***

Записки счастливого человека: Мое дошкольное образование.

Жили мы в бесперспективной деревне, где обитали почти одни старики, и в которую до конца ее существования так и не провели электричество. Когда умер мой отец, мама, став вдовой в 26 лет, погоревав пол года, уехала искать счастья в районный центр - древний город Рославль. Моим воспитанием с трех до семи лет занимались прекраснейшие и любившие меня сироту люди - мои бабушка и дедушка, научившие меня всему лучшему, что во мне есть. Дедушка имел четыре класса церковно-приходской школы, а бабушка была вообще безграмотной. Но именно они мне дали первые уроки духовности, нравственности, русской словесности, отечественной истории и других знаний.
 
Мои старики были людьми набожными, а поэтому с ранних лет мне дали понятие о Творце мира сего. Молились они часто и меня учили тем молитвам, которые знали. Все храмы в округе по указанию сверху были к тому времени разрушены. По церковным праздникам собирались на посиделки в избе у кого-нибудь из деревенских жителей. Помолившись, выпив самогоночки или бражки, закусив и поговорив за жизнь, начинали петь русские народные песни. У бабушки был сильный красивый голос. Дедушка, имевший хороший слух, но больные легкие (наследие войны), негромко подпевал. Таким образом, я получал мои первые уроки вокала.
 
До школы я получил довольно приличные знания по ботанике, имея летом уйму времени для наблюдения за растениями, росшими в огороде и в прилегающих полях и лугах. Кроме того, бабушка иногда брала меня в лес, где мы собирали ягоды и грибы. По пути она мне рассказывала обо всех деревьях и лекарственных травах, которые знала. Я рано научился распознавать съедобные и несъедобные грибы.

Непроизвольно я изучал и зоологию, наблюдая за домашними и колхозными животными, птицами, мелкими грызунами, водившимися в поле, стаями насекомых, носившихся над речкой и живностью в ней.
 
Я не уставал любоваться творением Божиим и свято верил, что так красиво все создать и продумать до мелочей мог только всемогущий Бог. Я любил всех и всё, что меня окружало, и был счастлив.

Меня поражали способности животного мира. Большую часть того, что умели они, я не умел. Я не умел летать, как стрекозы и птицы, не умел плавать под водой, как это делали рыбы, не умел ползать под землей, как кроты и полевые мыши, и сильно им всем завидовал. Как не старался я со всей силы махать на бегу руками, полета не было. Нырять в воду я вообще не пытался, так как не умел плавать даже по ее поверхности. Зарываться в землю не хотел, так как боялся темноты, да и понимал, что нору своими руками не вырою даже за целый день. Только весь испачкаюсь.

Но зато я научился очень похоже, как мне казалось, блеять по овечьи. Мои способности очень не нравились нашему барану Борьке. (Мне думается, что дедушка промыслительно назвал его так в честь нашего будущего президента). Борька имел упрямый и необузданный характер. Всем своим видом он старался показать, что является главным в деревенском стаде. Но на него никто не обращал внимания, в том числе и две подчиненные ему овцы. Это его сильно обижало, и он старался отыгрываться на тех, кто был слабее его. В их число входил и я. Как только я начинал "говорить" по овечьи, он тут же меня догонял (надо отдать должное, что бегал он гораздо быстрей меня) и начинал бодать своими круглыми рогами. Я падал на землю и начинал плакать не столько от боли, сколько от беспомощности. Борька становился надо мной, гордо посматривая вокруг: все ли видят, какой он отважный и сильный. Но стадо смотрело на него с осуждением: "Нашел с кем справиться!!!" Вскоре я открыл способ, как избавиться от преследований Борьки. Как только он начинал бежать ко мне, я сам ложился на землю с таким видом, как будто давно хотел сделать это, чтобы полюбоваться на небо. Справедливости ради, надо заметить, что лежачего он меня не бодал.

Дедушка учил меня общаться с лошадьми. В первую мировую войну он служил в кавалерии. Где-то в болотах Молдавии против его наступавшего эскадрона немцы применили газовую атаку. Дедушка потерял сознание и упал с коня, но нога при падении запуталась в стремени. Конь его вытащил из низины, куда оседал хлор, на пригорок, где дедушка и был найден санитарами. Всю жизнь, помня о своем спасителе, он боготворил лошадей. Если другая домашняя и колхозная скотина иногда за непослушание удостаивалась крепкого словца из его уст, то к лошадям дед относился с особым уважением и даже почетом. Они отвечали ему тем же. Лошади понимали дедушку с полуслова, также как и он понимал, что они хотят и что их беспокоит.

