В поисках неизвестной реальности

               
      рассказ, основанный на реальных сновидениях
               
 
     И опять я погружаюсь в захватывающую паутину сновидений, в которых происходят такие необычайные события, какие никогда не случаются во время бодрствования, в которых я иногда бываю счастлив, попадая порой в навсегда ушедший мир отрочества и заново переживая школьные годы и первую любовь… И в такие минуты мне вовсе не кажется, что я сплю, когда как нет ничего более занудливого и похожего на затянувшийся скучный сон, чем обычное бодрствование, в котором ничего не происходит!.. Все эти сны можно разделить на несколько видов по тем сюжетам, которые снятся: это либо фантастические и фантасмагорические события и мистические путешествия; либо различные «исторические» сны, в которых я перемещаюсь в различные времена прошлого; либо — воспоминания о школьной поре и об учебе в Вузе; либо — просто бытовые сны, в которых тоже немало странного и необычного, а зачастую — абсурдного; и, наконец, совсем небольшая группа снов с темой кошмара и преследования. И здесь я хочу рассказать вам лишь некоторые сны, связанные только с темой необычных событий и путешествий, в той последовательности, в которой они мне снились в одно счастливое лето. Мне пришлось лишь немного домыслить их, чтобы как-то связать друг с другом и сократить незначительные эпизоды.
     Все началось с того, что мне и одному моему приятелю по приговору суда поручили убирать весь снег Сибири, и для этого нам должны были предоставить суперсовременный снегоуборочный комбайн, но уже в самой Сибири. Посадили нас на какой-то заброшенной станции в дрезину и пустили по узкоколейке словно в никуда. А кругом — действительно, горы и горы снега, которые и за всю жизнь не убрать, и пейзаж какой-то безжизненный — лес ни лес, так, какие-то перелески, и кругом — ни души. В конце-концов, приехали мы на какую-то базу, прямо в чистом поле, и вроде это даже не база, а выставка-продажа импортной техники. Несколько часов мы ходили по ней, выбирая себе лучший снегоуборочный комбайн, и выбрали самый современный. Нам его оформили, погрузили на платфор-му, и только говорят напоследок, что этот суперсовременный комбайн мы должны обме-нять на следующей базе на другой. Не понимая, зачем это нужно и не споря, мы садимся в какой-то вагончик, прицепленный к платформе, и едем на следующую станцию, все дальше в Сибирь. И там нам вместо импортного комбайна грузят наш, отечественный, поскольку, оказывается, осужденным нельзя убирать снег на импортной технике. И уже на этом самом комбайне мы едем по заснеженной дороге на новую базу, где нас должны отметить и окончательно определить фронт работ. А дорога — одна, и с нее не свернуть, по-скольку кругом такие сугробы, что любая техника завязнет и сломается. И мы с ужасом думаем, как же мы все это будем убирать, утешая себя лишь тем, что это, наверное, просто шутка или некая юридическая формальность, чтобы изобразить суровость наказания, а на деле никакой снег убирать и не надо, или, может быть, лишь небольшой его участок. Но на той базе, куда мы приехали, у нас отобрали отечественный снегоуборочный ком-байн и выдали вместо него простой трактор. Мы, было, запротестовали, — как же так? Как же мы на нем будем убирать такие сугробы, да еще во всей Сибири, но нам строго сказали, что комбайн нам не положен, и если мы отказываемся, то нас возьмут под стражу и тогда нам придется работать уже под конвоем и простыми лопатами, а жить в лагере. Рассудив, что лучше все же свободный труд, пусть и по принуждению, но на технике, мы сели на этот трактор и поехали к следующему указанному нам пункту, уже ни во что ни веря. Мороз все это время стоял приличный, но мы, зная, что нам предстоит, были тепло одеты и от него не страдали. Угнетала нас только полная неизвестность и нереальность назначенного нам наказания. Получалось, что даже на самой современной технике его все равно не выполнить, а значит, нам придется находиться в этой проклятой Сибири неиз-вестно сколько, и может даже, погибнуть в ней, как гибли многие до нас. Но мы все же утешали себя, что они, дескать, жили в лагере, плохо