Визит Виртуоза или Дайте дилетанту поприще

                (эпизоды из жизни эскадрона имени поручика Ржевского)

     Как только разговор заходил о реанимации, Сэм выпячивал нижнюю губу и начинал медленно качать головой.   
  - У-у, реанимация, - говорил Сэм, и его нижняя губа вилась над подбородком, как маленький, но гордый флаг на отвоёванной у врага территории.
 - Замолчи! – затыкал ему обыкновенно рот тайный мистик Закиевич, словно бы эта территория была отвоёвана именно у него. Тяжёлый подбородок Закиевича выдерживал любые сравнения, поэтому Сэм слабохарактерно хихикал и убирал флаги в чехлы.
    Дальнейший диалог они вели молча.
 - Вот толстомордый… брат, - агрессивничал Сэм, - слова ему не оброни про реанимацию.
 - Так и норовит ведь сапогом в душу залезть, - мысленно цедил сквозь зубы Закиевич, - бархотку нашёл, фря бородатая. – Однако твёрдое, но смутное убеждение, что командиру нельзя давать возможность распускать язык, уступало смутной, но твёрдой потребности из первых рук получить информацию о реанимации – субстанции, ставшей Меккой для всех тайных мистиков. Вот и сейчас Закиевич произнёс «замолчи» имея в виду лишь несвоевременность разглагольствований на эту тему. Дабы уберечь реципиентов от ошибочных трактовок своих интонаций волонтёр деловито сопел, то и дело напуская на казарму смерчи средних размеров. Пахло резиной.
   О предстоящей суматохе догадывался только Закиевич, да, пожалуй, Сэм, приспособившийся всегда и отовсюду ждать подвоха. (С каждым годом зрелеющий командир уже давно отказался от мысли об обеспеченной старости и думал лишь о том, как обеспечить хотя бы саму старость. В  такие минуты ему до слёз становилось жалко самого себя и, если случалось, что разговор как раз шёл о реанимации, идущий от поправки к поправке комэск нелицеприятно заявлял, что там он, по крайней мере, был убережён от нападок ненавистных подвохщиков).
   …Трудно было предположить, что гусары так тяжело перенесут отсутствие эскадронного лейб-эскулапа Ринатика, без медуслуг которого до сих пор обходились самостоятельно.
  - А может, пронесёт? – надеялся Сэм, прозорливо избегая смотреть правде в глаза. Он и не подозревал, насколько точно это слово отражало ближайшие перспективы эскадрона имени поручика Ржевского.
   Ринатика отправили принимать роды очередной поэмы Классика. Захватив с собой дежурный ящик пива, он убыл на вызов, не обмолвившись ни единым словом указаний. На правах соседа по нарам, дело взял в свои руки Закиевич. Лавры эскулапа давно не давали ему спать. Ринатик имел обыкновение класть их на ночь под подушку, где «этот пересохший веник» шуршал неумолчным старушечьим перешёптыванием. У волонтёра даже развился подподушечный синдром. И в иной тихий час он псевдоиндиффирентно, словно бы сшёптывая с потолка, молвливал : «чтоб вы сдохли». Порой он ловил себя на впечатлении, что лавроносцу пора учинить разъяснение.
   Но первый медик эскадрона каждый раз был по горло занят. Сначала он долго стучал специальной медицинской колотушкой по спине брата Чарли, подавившегося ерхотроном. Затем проводил с Корнетом длительный психотерапевтический сеанс о вреде алкоголя. Опохмелившись, он провёл освоил метод иридодиагностики, тут же по роговице глаз поставив Сэму убийственный диагноз – рак шейки матки. Ещё раз опохмелившись, он отменил первоначальный вердикт, ограничившись рекомендацией - чаще подмываться.
   Усталый, наскоро перекусив двумя стаканами чая, Ринатик лёг спать. Вот тут то и постигло эскадрон сообщение о том, что у Классика начались схватки. Он по очереди схватывался с Ермаком, Малышом, Шевчиком, потом вообще стал хватать всё, что попадалось под руку, пока сам не ощутил себя схваченным неведомой силой, которая выдавливала его, словно тюбик стихов. « Абы-ы-ы!» - завопил он в густоту молчания, чуя, что услышать его может только старый командир. И Сэм услышал. И слыша, уже знал, что ему делать. Одной твёрдой рукой он взял за плечо Ринатика и поставил его на ноги. Второй твёрдой рукой он сунул ему в охапку большой медицинский саквояж с надписью «терапия» и легко, но властно подтолкнул к двери.
           Инстинктивно стараясь не звякать бутылками, Ринатик широко засеменил по узкому проходу между нарами. –  А если у Классика как в прошлый раз не хватит сил тужиться?  Опять кесарево придётся делать! Спаси аллах… Где я столько коньяка возьму? Все рестораны уже закрыты, - слышалось из-под воландовски натянутого берета.
   Когда шаги его в ночной тиши пропали, Закиевич быстро сгонял на женскую половину, за четыре воздушных лобзания выменял у Гэл большой эмалированный таз, и громко стуча в него коленкой, учинил гусарам побудку. Достигнув в этом успеха, он запихал в таз забытые в спешке эскулапские знаки отличия и залил их водой – отмачиваться.
