Третий не лишний. Гл. 4

ГЛАВА  4

КАРЬЕРНЫЕ  ПОТУГИ


Как вы понимаете, и для Марика, и для Сергея это было время, когда они из молодых специалистов разного профиля становились кем-то более значимым в своих узких кругах. Почти тридцать лет. Это вам не здесь.

Марк прошел стадию курьера, и Феликс Михайлович начал поручать ему более серьезные вещи. К примеру, принимать участие в переговорах. Пока в качестве мебели, но тем не менее. Очень скоро у них с дядей была отлажена система кодированных знаков. Положим, возникал спорный вопрос. Феликс Михайлович спрашивал мнение у постоянно молчащего и пристально глядящего в глаза партнеров по бизнесу племянника. Если требовался положительный кивок Марка, дядя поправлял галстук. Если отрицательный, почесывал ухо. Если клал руки на стол, племянник говорил одну из заученных фраз.

К примеру, правая рука на столе:

– Простите, но мировые цены на нефть не позволяют нам так рисковать финансами.

Тогда дядя разводил руками и уныло показывал на Марика, типа, я бы и рад, но вот специалист. Я не могу не считаться с его мнением.

Или левая рука на столе:

– Соотношение курса основных валют сегодня благоприятно для заключения подобной сделки.

И дядя радостно пожимал руки партнерам, типа, слава богу, специалист дает добро.

Обе руки на столе:

– Ваши аргументы не вызывают у нас доверия, господа.

И дядя вставал и, не прощаясь, презрительно покидал кабинет. Племянник медленно уходил за ним, оставляя за собой недоуменные взгляды.

Это производило впечатление. О Марке заговорили, его пытались подкупить, переманить. Ему угрожали, подбрасывая в почтовый ящик дохлых земноводных с приколотой к ним булавкой запиской «Завтра даже не вздумай возражать против сделки.  Не то будешь иметь такой же вид». Или «В следующий раз, деточка, накормим этим дерьмом  тебя».

Как-то Майя Михайловна, проверяя почту, обнаружила в ящике очередной труп. Она в испуге отшвырнула от себя остывшую плоть убиенной лягушки, но заметила листок бумаги. Любопытство взяло верх над страхом. Изумленная женщина прочла: «Похороны завтра. На поминки не приглашаем по очевидной причине».

Майя Михайловна еле дождалась сына с работы.

– Марик, скажи мне правду. Кто умер?

– Мама, я очень устал. Дай поесть.

– Хорошо. Только скажи мне, чьи похороны завтра, и почему тебя не приглашают на поминки?

– Что за бред?

– Вот это я нашла в нашем почтовом ящике. Там еще лежала скончавшаяся лягушка, но я закопала несчастную под той липой во дворе.

Марк прочел записку и промолчал.

– Ты скрываешь от меня что-то ужасное, – запричитала Майя Михайловна, – что-нибудь с Феликсом? Или, не дай бог, с кем-то еще?

– Мама, не переживай так. Пока никто не умер. Все живы и здоровы. Пока.

– Нет, он хочет, чтобы я умерла первой. Что значит – пока?

– Все, тихо. Бульон совсем остыл. Ты хочешь получить гастрит у сына? Давай, продолжай меня мучить. Я не знаю, о ком говорится в этой записке. Может быть, завтра ты узнаешь раньше меня.

– Что ты говоришь? Я тебя завтра никуда не отпущу. Эта работа у Феликса сделала из тебя неврастеника, а из меня трусиху. Иди лучше работать бухгалтером в наш театр. Там образовалась вакансия. Сейчас я позвоню этому извергу, моему брату.

– Мама, я заработал за последний месяц больше, чем за три года до этого. Я могу себе позволить купить новую машину. Не надо никому звонить и бояться. Это все издержки производства. Как говорит Феликс Михайлович: «Марик, деньги лежат на дороге. Но, чтобы их поднять, надо иметь правильное зрение». И я с ним согласен.

– Ты уже его цитируешь. Да, дело зашло слишком далеко. Теперь бухгалтером в театр на смешную ставку точно не пойдешь. Только будь осторожен, я тебя умоляю. Подумай обо мне и о сыне.

– Я только о вас и думаю.

*** 

Теперь о Сергее Ивановиче. Он к тридцати годам имел отдельный кабинет. Пока без секретарши, но уже и без соседей-сослуживцев. И без таблички на двери. Номер только был, тридцать два. Что означало – третий этаж, второй от начала коридора. И должность какая-то не очень серьезная. Короче говоря, с утра до вечера к нему стояла очередь. Сергей Иванович принимал заявления граждан, рассортировывал их и отправлял дальше по назначению. Такой буферный клерк. Но он относился к своей работе со всем возможным служебным и человеческим рвением. Чем вызывал у одних усмешки, а у других – уважение.

