Великолепный

В молодости я изрядно помотался по стройкам страны. Работал мастером на строительстве Байкало-Амурской магистрали, прокладывал трубы и мостил дороги в научном городке под Новосибирском, вахтовым методом строил Нефтеюганск. Много разных людей повидал. Но особняком, среди этого многолюдства, стоят люди редкой породы, которые не часто встречались, да хорошо запомнились,- это были Бригадиры. Я недаром написал это слово с большой буквы. Просто бригадиров множество на всякой стройке. Но я имею в виду истинных властителей человеческих душ,- этих Михалычей, Тимофеичей, Гаврилычей, как уважительно, по отчеству, называют их и простые работяги и начальство. Где есть такой бригадир, там всегда порядок и дисциплина, там спорится работа, выполняется план, и начальство получает премии. И смею утверждать, что именно на них, а не на мастерах или прорабах держится наше строительство. Вот про такого человека большого природного ума и сильной воли я хочу вам рассказать.
Это был 1983 год. Закончив институт и отработав два года на строительстве БАМа, я вернулся в родной Новосибирск, под отчий кров, с женой и маленьким сыном. В родительском доме сразу стало тесновато. И мы с женой, как все молодые семьи, безнадёжно мечтали о собственной квартире. Считалось, что быстрее всего квартиру можно заработать на стройке. А у меня как раз диплом инженера - строителя и бамовский опыт за плечами. Мне уже виделись огни из окна новой квартиры, когда я вошёл в отдел кадров «Сибакадемстроя».
Там мне сказали, что мастера и прорабы не требуются, а вот рабочие любых специальностей нужны, как хлеб.
«Где наша не пропадала - подумал я, - многие директора начинали с простых рабочих». И прямо из отдела кадров отправился на склад, где мне выдали телогрейку, сапоги и оранжевую каску с надписью «Сибакадемстрой». Так я стал слесарем - трубоукладчиком третьего разряда и попал в комплексную бригаду на строительство научного городка.
Бригадиром был Семён Эдуардович Вигель, по прозвищу Великолепный. Но прежде, чем рассказывать о нем, я хочу немного живописать народ, который работал под его началом.
Зам. бригадира, Сергей Халин, - хорошо знающий свое дело, ухватистый в работе, мужик, со всеми равноуважительный и немногословный. Лет десять назад он приехал в Новосибирск из деревни, устроился на стройку и получил комнату в общежитии. Естественно, женился, завел двоих детей и продолжал в жару и мороз месить сапогами глину, мечтая о собственной квартире. Только у него да у сварного Матвеева был пятый разряд. И только ему доверялись самые сложные работы.
Олег Смолин - интеллигентного вида товарищ в профессорских очках, который всегда приходил на работу одетый «с иголочки». Говорили, что у него жена - майор милиции, и она строго следила за тем, чтобы её муж не был похож на простого работягу. Правда, внутреннее содержание Смолина совершенно не соответствовало его внешнему виду. Он был не дурак выпить и подгулять на стороне, хотя и боялся своей военизированной жены.
Славка Новиков - мужичок неопределённого возраста, из тех, кого до старости называют Славками и Ваньками. Незатейливый алкаш и мелкий воришка, который, наоборот, хвастался тем, что частенько лупит свою супружницу. Всегда хмурый и помятый, он оживлялся лишь тогда, когда заходил разговор о том, кто, где и как весело напивался. То, что он никогда не пил в рабочее время, было заслугой не его, а бригадира.
Эдуардыч с утра просвечивал его испытующим взглядом. Под этим рентгеном Славка съёживался, не в силах скрыть свои преступные мысли и, что есть силы, терпел до конца работы.
Серёга Воронин - взрывной и наглый парень, немного старше меня, который всегда искал повод для спора и для драки. Он уже кого-то покалечил, отсидел и пришёл на стройку добывать квартиру. В нынешнее время он бы «крышевал» или «разводил» кого-нибудь, имел бы «тачку» и загородный коттедж. Но тогда таких понятий ещё не существовало. И он вынужден был зарабатывать свои квадратные метры с лопатой в руках. Что его и бесило.
