На лесозаготовках в эвакуации. 1941-1945г

Моше (Михаил) Цивин

На лесозаготовках в эвакуации
(О военном времени1941-1945г.г.)

Прошло уже очень много лет с тех пор, как закончилась в 1945г. война  Германии с Советским Союзом, начатая 22 июня 1941г. Она унесла из жизни 27 млн. его граждан. Миллионы людей эвакуировались в тыл страны, что спасло многим жизнь, несмотря на пережитые трудности. В памяти сохранились события того далекого времени. Я вместе с родителями и двумя сёстрами   3 июля 1941 года эвакуировался из города Могилёва Белоруссии в Мордовию России. Мы оказались в небольшом посёлке Пружанка, в восьми километрах от районного центра Зубова-Поляна и в трёх километрах от узловой станции Потьма на железной дороге Москва – Куйбышев (ныне Самара). Это место в 450 километрах к юго-востоку от Москвы. Кстати, вдоль железнодорожной ветки располагались известные в прошлом Темниковские лагеря политических  заключенных, названных по небольшому городу Темников на этой ветке. Во время войны там находились и пленные немцы. «Через Темниковский лагерь прошли сотни тысяч людей. Многие из них отбывали наказание за то, что позволяли себе думать иначе».   

В посёлке было 22 деревянных жилых дома и общежитие для рабочих. А также контора организации «Пружанский лесопункт» треста «Мордовскстройлес», занимавшийся лесозаготовками. В конторе лесопункта маме предоставили работу на должности секретаря. Это была её профессия. А отец, художник-оформитель, стал сторожем на дровяном складе железнодорожной станции.  В то время основной работой была заготовка дров – топлива для паровозов. Угля в СССР не хватало, так как его основной поставщик Донбасс Украины  был оккупирован Германией.  Мне было 15 лет. Понимая, что надо помогать семье, оказавшейся в трудном положении, я сразу же начал работать вместе с  двоюродным братом – Иона Брук. Он окончил в Минске 1-й курс мединститута, пришёл оттуда пешком и эвакуировался вместе с нами. В составе бригады мы грузили брёвна в железнодорожные вагоны. От земли до края вагона укладывались деревянные слеги. По ним рабочие руками, а когда было высоко, с помощью верёвок закатывали брёвна в вагон. Особенно трудно было тогда, когда лес грузился не на открытые платформы, а в вагоны без крыш. В этом случае все брёвна надо было поднимать на большую высоту. Работал около месяца до тех пор, пока во время погрузки не отдавил кончики нескольких пальцев. К счастью, они относительно  быстро зажили.
 
В связи с этим, мне с Ионой предложили другую работу. Поручили изготавливать чурки для заправки газогенераторных грузовых автомашин. Они вместо бензина использовали газ, вырабатываемый преимущественно из берёзовых чурок в двух высоких цилиндрических устройствах, навешиваемых с обеих сторон кабины автомашины. Бензин в то время был в дефиците. Вначале из метровых заготовок для дров мы ручной пилой нарезали пятисантиметровые плашки, которые  раскалывали топором на небольшие брусочки – чурки.  Всё делалось вручную. За рабочую смену  перерабатывали примерно кубометр дров.  К концу лета, чтобы не обременять нашу семью, Иона перешел в организацию по добыче торфа и жил в другом месте. А осенью 1941г. его призвали в  Красную армию, и до дня Победы он был на фронте. Спасал раненых. Вернулся с двумя медалями «За отвагу», орденом «Слава» и др.

Я в начале надеялся продолжить учёбу в 9-м классе. Учитывая обстоятельства военного времени, на весь сентябрь меня и других школьников направили  в колхоз, где выполняли разные сельскохозяйственные работы. Дней через десять после начала занятий с первого октября, оставил учёбу. Надо было работать. Рабочему по карточкам полагалось 600 грамм хлеба в день, а иждивенцам – 400. Жизнь была трудной. Однажды отец послал меня в город Сасово Рязанской области, в семидесяти километрах от нас. Там на рынке у железнодорожной станции поменял его уникальные карманные часы на пару вёдер картофеля. Ехал зайцем поездом на раме цистерны для горючего.

Оставив школу в октябре 1941г. обратился к начальнику лесопункта, мордвину, Алексею Константиновичу Шалаеву. Кстати, его сын Степан был ранен на фронте и вернулся домой. Тогда уже явственно ощущалась близость Победы. Он  организовал молодёжь и подготовил концерт художественной самодеятельности, который был показан в начале 1945 года в клубе посёлка, к большой радости жителей. Несмотря на серьёзное ранение руки, он хорошо играл на баяне. В этом концерте и мне было суждено выступить. Степан Алексеевич Шалаев, через много лет был председателем ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов). Он ещё в довоенное  время  был  активным профсоюзным деятелем.   