питались и плохо одевались, работали пилой, киркой да лопатой, а мы вроде, как вольнонаемные и питание нам обещано хорошее (хотя пока нас никто не кормил!) и проживание в хорошем общежитии (хотя мы его и в глаза еще не видели), так что — ничего, может быть еще и выживем! НО когда мы прибыли на очередную базу, напоминавшую уже обычный лагпункт, у нас забрали и этот трактор, выдав в замен какой-то мини-трактор. Мы снова возмутились, заявив, что это издевательство, и что зачем же нам умышленно затруднять задачу, когда она и так трудна? На что нам также строго заявили, что если мы не согласны, то нас тут же возьмут под стражу, и мы будем работать вместе со всеми заключенными простыми лопатами — и так далее, что мы уже слышали. Махнув на все рукою, мы сели на этот мини-трактор и поехали к следующему, уже конечному пункту маршрута. Но когда мы туда приехали, то это оказался уже откровенный лагерь за колючей проволокой, с хорошими сторожевыми вышками и большими металлическими воротами. Где-то даже лаяли овчарки. И здесь у нас, наконец, отобрали и мини-трактор, выдав взамен большие лопаты. Мы уже не стали возмущаться, зная, что нам скажут. Два очень статных и красивых охранника в новеньких белоснежных тулупах вежливо вывели нас в чистое снежное поле и указали, откуда надо начинать уборку снега. Мы их за это поблагодарили, и тоже так вежливо поинтересовались, где же мы будем жить и как быть с питанием, на что нам ответили тоже очень так вежливо, что поскольку отдельное общежитие для таких, как мы не предусмотрено, то жить мы будем в лагере, но зато совершенно отдельно от заключенных, и питаться будем тоже отдельно, поскольку нам положен солдатский паек, а он здесь очень хороший! На вопрос же — как долго нам предстоит работать, нам коротко ответили, что пока не уберем весь снег. И тут мы поняли, что нас обманули, и стали возмущаться и требовать справедливости, на что охраннички уже вовсе не так вежливо заявили, что это они не решают, что начальству виднее, и что если мы отказываемся работать, то нас немедленно возьмут под стражу и переведут в лагерь на общих основаниях…
     Что было дальше — не помню. Возможно, мы так и остались на этом безымянном лагпункте убирать снег всей Сибири, и в конце-концов погибли там, но вскоре я вижу, что ошибаюсь, что снег давно уже кончился, и уже весна, и я один, без своего напарника, оказываюсь в каком-то дачном поселке под Питером, где у нашей семьи вдруг обнаружился большой каменный дом с мезонином и с приличным участком, оставшимся от покойного деда. Меня смущало только, что металлическая ограда, идущая вокруг дома, точь-в-точь напоминала ограду вокруг его могилы на местном кладбище… И через некоторое время я вижу и мать, которая ходила куда-то, видно, за ключами, и  говорю, — как хорошо, теперь я смогу здесь жить в полном уединении и заниматься своими литературными и историческими делами… Но потом я в недоумении говорю себе: «Как же так? Ведь мать умерла! Что же, значит, это было несерьезно, и действительно, смерти нет?!» Размышляя об этом, я машинально пошел вдоль какого-то канала, напоминавшего петергофский, и вышел за поселок к заброшенным карьерам, но потом повернул назад и вернулся к нашему дому, чтобы в конце-концов выяснить, действительно ли мать жива или только притворяется, но когда я зашел в него, то оказалось, что это вовсе не наш дом, а соседний, похожий на него как две капли воды. Извинившись, и недоумевая, как такое может быть, я нахожу, наконец-таки, наш дом и замечаю, что участок довольно большой, и что там растет несколько деревьев и много кустарников, и что у самого дома какая-то распаханная полоса. «Это мать, наверное» — подумал я, и вдруг вижу, что она все-таки жива и обносит часть нашего участка каким-то деревянным заборчиком. В недоумении я спрашиваю, зачем она это делает, и оказывается, что пока я гулял вдоль канала, она продала часть нашего участка какому-то соседу. Я совершенно этим возмущен, и тут мы начинаем с ней глупо и долго ругаться… И я понимаю, что это нехорошо, и сам был до этого настроен совершенно идиллически, но зачем же она сделала это, не спросив меня? Ведь это наше общее наследство!..