С целью экономии керосина в керосиновой лампе, спать укладывались рано. Это было самое замечательное время для разговоров и воспоминаний. Дедушка и бабушка рассказывали мне сказки, а также о своей былой неимоверно трудной жизни. Они рассказывали мне, как они жили до революции, об империалистической войне, на которой воевал дед и чуть не погиб, став инвалидом, о коллективизации (она их коснулась лишь перед самой войной). Рассказывали о Великой Отечественной войне. О том, как фашисты замучили ради забавы моего 103-летнего прадедушку и сожгли их избу. О зверствах власовцев, которые охраняли концентрационный лагерь для военнопленных, находившийся в 3-х километрах от деревни. О моем дяде, пропавшем без вести на войне. И в этих грустных рассказах не было никакого роптания на судьбу, а лишь смирение перед Богом за все испытания, которые Он попускал, и просьба к Нему помиловать всех близких.

От дедушки я получил определенные геополитические знания. Он мне рассказал о том, что наша страна самая большая из всех стран, и что все другие страны пытаются во все времена нас завоевать. Всех врагов он называл басурманами. Россия - самая лучшая страна в мире. Но самое прекрасное место в ней всегда была и есть наша деревня, где жили и похоронены все наши предки. Самым лучшим временем в истории страны был период перед империалистической войной, когда дед был молодым. Тогда и сомы в речке водились, и зайцы были больше, и девки были краше. Бабушка, поддакивавшая деду, при упоминаниях о девках немного хмурилась.

По родительским дням мы ходили на деревенское кладбище навещать моего отца и моих прадедушек и прабабушек. Подходя к могилам, бабушка и дедушка здоровались с невидимыми умершими родственниками, называя их всех по имени, говорили, чтоб они посмотрели, как я подрос, и рассказывали обо всех семейных и деревенских новостях. Бабушка расстилала на одной из могилок полотенце, выставляла коливо, блины, бражку, другие яства и мы поминали всех умерших. Ощущения скорби при этом ни у кого не было. Старики спокойно рассуждали о том, что свой век уже прожили и скоро тоже уйдут в мир иной, и там, если Бог даст, увидятся со всеми своими родственниками. Мне же говорили, чтоб я не горевал и не плакал, когда они умрут. Старым людям умирать надо обязательно, чтоб не быть никому в тягость, но делать это нужно вовремя, и не так рано как мой отец. Я слушал их и не понимал, зачем умер мой отец, и почему нужно умирать, когда жить так замечательно.

В бабушкином сундуке хранилась одежда, в которую стариков должны были одеть после их смерти. Не реже чем один раз в месяц бабушка доставала свое "приданное" (так она сама называла погребальную одежду), переглаживала чугунным утюгом, нагреваемым раскаленными углями из печки, и примеряла. При этом она, как правило, была довольна своим внешним видом, но иногда сокрушалась, когда обнаруживала, что та или иная вещь становилась ей мала и ее надо перешивать. А Господь может призвать в любую минуту, и если она будет не готова, то будет очень стыдно. Дедушка, считавший, что если мужик чуть красивее обезьяны, то он уже красавец, свою погребальную одежду примерял редко. На замечания бабушки он отвечал, что ему после смерти на танцы ходить и завлекать кого-нибудь будет не надо. А перед Господом одевайся не одевайся, а грехов своих не закроешь.

Иногда дедушка рассуждал о политике, опираясь на сведения, услышанные в сельсовете или вычитанные из газеты "Правда", которую он брал там же для своих самокруток. В этих рассуждениях смирения частенько не было. Особенно, если вопрос касался уничтожения Церкви. Мы с бабушкой в политике совершенно не разбирались, но слушали деда с уважением, не перебивая. Лишь однажды как-то бабушка спросила: "Старик, а кто сейчас у нас царь?" "Никита", - однозначно ответил дед. После этого бабушка и я, глядя на нее, стали в молитвах просить Боженьку, чтобы Он помиловал и даровал мудрость "царю нашему Никите".
Однажды дед, прочитав о каком-то визите руководителя нашего государства в другую страну, о том, как его встречали, какой фурор за границей вызвал этот визит, нахмурился, выкурил две самокрутки подряд и произнес: "Эх, Никита! Никита!! Россея пропита!!! За что воевали?!!!"