Начальник лесопункта предложил работу в качестве возчика на лошади. Там был большой конный обоз. К нам из оккупированной территории, родственные предприятия успели перегнать много лошадей. К сожалению, для  их всех не смогли заготовить корм, так как период сенокоса к этому времени уже закончился. И многие лошади из-за недостатка корма пали. В какой-то степени эта ситуация впоследствии выручила меня. С предложением А. Шалаева я, конечно, согласился. Научился запрягать лошадь в телегу, а зимой – в сани. Ухаживал за лошадьми. Чистил конюшню. Выполнял работы по перевозке разных грузов, сена. Как-то  меня и других нескольких возчиков послали привезти кирпич от разборки стен большой церкви в деревне, находившейся километров в двадцати от нас.  Зимой возил дрова.

Поработав с лошадью месяцев пять, потерпел неудачу.  Мне поручили привезти для отопления общежития дрова из места их заготовки в лесу,  километрах в пяти от посёлка. В общежитии жили колхозники, в основном женщины и старики, мобилизованные зимой, по так называемой трудгужповинности. Она была введена в военное время для заготовки дров и вывозки их лошадьми, в том числе на железнодорожную станцию Потьма. На ней дровами заправлялись паровозы эшелонов, направлявшихся на фронт и обратно. Угля было мало, так как главный его поставщик – шахты Донбасса Украины, находились на оккупированной территории. Весной колхозники возвращались на сельхозработы. Большинство кадровых рабочих лесопункта призвали на фронт. А те, кто по разным причинам остался, были заняты изготовлением берёзовых болванок, из которых на военных заводах делали приклады винтовок и автоматов. Они так же заготавливали качественные брёвна для изготовления фанеры и пиломатериалов, необходимых  при производстве самолётов.

Зимой 1941-1942 г.г. были очень сильные морозы, до 30-ти градусов. И на фронте, и в тылу. Всю зимнюю одежду мы оставили в Могилёве, рассчитывая на скорую победу и возвращение домой.  Меня спасала спецодежда – ватные стёганые телогрейка и штаны, на ногах лапти. Старенькую шапку ушанку подарил кто-то из местных жителей. В один из таких дней  меня направили привезти дрова с места их заготовки в лесу, километров пять от посёлка. Из-за сильного мороза сани плохо скользили,  и лошади приходилось прикладывать значительно больше усилий, чем при меньшем морозе.
 
Участок с дровами был занесен толстым слоем снега. Я подтянул сани к штабелю дров. Поперёк их уложил метровые поленья и увязал верёвками. Взялся за вожжи и погнал лошадь обратно. Но метров через двадцать-тридцать лошадь вдруг остановилась. Мои понукания не помогали. Понял, что сани за что-то зацепились. Пришлось их разгрузить. Они зацепились за пенёк тонкого дерева, который был невидим под снегом, в отличие от пней толстых деревьев.  Перегнал лошадь с пустыми санями метров на десять вперёд, перенёс дрова, вновь погрузил их. Наконец направились в сторону видневшейся дороги. Но, к огорчению, ещё раз вновь зацепились. Нелёгкий процесс пришлось повторить. Я очень устал, но к дороге добрались.

Лошадь двигались медленно.  Беспокоило ещё и то, что предстояло пересечь овраг. У его края немного передохнули. Взял в руки кнут и подхлестнул лошадь. Намеревался на спуске её разогнать, чтобы легче было преодолеть подъём. Но когда мы поднялись на половину склона, лошадь остановилась. На морозе, особенно большом, чтобы сдвинуть стоящие сани с места, надо их немножко повернуть из стороны в сторону, чтобы сорвать образовавшийся тонкий слой льда, приморозивший полозья. Обученные лошади так и делают. Но на подъеме этот процесс значительно тяжелее. И  все попытки заставить лошадь сдвинуть сани не удались.  Я был в отчаянии. Разозлился. Отломил у росшего рядом куста солидный прут и хлыстнул лошадь по её боку. Но результата не было. И мне стало жаль моего помощника…

