Голова гоголя

ГОЛОВА ГОГОЛЯ
«Если ты долго смотришь в бездну,
то бездна тоже смотрит в тебя»
У студентки библиотечного колледжа Светы Жуковской остановились наручные часы. Часы были механические, старые - желтые стрелки и надпись курсивом «Луч» на круглом светлом поле – ничего особенного. Но Свете они были дороги памятью о деде, герое Великой Отечественной, которого она любила и помнила. Когда-то дед сам чинил часы – и свои, и соседей, и тогда Света подолгу стояла  рядом с ним, следя из-за его плеча, как он, присмотревшись через черную бинокулярную лупу под ярким светом настольной лампы, осторожно поддевал пинцетом плоские блестящие крышечки с тыльной стороны часов, а потом вывинчивал тонюсенькой отверткой крошечные винтики, и переносил их длинным пинцетом в склянку с машинным маслом, к металлическому ребристому клюву которого они так смешно липли...  Но деда уже давно не было на этом свете, и только в старых наручных часах, которые теперь носила Света, для нее все еще пребывала какая-то незримая часть его души.  Свете казалось, что и после смерти дед остается рядом с нею, продолжая ее оберегать от всех неприятностей и принося ей удачу. Поэтому, когда они в очередной раз остановились, она немедленно понесла их в ремонт.
…Часовую мастерскую, втиснувшуюся между магазином элитных подарков и компьютерным магазином, она еле нашла: с годами все прочнее забываемая услуга, казалось, растворяется во времени вместе с исчезновением будок старых ремонтных мастерских, уже несозвучных происходящему вокруг тотальному обновлению. И, когда Света зашла внутрь небольшого помещения, залитого солнечным светом  и оттого кажущегося пыльным,  то словно оказалась в глубоком детстве, исполненном простоты и неторопливого умиротворения: стены, выкрашенные масляной краской – темно-зеленой, уже выцветшей, облезлая столешница из прессованных опилок, невысокий темный шкафчик с рядами ящичков и их маленькими круглыми деревянными ручками, и на всех стенах – разномастные ходики. Пока Света ждала, когда мастер вернется из подсобки, она их разглядывала…
Одни были большие, солидные, из дорогих пород дерева, другие – попроще, но все они были обыкновенные… А вот в тех небольших пластмассовых часах было что-то особенное, это Света поняла сразу. Нет, они совершенно не выглядели дорогими, даже напротив, бордово-коричневый цвет простенького пластмассового корпуса и гирек в виде миниатюрных еловых шишек в сочетании с когда-то белой, а теперь – пожелтевшей и даже кажется слегка покоробившейся от времени пластмассой «крыши» кукушкиного домика и циферблата навевали непонятную, какую-то глубинную, неизбывную тоску.  Кудрявая минутная стрелка часов поравнялась с цифрой двенадцать…  И вдруг мастерская наполнилась разномастным звоном: часы на стенах отбивали время – каждые на свой лад: куковали, звенели, источали незатейливые мелодии…  Звучали абсолютно все ходики, а эти все молчали. И вот, когда в мастерскую, вместе с отдаляющимся пружинным звоном, еще слышным внутри некоторых часов-домиков, стала возвращаться тишина, крохотная коричневая слепая кукушечка, наконец, неторопливо явилась из-за маленьких створок миниатюрных ходиков… Послышался тихий мерный и скрипучий звук, в котором только при большом желании можно было разобрать «ку-ку»… Но вместе с этим звуком Света словно провалилась в какое-то бескрайнее подземное пространство, выглядевшее как потрескавшееся  изображение старой-престарой фотографии, и при этом мельчайшие фрагменты растворяющегося в них изображения были подвижными, как «рябь» в телевизоре,  и теперь она двигалась в этой коричневой бесшумной метели, забыв о всяких ориентирах и не помня цель этого пути, постепенно и сама растворяясь в ней и чувствуя при этом такую бесконечную душевную усталость, какую, наверное, может чувствовать южанин, привыкший к солнечным небесам, в бесконечно длящемся мраке зимнего Заполярья. В эти мгновения она отчетливо осознавала, что у странных ходиков не одно местопребывание: образ часов двоился, расслаивался… Она видела их и на темной стенке в какой-то маленькой сумрачной кухоньке «сталинки», и, одновременно, в коричневой подземной мгле, и время на их пожелтевшем циферблате было ориентиром уже не для живых - для теней…
Возвращенная к реальности покашливанием подошедшего к столешнице и поправляющего сатиновые нарукавники мастера-часовщика, Света со вздохом сдала дедов оберег в ремонт, получив кудрявый, отпечатанный еще в советские времена бланк квитка, и отправилась в библиотеку – отрабатывать учебную  практику…
Свою будущую профессию Света выбрала далеко не случайно. Библиотекарем она решила стать… из-за писателя Гоголя, которого любила до одержимости. Даже на практике в библиотеке в свободные минуты ее руки словно сами тянулись к одному из знакомых светло-лиловых томиков собрания сочинений Николая Васильевича (точно такого же, как у Светы дома), открывали их, и оттуда в окружающее пространство сразу начинали расползаться вербальные потусторонние сущности, размывая границы реальности.
