Передайте Ольге... Часть 1. Подсолнухи

Часть 1. ПОДСОЛНУХИ

            Сентябрьское солнце уплывает в падь окоёма, и бархатные сумерки спешат залить небеса, на которых редкими вспышками проявляются первые звёзды. Их расплывчатые ореолы мерцают таинственными ритмами, словно хотят что-то сказать –  поделиться сокровенным или упредить о неожиданном. Вечерняя тишина туманит сознание и взор, время и мысли теряют своё направление…
            Ольга рассеянно глядит в окно, и палевое зарево размывает картинку перед её глазами, превращая ту в прозрачную акварель. Во дворе, окаймленном тремя, расположенными буквой «П» домами, резвятся дети. Среди многих, подсвеченных закатным солнцем ребятишек, взгляд выхватывает застывшую, как скульптурная группа, пару: мальчика и девочку лет десяти. Взявшись за руки, они наблюдают, как висящее в проёме двора солнце медленно погружается в золотящуюся листву сквера.
            Что-то старательно забытое болезненно шевелится в памяти, рвётся наружу и тает в слоистой зыби эфира. Тревожное томление подступает к горлу и, Ольге кажется, что время остановилось…
            Резкий выкрик вырывает её из оцепенения:
            – Генка! Домой! И побыстрей! Хватит по двору слоняться!
            Ольга вздрагивает, и с губ прерывистым вздохом слетает: «Генка! Дурачок лохматый…»
            Не разрывая рук, мальчик и девочка оборачиваются, и она тихо ахает:
            – Боже! Да как же это? Генка! Точь-в-точь!
            И память начинает услужливо перелистывать пережитое – торопливо, путая страницы, перекладывая их бессвязными мыслями и наполняя ноздри запахами детства и юности…
            
            
            – Генка, не лети так быстро! – кричит Лёлька. Она бежит изо всех сил, цепляясь косичками за шершавые стволы подсолнухов, да только мальчишки бегают быстрее – они не путаются ногами в подолах платьев, пусть даже и таких коротких, в какие наряжаются десятилетние девочки.
            Августовская пыль пахнет солнцем и томлёными жарким днём подсолнухами. Их нарядные шляпки выше Лёльки и все они смотрят на запад, где в палевой заре купается солнце. Поднять голову и полюбоваться закатом подробнее она не может, потому что боится потерять из виду бегущего впереди Генку.
            Лёлька злится на него, но не сбавляет скорости и не спускает глаз с голубой клетчатой рубашки, мельтешащей в зарослях. Вот охламон, даже не обернётся!
            – Генка, постой! Я не успеваю! – сердится она и …падает, споткнувшись о бугорок, оставшийся от выдернутого с корнем подсолнуха. – Генкаааа!!!
            Её вопль услышан, и Генка резко останавливается, взбив каблуками разленившуюся целинную пыль. 
            Лёлька сидит на земле и растерянно взирает на разбитую коленку. Покрывающие ссадину капельки крови приводят её в лёгкий шок, и она не замечает, как Генка подходит к ней и опускается рядом.
            – Ничего себе, –  роняет он, – вот это тебя угораздило!
            – Это тебя угораздило! Несёшься как угорелый!  – шумно возражает Лёлька. – А я не могу так быстро бегать, я же не пацан! – и она обиженно шмыгает носом.
            – Это точно, ты не пацан, ты девчонка, – легко соглашается Генка и морщится то ли от недовольства, то ли от сочувствия. – Только не реви! Я щас…
            Он срывается с места и начинает нарезать непонятные круги в подсолнухах вокруг Лёльки, а та громко негодует:
            – Я никогда не реву! Я не рёва! А ты потащил меня на карьер, а сам помчался. И забыл про меня! Не хочу я никуда! И мне уже совсем неинтересно, куда солнце спать уходит! Я домой хочу! К маме! И вообще…
            Генка появляется также внезапно, как вскочил, и, став на колени, приникает ртом к ранке. От неожиданности Лёлька замолкает и даже дышать перестаёт, наблюдая, как старательно он вылизывает её царапины. Язык его мягкий, горячий и влажный, движения осторожные и неторопливые… Её тянет сказать ему: «Дурачок лохматый, там же земля всякая…» – но почему-то становится радостно и так хочется пригладить Генкин непокорный чуб… Пока она соображает, как ей поступить, «лечение» завершается: поплевав на извлечённый из кармана гладкий листок неведомого растения, Генка лепит тот на коленку Лёльки.
            – Не больно? – заботливо интересуется «знахарь» и, получив молчаливое подтверждение покачиванием косичек, протягивает руку: – Пойдём, а то прозеваем самое интересное!
            И Лёлька послушно идёт с ним, постепенно ускоряя шаг. А куда ей деваться? Ведь Генка теперь крепко держит её за руку и ведёт к высоте, которую им предстоит завоевать – к насыпи у заброшенного карьера…
            
