Политсан. Продолжение 32

***

Во второй половине сентября, плот из восемнадцати кубометров бруса и досок, заработанных честным трудом, отчалил от берега, где мы провели целых полтора месяца. Ивана удалось отпустить в наши угодья на Тетее пораньше, в первых числах сентября. Всё-таки он был самым лучшим охотником, и мы надеялись, что именно он сможет до начала промысла добыть мяса для пропитания коммунаров. К Женьке приехала жена Ольга с дочкой Верочкой, и он имел право на законное свидание с родными перед долгой зимней разлукой. Наши с ним жёны ещё не были знакомы, а зимовать им предстояло в райцентре. Нужно было как-то решить вопрос с их жильём. Хватало и прочих забот, связанных с беременностью Лилит и будущим рождением нашего первенца.

Перед отъездом Ивана, за которым специально прибыл молчаливый и какой-то почерневший Бирюк, дизелист Володя попросил принять его в нашу компанию. Вопрос решили простым большинством: мы с Лилит и Иван – за, Женька – против, а Бирюк воздержался.
Женька чувствовал скрытую издёвку по его адресу в каждом слове бывшего зэка, а Бирюку, судя по всему, было всё равно. Иван и я судили не по тому, что и как человек говорит, а по его делам и способностям. А уж руки у нового коммунара росли явно не из задницы. Он много чего умел ими делать, в отличие от каждого из нас. И в этом мы успели убедиться за время совместной жизни и работы.

Язык у Черезова был действительно острым, бестолку он им никогда не пользовался, на блатной фене не изъяснялся и почти никогда не ругался матом. Видимо, сказывалась лагерная привычка «следить за метлой» во избежание ненужных конфликтов от неосторожно сказанного слова. Но в душе его давно и намертво угнездилась острая неприязнь к пустословию, а Женька как раз и страдал этим тяжким хроническим заболеванием. Он даже не чувствовал, как иногда бывает смешон в своих пространных рассуждениях о том, чего заведомо не знал.

Володя долго терпел нескончаемые потоки Женькиных побрехушек, а потом с серьёзным видом говорил что-нибудь вроде такого: «Ну, Евгений, сразу чувствуется, что ты – человек бывалый. Видно, что везде побывал. Тебе только в одно место осталось заглянуть. Но здесь климат суровый. Для этого придётся в Африку ехать». Женька, не чувствуя подвоха, спрашивал, мол зачем так далеко и что это за место? А Володя раздумчиво отвечал, сохраняя скорбно-сочувственное выражение лица: «Так думается мне, Евгений, что ближе, чем в Африке, ты жопу дикого слона не найдёшь». Все присутствующие, кроме Володи и Женьки, шумно веселились от нехитрого подкалывания. Сам же шутник оставался благотишным, как странствующий монах,  и невозмутимым, как мудрый вождь ирокезов. А вот Женька на подобные примочки всерьёз обижался.

Мы с Иваном прикинули, что Володе, для пробы, можно поручить участок от Карелинской базы до балагана. Но только с тем расчётом, что он должен вместо холодного и хлипкого «шалаша» Дим Димыча самостоятельно достроить найденный нами поблизости старый сруб, брошенный неизвестно кем и когда, но ещё пригодный, если заменить верхний, подмоченный и подгнивший ряд брёвен. С этой задачей любой опытный мужик мог справиться и в одиночку. Мы помнили размеры сруба, и для ускорения Володиной работы в дорогое время предсезонья, напилили досок на пол, потолок и дверь. Эти доски легко уместились в новой лодке, на которой мы с Черезовым собирались подниматься вверх по Тетее, догрузив её в деревне мукой, сахаром и прочей бакалеей. Сейчас наш «полушитик» был привязан к плоту вместе со смирновской дюралевой «казанкой» и радовал глаз неожиданным изяществом формы и внушительными размерами. Женька и вправду оказался умельцем в вопросах конопатки и смоления: под стланями новой лодки почти не было воды.    

Женьку на участок к Ивану брался доставить Бирюк. У них всегда находились общие темы для разговоров, позволяющие часами болтать о разных разностях, травить анекдоты и строить фантастические планы. Они с упоением рассказывали друг другу о будущем строительстве нового поселения в центре нашего участка. Они мечтали о том, чтобы коммунары-охотники могли культурно проводить выходные дни с жёнами-домохозяйками, слушать музыку, танцевать танго, пить шампанское и спокойно читать книги из богатой общей библиотеки, сидя в глубоких и очень удобных креслах под светом электрических торшеров.
И пусть глупые, но сознательные соболя сами мечутся по тайге в поисках ещё не занятых собратьями капканов, чтобы поскорее наступить на коварные тарелочки и стать, наконец, драгоценными шкурками для скорейшего процветания «Северной Гармонии».

Но суровая практика таёжной жизни всячески сопротивлялась придуманному благолепию, предлагая взамен мягкой мебели и электрического света, сытной пищи и домашнего тепла – жёсткие нары и керосиновые лампы, постоянное недоедание и вечный холод, неистребимый запах приманки и музыку далёкого лая собак.

На самой окраине цивилизованного мира Бирюк с Женькой уж давно построили в воображении маленький город, стоящий на сотню километров дальше убогой эвенкийской деревушки с кособоким полупустым магазином, единственной рацией и фельдшерским пунктом с бинтами и йодом.

Легко представить просторные дома среди тайги, с выбеленными жаркими печами, где томятся в чугунках наваристые щи с мясом и гречневая каша, где сытно пахнет хлебом и счастьем. Однако радужные мечты упираются в несущественные, но досадные мелочи. В то, например, что дом начинается с заготовки леса и неподъёмных брёвен, а трактора под рукой нет. Что один кирпич в районном центре стоит целый рубль. А на небольшую печь их нужно полтыщи штук, и потому начинать придётся с изготовления кирпича-сырца. Что белоснежные печи требуют извёстки, а её в район не завозят, и побелка начнётся с обжига известняка. Что по примеру китайцев впору строить здесь свою маленькую домну и добывать железо, а уж без своей кузницы точно не обойтись.   

Спустя много лет до меня дошло, что только безрассудность молодости спасала нас от разрушительного понимания простой истины: в суровых краях, необжитых человеком, сама природа противится его вторжению. Она готова приласкать, накормить и одеть своих первобытных детей-эвенков, живущих в естественном почтении к кормилице-тайге. Она готова терпеть и русского охотника-одиночку, если он признаёт свою ничтожность и слабосильность, и принимает до последней запятой неписаный устав чужой обители, где он вовсе не хозяин, а всего лишь временный постоялец.

Но если в этот мир приходят завоеватели, мечтающие установить свои порядки, то природа способна пойти даже на очистительное самосожжение, лишь бы уничтожить всё, за чем пришли к ней жадные варвары. Они отступят, а она залижет зелёными травами выгоревшую землю и вырастит на ней дочь – такую же дикую и прекрасную тайгу, какой была до пожаров её покойная мать.

Продолжение http://www.proza.ru/2012/04/13/1313