Глава II. Другое измерение

*
Человек - творение сложносоставное. Устроено позаковыристей швейной машинки Зингера, уж Вы поверьте. Хотя, глядя на иных, такого и не скажешь... чего там особенного - руки, ноги, голова и приспособления для продолжения рода свисают. Туловище, естественно, присутствует, ну там внутри еще кишки, печенка, иногда аппендикс... внутренние органы, если по научному изъясняться.  Присмотревшись к некоторым, можно заметить даже мозг и свет в глазах. Но это уже редкость. С прошлого века подержанные  экземпляры остались. Однако, что примечательно, независимо от возраста, половой принадлежности и расположения внутренних органов, каждый человек живет надеждой. Даже преступник, приговоренный к казни, на дне души лелеет сладкую мысль: "А вдруг оборвется?... а если не придут?... а может замкнет?" и лихорадочно ищет пути спасения. Так и маэстро Петлевский, пожалев и оплакав себя несколько раз подряд, закрылся теперь в пыльном кабинете и рисовал в уме картину умерщвления себя, виртуоза мысли в расцвете лет грубыми руками депутата.
 
"Ну-у-у, сам он не явится, пожалуй. Пришлет кого то из своих... или Узварова, или Батрака. Скорее Узварова, этого имбецила с детским лицом. Впрочем, один хрен - оба садисты... Завещание написать?... А кому?"

Филимону опять стало себя жаль. Он захотел напиться вдрызг и даже насмерть. Пошатываясь, он подошел к бару, расположенному за библиотечной стойкой и протянул руку за темным коньяком. Взгляд Петлевского скользнул по обтрепанным корешкам старых фолиантов и сшитых вручную художественных журналов. Почему то вспомнился острый подбородок высохшей Цинцадзе и в сознании, словно пойманый мотылек, затрепыхалась мысль. А если изъясниться точней, то не мысль,  а некий бессвязный образ, который ложится на сетчатку глаза помимо воли и сдвигает действительность в другое измерение. Пространство наполнилось стеклянным желатином и время обратилось вспять.  Антиквар вдруг ясно осознал, что эту сцену с покойницей, лежавшей на широком диване, он уже видел. Видел также отчетливо много лет назад, и видел рафинированые стекла в спальне, и видел точки шашеля в шкафу, и видел ту удивительную картину, которая висела над бледным лицом мертвой старухи. Очень странную картину, необъяснимую, какие приходят лишь во сне... Видение было настолько ясным, что мэтр мог различить орнамент на багетной раме, но сама живопись трепетала в сознании смазанным, прыгающим пятном, какое может породить лишь воображение безумца.
-Вроде не пил еще, - удивился  Филимон своему отражению в баре. -Что это, Господи? ...Неужто расслоение личности? Или шизофрения?

Но тут мозг опять вытащил на поверхность небольшой фрагмент полотна и Петлевский прозрел. Ну да, он же видел эти несуразные пятна раньше, но где? Странно, однако сейчас этот вопрос занимал антиквара больше, чем собственная жалкая жизнь. Ответ был близок.
Словно пес на медведя, антиквар кинулся к полкам. Падали вниз журналы, сыпались каталоги, валились книги. По паркету веером разлетелись коллекционные марки. Плотные кирпичики Платона и Витрувия сместились на бок. Покосились труды Боккаччо и Гомера... Наконец антиквар нашел то, что скрывало ответ: информационный бюллетень о проведении ежегодных аукционных торгов за тысяча девятьсот восемьдесят пятый год. Здесь были собраны лучшие произведения искусства и представлены самые влиятельные аукционные дома мира. Судорожно пролистав треть брошюры, Филимон обнаружил ее: волшебную картину, увиденную сегодня над восковым подбородком усопшей поэтессы Цинцадзе. Иллюстрация в брошюре была маленькой и выцветшей. Но это была она.

"Голубые Апельсины" - (так называлась работа). Размер 60х60см. Материалы: акварель, пастель, бумага. Смешанная техника. 1964 год. Автор - Ирина Хворостевич. Выставлена к продаже монреальским аукционным домом IEGOR. Канада. лот № 364. стартовая цена лота: 185000 фунтов стерлингов.

"Сто восемьдесят пять тысяч фунтов стерлингов..." Цифра обухом била по голове. Петлевскому сделалось дурно, ноги ослабели и внутри организма понесся товарный эшелон. Читать далее становилось очень затруднительно. Буквы качались и прыгали в зрачках. Грохочущий поезд стучал железом по ушам и готов был выпрыгнуть через рот. Воздух сделался густым и дышать стало нечем. Фил, взявшись рукой за стойку, дочитал текст:
"...работа была приобретена по максимальной ставке 240000 фунтов стерлингов лицом, пожелавшим остаться неизвестным."
Эшелон с визгом перевернулся в голове Петлевского, раздавил мозг и бросил тело антиквара на потертый пол.

*

-Вот к чему книги приводят, - над Филимоном стоял Витька с чашкой в руке. - Ты, Йонас, тоже скоро сдохнешь, если читать не перестанешь.
Витя укоризненно вздохнул и вылил остатки воды на Филимона. Тот очнулся. Первую минуту он думал, что видел сон. Но нет: пол был завален журналами и бумагой, книжные полки пусты и рядом лежал мокрый информационный бюллетень. Двести сорок тысяч крепкой валюты. Цифра сверлила мозг. " Это очень много. Непоправимо много... А сейчас, спустя двадцать лет, это ... - В голове мэтра застучали коэффициенты инфляции, котировки валют и мировые цены на золото. - Тысяч пятьсот, не менее... интересно, а старуха знала о реальной цене картины? Нет, конечно, знай она о таких суммах, не держала бы ее на виду. Одна в квартире без охраны и сигнализации... Полмиллиона  фунтов стерлингов. Просто в голове не укладывается..." Антиквар хотел подняться, но опять застучал эшелон и Витька побежал за водой.