            
            …Закат Лёльку не впечатляет. Саднит разбитую коленку и неприятные ощущения усиливает досада, что зря они с Генкой так спешили. Солнце, похоже, не собирается спать, зависнув над уважительно склонёнными «головами» подсолнухов. Ни прозрачности воздуха, ни порозовевших лепестков, ни игры теней Лёлька не замечает. Потому что занята: лузгает семечки, добывая и из сердцевины солнечного цветка, сорванного перед восхождением на насыпь. Но как бы ни была она поглощена поеданием хрустких плодов,  Генка не выпадает из её поля зрения. А тот стоит спиной к солнцу, сосредоточенно ковыряя основательно сбитым носком ботинка мелкий щебень. Лёлька разламывает подсолнух пополам и зовёт Генку.
            Несколько минут они сосредоточенно грызут семечки и взирают на убегающее к горизонту золотистое поле.
            – Глянь, они будто идут за солнцем, как солдаты… – глубокомысленно замечает Генка.
            – Кто? – сплюнув лузгу, спрашивает Лёлька, думая о том, что пора уже идти домой, а то скоро совсем стемнеет.
            – Подсолнухи! Они, наверное, жалеют, что не умеют летать. Что они не птицы… – не дождавшись реплики от собеседницы, он задирает голову, долго смотрит в небо и сообщает: – А я научусь летать на истребителях и рассмотрю солнце поближе.
            – Сгоришь или ослепнешь, – урезонивает его Лёлька тоном штатной отличницы. – Там вспышки бывают, длинные, как ленты, и они далеко достают.
            – Я? Сгорю? Да никогда! – возмущается Генка и, уставившись на неё карими со вспыхнувшими золотистыми бликами глазами, выпаливает: – Я вырасту, стану лётчиком и поженюсь на тебе! Так и знай!
            Лёлька роняет подсолнух и набирает полные лёгкие воздуха, чтобы заявить протест наглому драчуну и троечнику, но вместо этого прыскает смехом и тут же зажимает рот ладошкой под жгучим взглядом Генки.  И торопливо кивает в знак согласия…
            
            
            Подсолнухи… Дети солнца с любопытными глазами в золотистых ресницах.
            В детстве все мы так похожи на них. Тянемся к солнцу, к теплу и свету. Сердца наши полны зёрнышками взрослеющих чувств, способными прорасти в дружбу и любовь и дать новые всходы. Но без солнца, без тепла взрослых так легко зачахнуть! Куда же дети без взрослых-то? Да никуда! Вот и твоя, Генка, жизнь с конца того лета потекла в другом русле – не в том, какое виделось тебе самому…
            Как это было-то? Сейчас вспомню… Да, вспомнила! Конец августа, мы снова пошли на карьер. А там, на краю плантации, мои любимые васильки росли. Целое море васильков! Конечно, я бросилась к ним,  а ты молча наблюдал за мной, выковыривая из подсолнухов самые крупные семечки для нас обоих. А потом угостил меня ими и сообщил, что уходишь в другую школу. Да не просто куда-нибудь в соседний посёлок, а уезжаешь к бабушке в Павловку, аж под Воронеж. Прямо завтра с утра. На целых три года, потому что мамка и папка завербовались на Камчатку за длинным рублём.  Рыбу чистить. Так, между прочим сообщил, как если бы собирался в пионерский лагерь…
            Было видно, что тебе грустно, но плакать ты не собирался, а только прерывисто вздохнул. А уж я тем более не собиралась плакать, потому что не рёва, а ещё потому, что рассердилась на тебя, будто ты виноват в этом решении родителей…
            После такой горячей новости я позабыла и о закате, и о васильках и пожелала немедленно пойти назад. Всю дорогу мы старательно грызли семечки, чтобы занять рот и можно было молчать по уважительной причине. Первая, детская ещё, печаль разлуки больно ворочалась в груди, но надо было держаться, чтобы не зареветь.
            Поэтому, когда ты обещал написать мне длинное-предлинное письмо, и даже три письма, а, может, и пять, я лишь молча кивнула, не поверив тебе ни грамма. Ну и ладно, езжай себе куда хочешь! Мне и без тебя будет весело! А когда ты вернёшься, я и не посмотрю в твою сторону, раздружусь с тобой насовсем!
            