     И после этого я уже вижу себя в совершенно другой ситуации, будто мы с прежним приятелем едем в метро, но каком-то непохожем на наше, и доезжаем до последней станции, и когда выходим, то видим, что тоннель почему-то закрыт стальными створками. И мы вдруг решаем пойти и посмотреть, что же за ними. И когда мы приоткрываем эти во-рота, то видим, что тоннель за ними не полукруглый в сечении, а квадратный, и что пути продолжаются куда-то вглубь и, вроде, ветвятся на дополнительные пути и тоннели, и мне от этого почему-то становится жутко, но в то же время — хочется пойти и все осмотреть. Но там царил полумрак, и я боялся, как бы не столкнуться с поездом, который мог выйти из любого тоннеля навстречу. А страх  возник не только от неожиданности и темноты, но и оттого еще, что тоннели эти почему-то напомнили нам вход в штольни поземных заводов Fau -1 и  Fau -2… Но через некоторое время оказывается, что я — уже работаю в этом тоннеле в составе какой-то не то ремонтной, не то обслуживающей бригады, и непонятно, в какое время — то ли в наше, то ли при немцах, и все недоумеваю, как же сюда попал? В бригаде этой еще несколько человек, есть и женщины, и все мы постоянно ходим взад-вперед по тоннелю, словно в поисках каких-то неисправностей. Затем наступает обеден-ный перерыв, и мы наконец-таки поднимаемся наверх. Я выхожу на улицу, и от разительного контраста, от яркого, солнечного дня у меня поначалу рябит в глазах и медленно кружится голова. Я все иду по улице, потом захожу в универмаг, напоминающий «Нарвский», и покупаю там какой-то баллон-распылитель пищевого назначения, но зачем, остается только гадать. И дальше происходит вовсе непонятное: я вдруг оказываюсь возле какого-то длиннющего деревянного забора, вдоль которого проложена тропинка, и я иду по ней, неизвестно куда, и вскоре обгоняю низкорослого человека в черном, при этом случайно задев его. Он огрызается на меня, и даже угрожает побить, напоминая одного парня хулиганистого типа, с которым я когда-то учился в ПТУ. А я — не то чтобы испугался, а просто не хочу связываться, и отделываюсь от него парой фраз. В следующий момент я уже обгоняю его и ухожу далеко вперед. Забор вскоре кончается, и я выхожу на какое-то шоссе. На противоположной его стороне был высокий холм, и я зачем-то на него полез, наверное, чтобы осмотреться и понять, куда я зашел, но когда я поднялся на него, то там вдруг вновь столкнулся с этим черным человеком, который уже в открытую угрожает меня побить. Не помню, удивился  ли я тому, что его обогнал, а получилось наоборот, помню лишь, что остановился и смерил его презрительным взглядом, совершенно не веря в его намерения, и тут-то он неожиданно два раза ударил меня в челюсть. Особой боли я не почувствовал, но только удивился, а он как-то сразу отступил и даже куда-то исчез. И тут я подумал, что может это не реальный человек, а призрак? Хотя дрался этот призрак весьма реально. А я, вместо того, чтобы быстро уйти, стал зачем-то кружить по этому месту, и через некоторое время — вижу, что черный человек опять идет меня бить. Причем шел он по асфальтовой дороге, проложенной по вершине холма, которую я в начале не заметил, но на самом деле это была не дорога, а полутемный коридор, из которого не скрыться. А за черным человеком я разглядел еще двоих, но они шли не помогать ему, а просто по-смотреть. И тут у меня в руках вдруг появляется какой-то металлический предмет типа прута, и я им замахиваюсь на него, но вижу, что он нисколько не боится! А я уже ощущаю, что боюсь, и страх этот буквально заполняет меня. Сколько раз я убеждал себя, что это недостойно, что страх нужно преодолевать, или, по крайней мере, не показывать его, — но ничего не помогает! Справа от себя я замечаю дверь, а за ней — лестницу, и я быст-ро вхожу в эту дверь, собираясь броситься по лестнице вниз, но в этот момент на площад-ке появляется какая-то толстая баба-врач и начинает читать мне медицинское заключение, кажется, из истории моей болезни, хотя я ничем и не болел, и мне некогда ее слушать, но обойти ее не так-то просто, поскольку баба толстая и отступать не собирается, но я все-таки с трудом отпихнул ее, и быстро побежал по лестнице. Через некоторое время я снова попадаю на шоссе и бегу по нему что есть мочи, а за мною неотвязно гонится этот про-клятый черный человек. Дорога постепенно переходит в какую-то свалку с черными кучами мусора по бокам, и я чувствую, что больше не могу бежать, и тут вдруг мне подворачивается какая-то быстроходная не то машина, не