   Разбуженные, но не проснувшиеся ещё гусары пытались взять в толк – что такое провозглашённая квазилекарем диспансеризация – команда, название предстоящего  похода, или очередное обобществление. Тем временем, времени не привыкший тратить даром волонтёр, овладел медицинским саквояжем с надписью «хирургия» и вытряс его содержимое на пол. Внимательно осмотрев вывалившееся, он насчитал 22 новеньких клизмы и одну лазерную пушку без батареек. Гусары, постепенно уразумевающие суть происходящего, возроптали.
   Первым не выдержал Сэм. Будто тугой эспандер рванул он на груди рубаху, с которой тотчас слетела едва державшаяся там единственная пуговица, - я… меня… ты!.. – верещал он задыхаясь от гнева и тыча лекарю в морду удостоверение почётного члена Общества диспипсёров. Если бы Сэм носил кепку, то Закиевич просто-напросто натянул бы её ему на нос. Однако описываемая ситуация требовала от него большей щепетильности  при выборе средств воздействия и волонтёр ограничился тем, что взял в кулак бороду старого командира, помял её, как кусок глины, и отпустил.
   Сложнее было с Чарли. Тот, протестуя, огульно ссылался на недавно полученные результаты. – Мой «пуфик»! – вычурно протестовал Чарли, эвфемизируя труднообъяснимый эвфемизм «стул», - мне ли не знать свой «пуфик»! Почувствовав, что инициатива уходит у него из рук, Закиевич в пух и прах разнёс вербализированный анализ брата Чарли, свидетельствуя об обратном с пылкостью очевидца, чем смирил гордеца, органически не воспринимавшего разоблачение как форму торжества справедливости.
   Видя, как две самые отчаянные головы терпят фиаско, гусары дружно, не сговариваясь, разошлись по местам. – Лучше терпеть что-нибудь другое, - тоскливо сопереживали они сами себе, удобнее устраиваясь на нарах.
   Первым ощутил на себе целебное проникновение медицины в организм человека Димон. Он пытался сострить, выразив сомнение в уместности употребления Закиевичем слова «поголовно» когда речь идёт о таком деликатном деле. Ну и доострился на свою...
   - Штабс-лекарь! – неожиданно для самого себя сказал вслух волонтёр. Сэм коротко всхихикнул. Сглаживая впечатление, Закиевич процитировал по памяти любимый афоризм «критическая масса дерьма чревата взрывом», никаким образом, впрочем, не давая понять, что именно он имел в виду.
   - А может, оно и к лучшему? – задумчиво произнёс Боб, кусая заусенец. Сентенция была обращена к Нику, считавшему себя с детства приученным к самостоятельности, а потому отвергавшему любые формы вмешательства во внутреннюю жизнь человека. Но только «хм» сказал Ник и не найдя, где здесь можно оперировать фактами из практической деятельности редакции газеты «Путь к коммунизму», ушёл от философского спора.
   Дело спорилось. Новоявленный штабс-лекарь обнаруживал навыки гроссмейстера, дающего сеанс одновременной игры на нескольких досках. Он не обременял себя стремлением разнообразить дебютный репертуар, стараясь лишь не встречаться с пациентами взглядами. И это ему, как правило, удавалось. Чрезмерно любопытным он безжалостно ставил «шах», что на медицинском наречии означало двойную дозу.
      Уже давно получивший детский мат Сэм ходил за волонтёром по пятам, и памятуя о том, что диспансеризация может иметь многоэтапную форму, всячески пытался показать свою лояльность. – А-а-а, ничего, нормально, - говорил он, дружески похлопывая себя по животу растопыренными ладошками. (На языке почему-то вертелись слова «как огурчик», но подумав, старый мудрый комэск решил их пока не обнародовать). – Это твоё личное дело, - оборвал его Ник. – Кстати говоря, специфичность еще не есть качество, - привычно сформулировал он.
   Способность, а значит – потребность Ника формулировать лекарь-одиночка, следуя своеобразной логике, расценил как недостаточно серьёзное отношение к проводимым им манипуляциям. Ник и Закиевич разошлись во мнениях о наиболее эффективных способах регулировки умонастроений пациентов. Разумеется, Ник не мог допустить, чтобы в качестве доказательства его оппонентом была использована лазерная пушка, и благоразумно выбрал меньшее из зол.
- Нет, Володя, дело не в этом. Дело совсем не в этом, - слышалось с крайних нар, где Хэнк пытался втолковать Ермаку почему он, несмотря ни на что  так и не снял свой костюм-троечку. Ермак, глядя перед собой вдаль, угрюмо кивал. У него пересохло в горле, он хотел пить, но не знал, сколько можно и мучительно вспоминал формулу нормы потребления организмом влаги.
…Поздно вечером, когда всё стихло, угомонилась женская половина, Димон устал рассказывать коротающие время анекдоты, дверь в казарму широко распахнулась. На пороге стоял Ринатик и, вульгарно перевирая манеры отставного конферансье, попытался раскланяться с присутствующими.
- Господа! – невнятно сказал он голосом, в котором отчётливо слышались повивальные нотки, - господа! – лейб- эскулап взял в грудь ещё немного воздуху, но не справившись с языковым аппаратом, махнул рукой и сделал попытку прошмыгнуть вправо. Гусары его понимали: медик вернулся со всеми признаками обильного послепивья. Однако они суровым молчаньем поддержали Ермака, указавшего бедолаге на место в хвосте длинной очереди, ведущей к единственной в казарме кабинке специального назначения.

                1986г