Конечно, она мечтала бы писать как Гоголь -  так же вдохновенно и  - таинственно. Так,  словно ты спишь, и этот волшебный сон вот-вот даст тебе какую-то чудесную подсказку, которая волшебным образом изменит всю твою жизнь. Пиши Света как Гоголь, она непременно восстановила бы второй том «Мертвых душ»! Прежде всего, чтобы самой узнать, что же в нем было написано. Но таких неординарных способностей девушка в себе не находила, а потому выбрала то, что всего ближе было к манящему ее миру: библиотечное ремесло.
Конечно, читала Света и многих других писателей, но вот о Гоголе знала все: как жил, что любил, чего боялся, как стал известным, как умер… Гоголь был самым таинственным историческим персонажем, которого она знала. Жизнь его была сплошной тайной. И даже его смерть заключала в себе загадку: в книжке именитого сценариста Аброва,  где тот писал о разных исторических личностях, и о Николае Васильевиче, в том числе, Света прочитала, что, когда при советской власти останки писателя переносили с погоста Даниловского монастыря на Новодевичье кладбище, случилась престранная вещь: писатель лежал в гробу без головы. Это обстоятельство занимало Свету и заставляло мысленно возвращаться к нему  вновь и вновь, словно побуждая ее найти ответ на вопрос о том, куда же все-таки могла подеваться голова? Может быть, она, как Нос из одноименного Гоголевского рассказа, персонифицировалась в независимого гражданина и теперь разгуливает где-нибудь, раздобыв себе современный мундир?
Несколько раз Света порывалась написать в телевизионную передачу «Битва экстрасенсов», чтобы кто-нибудь из победителей ответил ей, наконец, на этот неразрешимый вопрос. Но каждый раз останавливала робость: вдруг ее пристыдят за любопытство и посоветуют впредь не задавать дурацких вопросов? А узнать так хотелось!.. Жаль, у нее самой ну никаких необычных способностей не было,  а то Света живо бы расставила все точки над «i».
Может быть, это было  совпадением, но  в тот же день, когда заветные дедовы часы были сданы в ремонт, с четверга на пятницу,  накануне очередной телевизионной «Битвы пифий», студентке библиотечного колледжа приснился особенный сон. 
…Ей снилось, что стрелки тех самых ходиков в мастерской… отвалились. Присмотревшись,  Света увидела, что и край циферблата слегка отслоился. Она осторожно поддела его дедушкиным пинцетом и потянула на себя. Под снятым верхним слоем  оказалась  черно-белая картинка. Присмотревшись, Света стала все яснее различать изображение постели с лежащей на ней фигурой человека. Картинка становилась все больше и больше, словно втягивая Свету в себя. А в лежащей фигуре  вдруг стали  угадываться какие-то знакомые черты, точнее – знакомый профиль. Это был профиль… Гоголя! А внизу, под изображением, проступила строчка, написанная его же почерком: «Сила, с которой он заигрывал, пригласила его совершить путешествие в ХIII век, чтобы собрать материал для второго тома «Мертвых душ»… Дочитывая эту строчку, Света вдруг стала слышать, как она звучит, и следующую фразу она уже не читала, а слышала, и слушая, ясно  видела то, о чем говорилось. Кровать Гоголя уже была пуста, а уверенный мужской голос рассказывал ей, что в то время, когда Гоголь путешествовал, его прах потревожили, и он просто не успел ПОЛНОСТЬЮ переместиться  на прежнее место. И потому Голову  надо искать не в гробу, а РЯДОМ  с местом его бывшей могилы, в слоях земли, немного ПРАВЕЕ  установленного на его первой могиле памятника, под дорожкой из гравия, там, где  лежит  вот та маленькая монетка… На монетке из-под коррозии проступали цифры года: «1832»…
Света проснулась озадаченной. Такая версия потери Головы  Николаем Васильевичем казалась ей, одновременно,  невероятной и -  вполне правдоподобной: ведь речь шла о ГОГОЛЕ.   И еще… она словно звала Свету подняться и немедленно идти куда-то.  Может быть, потому что место было так точно указано? А, может быть, потому что раньше Света никогда не видела таких необычных снов?.. То, что обычно ей снилось, и снами-то нельзя было назвать – так, бессмысленные обрывки каких-то дневных забот: то конфуз в магазинчике у дома, когда перед кассой она открывала кошелек, а денег в нем не было, и она внутренне обмирала, видя, как кассирша набирает в легкие воздух, чтобы пристыдить ее; то сцена в переполненном трамвае, где  пассажиры начинали бранить друг друга, а на одном из поворотов она ударялась носом о поручень, и он вдруг начинал расти и становился острым и длинным-предлинным, а она вдруг оставалась в трамвае одна-одинешенька. В общем, все, что она видела до сих пор, было каким-то   пустым и докучным, в сравнении с которым нынешний сон казался восхитительно изысканным: в нем все было  спокойно, таинственно и  многозначно. И еще - убедительно,  как, наверное, бывает только в вещих снах.