Развязал крепежные верёвки, и дрова соскользнули вниз по склону. Тяжело вздохнув, взвалил первое метровое полено на плечи и отнес его к верху оврага. Постепенно перетащил весь кубометр дров, вновь уложил их на пустые сани, которые к верху всё же подтянула лошадь. Но она остановилась и не двигалась. Я изнемогал от усталости и переживаний. Выпряг её из саней, и медленным шагом  направились к конюшне, до которой уже было не очень далеко. Решил попросить другую лошадь.
По пути встретил знакомых местных ребят.
– Ты что, маслок выбил? –  Крикнул один из них.
– Какой маслок? – Удивлённо спросил я.
– Лошадь ведь хромает. Ты её бил? –
Я не ответил. Поставил лошадь в стойло конюшни и объяснил старшему конного обоза ситуацию. Мне дали другую лошадь, но сказали, что она с норовом. Верхом рысью вернулся к брошенным саням. Запряг в них лошадь. И мы  тронулись в путь. Вечерело. Двигались мимо участка вырубленного леса, на котором в снегу остались следы саней. Вдруг  лошадь свернула в сторону от дороги и резко потянула сани по старому следу. От неожиданности вожжи вырвались из рук. На повороте сани опрокинулись и вновь дрова оказались в глубоком снегу. Было почти темно, и я с другой лошадью возвратился с пустыми санями…

Моя лошадь захирела. Вскоре слегла и больше уже не поднималась. Навещал её и с жалостью смотрел в её грустные глаза, чувствуя свою вину. Через несколько недель  лошадь пала. Фельдшер-ветеринар объяснил, что от удара на сильном морозе была пробита суставная сумка задней ноги, которую местные жители называют «маслок». Всего этого, конечно, городской мальчишка не мог знать. Я был очень огорчён. Меня простили по молодости и незнанию. Лошадь списали как павшую от нехватки корма. Как списали уже многих павших лошадей, пригнанных из оккупированной территории. Кстати, в СССР, по информации в Интернете, перед войной было 14,5 млн. лошадей, а после войны – 6,5. Посовещавшись, начальство, учитывая то, что я окончил 8 классов школы, назначить меня приёмщиком работы на лесозаготовках. И передали в качестве помощника  мастеру лесозаготовок по фамилии Попов. Это был весьма пожилой человек. Но в будущем мне было суждено вновь работать с лошадью.

В подчинении мастера было пятьдесят-шестьдесят человек, мобилизованных из колхозов, которые работали парами. В основном это были женщины, а также пожилые мужчины. Они валили лес, сучья обрубали топором. Затем распиливали двуручной пилой на метровые чурбаки. В лесопункте не было механизации.  Более толстые чурбаки  раскалывали топором. Зимой срубленные сучья сжигали. У костра можно было передохнуть и согреться. В тёплое время сучья не сжигали, опасаясь возникновения пожара. Их складывали в большие кучи, которые сжигали  поздней осенью. Мне несколько раз пришлось принимать участие в тушении лесного пожара, возникшего из-за чьей-то неосторожности.

Чтобы уменьшить дальность перевозки дров лошадьми на железнодорожную станцию Потьма, руководство лесопункта решило валить лес на тех участках, которые были вблизи от станции. В результате вырубили многие кварталы леса, который, если бы не война, продолжал бы ещё расти. Лесной квартал – это, как правило, квадратный участок со стороной  в  один километр. Между кварталами широкие просеки, в которых были и дороги. Моей задачей были учёт рабочих и приёмка их работы, а также  подготовка сведений о выполнении дневного плана, для ежедневной передачи в контору лесопункта.

Работая приемщиком, пришлось освоить работу и лесоруба. Участки, где  работали двое лесорубов, были на расстоянии друг от друга, в интересах безопасности. За день успевал лишь дважды обойти всех. На многих местах приходилось задерживаться. Женщины не имели лесорубочного опыта. Нередко у них зависали спиленные деревья на других. Или они не могли расколоть толстые чурбаки. Обращались за помощью ко мне. И я помогал, не показывая вида, что и у меня нет опыта. Постепенно этот опыт накапливался. Вскоре меня передали в распоряжение другого мастера, Анисима Фроловича Потапова, очень знающего специалиста лесозаготовок и хорошего человека, встреча с которым оставила неизгладимый след в памяти.

