2. Встреча

ВСТРЕЧА

Слава Копейкин был парень простой. Простой в том смысле, что ничего сложного его взгляд не выражал. Глаза, быть может, и рады были передать что-то серьезное, но, что поделаешь, – не происходило ничего такого внутри этого открытого парня. И потому в минуты бездействия души (а такое состояние владело им почти постоянно) Славино лицо становилось равнодушно-спокойным и отрешенным от всего мира. Равнодушным до такой степени, что порой можно было заподозрить примитивность в этом человеке, а то и вовсе умственную неразвитость. Правда, если присмотреться, можно было заметить, как сквозь эту примитивность проглядывает неординарная доброжелательность, – видимо, изначально живущая в каждом человеке, пока тот не наляпает на нее слой гордости, надменности, высокомерия…

Чувствуя эту свою простоту, выписанную на лице такой же простой душой, Слава иногда пользовался этим, впрочем, не специально и не часто – все происходило само собой, по наитию.

Так, например, однажды, будучи на экскурсии в Риге и зайдя с товарищем на местный рынок, Славе вдруг пришло в голову «пощипать» братьев-латышей.

Проходя длинными рядами с неожиданно разнообразным и манящим товаром – от сочных мясных вырезок до ярких цветов, которых здесь было море, – ребята то и дело пробовали ягоды, семечки, малосольные огурчики, таким образом изрядно подкрепляя свои молодые растущие организмы.

Внимание Славы привлекли большие красные яблоки, аккуратной горкой возлежавшие на деревянном прилавке.

Внутренний импульс заставил его остановиться, а заигравшая затем мысль подсказала, что одной пробой здесь не обойтись. Денег же у друзей было немного, и тратить их на дорогие яблоки – ох, как не хотелось!..

Не зная как поступить, очарованный волшебной горкой, Слава просто стоял и смотрел своим открытым чистым взглядом на продавца – деда с седой бородой.

Картинка выписывалась интересная – для тех, кто был внимателен и мог наблюдать со стороны… Длинный тощий парень с высоты своего роста глядел на деда; а тот, в свою очередь, словно завороженный, снизу вверх уставился на загадочного молодого человека, дивясь его неестественной простоте.

Слава наивно хлопал ресницами, обмахивая, словно веером, деда, нижняя челюсть его отвисла, а рот приоткрылся в загадочной полуулыбке. Ни одной мысли не выражалось в глазах, – он просто стоял и смотрел.

Дед, ничего подобного не видавший в своей долгой жизни, ожидал хоть какого-то ответа от юноши – почему он тут стоит? Но тот по-прежнему топтался у прилавка, тупо уставившись на деда… Так они с откровенным любопытством разглядывали друг друга некоторое время,  пока дед вдруг не рассмеялся радостно и громко, наконец-то уловив искренность и чистоту, но вместе с тем – придурковатую комичность парня. Улыбнулся и Слава. Кажется, невидимая нить связала их, и они оба, почуяв что-то родственное друг в друге, с интересом вглядывались каждый в свое отражение.

Дед смеялся все громче и заразительнее, не в силах оторваться от Славиного взгляда. И Слава с интересом продолжал рассматривать деда. И в этот вот момент рука Славы, совершенно без всякой мысли, машинально потянулась к горке с яблоками. Нащупав длинными музыкальными пальцами одно, она отправила его в карман и тут же потянулась за вторым… Казалось, это не Слава действовал, – он был там, с дедом, и вовсю скалил зубы в открытой приветливой улыбке, – а рука сама ходила и ходила от прилавка к карману, пока несколько яблок не перекочевало в обширные Славины брюки.