то судно на воздушной подушке, я вскакиваю в нее и мчусь уже с большой скоростью, но черный человек почему-то не отстает, и я вижу его сбоку! Он ни на чем не едет, а будто летит невысоко от земли на одной скорости со мной и через некоторое время даже обгоняет меня! Не помню, стало ли мне тогда жутко, но я только удивлялся, что это за неотвязчивая сволочь такая! В конце этой свалки я вижу несколько развалин 3-х этажных домов, и когда я добираюсь до них, то из одной развалины вдруг выбегает этот самый черный человек и бросается на меня, но уже с ножом. Я уклоняюсь от него и продолжаю все также мчаться вперед… Затем происходит странная метаморфоза — машина превращается вдруг в самолет, и за штурвалом сижу я и мой напарник, а черный человек нападает на меня сзади и вышибает из кресла пилота, и тут же переключает какие-то тумблеры на щите приборов. — Идиот! — кричу я ему, мы же упадем, пусти меня! — но он не слушает, и лишь щекотит меня своим ножичком, но того и гляди — зарежет, а второй пилот, дурак, ничего не делает, чтобы помочь мне… Но и этот образ пропадает, и мы вновь на земле, и тут черный человек вдруг превращается в ту самую бабу-врача, которая попалась мне еще на лестнице! Она поворачивается ко мне боком, и тут я нападаю на нее, вырываю ножик и опрокидываю на пол. В руках у меня оказывается швабра, и я начинаю что есть силы лупить ею по этой бабе, но она вдруг принимает такой жалкий вид, что мне становится не по себе, а мой приятель говорит, что я должен скорее ее убить, не то черный человек вновь оживет и нас зарежет, а мне уже противно ее бить, к тому же я вдруг вижу, что эта баба почему-то оказывается голой… 
    Затем я вижу себя рядом с каким-то бородатым человеком — мы с ним у какого-то сарая что-то закапываем, может даже труп этой самой бабы, а он мне вдруг и говорит: —Теперь тебя скоро в армию заберут! — а я ему отвечаю, что не может этого быть, что мне уже 27 лет. — Ну, тогда на сборы,— говорит он, помогая мне не то что-то закапывать, не то раскапывать. — Это может быть,— отвечаю я, но тоже вряд ли… Но потом я вдруг бросаю это дело, перехожу дорогу и перелезаю через систему каких-то бетонных стен, наподобие берлинских, причем на последней я руками переламываю колючую проволоку и удивляюсь, как это у меня получается…
     И после этого я почему-то оказываюсь в Музее Пушкина, на Мойке,12, где когда-то работал. За одним из столов сидит Лариса, миловидная женщина 34-36 лет, и я ей говорю: — Ну что ты, Лариска, ты уж не обижайся на меня… В комнате — еще сотрудницы, и я им тоже что-то говорю, но что именно — не помню… Но кажется, мне поручают с груп-пой из 3-х человек перенести какую-то ценную скульптуру из мрамора, стоящую на такой же мраморной плите, но только мы вышли из дверей Музея, как они тут же уронили ее, и от плиты откололся угол. А смотрительница, отвечавшая за ее сохранность, ушла куда-то вперед. Я же стал их ругать, что теперь, мол, нам всем попадет, а они только все извинялись, и говорили, что мы, мол, не специально, уж больно она тяжелая! Тогда я послал одного из них за клеем Момент, которым полагал приклеить отколовшийся кусок и сказать потом, что так и было. Но  никто не пошел, а мне было лень, и мы так и понесли ее дальше. А нести нужно было далеко, по какому-то шоссе, и вскоре все устали, и мне стали предлагать выкинуть эту скульптуру совсем, или, по крайней мере, верхнюю ее часть, и я почему-то в шутку соглашаюсь, представляя затем обескураженное лицо смотрительницы. Но вскоре я покинул этих рабочих и пошел вперед,  догонять смотрительницу. А шоссе, по которому мы шли, напоминало Пулковское, только не такое прямое, и вскоре мы дошли до развилки дорог перед самой высотой, на которой стоит обсерватория, и решили подождать их здесь, и вскоре они показались из-за поворота, но уже — видим — катят скульптуру на тележке, а когда подкатили ее к нам, то выяснилось, что привезли они какую-то ерунду — не то одну плиту, не то какие-то камни, а саму скульптуру и впрямь, выбросили по дороге, перейдя, видно, от слов к делу. И тут и смотрительница, и я стали на них орать, мол, вы что, идиоты? Вы куда скульптуру дели? Вы знаете, сколько она сто-ит? А они только пожимали плечами, говоря, что не все ли равно, ведь они что-то же при-везли, а скульптура эта какая-то плохая была, тяжелая очень, вот они ее и выбросили. Но мы заставили их вернуться и отыскать ее, и они, чертыхаясь, покатили тележку назад, по-вторяя: — Так кабы мы знали, что она такая ценная! Вы бы нам так сразу и сказали!..
