Бессмертие

Антон ТЮКИН

БЕССМЕРТИЕ

Посвящается О. С.

Но кто мы и откуда,
Когда от всех тех лет
Остались пересуды,
А нас на свете нет?

Борис Пастернак

ВЧЕРА И СЕГОДНЯ

Эти ломкие пальцы,
Как хрупко – хрустящего времени дети,
Эти нервные струны,
Их звуки, летящие через года…

Гром и топот грядущего тысячелетия -
Навстречу,
Навсегда унесет,
И сотрет Вас уже навсегда.

Эти девочки - бантики,
Фанты, пиры и игрушки,
Эти слезы – мимозы,
И яркая радужка – пленка,
Нефтя’ная слизь…

Потерялись они,
В тепловозно – больничной, промерзлой, проклятой теплушке,
Чемоданного шороха,
Рваного, грязного вороха,
Среди вранья,
Среди мата…

Пропащая жизнь.    

Вашу мать,
Вашу – в душу,
И голову,
Или в печенку…

Унеслось и пропало.
Апрельским ручьем утекло.
Полоснуло по сердцу и нервам…

Нет, нет,
Не осталось.
Какая еще ж там “девчонка”?

Да была ли та девчонка?
И свет,
Молоточками лучиков,
В бьет в равнодушно - слепое стекло…
* * *
БЕСПРИЮТНОСТЬ

Как вода – в решето.
Все исчезло, смоталось,
Докончилось, просто - допелось.
Домечталось, стеколышком треснуло,
В душу впилось –
Не сбылось.
 
Закраснело бинтом.
И закрасило осень.

В волшебность –
В прощальную сказку, 
В чудесность –

Твою, унеслось.

Но и не по’нялось так,
Хоть и все до конца поняло’сь…

Поняло’сь,
Все – до самого жуткого дна.

Оттого теперь в этом мире –
Одна лишь война.
Только горе, как ветер,
Воет в радио – нашем – эфире.

Эта раночка в сердцем саднит –
Да еще разлита – не с проста,
Беспредельная, горькая,
Тихая жалость. 
И та роковая – без меры,
Усталость.
* * *
ПУТЬ-ДОРОГА

Время белых ночей,
Время лучших, задумчивых песен,
Самой чистой молитвы,
Решения – лезть на рожон,
 
Во мгновение ока сменилось,
На лязги и топоты бешеной битвы…
Безнадежной, тупой и,
Безжалостно – глупой…

Где ж прежний,
Мой мальчик - пижон?

Мой щеночек,
Подросточек,
И полукровка?

Тишина…

О, как страшно признаться себе наконец,
А вернее всего осознать –
Как чертовски неловко,
Вспоминать этот опыт чужой,

Так безумием и желторотостью,
Был отмечен и этот птенец. 

А, верней, все же – твой,
Первый опыт у самого горя – на крае,

Не знаешь?
Жизнь хромая,
Которая валит в конец –
Наконец.
* * *
Что же стало с тобой,
Бедный беженец
Восьмидесятых?

Разбивая со звоном –
Мечты – зеркала,
Ты шагаешь один,
Между верст полосатых –
Или рыл волосатых,
И рук что по локоть…

А впрочем,
Каких же,
Как вот твои - вороватых…
Вот такие дела.
Вот такие, парнишка, дела.
* * *
РОССИЯ

Бесприютная брешь,
Позади и вокруг – лишь одна безнадёжнось…
Средь которой,
Щеночек,
Когда то твой дедушка жил.

Тот который “пра– пра–“
Крепостным  мужичонкой…

В ничтожность окунулся и ты.

Или вспомни папашку,
Который тирану,
На страх,
И на совесть служил…

Ты,
Который в десяток свой первый,
Кого еще похоронил там?
Может, Бре…

Ну, а впрочем, где берег?
Где берег?
Где ж брег?

Не доплыть никогда – никогда кораблю,
до желанных,
Жеманных Америк.
 
Не веришь?