Все это время дед хватался за живот, корчился, показывая пальцем на Славу; и все смотрел и смеялся, смеялся и смотрел…

А Слава, еще раз наивно похлопав на прощание большими ресницами, преспокойно удалился, затерявшись с обескураженным другом в толпе снующих по делу и без дела покупателей…

Но зато была у Славы Копейкина одна особенность, которая нечасто встречается у человека. Из него можно было лепить что угодно, воздействуя на него делом, словом или даже мыслью. Он безошибочно улавливал вектор направления желания другого человека и вмиг поддавался его влиянию. При этом вся мимика его лица включалась в работу, и выражала то чувство, которое владело в этот момент собеседником. По-другому можно сказать, что Слава был довольно пластичной, податливой личностью, и если ему что-то нравилось или совпадало с его внутренним настроем – мог запросто следовать правилам, перенимая их от другого человека.

* * *

В этом году Славин небольшой отпуск пришелся на август. Месяц этот выдался жарким – градусник показывал далеко за тридцать, и потому Слава Копейкин, разморенный духотой, все дни проводил на диване у телевизора, спасаясь от жары в зашторенном кирпичном доме.

Он любил это горизонтальное положение и ничегонеделание, хотя в такие минуты прекрасно ощущал, как это «ничего» вливается в его организм и растекается по всему телу, приятно расслабляя. Он мог подолгу заворожено смотреть своим бесхитростным взглядом в одну точку, смакуя внутреннюю негу. Про себя он думал: «Наверное, я почти йог, и мое состояние сродни нирване!..»

Жена на этот раз особо не тревожила его: ремонт в квартире был сделан в прошлом году, дачи или огорода, где среди грядок можно было отвести застоявшуюся городскую душу, у них не было, дети не плакали – так как и их не нажили супруги; а потому она довольно спокойно принимала безделье мужа, иногда, для проформы, давая наказ сходить в магазин или на тот же рынок. «Пусть отдохнет, – думала она, – ведь никому не мешает!..» Но к концу отпуска ей стало жалко залежавшегося супруга, и она придумала ему задание…

Как-то в середине лета оказались они за городом, да в таком месте, где никогда не бывали. Прогуливаясь по окрестностям, набрели на болотце возле небольшого лесного озера, сплошь усеянное зеленой клюквой. По расчетам жены, нынче ягода должна уже поспеть. И загадала она Славе насобирать ягод.

– Много их не будет: поди, выбрали еще зеленую, но литр-два постарайся набрать, зимой пригодится.

Поначалу отнесшись к словам жены без внимания, Слава Копейкин затем все же подумал: «И вправду: отпуск на исходе, почему бы не сделать вылазку на природу!..» Он запихнул в выгоревший брезентовый рюкзачок бидончик под ягоды, немного провизии – на перекусон, по дороге прикупил бутылочку пива и беззаботно зашагал на автостанцию…

Через полчаса езды на маршрутном автобусе, сойдя и свернув с шоссе вначале на проселочную дорогу, а затем на лесную тропу, Слава оказался в ином мире – таком непохожем на суетливую цивилизованную жизнь.

Было раннее утро, и дневная жара еще не подоспела. Она пряталась где-то рядом, ощущалась, но как будто чего-то ждала, чтобы, собравшись с силами, в очередной раз проверить все живое на прочность. Да, в общем-то, Слава, служивший в Средней Азии, не боялся ее, и в то время, как многие горожане млели от духоты, а более слабые и вовсе хватались за сердце или даже теряли сознание, он, иссушенный до неприличной худобы, только иногда обмахивался носовым платком…

Обогнув одно озеро, скрючившееся буквой С, Слава Копейкин бодро шагал по дальнему, лесному берегу его, поглядывая сквозь ели на спокойную утреннюю воду. Легкий туман сонно повис над гладью, кое-где вертикальными струйками устремляясь вверх – вода щедро делилась своим теплом с охлажденным за ночь воздухом. В одном месте, неподалеку от берега, пелена на время рассеялась и в образовавшейся бреши показалась резиновая лодка с одиноким рыбаком. Неподвижно, словно вырисованный на невиданном природном холсте, сидел он на фоне водной глади.

«Забавно, – хмыкнул Слава, – живут же люди – рыбку ловят!..» – И он искренне и по-доброму позавидовал рыбаку.