     После этого я иду по пути к Университету, и вдруг меня сзади окликает один из моих сокурсников и говорит, что меня просят подойти к автобусу Интурист, стоящему в метрах 50-и. Там будто бы сидят сотрудники музея, в котором я работаю днем, но я опаздываю на лекции и не могу, и мой приятель передает им мои слова, но затем снова возвращается и говорит, что там какой-то человек умер из сотрудников, и что все должны собраться… Делать нечего, и я поднимаюсь в автобус. Там, действительно, сидят сотрудники Музея Пушкина и все вздыхают: — Ах, такая молодая, такая молодая!.. Оказывается, умерла некая Тамара М., которую я и в глаза не видел. Но тут вдруг подъехал грузовик с какими-то трупами, прикрытыми рогожей, и все стали их рассматривать, восклицая: — Такие молодые, такие молодые, как ничтожна жизнь! — и будто бы все это тоже сотрудники музея, в котором неожиданно объявился мор, и я вдруг понимаю, что раз я там работаю, то мор может дойти и до меня, но мне неудобно уйти, тем более, что другие сотрудники, сидящие в автобусе, пока живы, и умирать не собираются. И тогда все принимают решение скорее уехать отсюда, и водитель разгоняется все быстрее и быстрее, так, что мне даже становится страшно… А через несколько дней после этого мне поручили вести некую группу в загородный музей, похожий на Лицей, но почему-то пешком, и все ужасно устали, а я иду далеко впереди, и уже захожу в этот Лицей и поднимаюсь по какой-то винтовой лестнице, и на очередном марше мне вдруг приходит в голову мысль вовсе покинуть эту группу — все равно от нее никакого толку — и я ускользаю в какую-то боковую дверь, прохожу по длинным коридорам и выхожу на улицу, но с противоположной стороны. А с той сторо-ны, где мы входили, вижу — скопление народа, милицейские машины, все оцеплено и ме-ня ищут! Я скорей ухожу в боковую улицу и иду, куда глаза глядят. Местность какая-то невнятная — не то окраина Пушкина, не то — Сестрорецка, и кругом уже частные домики в садах, и полно зелени, и мне это нравится. Я углубляюсь в это предместье, и через некоторое время замечаю, что некоторые дома уже полуразрушены, другие полностью разрушены, там хлам и щебень. «Что за ерунда?» — думаю я, и иду все дальше, перехожу по мосту какую-то речку, за которой вообще одни развалины, и никого не видно. И кругом — тишина, и только солнце светит, и вроде — еще только апрель, и листвы  особой не видно… Через некоторое время я выхожу к какой-то узкоколейке, похожей на линию детской железной дороги, и иду вдоль нее, но эта ветка приводит меня к настоящей железной дороге, и я все иду, и дохожу до места, где рельсы расходятся на три пути, и я думаю, куда же мне идти, и получается, что вроде и некуда, и я не знаю, что дальше делать…
     Затем я вдруг понимаю, что на самом деле я иду со своим приятелем на поэтическое выступление где-то в районе Московского проспекта, и нас встречает какая-то девушка, и говорит, что нам мол, сюда, и мы вслед за ней входим в какую-то дверь и оказываемся в узком длинном коридоре, по которому можно идти лишь гуськом и пригнувшись. А девушка предупреждает, что это лишь временно, что парадный вход ремонтируется, и чтобы мы ее извинили за временные неудобства. Но дальше под ногами начинает хлюпать вода, и мне это уже вовсе не нравится. По бокам — какие-то решетки, закрывающие странные ниши, и я говорю, что это похоже на подвалы Гестапо или НКВД. Мы входим в какую-то комнату, напоминающую бомбоубежище, из которой вновь попадаем в узкий и длинный коридор. Стены,  вроде, кафельные, но под ногами — снова вода. — Долго еще?