Слова убивают людей

Я Джек Стабборн – это имя режет глаза диктаторов на чёрном континенте. Ковыряться в ранах загнивающих режимов – моя работа. Под солнцем города Дурбана, я веду информационный обстрел войны в Мозамбике, где тиран Гатера из племени Макуа, шинкует в кровавый салат племя Тсонга.
«Карта разорванного на куски Мозамбика усеяна метастазами. При власти Гатеры хорошо живут только мёртвые и те, кто в коме». – Строки гремят на весь мир.
Этот Гатера, этот гигантский ледокол, что рушит судьбы, - в бешенстве. В отличие от него, мне известно – потерять близкого тяжелее, чем бомба над Хиросимой. Пару лет назад негр взбунтовался против апартеида. Ева, моя жена… Моя жена захлебнулась кровью, когда нож пронзил её лёгкое. Со мной остался сын, что уже выше меня. Ричард. Ему невозможно смотреть в глаза – страшно утонуть в колодцах отчуждения.
-О, Джек, - Сильвия, сестра Евы. Всякий раз, как видит меня, она всхлипывает, плачет, рыдает, ревёт – словом, впивается в душу когтями утраты. – Как я по ней скучаю…
Позади неё – высокая, подобно эвкалипту девушка.
-Это Хлоя, Джек. Ты качал её на руках, помнишь?
Время летит со скоростью колибри: вместо нежно-розовой девочки – грациозная, с жадными до победы глазами леди. 
-Научите меня. Научите всему, что знаете, дядя Джек.
И я учу. Она выдаёт памфлеты такой силы, что, если написано про кровь, вы почувствуете привкус железа во рту. Придёт день, когда Хлоя Строук вспыхнет сверхновой, и я, все мы сгорим от лучей её славы. Спустя год журнал «The Times» пишет – «Ученица превзошла учителя». Меня ошпаривает завистью.
Мы договариваемся встретиться на пирсе. Прихожу чуть раньше и вижу: она целуется с Ричардом. Однажды я зарёкся не брать в руки нож, но, когда сын уходит, пелена гнева закрывает глаза. Тело Хлои найдут только утром, в то самое время, когда мы с сыном будем лететь в проклятые земли. В Мозамбик.
На меня выливают помои притворного радушия. Гатера с волчьей стаей в мундирах скалят зубы.
Я здесь из-за Кевина, брата по перу. Он уверил: в Мозамбике можно переждать бурю. Но мне известно, какой ценой.
-Эти тсонга, - диктатор разламывает челюстями курицу-гриль, - жалкие тараканы. Нужно написать об этом, а, Стабборн?
Вернуться на родину и задохнуться от бесчестия и тюремных нар?
Таю, словно мороженое, тогда, как зной выжигает кожу. Осаждённый Чимо – брат-близнец Нанкина во время Второй Мировой. Отрезанные руки и ноги. Раздробленные головы, что облюбовали мухи. Кричащий запах смерти и ужаса – благодаря командиру Зубери. Я провожу с ним интервью, а его бычьи, налитые кровью глаза, простреливают мою душу. Вскоре, статья видит свет. Гатера не скупится на похвалу, впрочем, как и его жена Акуа. Ева, Акуа – местные женщины не живут, а кружатся в танце, позабыв, что отплясывают на краю гибели.
-Наркотики – оазис в политической пустыне. – Бормочет Кевин, протыкая ноздрю здешней валютой.
Моё имя, значит ли оно что-нибудь? Всякий раз, когда смотрю на Роберта, вспоминаю его мать. Наши разговоры залеплены пластырем тишины. Он мой сын? Я его отец?
-Урукаджи, - говорит Кевин, славный малый, загнанный в угол, - с языка суахили это вроде как «взлёт».
Живот Акуа растёт, но не от жирной пищи. Забери по-обезьяньи улыбается, но не от побед. – Нужен «взлёт».
Старые советские гаубицы обстреливают госпиталь, а я стряпаю историю, подавая с мягким соусом экстаза. – Нужен «взлёт».
Во время интервью с «полководцем», приходит жена Гатеры и позволяет воину ласкать себя в запретных местах. Волчица выплёскивает желчный взгляд  на меня и говорит:
-Расскажешь – и я скажу, что ты отец ребёнка.
Нужен «взлёт».
 Коснись чужой раны – и твоя станет кровоточить. Измена Акуа – зеркало измены Евы. Я застал их под пристанью, там, где бетонные блоки целуют землю, мою жену целовал чёрный «медведь». Он разорвал привычную жизнь когтями.
 Босоногая девочка семенит в укрытие из досок и пальмовых веток.
-Смотри, Джек, - дуло АК 47 следит за малышкой, - спорим, её голова, как арбуз?
Больше я не ем арбузы.
Последнее, что осталось – отчистить имя от засохшей кучи дерьма. Написать прощальную статью.
В мой «спасательный круг» входят редакторы, что вздрагивают при упоминании «вождя»;  пилот с улыбкой чеширского кота и захудалый «кукурузник» на окраине.
Всё чаще мне кажется, что я сплю.
-Здравствуйте, дядя! – Шепчет Хлоя.
Тело покрывается зудом, а голова, будто юла, крутится в попытке найти её. Но ничего, кроме подбоченившихся руин здесь нет.
На торжественных приёмах Акуа стреляет в меня взглядом, и львиной походкой идёт к Гатере. Глаза багровеют от ужаса, что эта пантера может прорычать клевету. 
Иглы безумия пронзают тело, когда покупаю газету, а там, под одним из заголовков имя Хлои Строук, и сегодняшняя дата.
Разум отказывается хлебать баланду реальности.
-Ричард, - кажется, произношу имя впервые, - нужно возвращаться. Завтра я улетаю.
Мне по-детски неуютно.
-Возьмёшь меня с собой?
Мы сидим на остатках того, что когда-то было диваном, и хлопья порошка летят мне на рукав.
-Можно и мне?
Ричард закашливается от белого облака, что разносится возле «взлётной полосы».
-Завтра всё изменится, сынок.
Прежде, чем «взлететь», он спрашивает:
-Пап, это ты убил маму?
Притворяюсь, что не расслышал. Урукаджи пробивает слизистую оболочку; руки сжимают изорванную обивку.
Стена расступается, как море перед Моисеем. В этот раз всё по-настоящему: хватаюсь за штурвал, взмываю ввысь, а вокруг - хозяйничают квадратики облаков, точно из игровой приставки. Появляется размером с Голиафа Хлоя. Её губы тянутся в улыбке, а между зубами течёт багровая река.
-На-у-чи ме-ня все-му, дя-дя Дже-е-к. – Вырывается из пасти. На последнем слоге рот открывается шире, и я лечу туда, в полную тьму. В абсолютное ничто.
Чувствую хлопки по плечу, но не могу открыть глаз.
-Ты у нас герой. – Смеётся Гатера, и я слышу чьи-то шаги и смех позади «вождя».
-Твоя статья открыла глаза, Джек.  Жаль, Акуа и Забери не успели её прочитать.
Веки не поднимаются.
Гатера цокает языком.
-Да, Джек. Ты силён – от такой дозы и только в кому… Чего не скажешь о твоём сыне.
Он садится на кровать.
-Ты обвинил меня во всём, Стабборн. Но мы с тобой – одной крови. Я убил всех, кого любил, и ты поступил также.
Нет, я не убивал Ричарда!
Тиран хлопает по коленке.
-Ты просто обязан поправиться. Ты ведь лежишь в больнице имени своего сына.
Его смех, его громкий смех эхом раздаётся во тьме, и я погружаюсь всё глубже, глубже, глубже…