В общем, впечатление от сна было таким сильным, что Света специально выехала на работу на полчаса раньше, чтобы зайти в Данилов монастырь и таки посмотреть на указанное во сне место. На всякий случай. Сев в трамвай, направлявшийся в сторону монастыря, она вытащила из сумки «Искусство говорить публично» Дейла Карнеги, по которому готовилась к будущим семинарам по ораторскому мастерству в колледже, но, переполняемая эмоциями, так  и не открыла книгу. 
В монастыре, чем ближе она подходила к  бывшей могиле писателя, тем более сильное волнение ее охватывало. Вот видны белые голова и плечи каменного бюста Гоголя на темном постаменте… вот на барельефе черной чугунной ограды все отчетливее начинают проступать очертания его профиля… вот и гравийная дорожка рядом с оградой… и на ней - точно в месте, указанном во сне - Света… увидела старую монету! Она подняла ее. Конечно, это была не такая старая монета, как во сне, а обыкновенная советская «двушка», но Света  как-то сразу внутренне  успокоилась и, повертев ее в руках, задумчиво положила на прежнее место.
В  библиотеке, куда она в этот день пришла  чуть позже обычного,  царила суета: все таскали какие-то большие коробки. Оказалось, что какой-то депутат Госдумы привез в дар библиотеке книги, много книг. Депутат вальяжно дал несколько интервью перед телекамерами на фоне нагроможденных коробок с книгами, и, с уходом слуги народа и его свиты, работа продолжилась. Свету тоже привлекли к учтению и оформлению депутатского дара, и все это затянулось до вечера.
Последней  записанной ею книгой был труд какого-то американского исследователя об Ордене «Череп и кости».  В аннотации Света прочитала, что членами этого тайного элитного общества становятся первые лица Америки, включая президентов, и что именно оно руководит всем миром. Почему-то ее это очень заинтересовало, и она выпросила книгу «до утра» у заведующей, которая, уже закрыв свой рабочий кабинет, наводила в библиотеке последний «марафет», поправляя стулья в неотвратимо вязнущем в зеленых сумерках читальном зале.
…К тому моменту, когда Света доехала домой через город, захлебывающийся мутно-желтым светом электрических фонарей, на фоне которого яркий дневной свет трамвайного салона, казался особенно белым, до голубизны, она  уже прочитала большую часть книги. Она узнала, что Орден «Череп и кости» создали в далеком 1832 году старшекурсники Йельского Университета, и сначала он назывался по имени греческой богини красноречия Евлогии. И что в своей, названной «Могилой», штаб-квартире члены общества на почетных местах хранят останки известных людей, а «добыча» этих останков  – особенная испытательная «плата за вход» для новичков.
Хотя Света читала книгу исключительно «для интереса», почему-то ее неожиданно порадовало, что в 1991 году в Орден стали принимать и женщин. Свете нравилось, что члены «Черепа и костей» могут влиять на все, происходящее в мире, но не понравилось, что влияют они на мир только в интересах Америки: Света была патриоткой.
Дома она привычно включила телевизор, где начиналась "Битва". Но студентка смотрела ее рассеянно, и только очередное приглашение на кастинг в конце программы ненадолго вернуло ее внимание: "Если вы умеете отгадывать мысли, находить потерянное или видите вещие сны, мы вас ждем!"  И вдруг Света вспомнила! Вспомнила, и словно электрическая искра пробежала по ее позвоночнику, заставив подскочить на диване:  именно дату «1832» - дату основания Ордена она видела на монете, указывавшей тайное место в сегодняшнем сне о Гоголе! Что это может значить? Неужели она, Света Жуковская, видела вещий сон?! И, если это сон - вещий, значит ли это, что именно в указанном в нем месте действительно находится голова ее любимого писателя?