И смесясь опять говоришь –
Что беда – ерунда…

Впрочем, дедушка бы и на это сказал:
Что б я точно так жил бы…
Ну, а ты то – и не жил.

И стаяла нежность,
И вокруг безнадежно.

А глазом косит,
С той же фресочки старой,
Как будто бы жаждя о крови твоей –
Гамаюн?
Шестикрыл.
* * *
Не был, не жил,
И не состоял,
Не сидел, и покуда еще не расстрелян,
Хоть и распят во времени –
Каплею на запотевшем стекле.

Не искуплен.
Изъеденный ржавчиной червь,
Что был словно бы Кем - То потерян.

Избежавший рыбалки лихой ты стелишься,
Кольцами и крутишь по скорбной,
Тяжелой земле. 

По смоле, и по праху –
В пуху…
Беспричинная боль.
Умирающей жизни хлебни бездорожность,

В бренность. В бедности.
В удали… И упади,
В непроезженность, 
В вечную эту тревожность.

Средь этих печальных равнин.
Что б ты жил,
Что б ты жил бы, да был…

Чтоб ты жил… - вспоминая,
Хуля ли, хваля ль безмятежность,
Зарубежья, всех побережий,
И чувствуя странную нежность,
Припадая.
И чувствуя ужас отцовских могил.
 
Иль чувствуя остро,
Под сердцем иль,
Под сапогом,
Наступая и чавкая смачно по грязи,
Средь холмов заметенных,
Как будто бы древние князи,
Собираясь шеломом черпнуть из реки окоем,
Пустоты.

Как в вечернюю пору – свиданья влюбленных,
Понимали, но не принимали,
Сокрытые тайны,
Схороненных ворохом снега,
Вселенских?
Отческих?
Иль действительно братских могил.
* * *
БИОГРАФИЯ

Так бреди же по тонкому,
Хрупкому льду,
Чрез тщету и беду,
Но храни осторожность.

Не роняй и не падай.
А, впрочем, зачем?
Ты ж ее так любил!
Хоть действительно вовсе не холил.

Ни тебя, ни себя не найду.
Не неволил ее,
Не насиловал.

Этому ль учишься в школе,
Жизни?
А нынче, теперь на закланье иду –
На беду.
* * *
Мира наглая, злая усмешка.
Видно так нагадали мы –
Решка – орел.
Помню – выпала решка.

Решка – жизни кривая усмешка.
Нынче пешка – в игре ты,
И в истории.
Злая.
И в стволе затоскует тяжелый свинец,
Наконец.

Стол твой гол.
Скуден край твой,
И прост.
Хоть катайся шарами.   
Хоть вчера был ты – со’кол.
Нынче гол, как соко’л.

Вот и думай. Уже ль никогда,
Не менялось над миром,
Нелепое знамя?

Так откуда ж то знание?
Ужасом жжет.
Наступают на горло года,
И скребет,
И по нервам скребет. 
* * *
Паутиночку легкую вспомни.

Да поехать тебе,
Хоть бы разве действительно в Сокол?
Помнишь – двор весь в колдобинах бедных,
Зимой - ледяная гора,
И какие то сукины дети кругом,
Все страдают фигней до утра.

Ясно помнится,
Будто бы было вчера.

Что - то пили,
Писали там … глупое,
Спорили.
Рвали.

Унеслось и пропало,
Как времени горестный дым.

Голова твоя в перхоти,
Иль в сединах?
Да кто ж тебя помнит седым,
В этом “Соколе”?

Был ты тогда молодым,
И сгорели тетради у тех пацанов,
Полных яростно – скорбных нелепых цветов,
Полных разных нелепых стихов –
Что стесняются пуще чем триппера,
взрослые дяди. 
* * *
Жили - были…
Дорожки проторили,
Для “тех еще”  дрожек?..
Но до дрожи горели.

Прошло,
Улетело, как дым.

Что же стало с тобою?
Вернее: “с народом моим”?

Впрочем, мы так уже и не чувствуем,
Не говорим.
Стыдно нам вспомнить.

Мы от берега юности
В бесприютность отплыли давно.

