и душа госпожи
нашей бедной мученицы.  Господа  присяжные  заседатели!  Вы  видели ее здесь спокойною,
чуть  ли  не  улыбающейся, но знаете ли вы, сколько горьких слез пролили эти
глаза  в  ночной  тишине,  сколько  острых  игл  жгучего  раскаяния и скорби
вонзилось  в  это  исстрадавшееся  сердце!  Разве  ей не хочется, как другим
порядочным  женщинам,  пойти  в  церковь, к исповеди, к причастию - в белом,
прекрасном   платье  причастницы,  а  не  в  этой  позорной  форме  греха  и
преступления?  Быть  может,  в ночных грезах своих она уже не раз на коленях
ползала  к  этим  каменным  ступеням, припадала к ним своим бедным сердцем и истерзанными губами, чувствуя
себя  недостойной  войти  в  святилище...  И это не христианка! Кто же тогда
достоин  имени  христианина?  Разве в этих слезах не заключается тот высокий
акт  покаяния,  который  блудницу  превратил  в Магдалину, эту святую, столь
высоко чтимую...
     -  Нет! - перебила его Блябкина. - Неправда это. И не плакала я вовсе и не
каялась.  Какое  же  это  покаяние,  когда  то  же самое потом опять  делаешь?  Вот  вы
посмотрите...
     Она  открыла  сумочку, вынула носовой платок и за ним пачку денег. Положив
на  ладонь, она протянула ее к защитнику и
потом  к  суду.  Что-то блестящее соскользнуло с руки, покружилась по бетонному,
натертому  полу  и  легло  возле ног защитника. Но никто не нагнулся это
поднять.
     -  За что я вот я эти деньги получила? За это за самое. А платье вот это,
а кольца,  а  серьги  - все за это, за самое. Раздень меня до самого голого
тела,  так ничего моего не найдешь. Да и тело-то не мое - на три года вперед
контракт подписан,  а то, может, и на всю жизнь,- жизнь-то наша короткая. А в животе у
меня  что?  Портвейн, да пиво, да шоколад, новый пупсик вчера угощал,- выходит, что и  живот  не мой. Нет у меня ни стыда, ни совести: прикажете голой раздеться
- разденусь; прикажете на крест наплевать - наплюю.
     Койкина схватилась за сердце и заплакала.  Слезы  у  нее  не  точились,  а бежали быстрыми,
нарастающими   капельками   и,   как  на  поднос,  падали  на  неестественно
выдвинутую силиконовую грудь.  Она  их  вытирала,  но  не  у  глаз,  а  вокруг рта и на
подбородке, где было щекотно.
    - А  то  вот  три   дня тому  меня с одним придурком венчали, так, для шутки,
конечно:  вместо  венцов  над  головой его сандали  держали, вместо свечек
пивные  бутылки донышками кверху, а за попа другой гость был, надел мою юбку
наизнанку,  так  и ходил. А она,- Блябкина показала на плачущую Койкину,-
за  мать мне была, плакала, рыдала, как будто всерьез. Она поплакать-то
любит.  А  я  смеялась,-  ведь  и  правда,  очень  смешно было. И к церкви я
равнодушна,  и  даже  мимо  стараюсь  не ходить, не люблю. Вот тоже говорили
тут:  "Молиться",-  а  у меня и слов таких нет, чтобы молиться. Всякие слова
знаю,  даже  такие,  каких,  глядишь,  и  вы  не  знаете, несмотря на то что
мужчины;  а  настоящих  не  знаю.  Да  о  чем и молиться-то? Того света я не
боюсь,-  хуже не будет; а на этом свете молитвою много не заработаешь,хотя глядя на крест батюши и уж сомневаюсь я. Молилась я,  чтобы  не  рожать,-  родила.  Молилась,  чтобы  ребенок  при мне жил,- а
пришлось  в приют отдать.  Молилась,  чтобы хоть там пожил,- а он
взял  да  и  помер.  Мало ли о чем молилась, когда поглупее была, да спасибо
добрым  людям  - отучили. Студент один отучил. Вот тоже, как вы, начал говорить и
о  моем  детстве  и  о  прочем,  и  до  того  меня  довел, что заплакала я и
взмолилась:  господи,  да  унеси  ты  меня  отсюда!  А студент мне и говорит: "Вот
теперь  ты человеком стала, и могу я теперь с тобою в любовь поиграть".
Отучил.   Конечно,  я  на  него  не  сержусь:  каждому  приятнее  с  честною
целоваться,  чем  с такой, как я или вот она; но только мне-то от молитвы да
от  слез  прибыли  никакой. Нет уж, какая я христианка, уважаемые судьи, зачем
пустое говорить? Какая есть-я Грушка-цыганка, такою меня и берите.