*

Вернувшись к полноценной жизни лишь под утро, мэтр Петлевский сразу занялся наведением справок. Рылся в архивах. Полез в интернет. Дал запрос в электронную базу данных монреальского Аукционного Дома IEGOR. Безрезультатно. Картина была подобна призраку: она витала в воздухе, существовала, вобрав в себя неизъяснимые сокровища, однако, кроме информационного бюллетня о ней нигде не упоминалось. Разве что всплыли сведения об авторе - Ирине Хворостевич - невероятно успешной и талантливой художнице эпохи развитого соцреализма. И эти крупицы биографии никак не клеились с  живописью "Голубые апельсины", несущей таинственный свет.

Впрочем, данные были не богаты и обрывались тысяча девятьсот шестьдесят четвертым годом - годом написания загадочной картины. Затем, еще молодая успешная художница бесследно исчезла с тем, чтобы, спустя сорок лет, умереть на рубеже веков в забвении и нищете ... Обладай проницательный мозг Петлевского даром смещения во времени, непременно наградил бы ветерана отечественного искусства ценной информацией и Филимон узнал бы много интересного.
Например, что ее учителем был великий Игорь Грабарь. И именно по наставлению преподавателя Ирина взялась за самый вдохновенный шедевр ее жизни, воспевающий опасный труд сплавщиков леса. Тема была выбрана метко и вскоре имя художницы Ирины Хворостевич гремело за рубежом. Ее живописные полотна в духе пролетарского реализма и так не сходили с обложек "Огонька" и "Работницы", патриотические композиции со сценами сбора груш и строительства Днепрогэса находились в центре внимания ведущих искусствоведов. Холщовые сталевары форсированными темпами плавили руду, маслянные шахтеры стахановским движением рубили уголь, пастозные скотоводы передовыми методами выпасали эпический скот. Социалистический порыв колхозников и доярок, напоенный пролетарским воздухом и коммунистическим солнцем, пронзал гнилой капитализм, как штык пронзает тело бюргера. Персональные выставки, дружеские визиты и передовицы в газетах - от берегов Атлантики до песков Кара-Кума - это все Ирина Хворостевич. Расцвет славы художницы пришелся на начало шестидесятых: она завершила  монументальное полотно "Сплав советского леса". Картина была представлена на международной выставке шестьдесят четвертого года в Торонто и взяла золотую медаль... Это был успех.

Картиной заинтересовался Никита Сергеевич Хрущев. Он, деятель ужасно занятый проблемами межпланетного масштаба, выкроил время, чтобы посетить студию художницы на московской окраине . В мастерской он пробыл неожиданно долго. Шелестела золотая осень. Воздух был прозрачен и невесом. Волокна тонкой паутины витали под сводом высокого помещения. Голоса партийных деятелей тихим гулом отражались от пафосных лесопромышленников, величественных доярок и легендарных скотоводов. Свидетели, а это были члены политбюро и заместители секретаря ЦК КПСС, говорили, что работяги, сплавляющие лес, пришлись Хрущеву по душе. Но более других его заинтересовала иная работа: небольшой натюрморт на фоне открытого окна. Голубые плоды, размещенные в центре композиции надолго приковали взгляд Первого секретаря Центрального Комитета. Странная акварель совершенно не воспевала ратный труд и абсолютно противоречила линии коммунистического лидера. От картины явно несло буржуазным декадансом... Назревал скандал.
 
Однако, к удивлению сопровождавших, ожидаемой вспышки гнева не последовало. Никита Сергеевич, словно выйдя из транса, посмотрел рыбьими глазами сквозь художницу:
-Вы умница, моя милая... Благодарю. Это нужное решение.

И ушел. Все были поражены. Спустя пару дней товарищ Хрущев оставил пост Первого секретаря ЦК КПСС. Причины такого поступка не ясны до сих пор. Никита Сергеевич удалился на дачу и остаток дней провел в счастливом покое и тихом одиночестве.
А "Голубые апельсины " исчезли в небытие с тем, чтобы чудесным образом вынырнуть на аукционных торгах в Монреале  двадцать лет спустя. Будучи проданной по максимальной ставке - фантастических двести сорок тысяч английских фунтов стерлингов, живопись вновь пропала без вести. И теперь, набрав в цене вдвое, висела скромно и одиноко над головой старухи Цинцадзе, тело которой медленно остывало на Кловском Спуске.
 
Филимон сорвался с кресла. Почесывая плечи и трогая себя за разные части тела, он принялся ходить от книжного шкафа к оконной портьере. Картина страстно манила к себе. Сердце шумно заработало, зациркулировала кровь, мозг виртуозного мошенника наполнился кислородом. Организм желал действия. Ноги сами понесли туловище порхающего эстета на Кловский Спуск. Маэстро Петлевский бросился по мраморным ступеням на квартиру старухи, без особого труда зашел вовнутрь - дверь оказалась не заперта. Мебели в доме стало значительно меньше: исчезли письменный стол и черные статуетки. Пропал диван. Старухи в спальне уже не было. Стена, на которой вчера висела живопись, зияла пустотой. Взгляд Филимона пал на лопнувшие витражи в шкафу. Сумрачно отсвечивал фарфор. В нос ударил горелый запах стеариновых свечей и вспомнился вдруг высокий мужчина с мокрым носом. Тот самый, горько рыдающий на плече антиквара. Мысль Филимона прояснилась и в глазах явился свет. Под ногой маэстро взвизгнул раздавленный цветок гвоздики.