            
            …Ольга улыбается той Лёльке, которая была столь неумолимо несправедлива.
            Да, так она думала тогда в сердцах и в обиде своей. Хотя с письмами Генка не соврал – прислал аж два письма по полстраницы. И оба без обратного адреса, зато имя её просклонял там раз двадцать! Но всё равно обманул и в обещанный срок не приехал. Если честно, несильно она горевала о своём дружке, а скоро и думать о нём перестала.  Ну, разве что редко-редко, когда бегала на огороды за подсолнухами, да когда бантики теряла или Мишка Деркачёв уж слишком донимал её своим вниманием. А там и время подошло – перестала она бантики носить, выросла коса до пояса, пушистая и послушная, да и сама она вытянулась, как августовский подсолнух, и друзей вокруг было немало…
            Сделав закладку в книге памяти, мысли Ольги устремились из детства в юность…
            
            
            …Вот она, Лёлька, независимо шествует по школьному коридору под множеством любопытных взоров. Она чувствует себя совсем взрослой и горда собой. А как же ещё? Ведь сногсшибательный наряд на ней справлен на заработанные летом деньги! И этот сшитый на заказ фасонистый кашемировый сарафан с обтягивающей бёдра юбкой, и кокетливая блузка из белого маркизета, и первые в её жизни туфельки на каблучках – тёмно красные «лодочки». А на груди коса, заплетённая набок, как у киношной героини из фильма «Прощайте, голуби!» – так почему же, скажите на милость, не полюбоваться такой славной девушкой этим долговязым и неуклюжим мальчишкам? Вот они, стоят у окошек и беззастенчиво разглядывают расцветших к весне девчонок…
            Уголком глаза Лёля с удовлетворением ловит восхищённые взгляды ребят и вдруг замечает знакомые глаза – горячие искорки в чёрном шоколаде. Она непроизвольно поворачивает голову в сторону глазеющих не неё парней и… натыкается на Катьку из 9 «б».
            – Лёль, ты чо, ослепла? – изумляется та, отшатнувшись назад, но, не забыв при этом, вытянуть руки, чтобы попридержать подружку, а заодно пощупать ткань на блузке.
            – Кать, кто это там болтает с вашим Юркой? Новенький?
            – Ага, новенький! Со старыми дырками, – хмыкает Катька. – Ты что ли не узнала? Это же Генка, твой бывший телохранитель. Вона как подрос лохматик, вытянулся с Юрку ростом… а ведь был совсем клоп…
            – Генка? – чуть слышно переспрашивает Лёля и с затаённым дыханием смотрит, как «новенький» отрывается от  подоконника и направляется к ним. Юрка медленно следует за ним.
            – Не узнала? – со слегка растерянной улыбкой интересуется Генка и, не дожидаясь ответа, признаётся: – Да я тебя тоже не сразу признал… даже у ребят переспрашивал, ты ли это… сто лет прошло…
            – Почти шесть, – уточняет Лёля.  Генка согласно кивает, и они молча смотрят в глаза друг другу, не замечая притихших друзей – пока звонок на урок не вмешивается в затянувшуюся паузу.
            – После урока никуда не уходи, – успевает крикнуть Генка вслед помчавшейся в свой 9 «а» Лёле…
            
            
            …Урок истории тянется целую вечность. Наверняка Валентина Ивановна рассказывает что-то важное и интересное, но Лёля никак не может сосредоточиться. Она смотрит в окно на молодую остроклювую зелень школьного двора и пытается увидеть Генку – не сегодняшнего аккуратно подстриженного застенчивого парня, а того взлохмаченного забияку, каким он впервые явился перед ней далёкой уже весной, почти под конец четверти, как сегодня…
            