Михаил Терещенко, по кличке Бессонов, - получил своё прозвище именно потому, что спал на ходу. На редкость неспешный и безропотный мужик. Имея трёх дочерей и вечно понукаемый женой, он четыре года ездил после работы на приём к начальнику СМУ. И так опротивел тому, что через двенадцать лет присутствия на стройке, получил-таки трёхкомнатную квартиру. (На тот момент, когда я пришёл в бригаду, только он да Вигель имели собственные квартиры, остальные жили в общежитии). Этой заслугой Терещенко очень гордился. Получив очередной «разгон» от бригадира, он геройски заявлял, что вообще завтра пойдёт и уволится: « В гробу я видал эту стройку!» Но завтра он снова дремал на дне траншеи, навалившись на лопату.
Ещё был сварщик, Матвеев - хитроумный и приблатнённый тип, который считал, что если он сварщик пятого разряда, то он не должен шевелить лопатой, как простая шушера. Но сварочные работы были далеко не всегда, в таких случаях, вяло побрехавшись с бригадиром, он всё-таки тащился к траншее. И там слегка ковырял глину с весьма независимым видом.
Ну, вот и вся бригада, не считая меня. Вообще-то комплексная бригада должна состоять из двенадцати- пятнадцати рабочих. Но, где их взять? И потому частенько нас пополняли МэНээСами (младшими научными сотрудниками) из института растениводства, а также алкоголиками из ЛТП и даже тихими психами из психбольницы.
А теперь о бригадире. Семён Эдуардович Вигель был родом из обрусевших немцев, когда-то переселившихся в Сибирь. Он в полной мере унаследовал от своих предков любовь к точности и порядку. Он был правильным человеком, знал себе цену и потому к 45 годам имел всё, о чём в то время могли мечтать советские граждане. И это всё было наилучшего качества. Он имел не просто машину, а новенькие «Жигули» последней модели, не просто квартиру, а двухкомнатную квартиру в элитном научном городке, не просто гараж, а капитальный гараж с отоплением и погребом. И жена-то у него была красавица, каких мало (о ней я ещё расскажу), и на работу он приходил летом в джинсовом костюме, а зимой в дублёнке и норковой шапке, что тогда почиталось высшим шиком. В общем, если бы наше телевидение захотело снять фильм о жизни простого советского рабочего, то Вигель подошёл бы им в самый раз. Хотя, впрочем, было у него одно слабое место. Было за что зацепиться завистливому человеку и сказать: «Ну, конечно...». Любой из нас мог похвастаться этим, а он нет. Не знаю уж по какой причине, но не было у него детей. По всему чувствовалось, что этот вопрос больной для него. Как только кто-нибудь заводил речь о своих детях, он сразу перебивал разговор: «Да на чёрта они нужны, эти сопляки!» Ну, а в остальном, в остальном он был безупречен. Он сам построил свою жизнь и наслаждался этим. На вопрос: «Как живёшь?» он всегда отвечал: «Великолепно!» Отсюда и пошло его прозвище - Великолепный. Но это конечно «за глаза», а напрямую все к нему обращались не иначе, как Эдуардыч. Понятно, что и зарплата у него была в полтора раза больше, чем у нас. Он имел шестой разряд, плюс бригадирские, плюс премию. Но тут претензий к нему не было. Все понимали, мы винтики строительного механизма. А Великолепный - это основная опора, так сказать, центральный стержень. Стоит его убрать, и сразу всё пойдёт наперекосяк. Только он досконально знал все виды строительных работ, только он мог держать в узде столь разномастный и безалаберный народ, каким являлась наша бригада.
