Дело Клэр

                ***

   Солнце нещадно палит, зависнув прямо над головой. Ни облачка, только бесконечное голубое небо. Около полудня, но часы еще не били, стало быть, стрелка еще не добралась до отметки двенадцать. Машина, в которой сидят четверо мужчин с угрюмо-серьезными лицами, медленно движется к огромному дому. Вот и ворота миновали, старые резные ворота, такие обычно скрипят, сопротивляясь движению всей своей могучей сущностью. Дом, видимо, довольно старый, но добротный. Кое-где видны куски кирпичной кладки, но это лишь придает ему шарма. Он не заброшен, судя по аккуратно подстриженной лужайке, и цветам, красующимся в огромных вазонах, закрепленных на фасаде.  Ему лет сто, не меньше, теперь так не строят, земля дорога, да и изыски в архитектуре нынче не в моде, все куда проще. В центре, напротив  входа, фонтан, похоже, он уже давно забыл свое прямое предназначение. Внутри порос  травой, плитка местами осыпалась, оставшаяся  же покрылась мелкими трещинами, словно паутиной. По всему было видно, что какое-то время назад владельцы дома явно не бедствовали, и им был присущ хороший вкус.
   
   Мужчины в машине порядочно измучены жарой и долгой дорогой в душном замкнутом пространстве. Трое в полицейской форме и один человек в штатском. Все комично разные. На заднем сидении  расположились два служителя закона в форме: маленький худощавый, словно мальчуган, хотя этому мальчугану явно уже прилично за сорок; и второй - толстый с круглым раскрасневшимся лицом, покрытым капельками пота,  видно, что ему уже тяжело переносить дорогу, и он с трудом держится. За рулем восседает третий - очень высокий человек с тонкими  черными усами, его выражение лица настолько серьезно и сосредоточенно, что кажется, будто все, что происходит или может произойти вокруг, его совершенно не касается. Рядом на сидении расположился человек в штатском. Красивый, высокий и складный мужчина лет тридцати пяти, одетый в хорошо скроенный темно-синий костюм, отчужденно смотрит в окно.
   С заднего сидения раздается низкий грубоватый голос толстощекого полицейского.
- Инспектор, а что мы хотим там найти?
- Я хочу лишь поговорить с хозяйкой.
- Бог мой, стоило ли ради этого тащиться через весь Лондон, да еще и в такую жару? По-моему, это очередное скучное дело. Обычное  убийство, жажда наживы, вора спугнули и он убежал. Думаю, что он и убивать то не хотел,  просто хозяин не вовремя появился. Что вас смущает? Орудие нашли, вдова все рассказала. Возможно, не стоит тревожить бедняжку снова. Она и в прошлый раз выглядела как призрак.
- К счастью, Андрэ, решения здесь принимаю я. Будь твоя воля, конечно, мы бы сидели сейчас где-нибудь на террасе, попивая прохладительные напитки.
- Ну да, а по вашей воле, мы уже битый час трясемся в этой душегубке. А нам еще предстоит обратная дорога! Надеюсь, что в этом доме мне предложат хотя бы воды, в горле пересохло.
Автомобиль резко дернулся и остановился.
- Ну что ж, приехали, джентльмены, прошу – и человек в темно-синем костюме приготовился к выходу, пригладив бакенбарды и водрузив на голову высокую шляпу.
Машина была припаркована у самых дверей, так что все четверо вышли и направились прямиком ко входу.
- Инспектор, вы будете звонить, или лучше мне?  - наигранно заискивая произнес Андрэ.
- Спасибо! Я сам.
И человек в штатском уверенно нажал на кнопку дверного звонка.
 Через минуту за дверью послышался шорох и тихий женский голос.
- Чем могу быть полезна, джентльмены?
- Добрый день, миссис Ворбэк. Мы можем поговорить? Это насчет вашего мужа. Появились кое-какие новые факты.
   Дверь открылась. На пороге стояла довольно молодая женщина с пустым, совершенно равнодушным  лицом. Ее можно было бы назвать красивой, если бы не эта печать безразличия, которая заставляла ее казаться старше и придавала всему образу довольно отталкивающий вид.
- Можете оставить при себе ваши факты, мистер Акерман. Не утруждайтесь, только зря потеряем время. Прошу вас. – Она отошла, пропуская всех внутрь.
  Мужчины прошли в гостиную. Просторное, обставленное со вкусом помещение, добротная, но уже явно не новая мебель.  Хозяева были аккуратны и дорожили тем, что имели, но позволить себе в должной мере поддерживать былое величие дома, судя по всему, им уже не по карману.
   Двое, инспектор и Андрэ, расположились на одном из, стоявших друг напротив друга, диванов. Миссис Ворбэк села напротив, аккуратно сложив руки на коленях. Ее лицо по-прежнему ничего не выражало, словно какая-то часть сознания отсутствовала. Она смотрела прямо, но, казалось, взгляд не фиксировался на фигурах, которые расположись прямо перед ней, а просто падал в никуда.
- Я приготовлю чай. – Миссис Ворбэк встала и на какое-то время покинула гостиную.
   Вернувшись, водрузила чайный поднос на столик рядом с диванами, затем снова заняла прежнее место и, взяв чашку, подняла глаза на Акермана.
- Итак, я все-таки хотел бы уточнить некоторые детали… - Акерман запнулся.
- Как я уже сказала, инспектор, не утруждайтесь. Вынуждена вас предупредить, моя история будет длинной, но, поверьте, к концу моего рассказа у Скотланд-Ярда, возможно, поубавится нераскрытых дел.
                ***
   Мое полное имя: Клэр Хэлли  Милтон… Ворбэк. Я родилась в небольшом городке, к северу от Лондона, в 1905 году. Мой отец, владелец небольшого завода по производству деталей для токарных станков, умер, когда мне едва исполнилось семь. Я плохо его помню, как ни странно, в память врезались лишь белые, бережно отглаженные мамой рубашки и красивые серебряные часы, которые он всегда носил в нагрудном кармане жилета. Он очень много работал, мы с мамой не часто проводили время с ним. Я была единственным ребенком в семье. После смерти отца, мама больше не вышла замуж,  наши финансовые дела шли трудно. Руководство заводом взял на себя один из бухгалтеров отца, которому мама доверилась. Она ничего не понимала в управлении, и он внушил ей, что не стоит и пытаться, он сделает все сам. Увы, из-за долгов, пришлось продать дом, и мы переехали в небольшую квартиру в центре.  Близких родственников у нас не было, отец любил повторять, что Милтоны могут надеяться только на себя. Шло время, дела на заводе все не налаживались, хотя на жизнь без изысков нам хватало. Но случилось так, что в один прекрасный день, спустя почти год после смерти отца, тот самый бухгалтер сбежал со всеми нашими деньгами. Дальнейшая жизнь всецело зависела от наличия учеников, мама давала уроки игры на фортепиано. 
   Мне тогда только исполнилось восемнадцать, когда мамы не стало. Она резко слегла, врачи говорили, что у нее запущенная чахотка. Всего за неделю все было кончено. После похорон я нашла дома конверт, в котором лежали письмо и деньги. Мама хранила их, чтобы я смогла учиться, учиться в Лондоне. Ей казалось выходом, если я смогу получить достойное образование и уехать, чтобы изменить свою жизнь к лучшему.
   Мне дали адрес, где я смогу остановиться.
Я прибыла в Лондон пятнадцатого  июня, спустя ровно месяц после маминой смерти. С одним  чемоданом, в единственном приличном платье и маминой же шляпке. Был солнечный день, я хорошо помню, как я улыбалась, просто бродя по улицам. Я не забыла о маме, но Лондон заставил меня думать о ней реже, погружая в свою повседневную суету.
   Чуть позже я пошла на курсы машинописи, чтобы впоследствии иметь возможность оплачивать жилье. Бредила литературой, но миссис Дуглас, у которой я снимала комнату, убедила меня, что мне нужна профессия, которая всегда сможет меня прокормить. А учеба в колледже подождет. Деньги на обучение были надежно запрятаны до лучших времен.
   Я уже вполне привыкла к жизни в большом городе, всю первую половину дня я проводила на занятиях, а вечером читала и разбирала книги, которые, к счастью, в огромных количествах водились в доме моей хозяйки. Подруг у меня не было, да я и не особо стремилась их заводить; девочки на курсах были сплошь из простых семей, и мое увлечение литературой их не очень интересовало. Я не была несчастна и одинока, как может показаться, я просто была ни к чему не привязана, плыла по течению и надеялась, что я непременно стану счастливой.
   Однажды вечером, замечтавшись, я едва не попала под автомобиль. Шла по  краю тротуара, но не удержалась, и очутилась прямо на проезжей части. В самый последний момент, услышав визг тормозов, я отскочила прямо на незнакомого молодого человека. Высокий, стройный, рыжие волосы, красивые благородные черты лица…и голубые, как стекло, глаза. Он был хорошо одет и от него приятно пахло. Так я и познакомилась с Бенедиктом, моим мужем, к счастью, ныне покойным.
   Мы встречались около полугода. Он только закончил учебу, получив профессию врача, и начал специализироваться в хирургии. Он ухаживал за мной, был вежлив и обходителен, приятен в общении. Я не была влюблена в него, но с ним было интересно и я, впервые после смерти матери, подпустила кого-то настолько близко к себе. Мне было хорошо от осознания того, что я кому-то нужна. Он явно давал понять, что у него самые серьезные намерения на мой счет, и никогда не позволял никаких вольностей, даже когда мы оставались наедине в парке.

