Баламут гл. 10 Ходите, где хотите

Глава 10. Ходите, где хотите
Толя и Витя пришли из института домой, а тётя Соня в это время творила  намаз. Посреди комнаты маленькая тщедушная старушка, стоя на коленях и упершись лбом в домотканый половичок, что-то еле слышно шептала, время от времени ладонями своих исхудалых рук снимая со своего лица какую-то невидимую греховную пелену. Она была там, в другом мире. Скрип двери, топтание ребят у порога – всё это ей было недоступно. Только она и аллах. Толя подал Виктору знак. Ребята на цыпочках вышли из комнаты.
- Неудобно смущать старушку.  Пусть молится. Переделывать её мировоззрение - бесполезное дело.
- Мои родители – простые колхозники - сказал Витя, когда они спустились по деревянной лестнице на первый этаж и вышли в захламлённый дворик. - Тоже верующие. Без молитвы не ложатся спать и не садятся завтракать. Не знаю, то ли такая крепкая вера или сохранился старинный обычай. Одни бьют поклоны по убеждению, а другие делают это, потому что так с детства повелось. Я не вмешиваюсь. Это их дело. У меня мать неграмотная, не то что Маркса не читала, а даже вывеску на магазине не может прочесть. Молитвы на слух заучила. Но она  мудрая женщина. Как-то мне сказала: «Не молишься, сынок, от этого мне горько и перед людьми совестно. Пусть тебя бог простит. Давай договоримся:  я тебя не корю за твоё безбожие, видно, мода пошла такая,  но  и ты мне не мешай молиться, моё святое не трогай. Яйца курицу не учат.  Какой родилась, такой и помру. Ты в мою душу не лезь, не заглядывай. Она моя и всё тут.  А ты веришь или не веришь, тебе перед богом за себя отвечать.  Живи, как хочешь».
Виктор с тоской вспомнил своих родителей. Нелёгкая им досталась судьба.
- Я после этого разговора стал с большой деликатностью относиться к  богомольным людям, особенно к старушкам,-  сказал Виктор и замолчал. Переждав, пока волнения улеглись немножко, продолжил. - Увижу: бабушка молится, а мне кажется, что это моя мать.
- Я ничего не понимаю. – перевёл разговор на другую тему Толя. - Маркс писал: «Бытие определяет сознание».  Если мы себя считаем материалистами, то почему мы делаем всё наоборот, как бы стараясь насолить бородатому старику. Коммунизма нет ещё  и в помине,  пузо своё ещё вдоволь не наполнили супом- лапшой на комбижире, ещё только, кажется, вчера сменили лапти на парусиновые тапочки, а коммунистическое сознание куем всем миром. Все поголовно: партийные органы от ЦК до первичек, школы, детские сады и дома престарелых,  дома культуры и библиотеки только и заняты тем, что лепят коммунистическое сознание. А какое оно? Хоть бы одного коммунистического субъекта из светлого будущего доставили и в музее под колпаком поместили. Смотрите, изучайте и по его образцу себя, а заодно и широкие трудящиеся массы, как у нас принято говорить, формируйте.  Действуем, как идеалисты. Розовые мечтатели, ей-богу! В какой-то песне так и поётся: «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Какую сказку? Какую быль?  Давно высмеяны шарлатаны, которые занимались материализацией духа. И мы туда же. Маркс сказал: «Бытие определяет сознание». Мы всё поставили с ног на голову. Впереди коммунистическое сознание, а за ним плетётся  полуголодное бытие.
- А профсоюзы? – подкинул мысль Виктор.
- Профсоюзы вообще забыли о своём предназначении. Им на роду написано: защищать интересы рабочих от произвола начальников. Некогда защищать, есть дела поважнее. Оказывается, профсоюзы – «школа коммунизма». Такое определение им дал великий материалист, последователь Маркса Ленин. Молодёжная организация – коммунистический союз молодёжи. Партия коммунистическая. Материалистическую науку об объективных законах развития общества начинаем подменять священным писанием о коммунистическом воспитании всех поголовно: от мала до велика. Как там - в Библии? Вначале было слово. По логике материалистов следовало бы провозгласить: вначале было дело. Дела изменяют общество. Общественное производство – вот основа нашего продвижения вперёд. Душа долой, тёте Соне немедленно давайте вдалбливайте коммунистическое сознание. Как оно приживётся в этих вонючих трущобах и её исламом, который она впитала с молоком матери?