Ничего не осталось.
Лишь жалкая малость - под сердцем.
И жалость –
К себе.

Ветер дует
И снег навевает,
И бросает со злобой в окно,
Да  в окно,
Да в окно.

Да играет Господь нам,
Одинокого времени скерцо.   
* * *
Бьет ритмично
Смеемся. И кривимся,
И,
Не поможет тебе  “Хед Энд Шелдорс ”,
Средь этой равнины.
Гони – не гони.

Забывай эти странные,
Глупые дни.

Впрочем, вспомним -
Как горько!
Да, было  -
без свадьбы.
До свадьбы?..

А потом все прошло. 
Утекло,
Молоком - со стекла.

Помню: день был промыт.
Голубеет над миром.
Такие дела.

И из жажды…
Вселенная - вся.
Всероссийский великий сушняк…

Вот такие дела.
Вот такие, парнишка, дела.

Далеко до атак,
Террористов.
Но мглисто.
Действительно – мглисто.

Быть бы чуть поспокойнее,
Знать бы заранее,
Быть понадежней, 
Во всем и везде…

Вот тогда, мой парнишка,
На склоне пронзительных дней,
Отразившись в глубокой воде,
Как в далекой, стороною прошедшей беде,
Ты почувствуешь боль –
Сладко – красной империи нежность.

Царапушечка c кровью, 
Да с пулькою легкой судьбы,
Убивающей нас,
Наповал.

Жил.
Упал и пропал.
Пропадая, теряясь.

Безбрежность.
* * *
БЕЗНАДЕЖНОСТЬ

Мы бредем, как на смерть.

Как сплетались они,
Спеленались и спутались. 
Помнишь: тогда в Ленинграде?
Или в Риге - вчера?
Нереальное наше вчера.

Небо хмурится. Слюнка горчит,

Ничего не достанется “дяде”…
Впрочем, где этот “дядя”?
Нет “дяди”.

Лишь писк комара,
Хмурым летом холодным.
Зимою снега наступают,
Генерал то у нас,
И то носит фамилию - “Мороз”.

Но нога ищет стремя.
В пустоте – суете,
В бесприютности – таю,
Распадаюсь и растворяюсь
Среди белых российских берез.

Среди белых берез бы помчаться…
Куда? И на чем?
Может статься…

Ничего,
Ничего не осталось.
Года утекли как вода.

Наступило на горлышко время,
И надо прощаться,
Что б уйти - в никуда,
Где не будет уже – никогда?

Ничего?
* * *
Обернулось укорами
Злое житье и жилье.
Неуютно и холодно в мире,
И ночи, как враг наступают,
Нам на горло и груди
Терзают. Не тают.

Оглянись,
И с тоскою назад погляди - 
Тают наши горючие дни.
И глядят на нас
Нового века вожди.

Ну, а мы то, как есть –
Улетаем.
Теряемся.
Но, подожди.

Оглянись уходя.
Ничего,
Ничего не измеришь.
Ничего не изменишь.
Кричи ли,
ворчи.

Жизнь исчезла,
Пропала и проспана’,
Время, как бремя,
А миг – словно крик,
Безответный.
 
И горестно плачет старик.
* * *
Потеряли от двери в грядущее,
Видно ключи?
Или, может быть, нам за уключины взяться сподручней?

Зычно гаркнуть.

Иль снова нырнуть в забытье?
Или лучше в кабак завернуть нам,
Иль в церковь припомнивши Имя Твое?

Кто ж ответит?
И кто ж виноват?
Россиянин профукал, проспорил,
Историю.

И прошаркал ее,
И истер на “твое” и “мое”…
* * *
Как у Брехта там:
“Классовый враг”?
 
Ни земли нет,
Ни воли.
Лишь чистое поле.
Да еще завывание дворовых собак,
Или волка.

И где то ружье,
Что не выстрелит век.

Ничего, ничего не осталось.
Зверь теперь – человек.

Пролетарий, буржуй ли? –
Врет этакий немец.

