Про тетю Дашу

 Про тётю Дашу.
  Когда мы с сестрой были ещё маленькие,  наша семья почти год прожила в маленьком заводском уральском городе. Таких городков на Урале много, и все они похожи: на берегу реки или пруда  завод, вокруг  деревянные дома. На задах огороды, очень большие, как в деревнях, перед  домами  палисадники с обязательным кустом сирени. Окна закрываются на ночь на внешние ставни - от лихих людей.

  Вот в одном из таких домов мои родители и сняли квартиру. Ну, это оборот речи такой - сняли квартиру, квартирой считалась комнатушка за дощатой перегородкой. Там мы спали, а вся остальная жизнь протекала в одной, общей с  хозяевами большой комнате. Хозяева - это неточно, не было хозяев, была хозяйка, та самая тетя Даша. Было ей тогда лет, наверное, пятьдесят, но моим молодым родителям  она казалась глубокой старухой. Работала тётя Даша на местном медеплавильном заводе. Муж её давно бросил - с пятерыми детьми, ушел к другой, потом к третьей, и вот с этой третьей на старости лет нарожал вдруг одного за другим кучу детей.
   
  Ну, а их общих  детей тётя к тому времени уже Даша вырастила, у всех  были свои семьи, но в избе всегда обреталась куча ребятишек: внуков приводили-привозили погостить, а забрать часто забывали. Так они и жили там постоянно-сменным составом: человек 5-6 всегда набиралось.  Ну, и мы с сестрой до кучи.
Кроватей в доме не было: сама тетя Даша спала на полатях, а ребятишки - на полу, на огромном лоскутном одеяле. Другим таким же одеялом укрывались. Кто постарше, такие лоскутные одеяла помнят: их мастерили из кусочков ткани, оставшихся после  шитья, простёживали ватой. Получалось тепло и  в общем-то красиво, магазинные одеяла были  по карману не всем.

   Главным украшением избы был огромный самодельный стол. Его, в приступе трезвости и внезапно проснувшегося сыновьего чувства, сварганил самый непутевый и самый любимый из тети Дашиных детей - Петька. Руки у него были вообще-то золотые, и работящий он был, но - пил. За это самое питье жена его часто гоняла из дому, и он уходил к матери, прихватив с собой для компании парочку-тройку детей, и жил у неё, пока в оставленном доме не скапливалась куча мужской работы и жена сама не приходила - мириться.
  По случаю примирения покупалась бутылка "красненького" и затевалось праздничное блюдо - пельмени. Впрочем, «затевалось» тут не подходит: у тёти Даши ничто долго не затевалось, все делалось сразу,  быстро и легко.
- Петька, ташшы дров! - радостно командовала она, и, пока Петька надевал сапоги, ташшыл дров и растапливал печь, замешивалось тесто, а в деревянном корыте рубилось мясо: нашим бы современным кухонным комбайнам такую скорость!
Потом вся семья усаживалась за стол наперегонки лепить пельмени – маленькие, чуть больше ногтя, на Урале это высший шик пельменного искусства. Нас, ребятишек, тоже садили лепить: дармоедства Тетя Даша не терпела.

  Но пельмени были редким лакомством, в обычной жизни варилась похлёбка - из всего, что росло в огороде или бы припасено в подполе на зиму. Напоследок в чугунок для сытности бросалась горсть какой-нибудь крупы, чугунок водружался на большую табуретку посреди избы, и раздавался зычный голос тёти Даши:
- Робятишша!!
Но звать робятишш было не надо: мы уже дежурили неподалёку, разобрав заранее ложки и заняв исходные позиции, чтобы первыми оказаться около заветной табуретки. Почему нас кормили не за столом, а на табуретке, я не знаю, но так точно было интереснее: надо ведь было еще, стоя на коленках, умудриться втиснуться со своей ложкой, а сотрапезники тоже не зевали.