                ***
   В тот вечер, а это было в конце сентября, я была приглашена на ужин, где он собирался представить меня родителям. Его родители были довольно богаты, но произошло это недавно, поэтому миссис Адель Ворбэк, мать Бенедикта, была снисходительна ко мне. К слову, моя фамилия происходит от старого знатного рода, думаю, что это немного повысило тогда мои шансы. Я не была выгодной партией для их сына, но они не диктовали Бенедикту условий, по меньшей мере, меня тепло приняли, и молчаливо дали согласие на наш брак. Не могу сказать, что я была счастлива от мысли стать его женой, но, как я уже говорила, он производил впечатление надежного и приятного человека, союз с которым мог стать для меня удачным решением проблем.
   Адель была хорошей женщиной, немного наивной, но доброй и мягкой. Отец же, напротив, был человеком суровым и неразговорчивым, чем немного пугал меня. Но он, надо отдать ему должное, делал все для своей семьи; сумел извлечь прибыль, фактически, из ничего - просто грамотно вложив деньги. Он много работал, и, как и мой отец, когда-то, обычно проводил время вне дома. Они жили здесь же, я впервые увидела их сидящими на этом самом диване. Огромный дом, как вы видите…
   После ужина его мать любезно завернула мне с собой пару кусков пирога, а Бенедикт вызвался меня проводить. Мы вышли на крыльцо, и он заговорщическим тоном сказал мне, что у него есть для меня подарок. Признаться, он раньше ничего существенного мне не дарил и, если учесть, что мы собирались пожениться, это выглядело вполне логичным. Почему он не сделал этого дома? Этот вопрос я себе тогда не задавала. Он взял меня за руку, что меня немного смутило, и повел к заднему двору, в самом углу была узкая витая лестница, которая вела на чердак. Мы поднялись наверх. Там было почти совсем темно, пахло затхлым воздухом и пылью.
   Едва мы вошли, Бенедикт закрыл дверь на замок. Я повернулась, думая, что он просто собирается меня поцеловать, раз не решался этого сделать ранее. Я была немного напугана, но не ожидала от него ничего такого, чего стоило бы опасаться. В этот момент он со всей силы ударил меня по лицу. Я схватилась за щеку и уставилась на него, ожидая, что он что-то объяснит. Я все еще думала, что он просто на что-то разозлился, что я, возможно, невольно дала ему повод думать обо мне дурно. Но он озверел, смотрел на меня своими прозрачными холодными глазами, и, казалось, передо мной стоял уже совершенно другой человек. Он был взбешен, лицо застыло, как маска, я раньше не замечала в нем ничего такого, что могло бы дать повод думать, что он может быть таким. Я хорошо помню его глаза, скользкие, сальные, голубые глаза, он, казалось, упивался моим страхом. Я попятилась назад, но он снова наотмашь ударил меня. Я упала на пол и попыталась отползти к стене, плакала и молила его остановиться, объяснить, что случилось. Но он, казалось, уже меня не слышал. Затем он принялся снимать с себя пиджак и расстегивать брюки, в моем сознании все происходило так, словно секунды растянули в часы.… Вот он медленно стягивает рукава, расправляет рубашку…. Потом он подошел ко мне и резко, с силой, надавил ногой на грудь, от боли я начала задыхаться. А он стоял и, улыбаясь, давил все сильнее, так что каблук его ботинка едва не сломал мне ребра. Затем он принялся бить меня ногами, я свернулась на полу, рыдая от боли и страха. Мне казалось, что это никогда не кончится. Удары были все сильнее, боль пронзала все тело, я лишь закрыла голову руками.
   Но он внезапно остановился и замер. Я не видела ничего, но слышала, как он часто и тяжело дышит. Было страшно, но я убрала руки и открыла глаза. Он стоял надо мной, сжимая кулаки, лицо было багровым, вены на висках пульсировали, он был весь покрыт потом так, что рубашка прилипала к телу.
   Я попыталась подняться. Он, заметив это, резко двинулся в мою сторону и присел рядом на корточки. Затем, не говоря ни слова, крепко взял меня за блузку и притянул к себе. Я, ожидая, очередного удара, зажмурила глаза и попыталась отстраниться, но он поцеловал меня. Я вырывалась, как могла, чем, похоже, только его раззадоривала.
   «Ты не любишь своего жениха, Клэр? Да? Я тебе противен, Клэр? » Он повторял эти фразы снова и снова, не давая мне ответить. Потом стал целовать все сильнее, стягивая одежду и, с силой, пытаясь раздвинуть мне ноги. Я хотела закричать, но он зажал мне рот ладонью, а второй рукой снова ударил меня. Я замолчала, надеясь, что если я буду послушной, все закончится быстрее, и он меня отпустит.
   Он изнасиловал меня, пыхтел, делая все это с той же мерзкой застывшей улыбкой.
   Когда все закончилось, я, невзирая на боль, села на пол, боясь проронить хоть слово. Он, полуголый, стоял боком у крошечного окна и вытирал платком лицо. Даже не смотря в мою сторону, он спокойно спросил, его голос был удивительно ровным -  «Тебе понравилось, Клэр?»
   Я очень боялась снова вызвать его гнев, поэтому просто кивнула головой.
   «На сегодня я устал, продолжим позже». Я очень надеялась, что где-то внутри проснется тот Бенедикт, которого, как казалось, я знала, и спасет меня. Но внутри этого человека сидел кто-то другой, чужой и злобный. Я смотрела на его застывшую фигуру и каменное лицо, он был холоден, словно древнегреческая статуя. Мерзкий, жестокий и отвратительно правильно красивый.
   Внутри все еще была надежда, что это лишь временное помутнение рассудка, что он одумается. Но, давая подтверждение своим словам, он достал из-под кровати цепь и, сильно дернув меня за ногу, застегнул обод на щиколотке. Я умоляла его отпустить меня, говорила, что я никому не расскажу, но он не слушал. Не говоря ни слова, он вышел и закрыл за собой дверь. Я услышала лязганье замка. Немного погодя, я принялась кричать, что есть мочи, но, увы, никто меня не слышал, окно выходило на другую сторону дома, перед ним был лишь бесконечный лес. Я пыталась содрать железный обод с ноги, но он был тугим, в итоге, нога распухла, и он больно впился, не давая мне даже встать. Я судорожно перебирала в голове возможные варианты побега. Цепь оказалась намертво прикреплена к торчащему из стены железному кольцу. Я дергала его, что было сил, но шансов справиться с ним у меня не было. Произошедшее и все эти попытки освободиться окончательно вымотали меня, и, судя по всему, была уже глубокая ночь. Я переползла на кровать и провалилась в бессознательное состояние.