Ну, а впрочем, и это же –
Лишь жалкая слизь слизняков.
Вот великая грешная малость.

Просвистел соловьем,
И в могилу.
Готов,
И таков я –
Представился после того,
Как приставился.
К черту ли,
К Богу?   

До свиданья, иль может же
Все же, до встречи,
Страна дураков?
* * *
ДОРОГА НАЗАД

Повернулось колесами злое раздолье.
Повалилось в обморок,
Длинный,
И мы понеслись…

Разве возможно пройти через это безбрежное,
Длинное поле и минное горе, 
Среди моря из серых потерь,
Что длиной уже в целую жизнь?

Разоренную, бедную,
Наглую, нищую, злую…

Ни пути, ни дороги не будет обратно,
Томи – не томи.
Стрелки сдернуты,
Порвана нить бытия.

Покатились кубарем дни,
Все под горку вот ту –
Под крутую.
* * *
Никогда – никогда и никто,
Не подаст, не подарит тем паче,
Бесплатно, друзья,

Не продаст неразменный плацкартный билетик,
На поезд в тот мир,
Иль хоть в день - без вранья.

И в страну ту – такую живую,
Навеки, как ты – молодую,
Запропавшую,
В вечность упавшую ныне,
Друзья. И братья.

Значит, кануло все?
* * *
Без войны.
До войны…
Ты же помнишь и сам? Нет ли? Что ли?
Забыли?

Отстали,
Мы от поезда странного века…
Припомни ж то время –
Ту жалкую, жадную малость…
И дни,
Что от нас навсегда – навсегда безвозвратно сбежали.

Вот тот Кот-Бегемот,
Или все таки Кот в Сапогах, 
Что теперь – инвалид,
И на улице - песни орет,
За гроши.

И мешается горестный прах,
Вот под тем сапогом,

Что натер мне мозоли на сердце.
А тогда нам казалось,
Хороши и они.

Кто ж украл нашей юности
Яркие дни?

Все же тут,
На мгновенье  почудилось - дико,
И так яростно - ясно.
Что уже - не болит.
Потому – что все было,
Прекрасно!
Хоть, может, потом и напрасно.

Что ж ты носишь под сердцем,
Раз уже - не болит?
Или снова болит?
* * *
Нет, сильнее болит,
Эта сладкая, красная боль от пустых междометий,
От потраченных напросто толик,
Прозренье мне и тебе –
На века. 

Заблудились мы на той Млечной дороге
Двух тысячелетий -
столетий -
Ужаснешься, безумный разведчик,
И маузер ищет рука.

Шея бредит петлею…
Но счастье за гранью не встретишь,
Бытия.

Никогда,
И не будет Дюймовочки той –
В полвершочка.
От горшка?

От цветочного.
Или от синенькой банки.

Верней баночки с пивом.
Стишка не напишет.

Не напишет,
Не скажешь ей ты…
Ничего, никому не докажешь.
Да еще и чего ж Вам,
Друг - другу сказать?

Разудалая русская “мать”.
А фортуна и рожи своей не покажет.
* * *
Захлебнулся и…
Снова до дна – той горючей отравы хлебнул,
Соловей вологодский,
И к дому тому повернул,
C палисадом.
Иду я заброшенным садом,
На свидание, может,
C маркизом де Садом?
* * *
МИРАЖИ

Разве это бывает?..
Но не тают вокруг наваждения средь нас миражи.
Вижу – мать и отец.
Снова – школа.
Куда то бежим,
Хоть не беженцы мы до поры,
А дрожим и визжим,
Словно режут.

Кто то воду тяжелую в лодке,
За бортом черпает веслом.

Кто - то врет про какой – то грядущий погром
Иль общественный слом.
За бортом сом шевелит своими усами.
   
Помнишь ты, 
Умирали той осенью травы,
На печальных полях полумертвой,
Отравленной супердержавы?

Сом шевелит своими усами,
Усами, усами.

Кто во всем виноват?
Только сами. – он нам отвечает беззвучно -
Вы ж и сами – с усами?