Первых было подавляющее большинство. Ко вторым относились двое: Татьяна Степановна и одна женщина из отдела культуры. Звали ее Наталья Андреевна. Было ей уже за тридцать. Она никогда не была не то что за, а и под, и даже рядом. Во взаимоотношениях с противоположным полом. Дама эта давно выделила Сергея Ивановича из общего числа мужчин и наблюдала за ним, ревностно вычисляя, нет ли соперницы. Не обнаружив никого, хотя бы даже с натяжкой подходящего на эту роль, Наталья Андреевна приступила к затяжной, широкомасштабной осаде Сергея Ивановича.

Она не была ни мужененавистницей, ни синим чулком, не относилась к сексуальным меньшинствам. Просто как-то не сложилось. На Наталью мужчины не обращали внимания. Разве что в трамвае, когда просили передать деньги на билет. Внешность была такая неприметная. Волосы зачесаны назад и стянуты в пучок до такой степени, что верхняя губа плохо закрывала нижнюю и подпрыгивала при ходьбе. Мелкие черты лица, минимум косметики, если только пудра на прыщике и чуть-чуть гигиенической губной помады. Бесцветная одежда. Просто праздник трудовых будней, а не женщина.

Осаду Наталья Андреевна начала не очень умело. Первый опыт все же. Поджидала за дверью, когда Сергей направится в столовую, и спешила за ним. Потом, извиняясь, усаживалась за его столик и интересовалась погодой. Или просила что-нибудь передать. Как-то от волнения сказала:

– Сергей Иванович, можно, пожалуйста, вон тот салатик.

Он, конечно, засомневался, но, как джентльмен, подвинул тарелку даме. Хотя платил за него сам.

А Наталья Андреевна  отъела половину свеклы и только тогда сообразила, что приканчивает уже вторую порцию. Она лихорадочно подравняла вилочкой оставшийся салат и подвинула его обратно коллеге. Они оба мило улыбнулись друг другу. Хотя свекла так и осталась недоеденной.

Как-то, за пять минут до конца рабочего дня, Сергей Иванович услышал шум за дверью кабинета. А принимал он посетителей всегда до тех пор, пока охранник не приходил и не разгонял очередь, пеняя клерку, что все остальные давно разошлись по домам, и ему давно пора закрывать Управу.

Выглянул Сергей за дверь и увидел спину. Спина кричала: «Не пущу!». Присмотревшись, он узнал Наталью Андреевну. По беленьким носочкам узнал. Лица-то видно не было.

Возмущенные посетители, привыкшие, что в этом кабинете им никогда не отказывают, наседали. Вообще-то, когда рабочий день в Управе подходил к концу, все граждане, перед чьими носами закончился прием, стремились к кабинету Сергея Ивановича.

Многие ведь ходили сюда каждый день, как на работу. Просиживали часами в очередях, общались с товарищами по борьбе, рассказывали о своих проблемах, выслушивали чужие. Ну, одинокие люди, что с ними поделаешь. Не торчать же на лавочках, так ведь и простудиться недолго.

А здесь тепло, все взаимно вежливые. Так вот, в восемнадцать часов струйки неоприходованных посетителей стекались к кабинету Сергея Ивановича. Собиралось обычно человек пятнадцать, особенно упорных. Они кивали друг другу, так как хорошо были знакомы. Потом доставали из холщовых сумок бутерброды, термосы с чаем, делились с соседями. Короче, подготовленный такой контингент был. До сериала в девять вечера спокойно могли сидеть. Те, которые еще и в семь смотрели, уже разбежались, конечно.

Начальство Сергея Ивановича на такое положение вещей смотрело спокойно. А что, зарабатывает Управе имидж положительный. Молодец, товарищ.

И вот нашелся человек, который решил сломать это безобразие. Наталья Андреевна решительно встала в дверном проеме кабинета.

Сергей Иванович выглянул, увидел эту картину и снова закрыл дверь изнутри. Человек неконфликтный, безотказный, а там такое. Он сел на свое рабочее место и стал с волнением ждать.