            
            …Да, видно ребят: по двору носятся! Только Генка появится чуть позже, а пока она, третьеклассница, гонится за Мишкой Деркачёвым. Ей нужно обязательно шлёпнуть его по спине или плечу, потому что они играют в «пятнашки». Ура, получилось! Лёлька разворачивается, чтобы бежать восвояси, но Мишка успевает ухватить её за косичку. Аааа! Мало того, что это больно, так он ещё умудряется сдёрнуть едва держащийся бант и начинает дразниться. Ну, погоди, Деркач! Она успевает лишь разок боднуть Мишку растрёпанной головой, как от толпы зрителей отделяется мальчишка и диким волчонком набрасывается на обидчика. Лёльке становится весело, она отступает и намеревается насладиться дракой, начисто позабыв про бант… И разнимать драчунов она не собирается! Потому что этот конопатый шалопай достал её своими приставаниями и давно напрашивается на кулаки. Но что это? После пары тумаков Мишка ойкает и, кинув на землю измятую ленту, бросается наутёк. «Баскаков! Генка! Дёру! Дерек идёт!» – кричат победителю зрители и показывают пример прыткости, дабы не быть уличёнными директором школы в соучастии в драке.
            Но «герои» уходят с поля боя последними, если, конечно, они не ранены. Генка, не спеша, поднимает ещё недавно белую ленту и заталкивает её в карман Лёлькиной курточки:
            – Раззява, – добродушно замечает он, – когда дерёшься, нужно косы узлом завязывать или в шапку их запихивать.
            Надо бы, как вежливой девочке и отличнице, сказать «защитнику» спасибо, но Лёлькин язык высовывается сам собой и она дразнится…
            
            
            …Вот настырный! И чего этот пацан тащится за ней от самой школы? И откуда он вообще тут взялся, если до Катькиного дома за ними никто не шёл? Лёлька ускоряет шаг – мальчишка тоже, хотя и притворяется, что никакого интереса к ней не имеет. Неподалёку от своего двора Лёлька оборачивается:
            – Эй, лохматик! Ты чего за мной увязался?
            – Да так… – Генка подходит ближе и щурится. – Чтобы Мишка снова к тебе не пристал…
            – Ко мне? Мишка? Ха! Да я ему таких шенделей наваляю! – Лёлька перекидывает на спину уцелевшую в разборке косичку. – У меня портфель, знаешь, какой тяжеленный? – для наглядности она поднимает обеими руками пухлый портфель. – Я его как жахну, так он и свалится!
            Генка осторожно отлепляет её ладошки от ручки портфеля, приценивается к его весу и уважительно причмокивает. Лёлька решительно отбирает свою собственность и гордо шествует домой, «лохматик» семенит следом…
            
            
            Так и пас он её до конца учебного года, за что получил почётное звание «телохранитель Бубенцовой». А в июне Генку отправили к бабушке, и появился он только в августе, неожиданно нарисовавшись перед Лёлькой, когда та пропалывала клумбу в палисаднике под своим окном. И, не дав ей порадоваться встрече, сразу приступил к делу:
            – Пойдём, я покажу тебе, куда солнце спать уходит!
            Генка решителен и застенчив одновременно и Лёлька понимает, что отказаться она не сможет, да и не хочет его обижать, потому что соскучилась.
            – Уже поздно… – слабо возражает она, без особого огорчения оторвавшись от малоинтересного занятия, и уточняет: – А это далеко?
            – Не, это в огородах, – Генка протягивает руку и помогает ей перелезть через невысокий заборчик, – не боись, мы не будем ждать, пока оно совсем спрячется.
            Нежданная встреча и предвкушение приключения наполняют Лёльку радостным волнением…
            
            
            …Требовательный голос Валентины Ивановны бесцеремонно прерывает грёзы ученицы:
            – Бубенцова! Повтори, что я только что сказала!
            Лёлька шумно поднимается с места и, глупо улыбаясь, но без запинки,   отвечает наугад:
            – Запишите задание на дом!
            Успев заметить замешательство на лице учительницы и хмурый, исподлобья, взгляд Мишки Деркачёва прежде, чем зазвенел спасительный звонок, она неспешно собирает портфель и, пропустив впереди себя нетерпеливых одноклассников, выходит из класса навстречу своей первой любви…
            