И вот в жаркий июльский денёк я представился Семёну Эдуардовичу и получил с его благословения кабинку в вагончике, кличку «Студент» и первоочередное право бегать за водкой в конце рабочего дня перед большими праздниками. Кроме монтажа наружных трубопроводов, наша бригада занималась прокладкой дорог и сооружением теплотрасс. Пришлось мне действительно снова стать студентом, руками и ногами проходить то, о чём мельком слышал в институте. Конечно, работа грязная и тяжёлая, но зато всё время разная и круглый год на свежем воздухе.
Да, чуть не забыл. Надо рассказать ещё про одного человека, который постоянно находился на объекте. Это наш мастер, или, как говорят, мастак, по кличке «Шнурок». Этакий долговязый парнище, пришедший на стройку сразу после института. Сколько не напрягаю память, не могу вспомнить его имя. Меж собой мы его называли не иначе, как Шнурок, только это прозвище в голове и осталось. В тёплое время года он ещё изредка мелькал по объекту, зимой же мы видели его только тогда, когда он большими скачками устремлялся за угол своей прорабской, чтобы облегчиться. Мужики говорили, что он в углу вагончика просверлил дырку и заложил её фанеркой, чтобы в сильные морозы вообще не выходить на улицу. В отличии от нас он высиживал свою квартиру в тепле. Что-то он там наверное заполнял, какие-нибудь бумаги, но в общем зря занимал целый вагончик, который приходилось таскать с объекта на объект. В памяти всплывает обычная картина: перекур. Вся бригада в траншее тянет сигаретки, опершись на лопаты. Наверху Великолепный тоже закуривает свои «Мальборо» и с напускной угрозой говорит: «Хватит курить-то. Вон Шнурок идёт. Он вам, идит вашу мать, сейчас покажет!» Под общий смех на краю траншеи возникает долговязая фигура Шнурка. Повертев головой и сказав для порядка какую-нибудь глупость, вроде того: «Песочек-то под трубы плотнее подбивайте», он тут же исчезает. Вслед ему летят всякого рода шутки:
- Мы-то не знали, что делать, а Шнурок пришёл и научил!
- Мы думали он балда, а он, ишь чего знает!
- Даром что ли пять лет в институте штаны протирал?
И я смеялся вместе со всеми, хотя сам не так давно был подобным мастаком.
Часто на объект заезжал прораб Пилипенко. Он отзывал в сторону Вигеля: «Эдуардыч, пойдём на совещание». Пару раз я слышал, как проходили эти совещания. «Значит так,- говорил Великолепный, (прораб записывал) - на завтра мне понадобится десять машин бетона, на послезавтра двенадцать. И пусть привезут канализационные трубы и кольца на колодцы - восемь штук. Ещё надо полкуба тёса и флягу краски антикоррозионной. Через три дня, то есть пятнадцатого с утра, чтобы на объекте был трубоукладчик, а семнадцатого бульдозер. И пришли на этой неделе тягач с платформой, будем старый вагончик, что у пожарки стоит, в Огурцово перевозить. Я хочу часть бригады перекинуть туда, чтобы готовили основание под теплотрассу. Всё записал? Да, вот ещё, от этих мэнээсов толку, как от козла молока. Работать не умеют, да ещё обижаются. Ты мне на завтра закажи элтэпэшников, человек десять. Их хоть обматерить можно. Всё!» Великолепный разворачивался и уходил, а Пилипенко бежал выполнять указания. Ну, и скажите теперь, кто был на стройке главный человек?