   Едва проснувшись, я снова принялась искать возможности освободиться. Отек спал, и я смогла передвигаться по комнате. Попыталась найти что-то, что могло бы помочь мне. Но в комнате, кроме стола и кровати, ничего не было, я обшарила все углы в поисках хоть чего-нибудь, но  было пусто. Мне лишь удалось отковырять часть половой доски, получилась довольно острая щепка. Я спрятала ее в юбке, надеясь, что она сможет мне помочь. Подойти вплотную к окну, чтобы его разбить, я не могла, как ни старалась.
   Так я просидела целый день, отчаяние потихоньку овладело мной, и я прекратила всякие попытки высвободиться.
   Снаружи послышались шаги, замок ударился о дверь и через мгновенье она открылась. Я забилась в угол. В комнату вошел Бенедикт, как ни в чем не бывало, в чистой одежде и с той же улыбкой на лице. В руках у него был поднос с едой.
   Он заставил меня поесть, сказав, что мне понадобятся силы. Затем отвел в дальнюю комнату, которую я раньше не замечала, так как длины цепи, чтобы подойти туда, не хватало, а вход был заслонен пустым полотном в раме. Комната оказалось импровизированной уборной. Бенедикт, все так же улыбаясь, предложил мне справить нужду в его присутствии. Я готова была умереть от стыда в тот момент, но, уже поняв, что чем больше я сопротивляюсь, тем большее удовольствие он получает, не стала показывать своих чувств.
   Он снова вышел, забрав поднос и остатки пищи, но тут же вернулся обратно, держа в руках чемоданчик с медицинским инструментом. Я узнала его, он часто держал его в руках, когда мы встречались. Я была почти готова к тому, что он снова станет бить или насиловать меня, но в этот момент я поняла, что то, что было вчера, лишь разминка перед тем, что мне предстоит пережить. Подкосились ноги, я все осознала, лишь взглянув в его лицо. Он пришел за удовольствиями иного характера…. Я готова была бороться на смерть, вспомнив о щепке, которая так и лежала в подоле юбки. Собравшись с силами, я резко дернула руку, чтобы достать ее, но он опередил меня. Удар был такой мощный, что я упала навзничь, на мгновение потеряв сознание. Потом я вырывалась изо всех сил, пока он тащил меня к кровати. За каждую попытку он бил меня снова, поэтому постепенно я совсем перестала сопротивляться.  Силы были неравны, он выше и гораздо сильнее, никаких шансов, ни единого.  Я просто безучастно лежала, пока он привязывал меня к кровати. Если вы не были в ситуации, когда смерть кажется выходом, то вам не понять, что я испытывала в тот момент.
   Он делал все молча, с застывшими глазами, словно это было обыденно,  довольная улыбка сползла с его лица, он стал серьезен. Потом я слышала звон раскладываемых инструментов, боясь даже повернуться, пока он сам не развернул мою голову в свою сторону, хотел, чтобы я смотрела. Все такой же холодный и циничный, он спокойным тоном рассказал мне обо всем инструментарии, назвав каждый и объяснив, зачем он нужен.  Без единой эмоции, без малейшей тени жалости или сопереживания, если вчера он мерзко улыбался, то в этот момент выглядел безучастным. Я просто смиренно слушала, уставившись на противоположную стену. Он делал это так, словно просто читал лекцию в университете. Потом аккуратно вставил мне в рот скрученный кусок бинта, сел возле моей руки и взял скальпель…. Боль была такой сильной, что я просто не смогла сдержаться, чтобы не закричать, но крик отозвался лишь сдавленным хрипом. Слезы лились из глаз, я вжималась в кровать и надеялась, что скоро умру. К сожалению, я все время была в сознании, не могу сказать точно, сколько времени прошло, но в конце он просто сказал, что все будет хорошо, что он сделал чудесный шов и почти ничего не будет видно. Я безучастно смотрела на свою руку, словно она была чужой, сильно распухшая, неестественного цвета, аккуратно замотанная бинтом.
   На подносе валялась куча кровавых бинтов, и стоял тошнотворный запах спирта и еще каких-то медицинских препаратов, едкий и мерзкий. Мне кажется, если принюхаться, то я даже сейчас его ощущаю.
   За неделю на мне почти не оставалось живого места, не знаю, как мне удалось тогда выжить, не умереть там от сепсиса или болевого шока. Но нет, он всегда был аккуратен, все раны были педантично обработаны, он даже давал мне какие-то лекарства. Я предприняла пару попыток поговорить с ним, но он делал вид, что не слышит меня. И только часто повторял - «Все будет хорошо, Клэр, с тобой все будет хорошо». Каждая «операция» заканчивалась тем, что он сексуально удовлетворял себя, иногда с моим участием, иногда сам. Было только одно обязательное условие, я должна была смотреть, как он это делает. Иногда он менялся в лице, принимался целовать меня, сильно прижимал к себе и говорил, что не сможет без меня жить, шептал, что сойдет с ума, если меня кто-то обидит. Мне же хотелось только одного - поскорее умереть. Иногда, сидя в одиночестве, мне казалось, что я уже сошла с ума, почти не различала реальности. К концу недели я даже начала ждать его ежевечерних визитов, чтобы все поскорее закончилось, и я снова могла провалиться в сон. Он колол мне морфий...  Не знаю, где он его тогда достал, но бутылочки с белым порошком всегда лежали в его чемодане. Я ждала, что после всего снова будет спасительный укол и не будет ни его, ни этой проклятой комнаты, в которой я уже изучила каждый дюйм. Иногда он приносил газету и читал мне вслух, словно, еще каких-то пару минут назад и не вырезал страшных узоров на моем теле. В эти моменты он снова выглядел так, будто мы просто присели на скамейку в парке, и он развлекает меня последними новостями.
    Нетронутыми оставались лишь видимые части: лицо, шея и кисти рук. Да, он часто брал меня за руку и целовал пальцы, говорил, что у меня очень красивые руки. 
   В один из вечеров мне резко стало плохо, я почти не помню, как все было, все словно в тумане, бил озноб и я периодически проваливалась в небытие. Он, видимо, нашел меня лежащей на полу и решил, что я уже одной ногой в могиле. Когда я открыла глаза, то увидела его лицо, он плакал, слезы капали на меня. Он обнимал меня и что-то бормотал, губы тряслись, на лице была, казалось, кривая гримаса страха, все расплывалось… и я снова потеряла сознание.