И… скучно.
* * *
ПАМЯТЬ

Как же скучно.

Отмерен твой век,
Человек.
Не догонишь прошедшее время,
Зови – не зови.

Ты с тоскою скорей миражи  прогони,
Возвратившись в тщету суеты -
В наши гадкие, гладкие дни.

А зачем?
И к чему же все это?
Не ответа тебе.
Ни привета – не будет.

Где то нищее,  бедное братство,
Что с молитвой хотело идти,
На какой – то неведомый Иерусалим?

Мусульманской враждебности, якобы, полный?
Пали и задавили суровые, серые волны,
Нас тяжелой, горючей водой,
Как нахлынувшей черной бедой.
А поболе еще – ерундой,

Колокольчик железный,
Над бездной
Тихо звякает.

Тихо стелется,
Времени горестный дым.
* * *
Только небо и Рим,
Третий.
Только слезы из глаз.
Только времени горестный пепел –
Средь дыма костров инквизиций…

Голубеет над Павла собором, святейшим,
Враньем – забытьем.

Среди тех галерей  мы друг – друга не встретим.
Врага не увидим.
И молча уйдем мы отсюда,
В  - отныне и присно… 

Будет пуст этот дом.
Этот тягостный лом.
Все – на слом.   
На века.

Все прошло. Поросло и распалось,
Жалким, грязным быльем и враньем.

И нечиста рука,
Из белья.
Как порядок – от русских,
Новейших полиций,

Как над Русью скорбной,
Поверженной в год самый тот,
Что картавилась каркавшим,
Злым вороньем –
Хоровод,
Либеральный,

Помню - чмокал уродец –
Вещун.
Веселился и слюнкою брызгал,
Болтун.
А потом – канонада,
Ударила словно в чугун.

До сих про,
До сих пор это дико.
Нелепо.
Так надо?
Кому?

Не пойму.

Только звон тот народу – кандальный.
Новый. Русский.
Бессмысленный.
Злобный.

И у’пырь напившийся крови – нахальный,
Как разбойник, и как Соловей.
Сел на троне.

Вот что стало с Отчизной твоей.   
* * *
Оправдай же, дружок мой,
Покуда - любые потери.
Принимай же, товарищ,
И эти несчастные дни.

Дни смурные.
И жалость к себе прогони.
Или что ж это?
Да, верно же, просто же скука,

Воет сукою старой?
Распластан и гол скорбный год.
Повернулось судеб колесо. 
Закружил нас бесо’в хоровод.

Бесконечная, русская мука.
И скука.
А над нами – на самом верху –
Идиот тонконосый.
* * *
И,
Вот еще один курс твой пройде’н.
Бесконечна та мука –
Умирания слепая наука,
И,
Ветер – в лицо,

Все метет и метет.
Навевает песочком.
Песочит – и точка.
В жизни.
Хуже?
Уже и не сберечь ничего,
Не дано?

Не страна, а г…о?
Извините, и правда – г…о,
Где достойно уже и лицо не состарить.

Хорошо бы его не утратить…
А, впрочем, и это –
Сохранить бы, быть может, на жалкую треть,
Все такая же глупость…
И правду – не парить!
И “матку” – не драть!

Что ж, стареть?
Не стареть? -
Все гадаешь бессмысленно.
Не узна’ешь.
И не разгадаешь.

Только вьются вокруг нас…
Да, к бесам – и в круг?
И в полет,
И в полет, милый друг мой? 
* * *
Только нам не дано и такое,
Вот такие дела.
Унесло – уплыло – отгорело,
Допело былое. 

И понять не сумели.
Не сходилось по сумме? 
Что ж, не пра’ва история мира,
Действительно - вся?

Да не в дело дано нам,
И грешное тело.
Рыло, как у того порося,
Лезет.
И,
Уже не поймать карася в обмелевшем пруду.
На плохую уду,
Да в такую еще непогоду.
И – кончики в воду.

Не ловить же его на свою же муду,
Коль не верим действительно чуду,
Раз поймавши нужду и беду?
Так забудь, мой дружок, про “свободу”.