В эту ночь, несмотря на то, что взятую под личную ответственность книгу она дочитала только к 3 часам ночи, студентка не могла уснуть, и только когда стало светать, ненадолго забылась коротким и глубоким, как омут, в котором утонуло много обманутых девушек, сном. Однако, несмотря на его недолгую продолжительность, она успела увидеть новое сновидение… В нем она увидела... молодого человека в строгом костюме и черном галстуке и - услышала уже знакомый ей по предыдущему сновидению голос.
-Здравствуй, Света, - сказал молодой человек, улыбаясь, - наконец-то мы нашли тебя!
-А вы искали меня? – Светлана сразу узнала основателя Ордена - Уильяма Рассела, но даже не удивляясь встрече с ним.
-Конечно, искали, ты нам нужна! Ты нужна Ордену! - Снова улыбнулся Рассел.
-Вы, оказывается, и снами управляете? – Пытаясь казаться насмешливой, сказала Света: радуясь своей избранности, она помнила об истинных интересах "Черепа и костей". 
-Нам доступно многое. И тебе это тоже будет доступно! - Пообещал Рассел.
-И что я за это должна буду сделать?  Организовать взрыв в метро?
-Зачем же взрыв? Мы существуем, чтобы помогать людям осуществлять мечты.
-Ваши мечты?
-Нет, их мечты, Птица, - странно назвал ее Рассел, проведя ладонью по гладко зачесанным волосам и все так же непроницаемо улыбаясь. Ты не будешь членом американского Ордена, ты будешь основателем русского!
-Я?!
-Мы поможем твоему желанию исполниться, а взамен ты создашь Российский Орден. Мы поможем тебе. И мы поможем тебе сделать свою страну лучше, прекраснее, свободнее...
-Ладно. Что я должна сделать? – Как-то сразу согласилась Света.
-Думаю, ты уже знаешь, - подмигнул Рассел, - тебе нужно совершить подвиг... Забавно. Сейчас вспомнил, зачем в Африке каннибалы ели своих врагов: так они забирали себе их силу, ловкость, ум. А в Тибете того же добивались иначе: делали чаши из человеческих черепов. И, Птица, подходили для этого только черепа выдающихся людей. Понимаешь, о чем я?
  Тут Рассел захохотал. И Света проснулась в некотором смущении, которое, впрочем, быстро улетучилось.
Этим  утром она уже совсем по-другому смотрела на окружающий мир - на озабоченные лица людей, на бесконечный  ремонт трамвайных путей, на замусоренные улицы: во всем этом не было истины и порядка. Света видела в этом ложь, воровство и пустоту душ. Кто-то должен вразумить всех этих людей, подарить им Истину, сделать их жизнь лучше!..
.... На погост Данилова монастыря она проникла глубокой ночью, неся с собой небольшую садовую лопатку и целлофановый пакет в сумке (рядом с Корнегиевским "Искусством говорить публично", который она второпях забыла выгрузить дома).  В холодном свете полной луны тени были особенно четкими и пугающими, а белоснежный лик бюста Гоголя, казалось, следил за ней от самого забора, через который она проникла на территорию монастыря. Найдя монеточную метку, Света окинула отчаянным взглядом близлежащее пространство и - начала копать. Она работала сосредоточенно и быстро. Яму раскапывала узкую, по ширине плеч: Света была уверена: то, что ищет, найдет точно под монетой.
Неизвестно, сколько времени прошло, Свете хотелось пить, и жажда становилась все сильнее. Когда яма была глубиной почти в метр, лопата извлекла глухой стук из какого-то полого предмета, встретившегося на ее пути. Света быстро нащупала гладкую, чуть покатую поверхность этого предмета и принялась счищать с него землю руками. Предмет становился все более округлым. И, наконец, стало возможным вытащить на поверхность...
Это была ОНА...  Стоя на коленях и держа ее в руках, Света стала поднимать ЕЕ из ямы. И когда руки с их смертельно пугающей Свету ношей поравнялись с ее лицом, откуда-то сбоку она отчетливо услышала уже знакомый голос.
-Поздравляю, Птица! Теперь ты - основатель нового Ордена! Выпей же за исполнение своих желаний из этой дорогой чаши!