                ***

   Когда я открыла глаза в следующий раз, вокруг было совершенно темно, тело закоченело и не слушалось.  Какое-то время я так и пролежала без движения, пока не вернулась возможность двигаться и я окончательно не пришла в сознание. Пахло травой, подо мной явно была земля, одежда намокла,  холодно и сыро. Тихо, практически безветренно, ни единого огонька или звука, только тишина и темнота вокруг. Я попыталась подняться, чтобы оглядеться, но тело все еще не слушалось, видимо от напряжения сдавило виски, и я тут же провалилась обратно в темноту.  Не знаю, сколько времени прошло, я очнулась от того, что кто-то трогал мою щеку и дышал прямо в лицо. Первым, что я увидела, был рыжий собачий нос. Карие круглые глаза уставились прямо на меня. Как только пес заметил, что я очнулась, он принялся лаять так громко, что его лай гулом отдавался в моей голове. Судя по тому, что уже снова начало смеркаться, я пролежала без сознания почти сутки. Голос - кто-то окликнул собаку… Я не могла пошевелиться, язык не слушался. Через мгновение я увидела высокую фигуру. Мужчина в короткой кожаной куртке, который сжимал в руке поводок.
   Я не смогла даже поднять головы, как ни старалась. Он подходил ближе, потом я увидела, что он не один, еще две фигуры двигались мне навстречу, держа в руках фонари. Мне хотелось плакать и кричать от счастья, но я могла только почти беззвучно  шевелить губами. Силуэты, по мере приближения, становились все четче. И тут, словно что-то резко ударило в висок: одним из идущих навстречу был Бенедикт. Он был одет в форму для верховой езды, и даже в сумраке я видела его бесцветные застывшие глаза….  Я хотела закричать, но он кинулся ко мне, снова плача и хватая меня на руки. Я только почти беззвучно бормотала: «зачем, зачем…» Он же орал, что есть мочи, будто счастлив видеть меня живой. Я попыталась схватить пожилого господина, который проходил мимо, за рукав, но руки плетьми повисли, и голос предательски не слушался. С языка слетали лишь смутные стоны. Бенедикт донес меня до лошади и перекинул через седло. В тот момент я просто обязана была сделать что-то, я понимала, что он везет меня обратно в ад. Неожиданный укол в бедро, колючая и пахнущая конюшней лошадиная шерсть ошпарила мне лицо.

                ***

   Свет проникал сквозь веки, вдали слышались голоса. Люди! Я не одна! Голоса Бенедикта среди них не было, я решила, что сплю или все, что случилось ранее, было лишь моим бредом.
   Надо мной склонилась миссис Ворбэк, я помню ее озабоченнее лицо, чуть поодаль стоял неизвестный мне человек, судя по всему, врач.  Позже я выяснила, что пролежала в таком состоянии почти неделю, говорили, что пару раз я даже почти приходила в сознание, но я этого совсем не помнила. Все это время Бенедикт провел у моей постели. Адель говорила, что он был убит горем, почти не ел и не спал. Как только я открыла глаза, они послали за ним. Я вжалась в подушки. Он появился в дверном проеме спустя лишь пару минут, белый, как полотно, с красными опухшими глазами. Едва увидев меня, он просиял и бросился к постели. Я закричала…
   Изо всех сил я пыталась оттолкнуть его, но он делал непонимающий вид и благодарил Бога за мое спасение. Доктор, который был там, оказался семейным врачом Ворбэков, мистер Ганс Фишер, немец по происхождению. Банедикта попросили оставить меня наедине с врачом, и он послушно удалился.
   «Кто это сделал с вами мисс Милтон? Вы знаете их?». Я только шептала «это Бенедикт, это сделал Бенедикт Ворбэк». Он делал вид, что слушает меня, а потом громко заключил.
  «У девочки травма, она не в себе. Конечно, после того, что с ней случилось». Я кричала и требовала вызвать полицию, миссис Ворбэк плакала и просила меня успокоиться, так как я расстраиваю ее сына.
   Ко мне приходил полицейский, в присутствии доктора Фишера, я все ему рассказала. Я надеялась, что они посадят Бенедикта, ведь он сумасшедший. Я рассказала о комнате, все подробности того, что со мной произошло. Но уже через несколько часов я слышала разговор в коридоре. Они не поверили ни единому моему слову, в той комнате, где я провела одни из самых страшных дней своей жизни, ничего не нашли, там были лишь горы старых газет и хлама… никаких следов, никаких. Всерьез, похоже, ничего и не искали.
   Я была не единственной жертвой, точнее, думаю, что была второй, первую девушку нашли в реке около полугода назад. Она вся была изрезана, а потом он ее утопил, хотя, в тот момент, она была еще жива. Это я узнала уже позже, из газетной статьи.
   Полицейский настаивал на том, чтобы меня поместили в психиатрическую клинику, так как, по его мнению, я явно была не в себе.
   «Не бойтесь, миссис Ворбэк, никто всерьез не думает на Бенедикта, его лишь проверят для соблюдения всех формальностей». Формальности соблюли, и уже пару часов он, безутешный, был у моей постели. «Зачем ты так сказала, Клэр? Зачем обвинила меня, я ведь этого не делал». Потом он гладил меня по щеке и ласково говорил «Все будет хорошо, Клэр». «Я люблю тебе, Клэр, ты обязательно поправишься».  На меня смотрели те же глаза-стекляшки, с которыми он издевался надо мной. От его прикосновений хотелось выть, мне казалось, что даже его легкие касания отзываются болью в теле. Когда мы остались совсем одни, он наклонился над самым моим ухом и прошептал «Тебе ведь понравилось? Скажи, тебе ведь  было хорошо со мной, Клэр?».  Я снова пыталась закричать, но он зажал мне рот.
«Скажи, тебе нравится моя мать?» Я только нечленораздельно мычала сквозь его руку.
   Потом он рассказал мне, что еще будучи подростком, много раз представлял себе, как насилует и издевается над ней. Как сдирает с нее платье, бьет ее. В те моменты ему было очень хорошо. Она приходила к нему по утрам, чтобы разбудить, а  он смотрел на нее и представлял себе все это, а потом удовлетворял свои сексуальные потребности, когда она уходила. Казалось, что он получал удовольствие и от того, что рассказывал мне это. Глаза словно заволакивало, и он блаженно улыбался.
   «Ты ведь не хочешь, чтобы еще кто-то пострадал, Клэр?». «Я буду паинькой, если ты останешься со мной, я обещаю».
   Мне давали какие-то лекарства, поэтому я была как в тумане, почти не понимала, что происходит вокруг. Бенедикт повел себя, как «настоящий джентльмен», по прежнему собираясь жениться на мне, не смотря на позор и все, что со мной случилось. Разговоров о том, что произошло, больше почти не было. Полицейские еще несколько раз наведывались, но добавить было нечего, я перестала настаивать, сказав, что просто совсем ничего не помню. Подписала какие-то бумаги и, по-видимому, дело закрыли, так как никого не нашли. Только его мать пару раз робко пыталась поговорить со мной о случившемся, но я не смогла рассказать все ей, хотя она и так знала, что я обвинила во всем ее сына. Она жалела меня, считая, что я просто тронулась умом. Видно было, что она очень любит Бенедикта. И не была в восторге от того, что он все еще собирается сделать меня своей женой. Но она не спорила с ним никогда. Отец лишь однажды зашел в мою комнату, сказав, что ему очень жаль, и он сделает все возможное, чтобы я поскорее обо всем забыла. Мы с Бенедиктом, по его словам, должны были все это преодолеть вместе. Я хотела сбежать, но Бенедикт явно дал мне понять, если я убегу, то будут еще жертвы, а первой станет его мать. Как и любому живому существу, мне, прежде всего,  хотелось выжить, я понимала, что на этом мои страдания не кончатся, но он заставил меня думать, что я не имею права позволить страдать другим. Он хорошо умел убеждать, поверьте мне.
   Наша свадьба, к моменту которой, я уже почти поправилась физически, была намечена на конец ноября. Бенедикт больше не трогал меня, только время от времени делился своими фантазиями. Он ударил меня лишь однажды, когда я попыталась отвернуться, пока он занимался самоудовлетворением, стоя напротив, нет, я всегда должна была смотреть. Его родители ничего не замечали, все было обычно и размеренно. Большую часть времени я просто молчала, только изредка поддерживая беседу односложными ответами. Замкнулась, и, в основном, проводила время одна. У Ворбэков была племянница, София, которая гостила в доме некоторое время. Она не была особо умна, но развлекала меня разговорами и явно мне завидовала. Бенедикт ведь считался красавцем и завидным женихом. Никто, кроме родителей Бенедикта, доктора и полиции не знал, что со мной произошло.


