На грани тьмы

- Я ненавижу тебя, Бог!!! Слышишь, ты?! Ненавижу! - мальчик бился в рыданиях, его крик захлебнулся стоном и перешел в страшный, животный рык. Он хрипел и вырывался из рук матери, которая из последних сил удерживала маленькое, сведенное судорогой тело. Вены вздулись на его шее, лицо блестело от пота и слез. Наконец, укол подействовал, и ребенок, обмякнув, прошептал чуть слышно "Ненавижу..." и осел на пол. Медсестра так сильно зажимала себе рот рукой, что белые вмятины еще долго виднелись на ее испуганном лице. Она была совсем молоденькая и еще не разучилась переживать, видя чужую боль. Они подняли вместе с матерью бесчувственное тело ребенка и перенесли его на кровать. Доктор, внешне спокойный, собирал шприцы и ампулы в свой кофр.
   Женщина провела врача и сестру к выходу, в темной прихожей долго и безуспешно совала им свернутые трубочкой деньги, всхлипывая и благодарно прижимая руки к груди. Ее черный платок сбился, высвободив тугие завитки блестящих, темных волос. У врача задергалось веко. Он потер уставшие за долгую смену глаза и вышел.
 - Мама, зачем вы сказали Павлику, что его отца забрал Бог? - Женя закрыла входную дверь, устало опустилась на кухонный стул и взглянула на свекровь, - Зачем забивать ребенку голову лишней информацией, да еще так не вовремя?
 - А ты бы предпочла, чтобы я сказала, будто его отца прибрал нечистый? - Надежда Ивановна усмехнулась одним уголком рта, и добавила, - И что значит – «не вовремя»? Как бы не было поздно. Я не наблюдаю в тебе особого рвения привить ребенку хотя бы азы религии и веры. Самое время начать восполнять этот пробел. Пусть знает, кто источник всего сущего, кто Господин, дарующий жизнь и принимающий на вечный покой.
   Жене невмоготу было спорить и что-то доказывать, она обессиленно сидела на жестком стуле и тоскливо расматривала неизменно строгую блузку свекрови с глухим стоячим воротником, ее тонкие кисти со штрихами голубых вен, ее гладко зачесанные волосы и, в который раз, поражалась, как у этой мраморной глыбы мог родиться веселый, стремительный жизнеед Саша. Ее Сашенька...
   От одного имени мужа скулы свело непримиримой болью. Рот неподвластно начал кривиться, складываясь в гримасу рыдания. Женя стиснула под столом руки, изо всех сил вдавливая ногти в ладони и оставляя на белой коже кровавые полумесяцы. Нет, только не при ней, нет, она не заплачет! Сглотнув тугой комок слез и затолкав рвущийся крик обратно, она выдавила:
 - Уже поздно, давайте я вызову вам такси?
 - Не стоит беспокоиться, я сама доберусь. А ты подумай над моими словами.

…Она вошла в прихожую и, не спеша, закрыла массивную дубовую дверь на все замки, медленно прошла в комнату, на ходу снимая шубу. Она вообще не выносила спешки и суетливых людишек. Перед зеркалом пригладила выбившуюся прядь, постояла с минуту, приводя дыхание в нормальный ритм и решительно набрала знакомый номер:
 - Он готов. Завтра, в 13.00 встретите его после уроков. Схема стандартная, смело приступайте к исполнению первого этапа. И никаких конфет и прочих глупостей, которыми вы в прошлый раз спугнули объект. Что? Нет, в группу его приводить еще рано, пока просто потолкуйте с ним о том, что кроме Бога, есть другие силы, и порой они более милосердны, и при этом - не менее могущественны.
   Закончив разговор, она села в кресло за массивный, темного дерева, стол и задумалась… Легкая, удовлетворенная улыбка коснулась ее строгого лица, которое горело изнутри неистовым светом фанатизма. «Внук… родная кровь» - подумала она,  - «Такого дара Он не сможет не заметить»….