Слегка удивившись, в ту же секунду Света увидела в своих руках роскошную чашу, сверкающую драгоценными камнями, доверху наполненную душистым вином… Почему? Ну, почему он называет ее «птицей»?.. Света стала пить вино из чаши крупными, жадными глотками...
…Николай Васильевич, осушив глиняную чашу кваса до дна, отдал ее стоящему перед ним и щурящемуся на солнце молодому монашку, который тут же поставил ее рядом с кувшином, покрытым светлой тряпицей и направился к стучащим топорами собратьям, трудившимся на срубе, в очертаниях которого уже отчетливо угадывался образ будущего храма.  Николай Васильевич с удивлением огляделся, не понимая, где он: вот берег какой-то реки, строящийся у подножия горы храм...
-Эй, православные, как место-то это называется? – Прокричал он вверх, одному из монахов, который подгонял бревна стены друг к другу, сидя близко к углу, где сходились и пересекались их края. Монах, утерев пот со лба, странно посмотрел на него:
-Винница это! 
-Винница?! А где ж у вас тут тогда замок князя Витовита?
-Да нет здесь никакого замка, странник. И… это вроде чужеземное имя, что ты говоришь, а у нас тут Русь-матушка. Река вот наша, Южный Буг, и - Винница, дареная, значит, по- нашему, по- славянски, и храм вот будет, наш, православный, святого Николы Угодника…
-Как «будет»? Он же и есть в Виннице, еще с прошлого, восемнадцатого века!
Монах захохотал, а из-за бревен показались головы других монахов, привлеченных его смехом.
-Шуткует хлопец-то! Говорит, храм Николы Чудотворца в Виннице еще с восемнадцатого века стоит!..
Остальные монахи тоже стали весело хохотать, пока их ни остановил самый молодой - тот, который давал Николаю Васильевичу напиться:
-Братия, да он и впрямь считает так!.. Добрый человек, а в каком ты, например, веке, по-твоему, находишься?
-…В девятнадцатом.
-А мы пока только  в тринадцатом! – Снова захохотал первый монах.
Николай Васильевич наморщил лоб, силясь припомнить, как оказался в Виннице.
-Что, не помнишь, как оказался здесь? – Молодой монашек уже снова стоял рядом с ним и участливо заглядывал ему в лицо.
Николай Васильевич растерянно помотал головой.
-Ты пришел сегодня утром. Сказал, что долго путешествовал и написал какую-то очень важную для Руси книгу. А в Винницу пришел, потому как отсюда должен домой отправиться, где твою книгу очень ждут. Просил у нас чашу вина, да нет у нас вина. Слава Богу, квас есть. А вино мы в последний раз пили еще до того, как нас с братиями в Киево-Печере татары в полон взяли. Мы бежали от них сюда… Я же тебе уже рассказывал, нешто не помнишь ничего?
-Нет, не помню…
Николай Васильевич, поморщился, силясь что-то припомнить, и вдруг нащупал висящую на плече полотняную суму. Он вытащил из нее стопку исписанного его почерком пергамента. На первой странице значилось: «Мертвые души, II том». Тут в его голове словно что-то ярко вспыхнуло.
И вот он уже стоит перед входом в типографию Московского университета и передает свою рукопись в руки корректору Виноградову, а тот хватает ее и тянет к себе. И тогда Николаю Васильевичу уже не хочется расставаться с написанным, и он начинает тянуть стопку пергамента к себе: отчего-то ему кажется, что корректор Виноградов непременно потеряет или испортит его творение… Николай Васильевич все тянет к себе рукопись, старается вырвать ее из чужих рук…
-Отдайте! Это мое, я – автор! Я – Гоголь! Знаете, птица есть такая: гоголь? Удивительная птица, моя любимая!..  Отпустите меня, как вы смеете трогать основателя Русского Ордена?! Вы все об этом пожалеете! – Кричала Света на разные голоса, то и дело спотыкаясь о какой-то испачканный землей, глиняный горшок с отколотым горлышком и стараясь вырвать своего Дейла Карнеги из рук санитаров «психиатрички», вызванных к Данилову монастырю нарядом полицейских. В бледном свете луны ее долгоносый профиль и впрямь сильно смахивал на Гоголевский, но почему-то этого никто не замечал.
-  Вы слышите меня?! Я вам говорю! Эй! Кря! Кря!!.. – Удваивая усилия, бросала в наплывающие на нее из темноты лица Света, и ей казалось, что ее речь прекрасна, горяча и  убедительна, и ничего, ничего в этот миг ей не было так дорого, как ее, Гоголевские, «Мертвые души», их второй том…