Помню, как-то во вторую смену мы бетонировали дорогу на окраине научного городка. Был тёплый летний вечер, темнелось, и уже включили прожектора. Вигель был тут же, подписывал шофёрам ходки, покрикивал на Бессонова и не гнушался таскать вибратор. Только что разгрузилась очередная машина. Я дочистил кузов и спрыгнул на землю. Вигель крикнул: «Отъезжай!» И бригада, выплюнув «бычки», уже хотела навалиться на лопаты, как вдруг в освещенный круг, словно на арену цирка, вплыло совершенно нереальное существо - женщина в лёгком летнем платье. Она была анахронизмом, космическим пришельцем среди бетона, треног с прожекторами, голых по пояс мужиков в рабочих штанах и кирзачах, как игривый мотылёк, присевший вместо цветка на двигатель трактора. И как у царицы мотыльков, над её головой вились облаком ночные бабочки. Никто не видел, как она подошла, и в первую минуту все остолбенели. Бессонов так и стоял с открытым ртом и прилипшем к нижней губе окурком. Замешательство длилось секунды три, не более, и бригада яростно накинулась на бетон. Я уже слышал от мужиков, что жена у Вигеля работала секретаршей в институте растениводства и была «баба, что надо», и мне было любопытно получше разглядеть её. Однако пришлось подчиниться всеобщему трудовому порыву. Но даже быстрого взгляда было достаточно, чтобы понять, что наша неожиданная гостья, - редкой красоты женщина. Запомнились темные волосы, уложенные в модную причёску, большие яркие глаза, ироничная улыбка на изящных губах и кокетливая ленточка в волосах. Во всём её облике, в походке и улыбке читалась уверенность в своей неотразимости и привычка вводить в стопор противоположный пол. Мужики работали непривычно суетливо, опустив головы. Наверное, ощущали свою незначительность перед её ослепительной красотой, а может, не хотели сравнивать её со своими располневшими женами. Вигель, сразу выросший на полголовы, принял вид генерала, которому только что навесили орден. Продолжая курить, он несколько грубовато разговаривал с ней. Но за напускной грубостью чувствовалась большая любовь, которую он испытывает к этой женщине. Они перекинулись парой бытовых фраз. «Ну, ладно, иди - сказал Великолепный - не смущай мужиков. А то дорога выйдет кривая, ты будешь виновата. Видишь, как забегали, даже Бессонов проснулся. Вот хватит его инфаркт, а у него три дочери не замужем». «Подлец ты, Великолепный, - подумал я - такую кралю отхватил, да ещё издевается. Впрочем, слесарю слесарево, а Богу богово.» Я оглянулся, чтобы посмотреть ей вслед, но она уже растаяла в темноте. В освещенном кругу стоял Вигель и смотрел в ту же сторону нежным взглядом.
Однажды, дело было уже осенью, я и несколько человек из бригады заканчивали монтаж канализационного колодца. Внизу виднелось отверстие коллектора, проще говоря, - большой трубы диаметром 500 мм. Зашёл разговор о том, сможет или нет человек проползти по этой трубе от колодца до колодца. Я сказал, что ребёнок проползёт, а взрослый вряд ли. «Студент, спорим на литр водки, что я проползу?!»- неожиданно крикнул Воронин и прыгнул в колодец. «Серёга, брось дурить, сказал я и хотел добавить, что не собирался спорить, но было поздно, ноги Воронина уже втянулись в трубу. «Вот, дурак» - сказал кто-то, и мы пошли к следующему колодцу ждать, когда вылезет Воронин. От колодца до колодца было метров 70, и задача усугублялась тем, что в трубах всегда были натёки глины, а также обломки кирпичей и разбитые бутылки - дело рук вездесущих пацанов. Он полз долго и трудно, это ясно было по хрипам и ругани, доносившимся из трубы. Когда всё-таки вылез, злой и грязный, как чёрт, то не глядя на нас, сразу пошёл умываться к бочке с водой. «С тебя литр водяры!» - рыкнул он, проходя мимо меня. Связываться с ним не хотелось, пришлось идти после работы в магазин за водкой.
Кажется, я отвлёкся от темы рассказа. Но это я сделал для того, чтобы вы лучше почувствовали, что за тип был этот Воронин. А теперь хочу рассказать, как они сцепились с Великолепным.
