Без вести пропавший

 Этот рассказ мы написали вместе с дочерью Дашей. Она учится в 10 классе. Проба пера. Хотя, все это на основе реальных событий.
          
                Без вести пропавший

Над перроном стоял стон. Стон, крики и плач. Мужчины: молодые и зрелые, женатые и холостые, высокие и не очень с вещмешками за плечами стояли в окружении родных. Они уходили на войну. Какой-то военный стоял в кузове автомобиля и кричал патриотические слова: «…фашистскую гидру…не посрамим чести…отдадим свои жизни…». Его никто не слушал.
Анна вцепилась в руку Ивана. Не отпускала.
- Ваня, милый, только вернись. Я прошу тебя, вернись. Без тебя я не смогу жить, - она обнимала его и целовала.
- Ну, что ты, Аннушка, - смущался Иван, - люди кругом.
Но на них никто не смотрел. Все прощались, все целовали и обнимали мужей, отцов, братьев.
Рядом стоял десятилетний Максим, сын, который держал за руку младшего брата Сашу, на деревенский манер которого звали Шуркой. Шурка был худой и болезненный в отличие от Максима, невысокого, но очень крепкого. Максим гордился отцом. Отец был шофером. И ни у кого в деревне не было такой красивой кожаной куртки и огромных рукавиц с раструбами, со звучным названием: краги! Только у дяди Пети, друга отца, были краги. Дядя Петя тоже был шофером.
Здесь, на вокзале, все было интересно: и люди, одетые кто во что горазд, и паровоз, шумно дышащий паром, и блестящие трубы оркестра.
- По вагонам! – мощный голос перекрыл гомон толпы, - по ва-го-нам!
Толпа колыхнулась. Плачь усилился.
- Ваня, вернись, - Анна вцепилась и не отпускала руку Ивана. Максиму даже стало стыдно, что мать так цеплялась за отца. Ведь он едет воевать, бить фашистов. И не знал тогда Максим, что видит отца последний раз.
И только когда грянул марш «Прощание славянки», какое-то предчувствие сдавило сердце, и слезы помимо его воли ручьем полились из  глаз. 

Шла третья неделя, как Иван с Петром прибыли на фронт. Их, как специалистов, сразу посадили на машину: не прихотливые маленькие полуторки.
Дорога петляла среди перелесков. Конец июля. Жара. В машине еще и от мотора несло жаром. Справа блеснула гладь озера. Петр, ехавший первым, затормозил. Вышел. Лицо пылью покрыто. Иван остановился рядом.
- Чего встали?
- Давай искупаемся, а то дышать уже нечем.
- Какой искупаемся? Там снаряды ждут. Люди гибнут. А ты «искупаемся».
- Да, ладно тебе. Все равно мотор перегрелся. Смотри, - Петр открыл пробку радиатора. Оттуда столб пара вырвался, как из самовара, - видишь, кипит!
- Ладно. Пять минут, и по коням.
Долили в радиаторы воды, искупались и, почувствовав себя легче, поехали дальше.
Вдоль дороги попадались разбитые повозки, обгоревшие остовы машин. «А
как же шофер? Спасся?» - думал Иван. Хотелось верить, что шофер той машины остался жив. Эта вера давала и ему надежду на спасение, что и он уцелеет, если в его машину попадет снаряд или, не дай Бог, бомба. Чуть не налетел на машину Петра.
- Ну, чего опять?
- Смотри – деревня.
Впереди в полу километре виднелась деревенька, утопающая в садах. Тихо. Ни петух не кукарекнет, ни собака не тявкнет.
- Слушай, Иван, съезди, посмотри, что там и как?
- А ты чего?
- А у меня…это, - Петр отвернулся, - опять мотор закипел, - и в глаза не смотрит.
- Ладно, ты только машину не глуши, если что – выручай.
- Ага. Давай.
Иван сел в кабину и поехал, поднимая за собой шлейф пыли. Въехал в деревню. Петр даже на подножку встал, чтобы видеть лучше было…
 
-Тишину вдруг распорола автоматная очередь. Затем рванула граната. Я еще минут пять стоял, ждал. Но вместо Ивана из деревни выбежали фашисты и открыли огонь из автомата. Пули засвистели вокруг головы.
 Я прыгнул за руль и вдавил педаль в пол. Я гнал изо всех сил и молил Бога, чтобы пули не попали в снаряд. А Ивана я больше не видел, не живым, не мертвым.
Петр сидел в доме Ивана, напротив – Анна. Между ними бутылка водки, два наполненных стакана и тарелка с солеными огурцами.
- Царствие ему небесное, - Петр поднял стакан.
- Ты что? Окстись! – одернула его Анна, - а вдруг он жив. Ты ведь сам говорил, что не видел его мертвым.
- Прости, - Петр выпил молчком, захрустел огурцом, - прости, - еще раз повторил он.
- За что?
- За то, что я вернулся, а он – нет. Прости, Анна!
- Брось. Тебе повезло, а ему – нет. Хотя…хотя, почему ты в ту деревню не поехал? Почему он поехал, а не ты? Почему? Ты первым ехал. Ты и должен был ехать в деревню!
- Я же говорил, - стушевался Петр, - у меня мотор закипел.
- Мотор, говоришь? Пошел вон! Видеть тебя не хочу!
Петр неловко встал, опрокинул табуретку, попятился.
- Как же ты одна-то? Второй год, как война кончилась. Выходи за меня. Второй раз не позову. Вдов на деревне много.
- Пошел вон! – Анна запустила в него, стоявшего в дверях, тарелкой с огурцами. Петр вылетел как ошпаренный, а Анна подошла к портрету, висевшему на стене.
- Ваня, где ты? Жив ли? Подай хоть весточку.
Но Иван, молодой и красивый, лишь молча улыбался с портрета, перерисованного художником с маленькой фотокарточки.