     Она  вздохнула слегка, качнула головой, блеснув золотыми обручами
серег, и просто добавила:
     - Я тут что-то уронила, поднять можно?
     Все  молчали  и глядели, как она, перегнувшись через скамью,выставив всем на обозрение свои шикарные бедра, поднимала что-то
со скользкого пола.
     -  Отвернитесь пожалуйста,батюшка,а то подумают,прости господи,что тебя только бедра ее волнуют? Ну,  а  вы-то,-  с  горечью и усталостью обратился  председатель к Койкиной и
Редькиной,- вы-то согласны принять присягу?
     - Мы-то согласны...- ответила Койкина, плача.- А она нет!
     -    Господин    председатель!   -   поднялся   прокурор,   строгий   и
величественный.-   Ввиду   того   что   многие   случаи,   сообщенные  здесь
свидетельницей  Блябкиной,  вполне  подходят  под  понятие кощунства, я, как
представитель  прокурорского  надзора,  желал  бы  знать,  не  помнит  ли она
имен своих клиентов?..
     -  Ну,  какое  там кощунство! - ответила Блябкина.- Просто пьяны они были.
Да и не помню я,- разве всех упомнишь,так мой пришел,да и все?
     Судьи  долго  и бесплодно совещаются, подзывают даже к себе прокурора и
убедительно,  в  два  голоса,  шепчут  ему. Наконец постановляют: "Допросить
свидетельницу Блябкину, ввиду ее нехристианских убеждений, без присяги".
     И так....
     Пристав громко говорит:
     - Прошу встать!
     Все  встают  и  оборачиваются.  Теперь Блябкиной видны одни
только   спины   и   затылки:   плешивые,   волосатые,   круглые,   плоские,
остроконечные.
     Священник говорит:
     - Поднимите руки!
     Все подняли руки.
     -  Повторяйте за мною,- говорит он одним голосом и другим продолжает: -
Обещаю и клянусь...
     Толпа  разрозненно  гудит,  выделяя густое, еще полное слез, контральто
Койкиной.
     - Обещаю и клянусь...
     - Перед всемогущим богом и святым его Евангелием...
     - Перед всемогущим богом... и святым... его... Евангелием...
     О!!!Слава тебе,Господи!Все  наладилось  и  идет  как  следует: стройно, легко, приятно. Во все
время  присяги  и  целования  креста Блябкина стоит неподвижно и смотрит в
одну точку: в спину председателя.
     Процедуру не нарушая,свидетелей удалили, кроме Блябкиной.
     -  Свидетельница!  Суд  освободил  вас  от  присяги, но помните, что вы
должны показывать одну только правду, по чистой совести. Обещаете?
     -  Нет...  Какая  у  меня совесть? Я ж говорила, что нет у меня никакой
совести.
     -  Ну  что  же  нам с вами делать? - разводит руками председатель.- Ну,
правду, понимаете, правду одну говорить будете?
     - А че? Скажу, что знаю.
     Через   полчаса,  в  образцовом  порядке  и  тишине,  совершается  суд.
Правильно  чередуются вопросы и ответы; прокурор что-то записывает; репортер
с  деловым  и  бесстрастным  лицом  рисует  на бумажке какие-то замысловатые
каракули.  Обвиняемый  дает  продолжительные  и очень подробные объяснения.
Руки  он  заложил  за  спину,  слегка  покачивается  взад  и  вперед и часто
взглядывает на потолок.
     -  ...Что  же  касается  квитанции из городского ломбарда на заложенный
велосипед,  то происхождение ее таково. Тринадцатого марта прошедшего года я
зашел в велосипедный магазин Халевского...
     ...Что  же  касается  якобы моих кутежей в означенном  Блябкиной доме .... и
того,  будто я разменивал там сторублевую купюру, то был я там всего четыре
раза:  двадцать  первого  декабря,  седьмого января, двадцать пятого того же
января  и  первого  февраля,  и  три  раза деньги платил за меня мой товарищ.
  Относительно  же  четвертого  раза, когда я платил лично, я прошу
разрешения  представить  суду  потребованный  мною  тогда  же счет, из коего
видно, что общая сумма ...., включая сюда...
    В зале судебного заседания тепло и уютно,но не грамма кислорода. За окнами уже ночь......Подсудимый ждал приговора...А снег не знал и падал,
А снег не знал и падал!
Зима была прекрасна, прекрасна и чиста.
Снег кружится, летает, летает,
И позёмкою клубя,
Заметает зима заметает....Пела Блябкина по дороге домой в такт мелодии покачивая зазывно бедрами.