На какую наживочку, впрочем?..

Все лишь дым и великий угар.
Чехарда – в повороте,
И в том развороте –
Поминай и до ныне, товарищ,
Всероссийский, великий пожар!
* * *
ПИР

Не воро’тишься ты,
Не воро’тишься.
Не повороти’шь ты.

От ворот – приворот тебе вышел,
Такие уж люди – скоты.
Хоть бы надо и наоборот.
Быть должно.

Нет, не будет и век
На земле “красоты”.

А казалось когда - то так просто,
Как в том заграничном кино.
Так надежно до срока казалось.

Ты припомнишь об этом в угаре ночей,
Или в “Яре” среди отгоревших навеки свечей,
Иль в подвале у тех палачей,
При пиликанье тех скрипачей под тот “Чардаш”.

В аде - смраде той самой пирушки,
Чтоб со страхом и трепетом вдруг осознать –
Никогда…

Но пока стукачей – палачей не видать,
Так наполним же полные кружки
И воздуха полные груди.

Разобьем же сомненья игрушки.
Как тогда говорили. –
Да вспомнили вновь… -
На года!

Но исчезла,
Пропала любовь.

Пировали.
Где ныне любовь наша первая?
Ты ее бросил. 
Все было – и сплыло.
Все исчезло, облезло, пропало.

Теряет свой смысл.
Так какие же к черту тут оды - сонаты?
Да в уши бы – вату.
Да и в рот перекошенный – кляп.

Время тихо течет, и печет,
И в ушах бесконечное: кап… 

Навалилось времен одеяло и душит.

Жизнь прошла стороною,
Прокатилась чредою,
И скалится смерть,
За последней чертою, 
Той смертной. И твердь, 
Тяжела. Придавила меня. 

Колеёй – колесом,
Прокатилась судьба чрез года.
Увлекая меня в окоем,
Где уже “никогда”,
И страшит меня тьмою
И холодом злая могила.

И память:
Она – не любила.
* * *
Помни ярости яркость.
Воспой эту жалкую малость –
Это жало во плоти.
А после – забудь.

Где нас путь? Где наш конь?
Наш?
Так где же тут суть?

А ведь был он когда то – крылатый.

Только яростный бред и усталость –
Вот и все, что осталось.

И свет, словно день вороватый
Льется в стекла палат. 
Кто же тут виноват?
Не объявится…

Век – вот один,
Виноватый.

Подожди. Успокойся.
Умри. Не живи,   
Не приняв эти скудные,
Скорбные, мрачные дни…

Свет вечерний.
Закатной чредой умирания бред.

Словно вестник всех бед -
Свет разлегся на белой, больничной стене,
Отражаясь в тебе?
Отражаясь во мне?
Световой распластался печальной заплатой. 
* * *
МУШКА

Где же ты, мой поэт,
В мире горя и бед?

Мушкой малой, чуть видной,
Все же – горящей, 
Малой капелей янтарной,
Через века,
Может мы пронесемся,
Пройдем контрабандою хитрою?

Вот так, не испив молока,
С тех холодных, безбожных небес,
Незрячих? На землю ничуть не смотрящих?
Не бдящих?

Не познав, не отведав любви настоящей,
Не найдя даже дружбы людской,
Непритворной к годам сорока,
Утечешь ты, когда то от времени этого злого,
Будто ты - человекорека.

Ведь не вечно ж тебе средь этих равнин
Бесприютно в бесцельности страшном скитаться? 
Ты пройдешь.
И, быть может,
Быть может, быть статься,
Ты в грядущее сможешь хоть так –
Хоть как трупик вот этот засохщий, 
А, верней, замурованный в капле,
Комаричек сдохший,
Проломиться, прорваться?

А значит – бессмертие недалеко’,
Если хоть ровно так -
Как распластан комарик над бездной,
Избежав жерновов в молотилочке века железной,
Ты пройдешь, как верблюд,
Прямо в уши чрез это ушко.