                ***
   Мы поженились двадцать девятого ноября, у нас была пышная свадьба с кучей незнакомых мне гостей, которым я была представлена, но не запомнила даже трети имен.  Снова была как в тумане, просто делала все, что от меня требовалось. Сразу после свадьбы мы перебрались в отдельный дом, который располагался на территории поместья, он и сейчас там, справа от дорожки.  Бенедикт переменился, как только мы переступили порог.  Он часто делал вид, что все нормально, ничего не было,  у нас нормальный брак и семья. Я, порой, даже начинала сомневаться, что все это происходило в реальности, настолько искренним он иногда выглядел. Только шрамы на теле не давали забыть и напоминали, что я не сошла с ума, а все это было на самом деле.
   В нашу первую брачную ночь он, как ни в чем не бывало, пришел в мою спальню, чтобы исполнить свой долг. Я с ужасом думала, что же произойдет дальше. Он не делал ничего особенного, просто оприходовал меня, как и полагалось новоявленному жениху. Он не бил и не издевался, только иногда рассказывал свои истории, в которых он резал и насиловал женщин. Иногда меня едва не выворачивало от омерзения, но он настойчиво заставлял меня слушать. Примерно раз в неделю он приходил в мою спальню и делал все то, что полагалось женатому мужчине. Я принимала это молча, смиренно лежа под ним, пока он хрипел и дышал мне в лицо. Я уже даже стала привыкать к нему, он мог быть нежным иногда, если пребывал в лирическом настроении. Свиду мы были немного затворнической, но счастливой парой. Правда, Адель жаловалась, что я слишком уж закрыта для общения и непременно должна вступить в какое-нибудь женское общество, иначе обо мне станут думать дурно. Но от одной мысли, что мне придется проводить время за чаем с кучей незнакомых и любопытных женщин, повергало меня в панику. Я боялась вызвать гнев Бенедикта, который ко всему еще и оказался очень ревнив. Он отчитывал меня даже за неосторожно оброненную фразу в адрес садовника.
   Я молила Бога об одном, чтобы он не дал нам детей, делая все от меня зависящее, чтобы этого не случилось. Бенедикт же, похоже, старался изо всех сил, чтобы это произошло. Я почти ни с кем не общалась, жила затворницей в доме, видела, в основном, лишь родителей Бенедикта и его самого. С того момента, как я ответила «согласна» перед лицом Господа, он ни разу не ударил меня. Но я всегда чувствовала и ждала, что в любой момент он может это сделать, страх не угасал, я просто привыкла жить с ним. Дела в клинике шли очень хорошо, он быстро рос в профессиональной сфере. Большую часть дня он проводил вне дома, часто возвращаясь за полночь. Я не задавала себе вопросов, где он был, и не лезла в его дела. Несколько лет после нашей свадьбы он не делал ничего такого, что могло хоть на минуту напомнить мне о том, что произошло когда-то на чердаке. Он перестал даже делиться со мной своими тошнотворными фантазиями. Я только периодически слышала упреки в свой адрес, что я плохая жена, раз не могу родить ему ребенка. И вот, в один из дней, стало ясно, что это все-таки случится.
   Я тяжело переносила беременность, и Бенедикт стал проводить много времени со мной. Лишь одно напоминало мне о том, что глубоко в этом человеке сидит жуткий монстр: он все так же блаженно улыбался, когда видел, что мне плохо. Порой казалось, что он упивался моими страданиями, хотя и не причинял мне их напрямую. Как это все могло уместиться в одном человеке, я не понимала. Он, то был заботлив и тошнотворно нежен со мной, то стоял и смотрел холодными глазами, как меня мутило по утрам, и видно было, что он получает от этого какое-то неестественное удовольствие. 
   Роды принимал он сам, в какой-то момент я даже думала, что он просто позволит мне умереть, едва малыш появится на свет. Но он сделал все, что положено, роды были «не осложненными», как он сказал, все произошло довольно быстро.  Если раньше я боялась только за себя, то в момент, когда на свет появился Бенедикт младший, я неожиданно осознала, что теперь я еще больше боюсь этого человека, его отца.
   Бенедикт держал Бенни на руках, а внутри меня полыхала паника, но он с нежностью, насколько этот  человек был способен на это, смотрел на младенца. Он хотел сына, но я не могла знать, что происходит у него в голове. В тот момент я даже подумала, хорошо, что родился мальчик, возможная судьба девочки пугала меня еще больше.
   Сын изменил мою жизнь, все мое существование было посвящено только ему. Ни разу за все время Бенедикт не дал мне повода думать, что он может быть жесток с ребенком. Он боготворил его, баловал, как мог. С тех пор, как Бенни появился на свет, его отец ни разу больше не переступил порога моей спальни. Но я, скорее, была только этому рада этому факту.
   Малыш внешне очень похож на отца, иногда мне даже бывало не по себе от этого сходства. Я жила своей тихой жизнью, вдали от посторонних людей, занимаясь только ребенком.
***