Была уже поздняя осень с «белыми мухами» в воздухе и «кашей» под ногами. Воронин с утра пришёл не в настроении и сразу же начал задираться, нарываясь на скандал. Видя такое дело, я старался держаться от него подальше, как впрочем и все остальные. Но в первый же перерыв его прорвало. Вся бригада грелась и курила в вагончике. С одной стороны стола сидел Вигель и играл в нарды с Матвеевым. На другом конце той же скамейки, развалясь, сидел Воронин, обводя всех злым взглядом и думая, до кого бы докопаться. Все остальные, включая и меня, сидели на другой стороне стола и наблюдали, как идет игра. «Значит, так - сказал Великолепный, бросая кубики, - после перерыва, Халин, бери Смолина и Славку и начинайте укладывать трубы от пятого колодцы. А ты Воронин -продолжал он, - возьмёшь лопату и будешь ровнять траншею по визиркам». «А что не Бессонов или Студент?» - вскинулся Воронин. « А у них есть своя работа», -спокойно ответил Вигель, передвигая пешки. «Да, что я, крайний что -ли? - заорал Воронин - ты что, из меня шестерку сделать хочешь?!» Он вскочил, выплюнул окурок и, сжав кулаки, двинулся на Вигеля. Великолепный положил недокуренную сигарету в пепельницу и не спеша поднялся навстречу разъяренному Воронину. Так они стояли в полный рост на расстоянии полутора метров и смотрели в глаза друг другу. Вся бригада замерла, ожидая развязки.
Воронин был шире в плечах и выше Вигеля, он стоял весь красный и напряжённый, с ненавистью глядя на бригадира. Великолепный же стоял совершенно спокойно, чуть прищурив глаза, глядел на Воронина и, казалось, на губах его играет лёгкая усмешка. Всего несколько секунд продолжалась эта дуэль, и Воронин не выдержал. Он повернулся, матерно выругался, пинком ноги вышиб дверь и вышел из вагончика. Великолепный сел, взял свою сигарету, затянулся и как ни в чём не бывало продолжил игру. «Ишь - сказал он, выпуская дым, - разболтались, мать вашу. Я вам гайки-то закручу!» После этого случая я ещё больше зауважал Семёна Эдуардовича.
Хорошо запомнился мне и другой случай, когда во всей силе проявился командирский талант Великолепного. Дело было в последних числах марта, в тени и по обочинам дорог ещё лежал грязный снег. Мы монтировали из бетонных блоков фундамент под теплостанцию. Вигель куда-то уехал с прорабом, оставив за старшего Халина. Дул холодный, сырой ветер, и бригада, поёживаясь и посматривая на часы, явно тянула время. Каждый был мыслями уже дома и мечтал о диване, горячем чае и телевизоре. Часть бригады находилась на дне небольшого котлована, где укладывался фундамент. Наверху, нахохлившись, стоял Смолин и знаками показывал крановщику, куда подавать блоки. Тот, развалясь в тёплой кабине, небрежно дёргал рычаги, мысленно обнимая свою зазнобу. И потому блоки всё время опускались не туда, а крюки раскачивались, угрожая стропалю снести голову. До конца рабочего дня оставалось минут сорок. «У Великолепного совсем «крыша съехала», - говорил Бессонов, едва шевеля лопатой - за час до конца работы заказал целую машину раствора». «Закопаем его, да и всё. В первый раз что-ли?»-пробурчал Воронин, тоскливо глядя в сторону вагончика. Неожиданно на краю котлована появился Вигель: «Это вы до сих пор один ряд не выложили? Какого хрена вы тут делали?! Халин, я же тебя поставил руководить, а ты не мычишь, не телишься. Смолин, ты уже синий, как та курица, бери кувалду, будешь петли загибать. Студент, омолоди раствор. Воронин, цепляй вон ту половинку. Бессонов, я тебе сейчас пропишу ускорителя! Вира! (это уже крановщику)». И пошла работа. Крановщик, подавшись вперёд, следил за жестами Великолепного и блоки, описав дугу, плавно зависали над приготовленным местом. Бессонов не успевал нагружать окоренки раствором. Смолин лихо махал кувалдой, прыгая по блокам. Воронин ловил крюки и одним движением накидывал их на петли. Халин и Славка тормозили блоки и, зафиксировав их в воздухе, орали: «Майнуй!» Все позабыли о сырой погоде, о времени и усталости. Азарт и упоение работой овладели бригадой. Так волею одного человека разрозненный сброд порой превращается в сплоченный и яростный отряд. Подобную метаморфозу мне приходилось наблюдать в театре. Вот перед началом спектакля идёт настройка музыкальных инструментов: визжат скрипки, завывает валторна, ухает тромбон. Дикая какофония режет ухо. Но, наконец, гаснет свет. За пульт становится дирижёр. Все взгляды устремлены на него. Зал замер. Взмах палочкой... и льётся прекрасная мелодия.