…Женя приоткрыла дверь и прислушалась. Павлик спал. Она поправила одеяло и повернулась,  чтобы уйти, но сзади послышался скрип зубов и хриплый, сорванный шепот: «Ненавижу… я до тебя еще доберусь». Женя похолодела и покрылась  гусиной кожей от ужаса. Мир замер, расколотый надвое взорвавшейся тишиной. Черная, липкая ночь навалилась, подмяв под себя сознание и способность видеть, в глазах потемнело… Она медленно, содрогаясь от ужаса, повернулась и увидела, что Павлик по-прежнему спит, освещенный бледным светом луны. Он беспокойно подрагивал во сне и беззвучно открывал рот. Страх отхлынул так быстро, что вновь забившееся сердце заколотилось в ушах, ноги подкосились, и Женя села на пол. Она стянула с головы платок, скомкала, закрыла им рот и заплакала. Она скулила, как собака, знавшая когда-то руку хозяина, и кусала пальцы, корчась от нечеловеческой боли, разрывавшей ее изнутри. Сгусток непроглядной тьмы заполнял грудь, мешая вдохнуть: «Саша… Саша… Сашенька, забери меня, милый, забери…»
   Проснувшись, Женя не сразу смогла пошевелиться, руки и шею свело судорогой от неудобной позы… Она долго разминала окоченевшие пальцы, с недоумением рассматривая лужу валерианы на столе и пустой флакон из-под нее. Она уснула на кухне, но как она сюда попала – вспомнить не получалось.
   Павлик все еще спал. Женя не стала его будить, и пошла готовить завтрак. Еще один день. Нужно жить дальше.

…  Засыпая, я твердил слова ненависти, из года в год, изо дня в день. Мои сны, мои мечты и поступки – все проходило под знаком ненависти. Она уже так прочно вросла в меня, так глубоко запустила свои корявые руки в мою душу, что спасти меня могло только чудо. Но я не верил в чудеса.
   Сомнения, стыд, вопросы… Я прокладывал свою дорогу, медленно, наощупь, неуверенно, как слепец. По темным лабиринтам меня вела моя ненависть. И бабушка. Даже в мыслях называть эту страшную, властную женщину бабушкой – было странно и нелепо… И вот пришел момент, когда вопросов стало больше, чем ответов. Все то страшное, жестокое и мистическое, в чем я с детства принимал участие – уже не могло наполнить меня и дать ответы на волновавшие вопросы.
Я все чаще искал одиночества. Мне было страшно.. мне было так страшно! Я ощущал себя высохшим прутиком анчара, который воткнула беспощадная рука на бесплотный цветник, разбитый перед воротами в преисподнюю. Еще не поздно… я еще могу свернуть с этой дороги, я еще живой…
 - Павел, не забывай, что сегодня важный день. Твое присутствие обязательно, - я вздрогнул… Как она умудряется подходить так бесшумно?
 - Да, бабушка. Я помню.
 - Ты знаешь, что я не одобряю, когда ты называешь меня бабушкой. Но если для тебя это так важно – постарайся делать это только наедине. Сегодня ты впервые будешь принимать участие в «Обряде живой крови». Это важная ступень… постарайся оправдать мое доверие.
 - Хорошо, бабушка, - ответил я, сделав ударение на последнем слове. Она слегка изогнула удивленно бровь и посмотрела на меня с интересом. В который раз я не выдержал ее взгляда и отвел глаза.
   Странно, что она не помнит. В этом обряде я уже участвовал. Она привела меня, тогда еще восьмилетнего, в большую комнату, предназначенную для самых важных и торжественных событий. Шли приготовления. В углу, накрытые мешковиной, дергались три жертвенных петуха. Человек, лица которого было не разглядеть из-за капюшона – расставлял свечи в определенных местах. Приглушенный свет, странные, еще незнакомые мне знаки на каменном полу – все это врезалось мне в память навечно.
   Я сидел за черной портьерой, которая прикрывала дверцу в потайной коридор. Спертый воздух щекотал мои ноздри пылью, унылое пение участников церемонии нагоняло сон, спина затекла и вспыхнувший поначалу детский интерес к происходящему угас. Если бы не животный ужас, который я испытывал перед бабушкой – я бы давно нарушил ее приказание сидеть неподвижно и ничем себя не обнаруживать.  Мне стало скучно. Я потихоньку проваливался в сон…
   Проснулся я от странных звуков… Речитативом лилась песня на страшном, незнакомом языке. Обезглавленные петухи валялись неподалеку. Бабушка, с огромным золоченым кубком в руках, подошла к лежащей на длинном помосте девушке. Девушка была абсолютно голая, веревки врезались в светлое тело, не давая ей пошевелиться. Время от времени она поднимала на несколько сантиметров голову, обводила происходящее мутным, бессмысленным взглядом и снова откидывала голову назад. Бабушка произнесла непонятную фразу спокойным и от этого страшным шепотом, занесла над головой нож и… Я не знаю, что было дальше – зажмурив изо всех сил глаза, я скорчился от ужаса и бил себя кулаками по ушам до тех пор, пока не перестал вообще воспринимать происходящее.
   Женская фигура с ножом в руке с тех пор поселилась в моих детских снах. Она трансформировалась и всякий раз принимала все более причудливые образы: то на месте бабушки оказывался двуглавый пес с разинутой пастью, то демоническое существо с заостренными крыльями и мерзкой усмешкой. Я боялся спать и ждал своих снов с постыдным, алчущим замиранием. Я жил в своих ночных кошмарах и питался ими. Моя подлинная жизнь проходила именно там, за чертой реальности.
В том возрасте, когда подростки ждут ночных часов, чтобы уединяться и изучать собственное тело и наслаждение, которое оно в состоянии дарить – я ждал свои сны. День для меня был всего лишь прелюдией к ночи и тому стонущему, изнуряющему ужасу, который она приносила.
   Спустя годы, я с обреченной ясностью понял, какую злую шутку сыграло со мной мое собственное подсознание, поменяв местами реальность и кошмарную фантазию. Стресс от увиденного, перенесенный тогда, в детстве за портьерой – сделался для меня наградой… иначе, я бы просто не выжил. Не выдержал бы…
Я принялся грести изо всех сил, чтобы выплыть из того зловонного омута, в который меня засасывало все глубже… но было поздно. Дорога оканчивалась тупиком, я уперся лбом в глухую стену с двумя неприметными дверями… Одна вела прямиком в пекло, а вторая… наверное, за ней был свет и покой… а, впрочем, какая разница, там меня все равно не ждут.