— спрашиваем мы у девушки,— куда ты нас завела? А она говорит, что уже скоро придем. Издали стал доноситься какой-то гул и жужжание, словно от многих работающих машин или станков, и действительно,  вскоре мы вышли в какой-то низкий и длинный зал, отделенный стальной сеткой от нашего коридора, где за многочисленными швейными машинами работали какие-то женщины в одежде заключенных. По центру зала прохаживались надзирательницы с резиновыми палками в руках и если что, ловко били нерадивых работниц по плечам и по рукам. Но девушка впереди говорит, чтобы мы не обращали на это внимание, что это женская колония арендует у них помещение под швейный цех, что к нам это не имеет никакого отношения, и что скоро мы придем. И действительно, вскоре мы вы-шли в какой-то более-менее приличный зал, но в нем никого не было, и даже, кажется, стульев тоже. Мы в недоумении оглядываемся, и видим, что девушка наша исчезла, заманив нас неизвестно куда…   
    «Но нет! — говорю я себе, — все было не так!». Сперва мне позвонила моя знакомая по курсу — Ольга, и пригласила к себе в гости, а мне не особо хотелось к ней ехать, потому, что трогать себя она не дает, а беседовать с нею мне уже не интересно, но я  все же собрался и поехал. «Может на этот раз что-нибудь получится…» Но тут я вдруг спохватываюсь, что точного ее адреса не знаю, и собираюсь ей позвонить, но то автоматы заняты, то монеты нужной у меня нет, и я как дурак, все блуждаю по каким-то пустынным площадям и улицам, пока, наконец, не дозваниваюсь. Это оказывается совсем недалеко, на Васильевском острове, но тут я припоминаю, что она живет совсем в другом месте. «Что же, она специально хочет направить меня по ложному следу? Да нет, не может быть! Зачем же тогда приглашала? Значит, она просто переехала туда, поближе к Университету». И действительно, я вскоре нахожу ее дом и подъезд и уже поднимаюсь по узкой лестнице, но вот что было дальше — не помню! Может, даже никакой Ольги в той квартире и не было, и я с печалью понимаю, что меня опять обманули…
     Но уже в следующий момент я еду на машине по какому-то западному городу на встречу с неким человеком, который должен был мне показать интересные книги, причем меня уговаривали не ехать туда, что это опасно, но я сказал, что ничего страшного, что я поеду на полицейской машине, но без опознавательных знаков… Мы едем сперва длин-ными проспектами, затем сворачиваем в какое-то предместье, застроенное 5-и 6-и этаж-ными домами, и вскоре въезжаем в подворотню, а за ней — начинаются какие-то лаби-ринты из внутренних дворов и новых подворотен, так, что потом и не поймешь, как отсю-да выбираться. И вдруг я понимаю, что машина эта вовсе не полицейская, а тех людей, которые назначили мне встречу, и что без их согласия мне обратно не выбраться! Мы въехали в еще одну подворотню, завернули за угол, затем — еще и еще. Наконец, очутились в последнем дворе, и я вижу в открывшемся пространстве далеко внизу остов строящегося небоскреба, а сам этот двор вместе со всеми домами будто бы располагался на высоком холме. Мы входим в широкий вестибюль и поднимаемся по широкой старинной лестнице на пятый этаж. Проходим две комнаты, причем в первой меня удивляет какой-то давно небритый спящий человек. НО мой сопровождающий держится безукоризненно вежливо.      