Одинокая женщина с нерастраченной сексуально-материнской энергией только одним своим видом заставила засидевшихся посетителей быстренько свернуть остатки бутербродов, уложить их вместе с термосами в сумки и уйти из Управы, причем без признаков сожаления. Ничего, мол, завтра подольше посидим. Отварим яиц куриных, на хлебушек с маслицем уложим половинками и пообщаемся культурно.

Ведь что обидно. Очередей почти не осталось. А где еще пожилым людям досуг проводить?

А Наталья Андреевна с чувством выполненного долга заглянула в кабинет к Сергею Ивановичу, мило так улыбнулась и сказала:

– Вы свободны.

– Спасибо, – ответил тот. – А они точно ушли? Может, в коридоре за углом спрятались?

– Точно, точно. Вас проводить?

– Если можно.

С того дня это стало традицией. Наталья Андреевна в восемнадцать часов заходила за Сергеем Ивановичем. Разгоняла напряженным взглядом посетителей. Потом чиновники вместе шли до его дома. Всего-то две автобусные остановки. Поднимались на этаж, мало ли, кто-нибудь в подъезде поджидает. И только после, убедившись в отсутствии опасности и пожав беззащитному коллеге руку, Наталья Андреевна шагала домой. Жила она недалеко, еще три трамвайные остановки.

Дальше пожатия руки и теплого, всепроникающего взгляда в галстук дело у них не заходило. Наталья Андреевна и не знала, что должно происходить после, а Сергей Иванович помнил о сыне и его матери. Однолюб. Или скорее, агент под прикрытием.

Там такая история обычно. Ходит человек годами на работу, живет чужой жизнью. Детей рожает, любовниц меняет или наоборот любовников. У кого какая ориентация. Карьеру опять же чужую делает. И вдруг, когда он совсем уже ничего не ожидает, в самый неподходящий момент, накануне пылкого свидания, приходит какая-нибудь старушенция, а на самом деле юный разведчик в образе, и говорит выбитые на внутренней стороне черепа того парня  слова:

– Простите, у вас нет случайно дома лишнего фикуса в горшке?

И вдруг откуда-то из подсознания агента вырывается вроде бы давно забытый ответ:

– Нет. Но у меня есть чудесная финиковая пальма. Могу дать отросточек.

А тот опять:

– Спасибо, но я живу в северном районе. Боюсь, что она не приживется.

И агент со старушенцией идут в назначенное место и обмениваются шифровками под видом пожатия рук и родственных поцелуев.

Так вот, к чему я это все.

Сергей Иванович тоже жил совсем не той жизнью, которой хотел. Для посторонних он выглядел таким закоренелым холостяком с очевидными мужскими проблемами. А почему еще, простите, мужчина в тридцать лет, с положением и в хорошем костюме, живет один, то есть с мамой? Ясно ведь, в чем дело. Или импотент, или больной чем-нибудь или. Но это вряд ли. Все-таки как-то образ не вяжется.

А он жил с мечтой. Сами понимаете, с какой.

*** 

А мечта жила с сыном. Хотя, конечно, стоило ей только определиться, сделать один звонок или кивнуть так определенно одному из этих двоих, как тут же счастливый избранник с чемоданом и цветами стоял бы готовый у ее двери в томлении.

Ну, как же. Столько лет ждал этого кивка.

Но нет, не звонила и не кивала.

И другой ведь ждал. И с тем же результатом.

А может, и не ждали уже оба двое? Может, наоборот, давно избавиться хотели от этого ожидания, но сами не решались признаться в этом. И, в первую очередь, самим себе.

А сама Светлана Петровна никому ничего не обещала. У нее была своя жизнь, независимая от посторонних ожиданий. Мало ли, кому чего мнится. Хотя, с другой стороны, были две не очень молодые женщины, заменившие ей мать, а Димке – бабушку. И ради них Света поддерживала эту интригу. Разочаровать ни одну из них она была не в состоянии. Тем более, разочаровать сына.

Это у всех нормальных людей одна бабушка по матери, а вторая – по отцу. А у Димки, по сути, ни одной по матери, а по отцам, сами понимаете. И лишить этих двух благородных женщин радости осознания того, что у них есть внук, у Светы даже в мыслях ничего не поднималось. А тем более в реальности. Вот такая дилемма.

Но это все так, где-то на заднем фоне, как подтанцовка. Кто-то мельтешит, музычка ненавязчивая играет, в буфете сэндвичи подсыхают. Театральная атмосфера, пластилиновые фигурки, которые можно смять недрогнувшей рукой и слепить что-то новое.

Но жизнь сама лепит из нас такое, что мы, проснувшись, не узнаем себя.

(Продолжение следует)