Сумерки наступили незаметно. И когда я выскреб из окорёнка последний раствор, и последний блок плотно встал на своё место, и Великолепный, доставая сигареты из кармана, сказал: «Хорош на сегодня, сворачивайте кран». Тогда все распрямили спины и увидели, что на небе уже замерцали первые звёзды. Я снял каску и подшлемник. Ласковый ветерок приятно освежал разгорячённую голову. «Что, Димон, спина-то небось мокрая?» - дружески похлопал меня по плечу Воронин. «А всё-таки, хороший парень, этот Воронин - подумал я,- и вся бригада у нас отличная!» Потом, шутя и толкаясь, мы шли к вагончику. «Эдуардыч, а у нас сегодня переработка», - сказал Смолин. «Нечего было сопли жевать»,- отвечал Вигель. Пахло прелой листвой и талым снегом. Терещенко запел что-то по-украински. «Вот и весна!» - радостно подумал я.
Всего лишь год проработал я в «Сибакадемстрое». Этого мне хватило, чтобы полностью понять всю подлость иезуитской системы. Сначала, чтобы заманить рабочих, им обещали квартиру и через год-другой давали комнату в общежитии. Ещё лет через пять давали пару комнат на подселении или даже однокомнатную квартиру в обычной девятиэтажке, но подъезд этого дома назывался по документам общежитием. И ты вынужден работать дальше, а если уволишься, то освобождай «общежитие». Реальная квартира «светила» лет через пятнадцать, когда ты пойдёшь на пенсию по инвалидности. Прожить не свою жизнь ради квартиры не хотелось. «Родители пока не гонят, а там, может, как-нибудь образумится» - утешал себя я. Тянуло к детям. И осенью я устроился работать в школу, учителем физкультуры.
Прошло ещё полгода. Как- то весной, в солнечный денёк, когда воробьи купаются в лужах, а из- под колёс машин веером разлетается грязная вода, я стоял на остановке, дожидаясь своего автобуса. Вдруг вижу в толпе знакомое лицо. Ба, Шнурок! Он тоже заметил меня: «Привет! Ну как жизнь? Не жалеешь, что ушёл со стройки? Сейчас бы уже комнату получил в малосемейке!»
- Нет, не жалею, - ответил я - А как у вас дела? Как бригада?
- Да, ничего... - тут он, что-то вспомнив, внимательно посмотрел на меня - Ты про Вигеля - то знаешь?
- Нет, а что?
- Ему кто-то записку подбросил, что ему жена изменяет. И он ночью задушил её в постели, а потом пошёл и повешался в гараже. Утром его там и нашли... А вот и мой автобус. Ну, бывай.
Он вскочил на подножку и уехал. А я остался, ошарашенный, стоять на мокром асфальте, размышляя о том, какие неожиданные колена выделывает судьба, и о том, что быть счастливым и казаться счастливым - это совершенно разные вещи.