Правдивые воспоминания отрока N 4

Воспоминание №4


В позатом году я завёл очень ценную для меня тетрадь, старую толстую в клетку. На внутренней стороне задней её обложки было напечатано: «Госзнак. 1963 год». Досталась она мне от неплохого человека, этот человек мне сказал: “На. Записывай туда свои мысли и переживания”.

Он был учителем литературы в той предыдущей школе, где я учился раньше, звали его Иосифом Георгиевичем. Хотя я и прогуливал его уроки, он все равно относился ко мне хорошо, я это чувствовал, он мне даже ни разу не намекнул, что “чего же ты на мои уроки не ходишь?” У него была жена такая же допотопная, как и он сам, она работала музработником в детском саду. Лидия Осиповна ее звали, поначалу я думал,  что это одно такое чумовОе имя: Лидёсиповна.
Они жили в небольшом деревянном доме, который стоял прямо в школьном саду. Это жильё было не их вовсе, а принадлежало школе, в нём в далёкие времена садовник школьный должен был жить, это я тоже не сразу узнал. Я несколько раз был там у них, по приглашению Иосифа Георгиевича. Мне эту пару было очень жалко.

Из-за того, что они ко мне нормально относились и хотели мне помочь, им втемяшилось в голову, что со мной надо проводить разные воспитательные беседы. Эх, “ни в коня корм”, но мне не хотелось огорчать этих славных стариков и поэтому, я ходил к ним в гости и слушал их скучные поучения, даже, несмотря на то, что у них всегда порядочно воняло всякими лекарствами и ещё ни пойми чем. Что ж поделаешь?  Приходилось пить полезные травные сборы, которые они насобирали ещё в прошлом веке.
У Георгиевича были проблемы со слухом, короче, он слышал, когда только орали, поэтому мне каждый раз приходилось конкретно напрягать связки. А Лидёсиповна всё время всё забывала. Так они и жили, он ничего не слышал, она ничего не помнила – жесть, но и к этому люди привыкают. Зато над ними и вокруг них всё как-то замирало и превращалось в особенную тишину и спокойствие, какое можно было повстречать только в старинных дворцах, или особняках, или музеях, или может даже в нормальных склепах, короче, где приличные покойники лежат, то есть с хорошим прошлым.
 
Как-то раз, когда стало понятно, что я в школе той больше не жилец, он передал мне записку через старосту класса. “Зайди-ка к нам в обиталище” – это он так не свой дом в саду называл. Ну, я конечно зашёл. И что вы думаете? Эти чудаки решили устроить мне прощальный вечер. Они смекнули, что  я уже к ним больше не зайду, поэтому вывалили на стол тьму варений, плюшек, пирогов, вареного сахара, чаёв и всякого такого и давай мне давать инструкции, как мне дальше-то жить надо. Мне, честно говоря, было их от этого ещё более жалко. 
Говорил в основном Иосиф Георгиевич, а Лидёсиповна только улыбалась и поддакивала. Я и не знал раньше, что наш учитель литературы всего на свете дОсмерти боялся. “Вы, молодой человек, – это он мне, – просто не представляете, как опасна жизнь. Как безрассудно, подчас, поступает ваше поколение, словно в запасе у вас еще с десяток жизней. Понимаете ли, любезный мой, – меня зверски тошнило, когда меня называли “любезный мой”, – всякий так называемый экстрим – это безумный акт, не ведущий ровным счётом ни к чему …” ну и так далее, всего не пересказать, потому что во мне, как всегда в таких случаях, что-то внутри срабатывало, и я отключался.

“Где так конкретно застращали Георгиевича?” – вот, что не выходило у меня тогда из головы. Я изредка поглядывал на него, а он выглядел просто чудовищно. Всё говорил и говорил неугомонный без разбору и от этого весь как-то усыхал на глазах, ссутуливался, и жилы на его лысой голове наоборот набухали и  зрачки чёрные во весь глаз раздвигались. Жуть.  Это ж надо докатиться до такого! Оказывается “любые попытки попробовать что-либо запретное таят в себе смерть”.

Мне, конечно же, хотелось успокоить его, типа: “Послушай, приятель, по-твоему, всем срочно нужно нарядиться в покойницкие саваны, разлечься по квартирам-по домам и лежать трястись: как бы чего не вышло. Я тебе, Георгич, вот что скажу: это уже не жизнь. Точняк”. Но я само собой не стал ему это говорить, зачем человека обижать, если он никак понять в жизни ничего не может.


Так вот. Я решил к своим воспоминаниям, что писал раньше, прибавить записи из этой толстой тетради. Наверху у меня, как у Пушкина (одним словом, как  в его письмах)  тут будет писаться дата, то есть когда я это переживание писал. Начну (не знаю почему, так хочется) с последней страницы. Читайте:





                31 мая 2011 года.

Нет! Никогда я не буду взрослым, потому что это невозможно.
Я это точно знаю. Они, взрослые, ничего не понимают. Они все
с ума все посходили. Зачем напиваться? Зачем заниматься
всякими гадостями в постелях? Зачем показывать, будто всё
вокруг нормально, когда всё вокруг вообще ненормально? 
Показывать то, что ты всё понимаешь, а по-настоящему ничего
не понимаешь? Ну, неужели они не могут понять, что с ними
невозможно никаких дел иметь? Неужели не возьмут в толк, что
так жить нельзя?  Что  радости и веселья  в этой  жизни
видимо-невидимо, только посмотри вокруг?

Вон, пусть посмотрят на детей. Как им весело, и никаких
бутылок, никаких  порошков, никаких гадостей не надо.
Взрослые и так нас понять не могут, а уж когда напьются
или нанюхаются, наиграются во всякие рулетки, всё! Вообще
как пришельцы становятся.

Получается, если ты взрослый, то ты обязан пить, курить,
вонять всякими туалетными водами, одеваться по-уродски,
ходить во всякие подозрительные места, накалывать всех, чтобы
денег побольше поиметь и ещё и гордиться этим: “ох, как у меня
всё ловко получается”!
Тьфу. Спасибо. Уж лучше я как-нибудь перебьюсь быть взрослым.
Беда в том, что я не могу всего этого сказать им. Боюсь.


...Я вот, прочитал то, что написал и понял: никому этого бреда
показывать нельзя, спрячу. Ну, а если он и попадёт кому-то в руки
лет через сто, – мне всё равно будет уже, в общем нормально. Если
даже меня посчитают при этом идиотом, мне и тогда будет стопроцентно
всё равно.
Буду лежать где-нибудь на запущенном кладбище за железной оградкой,
таких одинаковых  крашенных оградок миллионы у нас. Наверняка даже
и табличка – кто я – отвалится от памятника. А может и могилки уже
не будет, может, похоронят на меня ещё кого-то, мне и это будет тоже
всё равно, вовсе не расстроюсь, пусть лежит себе.
А может, совсем другое: снесут это кладбище со всеми потрохами, да
и всё тут, построят на его месте, скажем, стадион для регби и будут
одерживать победы над иностранными командами.

Одним словом, если кому и попадутся мои записи, прошу не огорчаться. 

С уважением, N.