     — Прошу вас сюда! — говорит он, пропуская меня в следующую комнату. Я захожу туда и вижу одного своего старого приятеля Александра, похожего на босса местной мафии, и с ним — еще одного человека. Александр встает мне навстречу и вроде-бы показы-вает какие-то книги, но тут на меня бросается большая собака и кусает, но я не чувствую боли, помню только, что долго вырывался из ее зубов. А хозяин вроде и сдерживает ее, но как-то несерьезно, отгоняя лишь командами. Но тут прибежала еще одна собака и тоже стала на меня бросаться, но не сильно, а как-бы играя. И я понимаю, что это ловушка, что они меня специально сюда заманили, чтобы затравить собаками. А хозяин все покрикивает на них, отгоняя, и уже даже за ошейник оттаскивает, но несерьезно, словно ему нужно, чтобы собаки меня покусали… Наконец, мне удалось отвязаться от них и убежать в другую комнату, потом — еще в другую, пока я не попал в ту самую, где лежал небритый че-ловек, только теперь я вижу, что он вовсе не спит, а ранен. Я возвращаюсь назад и говорю, что у вас там человек раненый лежит, но один из них мне говорит: — Не беспокойтесь, уходите отсюда,— и идет вместе со мной к этому лежащему человеку, и несколькими ударами ножа добивает его. — А вы уходите отсюда! НО я бы и рад уйти, но только как? Пути назад я не знаю, а двери заперты. «А что, если через окно?» — подумал я, но тут же вспомнил, что квартира расположена на 5-м этаже, но тот человек, что добил раненного, и сам намекает на это. И я, действительно, подхожу к окну и вижу, что за ним есть какой-то балкон, и он системой внешних переходов связан со следующими, и что там есть какие-то лестницы, по которым можно спуститься вниз, и я пытаюсь это сделать, но как я выбрался из этой системы подворотен — не помню. Затем я сел на какой-то трамвай и поехал наугад, но за мной погнались какие-то головорезы, которых наняли люди Александра. И я почему-то все думал — из красных они или из белых? В вагоне был всего один пассажир, и я поначалу не знал, можно ли ему довериться, но вскоре понял, что можно, и вкратце рассказал  свою историю, и он взялся мне помочь. Вагон сперва шел медленно, но потом — все быстрее и быстрее, так что гнавшиеся за нами стали отставать. Вагон свернул за угол, и улица стала уже. Мы проехали еще немного, и вышли. Пройдя немного, мы оказались в каком-то предместье, но не в том, куда меня сперва завезли, и домики здесь были все частные, полутора-двухэтажные, и мой спутник оказался владельцем одного из них. И он приглашает меня к себе, поскольку здесь меня никто не найдет…
     Затем вдруг возникает образ поезда, и я еду в нем, продолжая скрываться от преследо-вания и думаю, что поезд, конечно же лучше трамвая! Но я все же не верю, что мне уда-лось оторваться, и перехожу из вагона в вагон, пока не выхожу на какой-то безымянной станции, где меня должен ожидать мой приятель по университету Виталий. Он одет в ка-кую-то странную плащ-палатку с капюшоном, причем немецкого производства. И мы с ним идем вдоль какой-то речки в истоках, и он говорит, что нам нужно попасть на гидро-узел, который расположен ниже по течению, но зачем — неизвестно. Помню только суме-речный пейзаж, словно дело было ранним вечером в середине апреля, когда особой зелени еще нет, а так, только первые почки… Мы все идем, продираясь сквозь высокие кустарники, а речка становится все шире и шире, и вот за очередным ее поворотом мы видим тот самый гидроузел типа небольшой плотины, и идем к нему, но там никого нет, и Виталий говорит, что надо не то открыть, не то закрыть какие-то краны — но мне это не понятно и я особо не вникаю…