   Малышу было пять…. Был канун Рождества, Бенни уже отправился спать, а я осталась в гостиной, сидя перед камином с книгой. Бенедикт вошел и, как ни в чем не бывало, завел разговор о том дне, когда мы впервые ужинали у его родителей. Внутри все похолодело, я затихла в кресле, боясь даже пошевелиться. В нем снова что-то  переменилось, тот же блуждающий взгляд водянистых глаз. Он стоял, положив руку на каминную полку, прямой как струна, и улыбался. Второй Бенедикт вернулся в тот вечер. Я уже не занимала его в роли жертвы, не знаю, что это, жалость или просто перестала быть ему интересной. Я боялась задать себе вопрос, с кем и как он проводит свои вечера вне дома, ведь он ни разу не прикоснулся ко мне, как я уже говорила. Я боялась думать об этом, поэтому просто делала вид, что все забыла…
   Признаться, я порой надеялась, что это было временное помешательство, что он просто был молод и, возможно, даже был под воздействием каких-то лекарств. Других объяснений тому, что произошло более семи лет назад, я не находила.
   Бенни  был оправлен учиться в школу, и я подолгу оставалась дома одна. Я очень скучала по сыну, дом был такой пустой…большой, холодный и пустой.
   Несколько дней спустя, Бенедикт, придя домой, стал рассказывать мне о том, что читает лекцию, и мне, возможно, было бы интересно ее послушать. Его научная работа, казалось, занимала все его мысли, он днями и ночами проводил время в клинике. Одежда часто пахла смертью, моргом… Он мог часами что-то писать, сидя в своем кабинете. Горы бумаг, записок, каких-то препаратов. Я предпочитала не заходить туда сама, и не допускать Бенни в ту часть дома.
   Он оставил мне записку, что пришлет за мной машину, дабы я присутствовала на лекции.
   Я плохо себя чувствовала в больших скоплениях людей, к тому же, подхватила легкую простуду, но не могла ослушаться.
   Я сидела в аудитории, дожидаясь мужа. Мне ужа заранее было дурно и очень хотелось уйти - поэтому я села на самый верх, поближе к выходу, надеясь, что смогу покинуть класс не замеченной, как только он забудет обо мне.
   И вот Бенедикт появился внизу, отдавая последние указания. Заметив меня, он жестом приказал сесть поближе, на самый первый ряд, ровно перед демонстрационным столом. Я послушно пересела. Он, наигранно, поцеловал мою руку, перегнувшись через стол.
   Людей было много, почти все ярусы, вплоть до самого верха, были заполнены. Я была единственной женщиной в аудитории, входя, все вежливо кланялись, приветствуя меня.
   Бенедикт представил свою Миссис Ворбэк в самом начале лекции, сказав, что если бы не его жена, его любимая Клэр, то он не добился бы такого успеха.  Я слушала, а внутри все переворачивалось, никто не знал, как именно я когда-то «вдохновляла» его.
   На столе, почти прямо передо мной, лежал труп молодой женщины. Рози, как представил ее Бенедикт, сказав, что она будет «ассистировать» ему сегодня. Все весело заулыбались его шутке.
   Я ничего не пониманию, ни в медицине, ни в хирургии, поэтому оценить его реальных заслуг не могу. Но вид трупа, который лежал напротив, вызывал во мне тошноту. Я с трудом боролась с собой, стараясь дышать спокойно. Несколько раз, вскользь, Бенедикт посмотрел на меня, я увидела то же лицо, довольная улыбка и мертвые маленькие глазки. Он был горд собой, и ему снова доставляло удовольствие видеть, что я едва сдерживаюсь.
   Я смотрела на лицо Рози, мне показалось, что ей не было и двадцати; белая кожа, чуть провалившийся острый нос и смотрящие в пустоту глаза, обрамленные чуть желтоватыми веками. Совсем еще недавно это тело было живой красивой девушкой, которая смеялась, надеялась на что-то, впереди была целая жизнь. А теперь передо мной лежал окоченевший нагой труп, который прилюдно терзал мой муж. Он доставал что-то из ее груди, демонстрировал и рассказывал. Периодически к нему спускались коллеги, чтобы рассмотреть что-либо поближе. Перед глазами все плыло, было душно, и этот запах - пахло почти так, как тогда на чердаке. Я пыталась думать о Рози, представить, кем она могла быть, чтобы хоть как-то отвлечься от происходящего. Я видела ее в легком платье, с широкой лентой на талии…
   Неожиданно Бенедикт громко назвал мое имя.  Я, судя по всему, снова должна была встать, но не смогла подняться. Все аплодировали ему, он стоял в центре и наслаждался триумфом. Глядя на него со стороны, я осознала, что он, судя по всему, вызывает повышенный интерес у женщин. Прямо как настоящий потомственный аристократ… красивый, умный, еще и успешный. Если бы я не знала его, то смотрела бы с восхищением. Он был похож на героя любовных романов, которые пользовались большой популярностью в последнее время: правильный прямой нос, густые рыжеватые волосы, брови, обрамляющие пронзительные голубые глаза, прямая спина и красивые тонкие руки, которые только что виртуозно орудовали скальпелем. И, если бы этот человек не был моим мужем, и я не знала того, что скрывает это лицо, то могла бы влюбиться.
   Этим же вечером, Бенедикт постучал в мою спальню, когда я уже собиралась спать. Я не хотела открывать, но он настаивал, грозя выбить дверь, и я сдалась. Он стоял в одной рубашке и брюках, держа в руках бокал с недопитым вином. Как только дверь распахнулась, он ввалился и принялся стягивать с себя одежду, видно было, что он изрядно пьян. Я испугалась, что он может снова начать делать со мной что-то отвратительное - поэтому выскользнула в коридор и закрыла дверь снаружи. Я думала, что он будет стучать и ломиться, чтобы выйти, но было тихо. Когда я набралась смелости, решив заглянуть в спальню, то увидела, что он, абсолютно нагой, мирно спит в моей постели, обняв подушку. Я была растеряна, не зная, что мне делать. Надо ли говорить, что ту ночь я провела в комнате для гостей. 
  Все утро Бенедикт делал вид, что меня не существует, что я в какой-то момент даже почувствовала себя виноватой.
  Тем же вечером я сидела в гостиной за вязанием. Кто-то тихо подошел сзади, обернувшись, я увидела Бенедикта, который стоял за моим плечом и молчал.
  «Нам надо поговорить, Клэр. Так больше не может продолжаться. Я люблю тебя, ты это знаешь, но мы, как чужие. Моя жизнь похожа на ад, я устал, мне кажется, я скоро тоже сойду с ума, если продолжу так жить…. Ты гонишь меня, но я ведь твой муж! Клэр, вернись, я умоляю тебя. Мне больно видеть тебя такой, я бессилен что-то сделать…» Он упал на колени, а по щекам катились слезы. В тот момент он казался таким слабым и сломленным. Через мгновение Бенедикт закрыл лицо руками и хотел положить голову мне на колени, но я увернулась и вышла прочь.
  Я не понимала, что все это значит, его фразы увязли в голове, но я не могла понять их смысл. Его монолог я помню почти слово в слово.
   Тем же вечером я нашла в кармане его пиджака записку. Маленький клочок бумаги, где было коряво написано только четыре слова. «Нужна Помощь. Рози Брюе»
   Листок был грязным, видимо, испачкан кровью и пах он все так же, моргом. Я трясущимися руками спрятала его под передник и убежала в свою комнату. Рози…ту девушку, которую препарировали на лекции, звали Рози. Яркая картинка вспыхнула у меня в голове, вот она лежит привязанная к кровати, а он режет  ее, улыбаясь. Она кричит от боли, но никто не слышит. Я ярко представила себе лицо Бенедикта, подернутое кривой улыбкой, как он смотрит на нее, наслаждаясь ее болью. Я видела, как он раздевается и насилует ее после, а ее красивое легкое платье валяется на полу, словно тряпка. Я плакала от бессилия, она была такой юной, но никто не помог ей, не спас от этого зверя. Я тоже была виновата в этом! Я знала, знала, что он не остановится, но ничего не сделала. Могла ли я помочь ей?! Я просто с ума сходила от этих мыслей. Изводила себя, стараясь еще больше замкнуться и пытаясь совсем не сталкиваться с Бенедиктом, хотя он явно искал моего общества. 
   Он вел себя странно, стал часто оставаться дома, подолгу сидя в одиночестве в своем кабинете. Мне даже казалось, что я слышу, как он плачет. Неужели в звере проснулось сострадание или он просто боится, что его поймают? Он даже пару раз пытался войти в мою спальню, но я делала вид, что уже сплю, надеясь так избежать его мерзких поползновений. Подолгу стоял у моей постели и молчал. Я же думала только о том, чтобы он поскорее ушел, все замирало внутри, было страшно пошевелиться, тело затекало и ныло, но страх был куда сильнее этого.
   Я понимала, что Рози была явно не единственной его жертвой. Были и другие, но что ему стоит  скрыть улики? Как все просто, гениальный доктор и маньяк – одно лицо! Кто догадается, что за этой маской респектабельного и уважаемого человека скрывается садист? Мысль о том, что он все эти годы где-то, в тайне, пытал и издевался над кем-то, съедала меня изнутри. Сколько их было? Убивал ли он их всех, или есть еще такие, как я, которым повезло выжить. А повезло ли мне тогда, может, лучше было просто умереть там, чтобы не видеть всего этого. Не видеть все эти годы его пустых глаз и той больной улыбки, с которой он душил меня.
   Я должна была попытаться помочь, возможно, я еще могу кого-то спасти. Не знаю, откуда во мне взялась решимость. Бенни был в пансионе, куда его устроила Адель, я очень скучала по нему, но то, что ребенок сейчас в безопасности, вдали от своего отца, придало мне сил.