Тропинка вилась по небольшому пригорку. Отшлифованные корни сосен, шишки, хвоя, листья ложились под ноги. Деревья в утреннем тумане и тишине казались необычными живыми существами; раскидистые кусты орешника молчаливо и торжественно посматривали на Славу; где-то вверху тренькали невидимые пташки, а дятел усердно долбил дерево. Дышалось легко и свободно. Слава будто попал в волшебную сказку из далекого детства… и единственное, что не вписывалось в это окружение – это кучки мусора из пластиковых бутылок, пакетов, салфеток и прочего хлама, то и дело попадавшиеся на приозерных полянках. Но это не мешало Копейкину, и он с азартом даже поддал ногой одну из таких куч, – легкие бутылки смешно подскочили в воздух и разлетелись по сторонам.

Слава достал и с наслаждением закурил последнюю сигарету из пачки, и так же, не задумываясь, смял пачку и швырнул в сторону.

Вскоре он повернул влево и спустился с невысокого, уходящего вдаль пригорка, разделявшего два озера.

Второе озеро было совсем крохотное, круглое и бездонное. Его так и называли – Бездонка. Оно лежало в небольшой лесной котловине и когда-то, видимо, его опоясывали твердые берега, и лес вплотную подступал к воде. Но потом прибрежные воды густо заросли водяной травой, постепенно на них откладывалась хвоя, листья деревьев, превращаясь в торфяной грунт, и, наконец, по периметру озера образовался на первый взгляд надежный берег, но чем ближе человек подходил к воде, тем больше начинал чувствовать, как берег этот становится зыбким – под качающимся наслоением находилась толща озерной воды. А у самого берега и вовсе было опасно стоять: тонкий еще слой растительности в любой момент мог не выдержать. Вода здесь была совершенно черной от торфяного ила, повсюду торчали гниющие коряги и остовы поваленных деревьев. Место казалось неприглядным, а озеро – гиблым.

Впрочем, пройдя с десяток-другой метров в сторону, можно было увидеть болотце куда более приветливое и привлекательное. Здесь хотя бы не чувствовалось холодящей безжизненности, которая царила над самим озером…

Слава бродил среди кочек, поросших высокой травой, вереском и багульником. Редкие и маленькие сосенки-подростки увязали своими тонкими ножками в густом болотном мху. Иглы на них были такие же худосочные и редкие, словно волосы на лысеющей голове. Некоторые совсем засохли и оголяли костлявые искривленные скелетики.

Высоко в небе бесшумно кружила птица, высматривая человека, который вздумал забрести в ее владения.

Но зато внизу, под ногами, чувствовалась хоть какая-то жизнь.

По кустарникам голубики сновали мелкие букашки, гусеницы, паучки; тут и там торчали сухие болотные травинки с белыми пушистыми метелками; кое-где попадались невысокие и совсем мелкие, такие же белые цветки с поникшими вниз бутончиками.

Присев на сухую кочку докурить сигарету, Слава поближе рассмотрел этот подножный макромир. Его удивляло всякое растение, выбивавшееся откуда-то снизу и стремящееся вверх, на волю; каждый отдельный стебелек мха, которого, оказывается, существует несколько видов; стелющиеся по кочкам травянистые елочки, так похожие на молодую ветку лесного колючего дерева. Внизу, на самом мху, обнаружил Слава и вовсе необычные образования – малюсенькие, несколько миллиметров в диаметре растения-шарики с многочисленными отростками-остями. Копейкин даже опустился на коленки и, не обращая внимания на влагу сразу же напитавшую брючины его штанов, прильнув к самой земле, стал рассматривать этих маленьких ежиков, на кончиках иголок которых держалось по миниатюрной капельке росы.

Понаблюдав это чудо, Слава пошел дальше петлять по протоптанным тропинкам. Он высматривал клюкву, но ее совсем не было, и только кое-где оставались на кочках по одной-две ягоды. Копейкин радовался им, засовывал ладонь в мягкий влажный мох, нащупывал твердую окружность боков ягод, срывал и бросал в бидончик.