Прошло лет пять или десять. Война отодвинулась, но не ушла из памяти людской. Во всех городах и деревнях стали возводить обелиски с именами погибших земляков. На открытие такого обелиска в очередной День Победы пришла и Анна. Пламенные речи, музыка, пионеры в галстуках. Наконец, полог сдернут. Анна перечитала два десятка имен и … не нашла имя мужа. Обида захлестнула ее. Сердцем Анна еще ждала, а умом понимала: погиб Иван.
- Как же это, а? – обратилась она к председателю сельсовета, - почему Ивана не написали? Он что, не воевал? Не погиб?
- Официальной бумаги, что твой муж погиб, нет, - председатель важно надул жирные щеки, - может, он в плен сдался, может он предатель, а его на один памятник с героями?
- Что? Что ты сказал? Иван – предатель? Да как у тебя язык повернулся? Тебе ли не знать Ивана? За одной партой с ним сидел. Он и здесь лучше всех работал, и там за чужие спины не прятался, как некоторые. (Председатель всю войну просидел в деревне). Сволочь ты! Плюнуть в глаза твои бесстыжие.
Она уже губы трубочкой вытянула, чтобы выполнить свою угрозу, но председатель оттолкнул ее.
- Иди отсюда. Не порть людям праздник. А то привлеку за оскорбление власти.
- Эх ты!
Анна отвернулась и медленно побрела домой. У них праздник. А у нее? Дома она сняла портрет со стены, поставила на стол перед собой.
- Вот так, Ванечка. Тут тебя предателем считают, а я знаю, что ты погиб героем.
Она уронила голову на руки и зарыдала.

Прошло еще несколько лет. Анну позвали к умирающему Петру. Умирал он тяжело. Подхватил какую-то холеру: не то туберкулез, не то рак. Встретил Анну живой скелет, обтянутый кожей. Петр ли?
- Повиниться перед тобой хочу, Анна, перед смертью. Жил я Иудой, умереть хочу человеком. Прости, Анна. Прости, если сможешь. Обманул я тогда, и тебя обманул, и командиров своих. Когда стрельба в деревне началась, я за руль сразу сел. Жду. Вижу: Иван из деревни выскочил и ко мне побежал. Бежит, прихрамывает. Ранен, понял я. Он махал рукой и что-то кричал. Если бы я сразу поехал, я бы успел спасти его. Но я не ехал, я ждал. Даже когда выскочили немцы и начали стрелять по нему, я бы успел. Двести метров. До него было двести метров. Двести метров между жизнью и смертью. Я видел, как он упал. Немцы подбежали и стали бить его ногами. Потом двое схватили его за ноги и поволокли в деревню. По земле. Они волокли его по земле. А когда третий фашист начал стрелять в меня, я уехал. Все. Все было так. Но я не знал: он тогда был уже мертв или еще жив. Не знал. Прости меня Анна.
Анна долго молчала. Потом спросила:
- Почему ты так поступил? Почему ты не спас его?
На этом полудохлом теле только глаза еще как-то жили. Они светили белками в полумраке комнаты.
- Я всю жизнь его ненавидел. И завидовал, потому что ты вышла замуж за него, а не за меня. Я всю жизнь любил только тебя одну, Анна, потому и не женился ни на ком, потому и очернить его хотел в твоих глазах. Все. Прости, если сможешь.
Анна встала.
- Бог простит, Петр. А я тебе не судья.
Анна так и прожила одна, замуж больше не выходила. Вырастила Максима. Шурка умер зимой 1943 года. Он болел. Ему нужно было хорошее питание: мясо и молоко, масло и яйца. Но все это уходило на фронт. В деревне же ели картошку, это если повезет. А в основном лебеду и крапиву. Ну и грибы еще.
Максим вырос. У него родились три сына, один из которых, Владимир Максимович – мой отец. Он и рассказал мне эту историю, которую слышал от своего отца – Максима Ивановича.
И я никогда не поверю, что мой прадед мог быть предателем. Я верю, что он погиб, как герой, в той белорусской деревушке, которую потом фашисты стерли с лица земли, и не осталось ни одного живого свидетеля подвига моего прадеда. Вечная память «пропавшему без вести» Мишину Ивану! Вечная память тысячам «пропавших без вести», а по сути, погибших, сгоревших в безжалостной топке этой страшной войны! Вечная им слава!


                Мишина Дарья                МБОУ СОШ № 20
10 Б класс