… Я очнулась в пустой, темной комнате. Стены серого кирпича, каменный пол и дверь. Постепенно, шаг за шагом восстанавливая в памяти произошедшее, я отказывалась верить… меня било крупной дрожью от холода, ужаса и отвращения.
Бить в дверь кулаками, до крови сбивая костяшки, орать, кидаться на стены – что угодно, лишь бы не задумываться о своей участи. Но страх так сковал меня, что я не могла даже пошевелиться. Что это за люди? Что они собираются со мной сделать? Нет, это просто смешно… так не бывает… За этими стенами – веселые прохожие, трава, солнце… все живет, радуется, суетится… а я здесь, одна.
В промозглом воздухе стоял вязкий подвальный запах, не было слышно ни звука. Темно, тихо и одиноко. Как в могиле. Я в сотый раз навалилась на крепкую дверь без ручки, обошла по периметру все помещение, ощупывая стены… села в углу и обхватила голые колени беспомощными руками… Что мне делать? Господи, за что? В трудную, последнюю минуту, пребудь со мной, Господи. Не покинь меня…. Слова молитвы шли из охваченного предсмертным ужасом сердца… Они проходили сквозь онемевшие от безнадежности губы и повисали в воздухе кровавыми каплями надежды…
   За дверью послышались шаги. Сердце забилось, затрепетало об ребра, а потом замерло… Проскрежетал замок, скрипнула дверь, и в проеме показалась фигура в темной накидке с капюшоном, за которым угадывались черты лица. Молодой мужчина вошел в мою темницу и остановился, отворачивая свое лицо в сторону.
Движимая каким-то безотчетным порывом, я подошла к нему вплотную и заглянула в глаза. Странно было увидеть в них ужас, не меньший, чем мой собственный…

…Все было готово. Я шел в дальнюю комнату по длинному, темному коридору. Медленно преодолевая шаги и метры, я с необыкновенной ясностью вдруг увидел себя со стороны. Моя испуганная, скорченная душонка парила неподалеку, не желая принимать участия в происходящем. В голове гулко отдавались звуки моих шагов. Я подошел к цели… из-за двери доносились какие-то слова, я не мог их разобрать… Прислушавшись, я понял, что это молитва. Я медленно повернул ключ в замке и вошел внутрь.
   Абсолютно голая, она стояла в углу на разбитых коленях, прижав дрожащие, окровавленные руки к груди. Я боялся взглянуть в ее глаза, ожидая увидеть в них ужас и укор, истерику и ненависть… Она подняла ко мне свое лицо и я отшатнулся… От него исходило сияние… глаза светились такой неподдельной, искренней Любовью, что у меня защемило сердце. Девушка встала с колен, подошла ко мне вплотную и заглянула прямо в душу… Ясные, темно-серые глаза, веснушки, кровоподтек на виске – ее лицо было так близко, что у меня перехватило дыхание. Мы долго стояли друг напротив друга, молча глядя друг другу в глаза. Страх на ее лице сменился удивлением, на смену ему пришла жалость…
 Наконец, она разлепила пересохшие губы и произнесла:
 - В мире столько Любви и Света! Ты только поверь….

… Мы бежали по коридору в сторону, обратную той, откуда я пришел. На ходу я стягивал свой балахон, чтобы отдать его спутнице. Наконец, последние ступеньки, еще пару шагов… только не останавливаться… Это был черный ход, и его давно не отпирали… я не знал, есть ли в моей связке ключи от него… один, второй, третий… не то! Скорее! Пока нас не хватились!
   Наконец, дверь поддалась, и в приоткрытую щель заструился дневной свет…