Исходив все болотце, он насобирал всего лишь пригоршню недозревших плодов – все остальное было вынесено до него нетерпеливыми ягодниками.

Вначале пожалев, что остался ни с чем, Слава сплюнул затем и решил больше не мучить себя пустым занятием: десятком ягод больше, десятком меньше – какая разница!.. И он в обход направился к противоположному берегу Бездонки.

Пройдя краем берега, подобрал длинную палку и от нечего делать засунул ее в воду, измеряя глубину. Та неожиданно легко вошла в пустое пространство, так и не достав до дна, а сам Слава пошатнулся от неожиданности и чуть не оказался в черной отталкивающей бездне. Слой почвы, на котором он стоял, неприятно завибрировал и утробно чавкнул где-то в глубине.

Тогда, заинтригованный, Копейкин более настойчиво, но осторожно засунул палку в воду и подвел ее под себя – под то место, где стоял. Палка так же легко прошлась в толще воды, не наткнувшись на препятствие; и Слава, воочию убедившись, что стоит на плавучем зеленом сплетении, а так же представив темную бездонную массу под собой, ретировался подальше от этого места. Озеро одобрительно вздохнуло, и по тихой мертвой глади его прошлась небольшая волна, задев неподвижные белые кувшинки.

Пройдя несколько десятков метров по болоту, Копейкин ступил на твердый берег, где среди больших берез и сосен почувствовал себя увереннее и спокойнее.

Сразу от кустов брусничника начинался небольшой подъем. Пройдя несколько шагов по нему, Слава вышел на малюсенькую полянку, ровную и тоже покрытую мхом, – но уже лесным, невысоким.

На ней росло две старые молчаливые сосны, стояло несколько небольших сосенок, а кругом были разбросаны сухие шишки.

Славе это место показалось после болота маленьким оазисом, и он с удовольствием уселся возле одной из сосен и оперся об нее спиной.

Солнце уже достаточно поднялось, но путалось в кронах деревьев, а потому здесь не чувствовалась жара, которая все больше и больше обволакивала землю.

Посидев немного с закрытыми глазами, блаженно впитывая лесную тишину – только раз ее нарушил тяжелый свист крыльев огромного черного ворона, усевшегося неподалеку на сухой ветке дерева и вопросительно уставившегося на Копейкина, – Слава подтащил к себе свой старый рюкзак.

Разложив возле себя провизию, он с удовольствием отхлебнул пивка. Снова посидел, щурясь на пробивающиеся лучи… и снова отхлебнул…

Ему стало совсем хорошо! Так хорошо, как давно не бывало; а может, и вовсе даже никогда еще не было!

Копейкин откусил кусок колбасы, отломил сыра… лениво пожевал – есть не хотелось. Попив еще пивка, он раскрошил ломоть хлеба, сыпанул крошки на поляну – птицам. Затем, прислушавшись к себе и почувствовав, как его изнутри распирает доброта ко всему живому, отломил немного колбасы и бросил под куст: какому-нибудь зверю пригодится. Остатки еды аккуратно сложил в пакет и положил обратно в рюкзак. Ненужную бумажную упавку смял, швырнул в сторону. Посмотрев на недопитое пиво, подмигнул кому-то невидимому и произнес: «Я бы и этим поделился, но не станете же пить!..» Фыркая от удовольствия и урча желудком, Слава враз осушил бутылку и, не глядя, швырнул ее через голову; из нутра его приятно и громко отрыгнулось. Он снова прислонился спиной к дереву и, кажется, задремал…

Очнулся Копейкин от чего-то непонятного. Вокруг как будто ничего не изменилось, но что-то настораживало, словно кроме него на поляне присутствовал еще кто-то.

Слава лениво приоткрыл один глаз, навел резкость и… не поверил себе!.. От неожиданности он широко распахнул оба глаза и в недоумении захлопал своими большими ресницами.