Ближе к весне, когда солнце поднимается выше, снег начинает подтаивать. А к вечеру – замерзает. Рабочие и я ходили в лаптях. На ноги  наматывались портянки из ткани. В снегу они намокали, а ближе к вечеру замерзали. Можно представить состояние человека при таких обстоятельствах. И лесорубы старались чаще сидеть у костра. Страдала работа.  Не выполнялась дневная норма. И тогда мастер Потапов на свой страх и риск распорядился: то звено, которое выполнит дневную норму, может уйти домой. Это было смелое решение, так как в военное время были жёсткие требования к трудовой  дисциплине. Положение резко изменилось. Рабочие стали уходить на работу очень рано, затемно. И еще до того, как снег начинал таять, успевали выполнить норму.  Мы стали выполнять план. Это был очень хороший урок для меня. А.Ф. Потапова позднее призвали в армию, на фронт. А меня назначили мастером вместо него. Через 20 лет мне захотелось узнать о судьбе тех, с кем был связан во время войны. Написал письмо в Пружанку и узнал о судьбе многих друзей и знакомых. Получил письмо и от Потапова.

Летом 1943 года, когда колхозники были на сельхозработах, меня взяли в бригаду, которая занималась трелевкой строевого леса. То есть на перевозку брёвен с места их заготовки, где они лежат хаотично, к месту складирования в штабеля у лесной дороги. Там их грузили на автомашины-лесовозы. Я был уже старше и физически окреп, хотя постоянно страдал от недоедания. И эти работы также выполнялись вручную, но с помощью лошадей. Использовались специальные телеги, их называли люшни. Манипулируя лошадью, особыми приёмами каждый рабочий в отдельности грузил одно длинное брёвно на люшни и вывозил к месту складирования. Работа была очень тяжёлой. Требовалась сноровка и опыт. Но я  бригаду не подводил. Работал до осени, когда прибывали рабочие из колхозов.

Весной на сельхозработы рабочие возвращались в колхозы. Ведь нужны были сельхозпродукты. А те ребята, которые, так же как и я, руководили лесозаготовками, сами становились лесорубами. Когда близился конец войны, и были освобождены от оккупации районы, где добывался уголь, понадобился крепёжный лес для шахт. Нашему лесопункту поручили заготовку стоек для этой цели. Судьба свела меня с Григорием Полковниковым, кадровым лесорубом. У него в результате производственной травмы были повреждены пальцы одной руки, и он не был годен для службы в армии. Его постоянного напарника перевели на другую работу, а Григорий вместо него пригласил меня. Мы стали заготавливать крепёжный лес. В то время количество мобилизуемых колхозников сократилось.

Мой напарник не давал отдохнуть, пока не свалим намеченные им количество деревьев, или не напилим партию стоек. Работали в высоком темпе с постоянным нажимом на ручную пилу, что требовало немалых усилий. Было очень тяжело. После того как сходил снег и становилось теплее, нас осаждали полчища комаров. Чтобы спастись от них время от времени приходилось бежать в дым костра, чтобы получить небольшую передышку. От укусов комаров в основном страдал я, так как Григорий был более привычен. Ближе к лету этих насекомых становилось намного меньше. В обеденный перерыв на костре в котелке варили похлёбку с картошкой и пшеном. Заправляли ложкой подсолнечного масла, 400 грамм которого на месяц получали по карточкам.  Съедали с порцией хлеба, на которые делился дневной 600-граммовый паёк. Кто перевыполнял норму, получал дополнительно сто грамм. Мы норму перевыполняли. Кроме крепежных стоек для шахт заготавливали и брёвна длиной 6,5 и 4,5м., для лесопильного завода и др., с которых топором стёсывали кору.

 После работы в свободное время  делали лапти – плетёную обувь. Григорий научил меня этому. Для плетения использовались пять длинных полосок, нарезанных из лыка – коры молодой липовой поросли. Полоски особым образом переплетались крест накрест. Начальная заготовка одевалась на деревянную колодку, затем в подошву с помощью специального приспособления вплеталось ещё два-три слоя. Несколько пар лаптей, время от времени в выходной день, я опять таки зайцем, на товарном поезде отвозил за пятьдесят километров на станцию Торбеево в степной безлесной местности, и продавал или менял на пшено. Пшено распространённая  в Мордовии крупа. Надеюсь, и сейчас. Из него мололи муку и пекли блины. Изредка матери моих друзей угощали меня горячими толстыми блинами, которые ели, запивая ряженкой. Этот молочный продукт также национальная еда в Мордовии. Когда мы иногда покупаем ряженку в Израиле, всегда в памяти всплывает то далёкое время. В Минске, лет 30 тому назад, захотелось вспомнить, как плёл лапти. Там растёт много липы вдоль тротуаров, и весной срезают с них ветки. Надрал лыко, сделал приспособления и сплёл маленькие  сувенирные лапти. Они до сих пор висят в нашей квартире.
Сувенирные лапти