                ***

   Я стала периодически бывать в клинике, которой руководил Бенедикт, в надежде, что он попадется на чем-то, что даст мне зацепку, может, еще не поздно спасти чью-то жизнь. Я делала вид, что заинтересовалась его работой,  а он делал вид, что рад этому факту, улыбаясь и всячески уделяя мне внимание во время визитов. Чего мне стоило вести себя, словно я ничего не понимаю, будто мне не противны его прикосновения и внимание! Он же всячески демонстрировал мнимую заботу обо мне.
  Как-то, сделав вид, что уже уезжаю, я пробралась в морг, который был расположен в подвале. Бенедикт был занят и не стал провожать меня до ворот, чем я и воспользовалась. Днем морг часто не закрывался на ключ, поэтому войти туда незамеченной не составило особого труда.
  Я заглянула в окно - ни души. Морг был пуст, судя по всему, м-р. Джод, местный патологоанатом, обедал. Он был странным, неразговорчивым человеком с вечно серым лицом, я видела его, когда выходила из центрального здания. Признаться, он производил неприятное впечатление. А что, если он помогает Бенедикту, если они заодно?
   Едва не потеряв сознание от удушливого запаха, который встретил меня еще на пороге, я с трудом удержалась на ногах. Решив, что у меня в запасе есть немного времени, пока не вернулся м-р Джод, и, набравшись смелости, я решила подробно осмотреть морг. На улице стояла жара - поэтому сладковатый запах мертвых тел, и без того отвратительный, усиливался духотой и раскаленным воздухом. В небольшой комнатке, где, судя по всему, вскрывали трупы, на столе лежал кто-то огромный, прикрытый застиранной простыней. Я, превознемогая тошноту, отогнула край. Бедняга, похоже, немало страдал перед смертью, тело было покрыто язвами, а лицо сильно опухло.
  Отшатнувшись от стола, я принялась искать какие-нибудь записи, журнал или еще что-то в этом роде. К счастью, больше тел в морге не оказалось. В соседней комнате, которая, судя по всему,  служила подобием кабинета, на столе лежал журнал, с помощью которого велся учет.
   Там было много имен, даты и причины смерти. Похоже, что недостатка в работе м-р Джод не испытывал. Напротив некоторых имен стоял знак вопроса, а иные были помечены красным карандашом. Женских имен, особенно молодых девушек, было не много, но они были. Я перелистнула страницы, пометки были на многих. Что это значит?
  Рози Брюе, девятнадцать лет, причина смерти – врожденная патология сердечного клапана; и крупная подпись моего мужа напротив – Бенедикт Ворбэк. Были еще подписи, но эта буквально зияла на листе, крича о том, чтобы ее заметили.
   Софи, Вивьен, Люси… я не запомнила всех имен, но большинству не было и двадцати, со схожими причинами смерти, все бедняжки умирали от врожденных проблем с сердцем. Напротив каждой записи стояла фамилия Ворбэк, некоторые были помечены карандашом и странными закорючками.  Вот как он избавляется от тел. Они заодно, сомнений не было, Джод тоже замешан. Интересно, как он заставил его молчать? Деньги или еще что-то? Я живо представила себя глинистое лицо патологоанатома, который, улыбаясь, словно Бенедикт, копается в трупах несчастных.
   Я даже почти видела лица этих девочек. Бенедикт любил светловолосых, он сам говорил когда-то, светлые глаза, тонкие черты лица… Или он теперь не брезговал любыми, лишь бы они были молоды, имея возможность легко скрывать следы? Что ему нравилось теперь? Так же, как и меня когда-то, просто медленно резать их скальпелем и насиловать после? Или гораздо хуже и этого ему уже было мало?
   Послышались чьи-то шаги снаружи, я быстро вернула журнал на место и тихонько выскользнула за дверь, укрывшись за углом.
   Озираясь по сторонам, к моргу шел Джод, сердце едва не выскальзывало из груди, но я старалась дышать тихо и не шевелиться, чтобы не выдать себя.
   Как только он скрылся внутри, я быстро ушла прочь, убедившись, что он не смотрит в мою сторону.
   Они все в итоге побывали в этом морге, эти девушки. Думаю, записи должны быть там, если они не избавились от них. Не знаю точно, сколько их было…

                ***

   В тот вечер, когда… Я разводила огонь в камине, смотрела, как разгораются поленья, держа кочергу в руках. Она становилась красной на конце, и я убирала ее чуть дальше, пока металл снова не становился черно-серым. В очередной раз, когда она снова нагрелась, и я уже хотела убрать ее из огня, сзади подошел Бенедикт. Он что – то держал в руках, краем глаза я заметила,  что это была старая газета. Я обернулась, оставив кочергу концом в камине. 
   Он сказал, что хочет мне что-то показать, я смотрела на его руки, он сжимал большой клочок газетной бумаги, она была желтоватой от времени. Бенедикт развернул газетный лист и протянул мне. В конце страницы была заметка, что 12 апреля 1923 года на окраине Лондона было найдено изуродованное  тело девушки. Имя, как и подробности произошедшего, не были известны. Я выронила лист. Меня словно окатили кипятком, он решил похвастаться или поделиться со мной подробностями? Зачем он мне это показывает, он понял, что я была в морге, видела записи? Все полыхало внутри, а он спокойно смотрел на меня, словно ждал моей реакции. Эти глаза! Как я ненавидела и боялась их все эти годы, прозрачные, как воздух, безжалостные и пустые. Как только он сделал шаг в мою сторону, я схватила кочергу и ударила его изо всех сил. Когда мой муж упал на пол, я била его уже не в силах остановиться! Страх и ненависть слились воедино, давая мне силу, которая раньше дремала внутри. Он только кричал «Нет, Клэр! Нет!» Когда он  уже почти не шевелился, я убрала его руку, которой он пытался прикрыть лицо. Он еще был жив, смотрел на меня умоляющими глазами, рот был открыт, изнутри шла кровь. Я лишь сказала, он должен быть знать - «Я знаю, что ты сделал.  Ты убийца, отвратительный садист! Теперь ты ответишь за все! За все их загубленные жизни» Он только открывал рот, как рыба на суше. Я замахнулась в последний раз и… от его лица мало что осталось. Опустив кочергу, я присела рядом. Все было кончено. Он лежал на полу, весь в крови, а я смотрела на него с равнодушием. Он больше никого не обидит, не заставит испытывать страх и боль, потому что Клэр Хэлли Милтон убила его. Я больше не Ворбэк! Эта мерзкая фамилия останется с ним, как клеймо, я избавилась от нее.
  Вот и все, господин инспектор. Пожалуй, мне больше нечего добавить.
   Я не рассказала обо всем сразу, мне нужно было убедиться, что мой сын в безопасности, что будет, кому о нем позаботиться, когда его мать заберут полицейские  ищейки… С ним все будет хорошо, я знаю, ведь его отца больше нет. Никто не причинит ему боли, у Бенни все будет хорошо, мой мальчик, мой малыш…
                ***