В нескольких метрах от него возился маленький странный человечек. Ростом он был всего лишь с полметра: в укороченных клетчатых штанишках, застегнутых на большую перламутровую пуговицу и державшихся на помочах, перекинутых крест-накрест через плечи, в простой голубоватой вылинявшей рубашке, огромных, с круглыми носами, как у цирковых клоунов, ботинках; из-под колпака, натянутого на голову, выбивались всклокоченные седенькие волосы, и такая же бороденка обрамляла его лицо.

Всем своим действием этот маленький лесной старичок пытался привлечь к себе внимание задремавшего человека. Он пыхтел, сновал по поляне, наклонялся, будто рассматривая что-то, вновь прохаживался недалеко от Копейкина, – впрочем, держась на некотором расстоянии, – и во все это время исподтишка плутовато посматривал на Славу.

Наконец, когда понял, что его заметили, лесовичок принял горделиво-напыщенный вид, нарочито демонстрируя полное безразличие и независимость. Он заложил свои небольшие ручки за спину и прошелся вперед-назад перед Копейкиным, будто бы думая свою думу, но каждый раз косясь на Славу. Затем он подошел ко второй большой сосне, стоявшей в пяти шагах. Один из раздвоенных стволов ее был спилен, образуя пенек – естественное сиденье с высокой спинкой.

Старичок обошел вокруг пня, который был повыше его, явно примериваясь влезть наверх, и стал карабкаться по небольшим засохшим сучкам. Те с хрустом обламывались, и он так и не сумел взобраться на желаемое место.

Гном походил еще возле дерева, оглядывая его, а затем, придумав, стал нагребать шишки, в изобилии валявшиеся рядом. Таким образом, возле пенька скоро выросла кучка. Лесной человечек взобрался на нее, дотянулся руками до края пня, оттолкнулся, стараясь подтянуться и запрыгнуть затем наверх, но тут куча поехала, шишки расползлись в стороны, и старичок плюхнулся на землю. Широко расставив ноги, он сидел, несколько смутившись своей неловкости. Потом покосился на Копейкина, потер ушибленное место и снова озадачился: как же попасть наверх?..

Слава, все это время с любопытством наблюдавший за ним, встал, подошел к лесовичку, подставил свою ладонь.

Гном, словно ему и не нужна была вовсе помощь, нехотя влез на нее, а затем вскарабкался на пенек и уселся – нога за ногу.

Отошел и сел под свое дерево и Слава, и стал ждать – что же будет дальше?

Посидев немного, обхватив двумя ручками колени и поболтав ногой, убедившись, что полностью владеет вниманием Славы, гном спрыгнул вниз и деловито прошагал по поляне.

Слава, наконец, немного пришел в себя.

– Ты кто такой?.. – наивно спросил он.

Гном и не подумал отвечать. Он вытащил из куста заброшенную Славой бутылку, подволок ее к небольшому углублению на краю поляны и столкнул туда. Затем подобрал куски оберточной бумаги и тоже снес в ямку. А потом стал тягать со всей поляны такой же мусор, оставленный незадачливыми туристами…

Только теперь Слава обратил внимание, что до него здесь уже побывали люди.

– Ты что делаешь? – задал он наивный вопрос.

Но старичок так же молча продолжал сносить мусор в кучу, кажется удовлетворенный одним тем, что Слава видит его действия.

Тишину поляны неожиданно нарушил шум вертолета, пролетевшего низко над деревьями.

Слава вскинул голову вверх, а затем посмотрел на свои босые ноги, по которым давно бегали большие лесные муравьи, не замечаемые им, – как не замечал вертолета пыхтящий гном.

Стянув весь мусор, старичок стал ходить возле него взад-вперед, снова исподтишка посматривая на Копейкина, словно хотел что-то сказать этим.

Слава это почувствовал – как уже несколько минут ощущал некоторое неудобство, нарушившее его душевное спокойствие. Но так и не понимал еще – чего же от него хочет гном? А тот все ходил и ходил возле кучи мусора и бросал уже почти открытые настойчивые взгляды на Славу.