Значит недалеко,
От тебя в звездной пыли распластано,
Разлито в тех небесах молоко.
* * *
Принимай же, наследник Вселенной,
Небесную высь!
То первейшее в мире,
Вернее - единое в мире богатство…

Нет надежней его!
Так зачем тут надежды на “братство”,
На “свободу” и “равенство”,
Когда там – целый мир – за чертой?

Так отмой эту слизь?
Эту ложь, прах и пепел земной
Отряхни же его поскорее!

Чтоб в ушах у тебя грохотали органных хоров батареи!
Не слизняк, а хозяин неведомых, дальних миров,
Занырнув в голубеющий, дивно сияющий полог,
В прорубь и в белый – белый…
Путь был твой не долог.
Но до селе не видел такого - нигде!

Захлебни ж молока и испей его,
Мальчик несмелый.

Ты, плутавший в путях и дорогах,
Вчера – весь во прахе и копоти,
Ныне – такой ослепительно – белый,
Припади
Припади, пропадая и кутаясь в теплой, седой бороде,
Того Самого, да,
Ты все правильно понял –
Единого, Вечного Бога…
* * *
СНЕЖИНКА

Молоко…
Захлебнулся, закашлялся.
Понял – открыта дорога.
Перед ним.
Все растаяло словно бы дым.

Понял ясно, что было до времени скрыто.   
Припадая припомнил сознания краешком –
Движешься словно сорвавшийся лед,
В половодье.
Или птиц перелетный полет, 
В небесах – на воздушном, попутном потоке.

Наступили последние, самые верные сроки.
Словно строк этих легких
Стремительный, дерзкий полет.

Или словно бы снег,
Что впервые за хмурую осень несет,
Вниз -
Сугробы слегка наметая,
Поземкой белой.
Не тая.
С неба низкого,
C сереньких, бедненьких туч,
На равнины печальные – пух.

Вдруг, прорвавшийся луч -
Из прорехи прорезал расплавленным золотом,
Белым и розовым в ласке,
Припадая к российской, печальной земле.
* * *
Индевело.
Свистело, как ветер в стволе.
А над черною трассой –
Снежинки свивались в хлопья.
Ластились к земле.

Среди хлопьев гонимых,
Ноябрьским, не зимним еще до конца,
Не найду я уже своего миновавшего ныне лица.
Новый и неумелый,
Как и ветер – несмелый.

И всем телом,
Всем телом я в радости шлепаюсь на лобовое стекло.
И меня резво дворник сметает.
И вот уже утекло,
Cо стекла у “КАМАЗ”а,
Иль может какого - то “МАН”а?

Захлебнулся и вытек.

Но вечная жизнь - 
И осколок протуберанца у Солнца,
И малой бактерии слизь.
В этом истина.
В этом – ни грамма обмана –

За гранью земного романа.

Нет, не надо,
Да и мне не дано ломать то стекло.
Было – сплыло.
Исчезло.
Водой утекло.

Но в грядущем же все,
Что быльем поросло -
Возродится.

Так видно придумал, наверное, Тот,
Кто рулит мироверчении вечном,
Могучею Дланью? 

В этом сила вращения Великих Миров!
В этом радость всех встреч и божественных, чудных даров!
В этом правда природы и честь!
Так воздайте хвалу Мирозданью!
* * *
Так светло и естественно,
Словно в радость,
Как в лучики – блестки…
 
Восхожу вновь в великие,
Вечные танцы по звездному мосту,

Умирая и вновь возрождаясь,
В вращении жизни и смерти –
И в века – как вот тот ледоход
Проломлюсь я,
Поверьте!

Так будет и с Вами –
Поверьте!

Как пленительно – ярок,
Хоть и ослепительно краток,
Будет в небе над миром печальным,
Мой –
Как радостной бабочки снежной,
Нежнейший полет,

Когда сбросив себя грусть и радость - 
В ее неизбежности – горькой судьбы отлетающий ныне остаток,
Я у Господа Бога - в ладонях,
К великой, надмирной Его безмятежности, 
Как в бессмертье свершу переход.

11 апреля 2012 года