Иванова

   Великолепная женская попа вальяжно развалилась на моем мониторе и поблескивала глянцевой кожей своих полушарий, приводя меня в восторг. Эстетический, конечно.
Жена позвонила и сообщила, что задерживается, чтобы закончить отчеты. Я ласково взглянул на попу, и подумал, что осталось выслушать, что котлеты в холодильнике, и мне уже ничто не помешает насладиться созерцанием тугих ягодиц на экране.
- Котлеты в холодильнике, - закончила свою десятиминутную лекцию Иванова и дала, наконец, отбой.
   Я называл на нее Иванова еще со школы. Катя Иванова - такое простое и, вместе с тем, изысканное имя, носила глазастая попрыгунья, в которую я влюбился без памяти в выпускном классе. Как и многих москвичей, участь поступления в разные города нас миновала, и мы счастливо и бесшабашно прожили пять институтских лет вместе. То есть, не совсем вместе: она в своей общаге мединститута, а я в своей - физматовской. Попойки с друзьями, ночевки в пустующих квартирах родителей и друзей, провожания через весь город, поцелуи в подъездах, прогулки под луной и без... Катя, веселая, острая на язык, красавица и все та же попрыгунья, моя Катенька - всегда была со мной. В ней не было ни занудства, ни жеманности, которых я просто не выношу в женщинах, да и в людях вообще. Легкая на подъем, охочая до приключений и новых ощущений, Иванова вызывала восторг у моих друзей и даже умудрилась сдружиться с их подругами. Я в ней души не чаял. Конечно же, мы поженились. И - да, конечно, мы были счастливы!
   Катя умудрилась втиснуться в матерый коллектив частной клиники и зарабатывала прилично. Совместными усилиями мы купили квартиру. Иванова остригла свою косу и носила красивую стрижку, которую каждое воскресенье обновляла в салоне. Каждую среду и пятницу она уделяла полтора часа занятиям в бассейне.  Мы как и прежде любили друг друга. Все было в порядке. Работа, дом, секс - все у нас было в полном порядке. В полном, полнейшем порядке, от которого сводило скулы, от которого хотелось орать и лезть на стену. На ту самую стену, к которой отворачивалась моя Катенька... голова, усталость, рано вставать... Я ее понимал: такая ответственная, тяжелая работа и дом - все на ней. От меня было маловато толку: гвозди вбивал невовремя или не туда. Кран на кухне починить - все откладывал. Носки эти треклятые - вечно забывал, куда их класть: под ванную или рядом. Плюс футбол. Плюс намечающийся животик. Плюс старенький Опель, в который Иванова садилась, слегка скривив свои изящно очерченные губки. Однажды я не выдержал и так рявкнул на нее, что она вздрогнула, внимательно посмотрела на меня и отвернулась к окну. Я до сих пор помню тот ее взгляд. Да и как его можно забыть, если она на меня теперь так постоянно смотрит.
   А в остальном - все было в порядке. Все катилось по накатанной, привычной колее. Правда, в последнее время я все чаще задумывался, куда, собственно, она ведет, эта колея. Был порядок и быт, привычный, устоявшийся, знакомый до оскомы. Было спокойное, налаженное существование. А вот истинная близость и ощущение того, что мы вдвоем, что мы вместе - исчезло. Полета над бездной или хотя бы над гнездом какой-нибудь завалящей кукушки - не было.
Потом появились знакомства в соцсетях, ночные чаты и вот эти задницы на весь экран...
   Куда мы катимся, подумал я, зачем мы вместе? Соседи по квартире? Ведь мы до сих пор любим друг друга, я знаю, я уверен! Так чего же не хватает? Я вспомнил Иванову в ее первом кружевном пеньюаре, купленном на стипендию. Она светилась счастьем и сознанием собственной неповторимости, кружила мне голову и превращала в самца. Ужин при свечах? Поход в ресторан? Подарок? Я ломал голову и не мог придумать, что поможет мне вернуть ту прежнюю Катеньку. И прежнего меня...
   Я буду класть носки на место. Я починю кран. Я буду слушать, когда ты мне рассказываешь об этой идиотке Светке, соблазнившей хирурга. Я найду новую, престижную работу. Я чувствовал, что смогу сделать все это и еще многое другое во имя нашей любви. Волна небывалой нежности к Ивановой, со всем ее порядком, с заморочками, с непонятно откуда взявшимся занудством, поднялась и затопила меня до краев.
- Сергей, я хотела погово... - начала Иванова и осеклась, увидев спелую задницу и мой потусторонний взгляд, направленный на экран.
- Кто бы сомневался, - усмехнулась она и закончила начатую фразу, - Я ухожу от тебя.
- К кому? - спросил я первое, что пришло в голову. Я не слышал звука открывающейся двери, погруженный в свои мысли, и чувствовал себя, как нашкодивший школьник. Не такое уж редкое ощущение в последнее время...
- К маме, - ответила Иванова и принялась хаотично перемещаться по квартире, провнося живописный хаос в столь любимый ею порядок. Груды тряпья были, наконец, уложены в три чемодана и сумку, но Иванова все не уходила.