Тогда Копейкин тоже встал и прошелся по поляне.

Старичок отошел в сторону, к своему пеньку, и стал наблюдать за человеком. В его плутоватых глазках читалось желание, чтобы его поняли, но вслух его он почему-то не высказывал.

Слава еще раз подошел к груде мусора, остановился, посмотрел на него, сплюнул… И тут же пожалел об этом – лесной человечек нахмурился и отвернулся.

Глядя на собранный хлам, Копейкин вдруг всем существом своим ощутил, как эта грязь стала противна ему. Он откровенно поморщился от досады на себя и на других, присел и стал забрасывать яму шишками и мхом. Он так увлекся, что даже позабыл о старичке. Наконец Слава с удовольствием разогнулся, удовлетворенно отряхнул руки, полюбовался на результат своей работы. Он хотел, было, сплюнуть по привычке, но что-то его остановило.

Слава глянул в сторону гнома. Тот, как ни в чем ни бывало, сидел на своем пеньке, подпирая ручонками подбородок, и смотрел в сторону. Но Слава хорошо видел, как тот искоса посматривает на него; и читалось в его взгляде одобрение: правильно поступаешь, правильно!..

И тут Славе Копейкину вновь стало весело и хорошо на душе. Он снова сел отдохнуть под свое дерево и, довольный собою, так же исподтишка стал посматривать на лесного старичка. Так они сидели вдвоем – оба с сознанием выполненного долга – и, немного смущаясь, поглядывали друг на друга.

Слава, разморенный солнцем, свежим воздухом и пряным запахом хвои, умиротворенный, вновь задремал…

А когда открыл счастливые бесхитростные глаза, никого кроме него на поляне не было, только муравьи бесшумно сновали по своим дорожкам, да время от времени прилетала какая-нибудь козявочка – полюбопытствовать, что это за Слава такой появился в их лесу?..

* * *

По приезде домой, жена немного пожурила Копейкина за пустой бидончик и искренне удивилась, когда тот заботливо поднял оброненную после прикуривания спичку. А Слава задумчиво покрутил ее и аккуратно положил в пепельницу.

Походив, дымя, по комнате и, похоже, чувствуя себя не в своей тарелке, остановился в раздумье… Потоптался на месте…

– Надо бросать!.. – произнес он себе под нос. Посмотрел на недокуренную сигарету, затянулся еще несколько раз и решительно затушил ее.

(22,23 августа 2007)

* * *

Этот, второй, вечер несколько развеселил людей, собравшихся на островке. Переговариваясь, шутя, они не спешили расходиться, и еще долго бродили по поляне, разглядывая щедрые в этом месяце звезды. А те плутовато подмигивали им голубыми, зелеными, красноватыми глазами, словно были живыми ночными существами.

* * *

К концу третьего дня, закончив дела, люди вновь собрались на обжитую поляну. Прослушав две истории, их уже тянуло сюда, и они с трепетным ожиданием расселись вокруг костра – каждый на своем излюбленном месте.

– Может быть, стоит сегодня дать слово одной из женщин, дабы установить паритет мужского и женского начала? – пошутил один из мужчин.

Идея была одобрена. И тогда, переглянувшись между собой, и только им одним известными женскими чувствами, без лишних слов определив, кто же сегодня будет в центре внимания, девушка спортивного вида начала:

– Меня всегда влекла некая неразгаданная сила, скрывающаяся в нас. Рассказ про трех братьев воскресил в моем сознании давние терзания, а вторая история напомнила о муже… Иногда мы опрометчиво говорим: «Стечение обстоятельств… Везение… Все сошлось…» – и не думаем над тем – почему сошлось и почему повезло?.. В моей жизни было три случая, когда я готова была произнести подобные слова. Но сердцем всегда чувствовала, что не все так просто… есть нечто в нас, что строит или крушит обстоятельства. Долгое время сомневалась, проверяла, пока наконец не уверилась в своих догадках… Вот об этом мой рассказ. И к нему мне хочется привести небольшой эпиграф…..