  …Да бог с ними, со всеми этими "Славянскими базарами" и "Узбекистонами", которые я так любила в юности: ничего вкуснее, сытнее и веселее тети Дашиной постной похлёбки я не едала.
    Кроме стола, в избе было ещё два замечательных предмета, которые запечатлела моя детская память - огромный медный самовар и часы-ходики  с гирями.  Из самовара, понятно, чай пили, а вот ходиками тётя Даша очень гордилась, уважая их за точность хода, и, когда из черной тарелки-репродуктора сообщали "московское время", сверялась со своими ходиками и  ворчала: "Опять там в Москве у них часы спешат…»

   Моих родителей и нас с сестрой она держала в строгости, как и своих внуков и детей, но  так же о нас и заботилась, в общем, любила  как родных,. Да мы и были родными.
    Но два раза дело дошло, как бы сейчас сказали, до конфликта.

  Первый раз - когда она увидела моего отца, идущего от колодца с коромыслами. Ему ничего не сказала - очень уважала его, как мужика непьющего и "самостоятельного". Но вечером подозвала мою маму и строго предупредила:
- Ещё раз увижу, что у тебя мужик с коромыслами ходит, не обижайся, - от фатеры откажу, от людей стыдно. И гордо добавила:
- Я пятерых  родила, но мужик у меня пО воду не хаживал!
  Пришлось моему отцу ходить к колодцу по ночам, когда никто не видел, в том числе, и сама тётя Даша, крепко спавшая после бесконечных дневных трудов.

  А вотрой раз...
  Главным развлечением в нашем рабочем посёлке в те, ещё дотелевизионные,  годы были походы в кино. И, как только в клуб привозили новый фильм, мои молодые легкомысленные родители бежали туда, бросив младшую сестру на меня, а меня - на мои рано развившиеся чувство ответственности и самостоятельность.

   И вот как-то раз они позвали с собой тётю Дашу. Как она обрадовалась! Бросилась к сундуку, в котором хранились её нехитрые наряды, долго рылась там, потом убежала за занавеску, чтоб побыстрее переодеться - она была деликатна, и ждать себя никогда бы не заставила - и через минуту-другую уже стояла перед моими родителями, счастливая, наряженная и причесанная "для выхода".

  Не знаю уж точно, что там на ней было надето, но пролежало это в сундуке, может,  не один год, наряд измялся и слежался, и мой отец робко посоветовал:
 - Тетя Даша, ты б хоть погладила, платье-то!
- Ещё чего, одежду утюгом жечь, - возмутилась она, а потом как-то потухла сразу и тихо добавила:
- Стесняетесь вы меня, необразованной. Тут хороша вам, а нА люди - не гожусь.

   Потом ушла опять за занавеску, переоделась, убрала заветное платье обратно в сундук, замкнула его на висячий замок,  и, как ни извинялись перед ней мои родители, как ни уговаривали, не отвечала и даже головы не повернула. И никто, конечно, ни в какое кино в этот вечер не пошел.

  И вот как-то раз...
 И вот как-т раз получает она от своего бывшего мужа письмо, первое, с тех пор, как он ушел из дома.  Жаловался он в этом письме  на своё житье-бытьё: жена попалась ему, хоть  молодая,  красивая, и плодовитая, а неделуха, запустила и дом, и ребятишек, в общем, худо ему, а пожаловаться, кроме давно брошенной жены, некому.

   Пару дней Тётя Даша ходила задумчивая, а потом подозвала мою маму и попросила:
- Присмотри тут, Надя, за хозяйством, я к Витьке съезжу, помочь надо.
- Тётя Даша!!! Так он же тебя - с пятерыми маленькими детьми - одну! без алиментов!
- Витька,  он известный паразит, но робяты-то в чём виноваты?
И, отпросившись с работы в счет того, что отработает потом в ночные смены, собрала узелок и уехала в соседний город-поселок, где её непутёвый Витька нашел свое такое нерадостное позднее счастье.
 Долго она там была, может, месяц, но приехала счастливая и довольная:
- Обиходила я робят, обштопала, обшила, откормила, в доме все ладОм  уделала.
И  немного смущенно добавила:
- До следующего раза хватит...