            
            …Ах, эта первая любовь! Неясное, будоражащее томление восторженной души и наливающегося соками райских яблок молодого тела, беспричинная и ароматная, как весенние первоцветы, радость, неосознанное стремление к сказке, к чуду, к мечте, к идеалу! И стыдливо скрываемая жажда обладания, и первые уроки извечной тяги и борьбы полов, и испытание взрослеющей душе совсем не детскими разочарованиями…
            Все ли способны в столь юном возрасте услышать, понять и усвоить эти уроки, выдержать испытания соблазном и не истратить чистоту  души, бездумно поддавшись зову молодой крови и зреющего тела, нарушая неокрепшие ещё табу на «взрослые игры»?
            Редко, очень редко первая любовь бывает счастливой – но не в этом ли главная мудрость жизни? Ведь душа взрослеет в страдании, а не в счастье…
            
            
            …Дым от сигареты застит вид из окна, но то, что детей, во дворе уже нет, видно. Прячутся, наверное, где-то, ни в какую не хотят расставаться! А, может, правы эти ребятишки, не желающие внимать разумным доводам взрослых, а следовать лишь зову сердца...
            «Надо же, как я развоевалась! Однако накурено основательно…» – Ольга открывает окно и мысленно возвращается в лето перед последним школьным годом…
            Каким прекрасным оно было! Вчетвером – она с Катькой и Генка с Юркой – часами и почти каждый день они были вместе. Кино, речка, музыка, вечерние прогулки…  Правда, на две недели Генка исчезал, ездил в Воронеж поступать в энергетический техникум, но потом вернулся и до конца августа они с ним не только не разлучались, но и стали отделяться от компании, желая быть только вдвоём.
            Вдвоём, чтобы видеть и слышать друг друга, купаться в радости, оттого, что они есть, что они вместе – и обмирать от предчувствия счастья. И не торопить его, свято веря, что всё самое лучшее, самое томительное и неиспытанное, а потому желанное до головокружения – что всё это впереди!
            Несмотря на отъезд Генки в Воронеж на учёбу, осень была ещё полна надежд на безоблачное будущее, а потом случилось нечто непонятное, неожиданное, недоумённое и оглушающее…
            
            
            Ноябрь, каникулы… Лёлька мается ожиданием подруги с вестями или почтальона с письмом от Генки. Единственное, сентябрьское, письмо, короткое и скучное, как отчёт о начале учёбы и вселении в общежитие, никак не объясняет последующего за ним молчания. Её тревожное послание в Воронеж осталось без ответа. Навздыхавшись от сочувствия страдающей подруге, Катерина проявляет инициативу: а не послать ли в разведку Юрку? Пусть сходит к родителям Генки с какой-нибудь пустяковиной, будто книгу поискать, мол, забыл Генка вернуть её – и выведает у Баскаковых что там, да как. И вот Лёлька ждёт: кто раньше объявится? Почтальон с долгожданным письмом, или подруга с вестями…
            Первой приходит Катерина. С пугающе загадочным выражением лица.
            – Дома никого? – свистящим шёпотом интересуется она.
            – Все дома, сегодня же нерабочий день, – также шёпотом отвечает Лёля, без лишних слов одевается и, едва за ними закрылась дверь,  торопит: – Ну!
            – Отойдём. И застегнись сначала! – Катька вытягивает подругу из подъезда во двор и внимательно наблюдает за исполнением приказа. А когда та застегнула пальто на все пуговицы, проявляет небывалую заботу:
            – И шапочку надень, холодно уже…
            Лёля в нетерпении машет головой и сжимает пальцы в кулаки:
            – Да говори уже, не тяни! Что ты узнала о Генке? Катя!!!
            – Что, что… – мешкает Катерина, стряхивая с плеча мокрые снежинки, и, наконец, выпаливает: – Вляпался твой Генка, вот что! Посадили его! В колонию для малолетних преступников отправили твоего Геночку!
            Шапка Лёли падает в налившийся ноябрьской влагой первый снег…
            
            

            

            
            Продолжение: http://www.proza.ru/2012/04/13/350
            
               


Иллюстрация: Коллаж автора с использованием фото детей с сайта
http://vorfeldwil.livejournal.com/303852.html