   Я бродил за ней по квартире, как неприкаянный, и повторял про себя вновь открытую мантру: "Я буду убирать носки, я буду слушать..." - но вслух не говорил ни слова. Новость обрушилась на меня и погребла под собой всю мою нежность. Ну, ту, которая поднялась и затопила, если вы помните. Мне даже было немного стыдно за нахлынувшее раскаяние в грехах, которых я не совершал. А откуда-то снизу, из самых потаенных недр, поднимался червячок злорадства и радости: наконец-то, я один!!! Червячок окреп, возмужал и свернулся у меня на груди эдемской змеей уверенности, что все, что ни делается - делается к лучшему. Иванова постояла немного, глядя на меня выжидающе, недоверчиво покачала головой и, не говоря ни слова, ушла, оставив открытой дверь...
   Я еще долго буду вспоминать этот жест со стыдом, но первое, что я сделал, оставшись один - это снял носки и закинул их на белоснежную велюровую диванную подушку. Полюбовался на содеянное и ринулся к холодильнику за бутылкой пива, которое уже неделю потело заманчивым стеклянным боком, соблазняя меня и отравляя мою жизнь. У меня животик, мне нельзя... Залпом выпив пиво, я прошелся по опустевшей, тихой квартире, оделся и вышел на улицу....
   К концу второй недели, я уже напился пива под завязку. Пельмени из соседнего магазина снились мне в страшных снах, наполненных недобрыми предчувствиями и голодными призраками. Футбол оглашал пустую квартиру ревом трибун и восторженным визгом комментаторов. Носки валялись во всех мыслимых местах, отравляя атмосферу порядка разнузданной свободой поз. Капающий кран в кухне сводил меня с ума. Подсознание гнало меня в кладовку за инструментами, но я упрямился и отшучивался от него, бормоча про себя "Ви знаете Михаила Зарокова?" - фразу, которой пытали главного героя в старом фильме. Но крану было наплевать, он капал, и мои нервы были на пределе.
   Ты - узник свободы, сказал я сам себе. Отремонтировал кран, собрал урожай носков и сунул его в стиральную машинку. Помыл посуду. Прикрутил звук в телевизоре. Отхлебнул из горлышка теплого пива и поморщился. Желудок злорадно подпрыгнул и напомнил о борще, который Иванова так виртуозно умела готовить. Она одевала фартук и напевала веселую песенку, передвигаясь по кухне, легко и танцуя. Она не знала ту фразу из фильма, и кран бесил ее ровно настолько, чтобы она раз в день напоминала мне о сантехнике, раз уж у меня руки не доходят его исправить. И чего я на нее тогда злился? На свободу она, видите ли, посягала, покоя мне не давала.... Теперь я имею столько покоя, что его просто некуда девать.
Я только сейчас понял, что она спокойно могла сама вызвать сантехника, но не делала этого, давая мне возможность принять хоть какое-то участие в нашей жизни, сделать хоть что-то, от меня зависящее...
   Иванову, конечно, можно вернуть... Но это ничего не изменит. Мы все так же будем соседями по квартире, и никакие цветы и обещания этого не изменят. Нужно поменять что-то на более глубоком уровне... Только что? Какая-то мысль не давала покоя. Какое-то смутное воспоминание, зацепка, которая поможет нам, стоит только ее вспомнить. Я запустил пятерню в волосы и меня осенило.
 - Привет, Иванова, - выдохнул я в трубку, ответившую мне Катиным голосом.
 - Привет-привет, - пропела Катя, - что ты хотел? Я на совещании, так что давай скорее.
 - Катя, я сделал кран, - почему-то, ляпнул я совсем не то, что собирался.
 - Это сногшибательная новость! - Иванова была явно в настроении.
 - Катя...
 - Ну что там еще, не тяни!
 - Катенька, я буду уделять тебе внимание. У тебя будет столько внимания, что тебе будут завидовать даже незнакомые женщины на улице. Я буду тебя слушать. Я научусь готовить рататуй и починять электроприборы одним усилием мысли... Катя... я тебя люблю и мне очень тяжело без тебя.
   Иванова долго молчала и сопела в трубку, и я ясно представил себе ее растроганное лицо и покрасневший от сдерживаемых слез носик.
 - Я тебе перезвоню, - наконец, прошептала она и повесила трубку, шмыгнув носом.
   Но мой телефон в тот день так и не зазвонил. Я лег спать уже далеко за полночь и долго ворочался, пытаясь понять, что ее разозлило на этот раз: набор моих обещаний или то, что они все были выражены посредством условных глаголов будущего времени? На следующий день, в пол-шестого утра меня разбудил звонок в дверь. За дверью стояла Иванова в новом, облегающем платье, похудевшая и смущенная.
   Мы долго стояли молча друг напротив друга: мужчина, предел мечтаний которого, чтобы его оставили в покое, и женщина, которая устала от того, что ей уделяют так мало внимания... Потом я шагнул и обнял Иванову.
С рататуем я, все-таки, погорячился!