Клэр сидела спокойно, хладнокровно взирая на Акермана, и держа в руках изящную чашку с недопитым чаем. Она выглядела равнодушной, словно была лишь рассказчиком, а не прямым участником событий.
   Акерман же, напротив, всем своим видом выражал обеспокоенность  и сочувствие к ней. Все остальные мужчины смотрели на нее и казались растерянными. Инспектор чуть подался вперед…
- Миссис Ворбэк, я не знаю, как сказать Вам это, но ваш сын.… Он умер уже более двух лет назад. Упал с крыши в канун Рождества.
   Клэр сидела совершенно неподвижно и смотрела на него абсолютно безумными остекленевшими глазами. Чашка полетела на пол, облив подол платья. Она застыла и молчала.
 - Думаю, что ваш муж никого не убивал, миссис Ворбэк. Он был практикующим хирургом, писал работы о болезнях сердца. И все эти девушки, как не прискорбно для них, были лишь материалом для его исследований. Я понимаю, то, что произошло с вами почти десять лет назад, было ужасно, но Бенедикт просто не мог этого сделать. Вы так и не оправились от шока. Мне очень жаль….
- А как же та статья, та девушка в реке, он убил ее, я знаю, я видела газету, я ничего не придумала! А Рози, а записка?
- Записка? Записка могла означать лишь, что Рози нужна будет для демонстрации во время лекции. И, возможно, была адресована патологоанатому, м-ру Джоду, к примеру, чтобы он привез ее в аудиторию. Перед лекцией ваш муж мог просто сунуть ее в карман.
  Клэр вцепилась в собственную юбку и принялась медленно раскачиваться из стороны в сторону.
- С той девушкой, боюсь, случилось то же, что и с вами, за исключением того, что ей не удалось выжить.  Только это не был Бенедикт, ваш муж не имеет к этому отношения. Того, кто это сделал, так и не нашли. После того ужина Бенедикт действительно отвел вас за дом, к той самой лестнице, но лишь для того, чтобы, возможно, украдкой поцеловать и подарить брошь. Адель Ворбэк сама помогала выбирать ее, ему же не терпелось порадовать вас. Затем он проводил вас домой, а на следующий день выяснилось, что вы пропали. Поиски длились больше недели. В итоге, вас и нашел поисковый отряд, по случайности, именно Бенедикт был там в тот момент.
- Я вам не верю, не верю… Мой сын жив, и я не сумасшедшая!
   Клэр еще сильнее вцепилась в свою юбку, теперь она выглядела совсем как безумная, вся холодность и отстраненность исчезли в одно мгновение.
- Я не верю вам, вы лжец, все вы… Вы все заодно, он заплатил вам! Бенедикт заплатил! – Она резко вскочила и, схватив большой чайник со столика, бросилась на сидящего напротив Андрэ. Он едва успел увернуться, чтобы не получить этим увесистым предметом в лицо. Инспектор Акерман схватил обезумевшую женщину за плечи, и крепко сжал, чтобы она не могла вырваться. Ему с трудом удавалось сдерживать ее, она кричала и билась, словно зверек, пойманный в сети.
   Поняв, что ей не вырваться, Клэр снова застыла. Акерман посадил ее в кресло, она опала и замолчала, снова отсутствующе уставившись куда-то на стену.
  Она больше не сопротивлялась, все так же молча, послушно села в машину, будто глядя лишь внутрь самой себя. Только в последний момент, вскользь, бросила осмысленный, полный печали взгляд на удаляющийся дом.

                ***

 Машина быстро исчезала из виду, вскоре превратившись лишь в маленькую точку на горизонте.
Во дворе, у заброшенного фонтана остались две фигуры. Инспектор Акерман и толстый неуклюжий Андрэ.
- Акерман, как вы…? Черт! Вы ведь знали все с самого начала! К чему было все это представление? Я уже начал ненавидеть этого Ворбэка, и, не убей она его сама, бросился бы душить его собственными руками.
- Андрэ, если бы ты хоть иногда читал что-то помимо сухих отчетов, то мне не пришлось бы ничего объяснять. Ни один вор не стал бы так уродовать тело, хватило бы и пары ударов. Нет, тут было нечто другое, человек, который это сделал, был либо безумен, либо ненавидел Ворбэка всей душой. Клэр была больна, об этом многие знали, но молчали. Мать Бенедикта, еще до своей смерти, хотела, чтобы он женился на кузине Софии, всячески пытаясь их свести. София же, так и не дождавшись благосклонности от Бенедикта, вышла замуж за другого. Но, как только ей представилась возможность рассказать о Клэр все, что она знала, она не преминула этим воспользоваться. Судя по всему, она люто ненавидела Клэр, видя, как та мучает своего мужа, и за невозможность оказаться на ее месте.
   После того случая, когда ее нашли полуживой и изрезанной недалеко от дома Ворбеков, в какой-то момент казалось, что она пришла в себя, но, увы, это было не так. Бенедикт очень хотел ей помочь, он пытался что-то сделать, она же, казалось, ненавидела и боялась его все больше. Иногда все налаживалось, но любое потрясение вызывало у нее еще большую депрессию и ненависть к мужу, который, судя по всему, по-прежнему любил ее. Адэль почти перестала лезть в их семейные дела, Бенедикт не хотел и слышать о клинике и возможном разводе. На похоронах его отца Клэр неожиданно набросилась на старшего брата Софии, обвиняя его в том, что он пытался изнасиловать ее, хотя, на тот момент, он едва успел выйти из машины после долгой дороги и впервые видел ее.
   Когда умер маленький Бенедикт…   Несчастный случай, мальчик упал с крыши. Собирался прыгнуть оттуда в снег, но поскользнулся, и угодил прямо на ограду. Клэр совсем потеряла рассудок, бедняжка пыталась свести счеты с жизнью, после чего Бенедикт стал работать дома, неустанно следя за ней. Похоже, он до самого конца верил, что она поправится.
- Да уж, история не из приятных. Не позавидуешь обоим. Думаю, что она закончит свои дни в психушке, увы, но вряд ли что-то сможет ей помочь. Я очень испугался, когда она бросилась на меня с этим чайником, она выглядела совсем безумной. Ну и денек выдался.
   Я лучше пойду, подожду внутри, чтобы совсем не свариться. Да и воды попить не помешает. Идете?
   Акерман отрицательно покачал головой и остался стоять у пересохшего фонтана, смотря куда-то вдаль.  А Андрэ, пыхтя,  удалился в дом, тихонько закрыв за собой дверь.
   Вот и все, еще одно дело закрыто, казалось бы, можно радоваться, убийца пойман… но горький осадок от всего, что в этот день услышал Том Акерман, не давал ему спокойно наслаждаться чудесным видом. Чувство удовлетворения от проделанной работы, увы, в этот раз его не посетило. Перед глазами стояла Клэр, маленькая забитая женщина, которая была виновата лишь в том, что оказалась не в том месте и не в то время…