Что означает слово "пропита" и последствия сего деяния я знал хорошо. Пьяниц я видел в городе. Они были грязные, озлобленные на мир и очень нехорошо ругались. После слов дедушки я представил, как тот улыбающийся с первой полосы газеты лысый человек приехал из-за границы. Его встречали родственники и подчиненные. А он вышел из вагона небритый, нетрезвый и сердитый на всех. На все вопросы он отвечал грязной бранью и отправился спать.

Вскоре мама, приезжавшая нас проведать один – два раза в месяц, рассказала, что в городе начались перебои с хлебом. Были большие очереди и давали только по две буханки на человека. Мои старики решили, что это все результат "шлындынья" нашего руководителя по заграницам. Бабушка и я очень сильно огорчились этим выводом и стали просить в молитвах, чтобы Господь вразумил "заблудшего царя Никиту".

Дед же назвал именем "Никита" нашего молодого шкодливого кота, который не имел до этого клички. Обычно по субботам, после бани, выпив с соседом дедом Васей по сто грамм, а иногда и чуть больше, мой дедушка начинал беседу с котом. Он клеймил всю политику его тезки так, как будто тот был его родственником, и как будто кот во всем надоумил руководство на все их нововведения. Кот, конечно же, обижался и молча залезал на печку, недовольно поглядывая оттуда на деда.

Я был с котом солидарен и вступал с дедом в полемику. Во-первых, кот хоть и был шкодливым, но совершенно не похож на того лысого дяденьку, портреты которого часто печатались в газетах. Во-вторых, он, как и я, даже ни разу в Москве не был. В-третьих он не умел разговаривать по-человечески, а поэтому и никак не мог оказывать влияния на мнение руководства страны. И, наконец, он не сам выбрал свое имя, а дед его ему дал. Поэтому нечего упрекать за имя. Против моей железной логики у деда аргументов не было. Он признавал, что не прав, улыбаясь в усы, гладил меня по голове и начинал рассуждать об упущениях в сельском хозяйстве: о том, что по указанию с верху засеяли на наших северных сероземах все поля кукурузой, а она выше пояса и не вырастает; о том, что непонятно почему каждое дерево обложили налогами, и он вынужден был вырубить весь наш небольшой сад; о том, что землю и воду в речке отравили химическими удобрениями, и теперь урожаи стали меньше, и рыба перестала водиться. Дед начинал вспоминать о былой жизни, когда наша небольшая речка была глубокой и широкой, когда рыбы в ней было видимо невидимо. Когда-то пойманная им щука чуть его самого не утащила в воду. Отходчивому коту Никите рассказы о рыбе нравились. Он слезал с печки и, не мигая, мечтательно глядя на деда, начинал тереться о его ноги. Чувствовалось, что он завидовал белой завистью своим предкам, едавшим жирных налимов, вкусных карасей и мясистых язей.

Из игрушек у меня был один проколотый мячик и сломанная машинка, играть в которые мне давно наскучило. Сверстников моих в деревне не жило. С целью развлечения, по мере своих сил, я старался помогать по домашнему хозяйству: вставлял нитку в иголку, когда бабушка что-нибудь шила, подметал пол в избе, крутил рукоятку у сепаратора, загонял в хлев домашний скот после пастбища и т.д. Бабушка даже научила меня вязать коврики, а дедушка плести веревки из липового лыка. Эти работы на дому они выполняли зимой по колхозной разнарядке. Я очень гордился, когда они меня называли "наш помощник".

Мне часто говорили о школе. Но говорили так, что я воспринимал школу как какое-то таинственное заведение, в котором меня волшебным образом научат читать и всем другим наукам. Бабушка говорила, что если я буду хорошо учиться и слушаться во всем учителей, то стану "анжанером". Кто это такой она сама не знала, но говорила, что это тот, который "всё умеет". Конечно же, я хотел всё уметь и с нетерпением ждал, когда же, наконец, мне исполнится семь лет и меня отдадут в школу. К сожалению, грамоте меня не обучали. Дедушка считал, что всему свое время, и "нечего дитю голову забивать". В результате перед школой я знал лишь одну букву "А" и умел считать до ста. Уметь считать дальше, нужды не было.

В таком состоянии я достиг семилетнего возраста, когда меня забрали для поступления в школу в город, давший мне все плохое, что есть во мне. Но об этом отдельная и гораздо более длинная история.