 Все четыре года эвакуации старался доказать местным ребятам, что евреи умеют работать и на лошади, и на лесоповале. Они полагали, что евреи занимаются только торговлей. Местные ребята также считали, что евреев нет на фронте. И хотя многие, вероятно, не встречались с ними, но наслышались от взрослых и выражали антисемитские взгляды. Наша еврейская семья была единственной в посёлке. Когда рассказал, что на фронте  под Ленинградом в конце лета 1941 года погибли два брата моей мамы, они не поверили. Пришлось показать им  письмо от вдовы одного из них. Постепенно местные ребята мордвины стали друзьями, и они приняли меня в свою компанию. Думаю, что в какой-то степени, мне  удалось переубедить их. В дальнейших контактах с ними еврейская  тема не поднималась.

Некоторые ребята, старше меня по возрасту, были призваны в армию и ушли на фронт. Кто-то вернулся по ранению, кто-то погиб. В октябре 1943г. получил повестку о призыве в Советскую армию. Было указано, что 5 ноября буду направлен в военное училище. Я уже провёл необходимую подготовку. Уволился с работы. Мама собрала хлеб и насушила для меня на дорогу сухари. За два дня до отправки в училище меня пригласили в контору лесопункта и дали прочесть полученный документ. В нём было сказано, что, в соответствии с Постановлением Государственного Комитета Обороны СССР, призывникам 1926г.р., работающим на предприятиях треста «Мордовскстройлес» и связанным с дровозаготовками для железной дороги, предоставляется отсрочка от призыва.  Кроме меня, её получили ещё два моих ровесника из нашего лесопункта. Это мордвин Геннадий Качев и русский, эвакуированный из Брянской области, Володя Лошаков. Как раз тогда положение на фронте улучшилось, и впервые начали предоставлять отсрочки от призыва…

С пренебрежительным отношением к евреям я столкнулся и при оформлении трудовой книжки в 1945 году, вскоре после окончания  войны. Эта функция была возложена на главного бухгалтера лесопункта, фамилия которого не осталась в памяти. Он не захотел отразить все перипетии моей работы. Указал только должность мастера. Мои возражения не принял во внимание. Я не думаю, что это было лишь проявление лени. Конечно, надо было найти приказы за почти четыре года. Полагаю, что ему не хотелось документально удостоверить, что еврей был и рабочим лесопункта. В результате, в трудовой книжке сказано, что пятнадцатилетний школьник, эвакуированный из города,  сразу же стал мастером лесозаготовок.

В начале июня 1945 года меня перевели в качестве мастера лесозаготовок в другую организацию – Комсомольский лесопункт, километров в тридцати от Пружанки. Там вновь пришлось руководить бригадами женщин. Но, на этот раз – заключенными, отбывавшими срок наказания. Многие из них были осуждены на 10 лет лишения свободы за мелкие хищения. Несколько расконваированных рабочих вокруг предстоящего места работы прочищали просеки, чтобы они просматривались. На этих просеках по углам участка располагались охранники. Потом начиналась работа. Через некоторое время, очень многие такие заключённые были амнистированы. Кстати, как раз тогда были восстановлены ежегодные отпуска, которые работникам не предоставлялись в годы войны.

Мама из Могилёва, куда они возвратились в августе 1944г. после его освобождения, сообщила, что там организован строительный техникум. В конце августа 1945 года мне предоставили отпуск, и я решил поехать к родителям. Провожали местные друзья из Пружанки, куда я вернулся в начале отпуска. Поезда были переполнены и билеты на станции Потьма не продавали. Но один из друзей, Гена Качев, каким-то образом сумел купить билет. Он снял пальто и вошел в вагон как его пассажир. Через окно подали ему мои вещи, и я, так же как и он, вошёл в вагон. Со временем с горечью узнал, что Геннадий поступил в Московский лесотехнический институт, но во время учёбы, в период нахождения на практике, тяжело заболел гриппом и умер. В вагоне сесть было негде. Проводник обнаружил неполадки с моим билетом. Пригрозил и забрал билет. Я был в беспокойстве. Но,  вернул его утром, перед прибытием в Москву, где предстояла пересадка на другой поезд. В первых числах сентября 1945 года я возвратился на родину в Могилёв и поступил в строительный техникум. В лесопункт отослал об этом документ, и там оформили моё увольнение. Эпопея работы на лесозаготовках закончилась. Я стал строителем. Во время учёбы и работы несколько раз был на военных сборах. Позднее окончил вечернее отделение института и получил диплом инженера.

11 апреля 2012г.