     И уже в другой реальности я вижу идущего по улице в старой части Парижа молодого человека лет 18-и, который идет за другим человеком лет 40-45-и, и когда тот заходит в какой-то частный дом, молодой человек входит за ним и прямо в холле вдруг бьет его бу-тылкой по голове. И когда тот, шатаясь, с выпученными глазами оборачивается, молодой человек начинает его ругать и упрекать за лень и нерасторопность. Это, оказывается, его слуга. — Пойди и запри дверь! — говорит он ему, и тот, шатаясь, идет. — А это моя подруга,— говорит мимоходом молодой человек, когда несчастный слуга возвращается, — ее зовут Ирен, познакомьтесь,— и указывает на довольно красивую девушку лет 20-23-х, полуголую, все это время сидевшую в углу и улыбавшуюся. Но слуга не знает, что делать, поскольку господа вовсе не представляют слугам своих подруг и не предлагают с ними познакомиться. Затем молодой господин со своим слугой уходят, и через некоторое время вновь входят в холл, но уже с друзьями молодого человека. Все они здороваются с девушкой и вдруг наперебой просят ее раздеться совсем. Она улыбается, встает на столик и начинает сбрасывать с себя остатки одежды: какую-то длинную юбку, чулки, трусы, пока не остается совсем голой. Ее красивое тело словно светится мягким светом и похоже на музейную статую, которую мы когда-то перевозили... Молодые люди обступают ее и аплодируют. Девица делает несколько грациозных движений, и принимает различные позы. Оказывается, это вовсе не настоящая подруга молодого человека, а специально приглашенная на вечеринку модная куртизанка, обслуживающая только богатых… Но потом выясняется, что этот молодой человек есть я, но мне не 18 лет, а побольше, и я сижу у себя дома и вдруг ко мне с визитом входит другой молодой человек в костюме XVIII века — в шелковом кафтане, камзоле, белых чулках и в треуголке, которую он снял, приветствуя меня. — Вы ко мне? — говорю я. — Да, разве вы не узнаете меня? И тут я действительно припоминаю, что видел его раньше, но где точно, сказать не могу. И он передает мне приглашение посетить заседание одного литературного салона, которое состоится вскоре. — Только форма одежды парадная,— добавляет он, — вот как у меня… А я думаю — где же я возьму такой костюм, он, наверное, дорого стоит, но молодой человек, словно предупреждая меня, передает мне сверток с моим костюмом, говоря при этом, чтобы я не беспокоился, и я начинаю его долго благодарить, и в передней мы еще раз расшаркиваемся и прощаемся. Я иду к зеркалу примерять костюм и он словно сшит для меня, но одев все это, я чувствую себя неловко и думаю, как же я пойду во всем этом по улице? И вместо башмаков надеваю высокие ботфорты, чтобы скрыть белые чулки. Но вид у меня все рав-но слишком экстравагантный. Тогда я накидываю на плечи темный плащ и выхожу из дома. Вокруг — ни души, и я, оказывается, проживаю в чистеньком предместье, сплошь застроенным двухэтажными особняками с черепичными крышами и окруженными садами. Я все иду и пытаюсь прочитать названия улиц, а они все на французском языке, но такое ощущение, что даны недавно, а прежние названия были советские: вот, например, Бульвар д, Шевалье, а вот улица Эрменонвиль… А я все иду и удивляюсь этой чистоте и порядку, и все думаю, как же я здесь оказался? И может — все это мне снится, а на самом деле — я давно уже погиб, убирая снег всей Сибири?! Но я все иду, и предместье вовсе не исчезает, и я нахожу, наконец, указанный дом,— он деревянный, с мансардой, но тоже чистый и ухоженный. Когда я вошел, то не обнаружил в вестибюле никакого привратника, и по длинному коридору пошел на голоса. В большой комнате за круглым столом я вижу всех членов этого литературного общества, но почти все они, почему-то в современных кос-тюмах, и мне особо не удивляются, а приветствуют как всех. Несколько минут длятся обычные вступительные разговоры, а потом начинается чтение стихов, и, кажется, я тоже читаю. Но через некоторое время я вижу, что большая часть членов собирается в соседней комнате, и круглый стол пустеет. И я думаю, в чем дело? Может — им не интересно? Или я читаю плохие стихи? Но стихи — хорошие, я это точно знаю, значит — они не понимают, или не любят мой стиль, но я все равно продолжаю читать, и те, кто остались, по-прежнему слушают… И вроде все хорошо и спокойно, но я все же подозреваю, что меня вновь хотят обмануть и ввести в заблуждение, что проклятые снега Сибири до сих пор еще не убраны и меня в любой момент могут заставить их убирать!..               
 
                2005