- Ты не зарывайся, – с горячностью возразил Виктор и подумал, не подбивает ли он на более откровенный разговор. – Это ты хватил через край. У партии – отдалённая программная цель.
Виктор мысленно попытался сравнить Васю Денисова и Толю Белого. Какие они разные. Вася – надутый пузырь. Внутри пусто, разве что ворох цитат из четырёх коммунистических евангелий: от Маркса, от Энгельса, от Ленина и от Сталина.  Толя всё хватает на ходу. Он спешит, как бы боясь чего-то в жизни не успеть. Увлечение литературой по археологии, не мешает ему бегать на этюды со своим запачканным этюдником, ходить на свиданья с гитарой, пытаться писать стихи. При всём, при том,  изредка посещать товарную станцию, чтобы там заработать гроши на пропитание. Нет, не провоцирует он его. У таких, как Толя, просто нет тормозов, а поэтому выезжают на обочину, рискуя сорваться в пропасть.
- Я бы назвал коммунистическое воспитание нравственным воспитанием. Воспитанием общечеловеческой нравственности.  Но если мы в этом деле потеснили церковь, лишили её, так сказать, монопольного положения, то кто же тогда будет спасать общество от одичания, как не мы сознательные комсомольцы и коммунисты?  Мы можем озвереть. Луначарский, рассказывают, во всём соглашался с марксистами. Но когда заходила речь о нравственности, он вставал на дыбы. Если в марксизме не остаётся места для бога в нашем понимании, то, как он считал, его нужно выдумать, изобрести. Если нет греха, тогда всё позволено: лгать, воровать, убивать, предавать.
- Тогда, действительно, мы озвереем.
- Не озвереем, - возразил Виктор.- Вот ты - атеист. В церковь не ходишь, проповеди не слушаешь, а у тебя не появлялось желание меня убить, украсть мою стипендию.
- Ну, ты, Витя, сказал! Украсть у студента стипендию – это в высшей степени подлость, это хуже чем убить, - возмутился Толя.
Толя засмеялся. Украсть у студента стипендию – самое тяжкое преступление, убийство на втором месте. Он дальше продолжил:
- Я тоже так думал, что боязнь греха – это самый главный сдерживающий тормоз. Ничего подобного. Набожные люди впадали в грех и совершали тяжкие преступления. Я знаю многих коммунистов, которых считаю образцом высокой нравственности. Вот, например, мой приёмный отец. Директор совхоза. Казалось, воруй, ловчи, обманывай. Нет, совесть не позволяет. Что оно такое совесть? Откуда она произошла? Её природу ни верой, ни безверием не объяснишь.
- Мне кажется, - сказал Виктор, - до нас из глубокой древности доходит мощный поток исконной нравственности. Как  только человек из животного превратился в человека, он начал вырабатывать неписанные правила поведения, чтобы сообща со своими ближними выжить в этом жестоком мире. Из этого  потока что-то почерпнули греки, римляне, египтяне, иудеи, христиане, мусульмане и так далее. Все  они черпали из единого потока своей кружкой, каждый из них изготовил свой компот. Но основной поток – человечность – неисчерпаемый. Христианская и мусульманская нравственность вместе взятые это только две кружки из мощного общечеловеческого потока.
- Кто же преподаёт эту науку человековедения?
- Меня добру учила моя мать не по талмуду, не по корану и не по библии. Она меня учила незамысловато, зато верно.  Как всякая мать, учила  быть человеком. Научившись ходить и говорить, мы начинаем учиться порядочности, и так всю жизнь. Откуда-то появляется совесть, и с ней мы сверяем свои поступки. Кто-то больше преуспел, стал образцом нравственности, кто-то стал человеком на слабую троечку, а немногие так и не одолели эту науку. Эту науку вдалбливает нам общество ежедневно, ежечасно.
- Общество обучает не только добру, но и злу.
- Согласен.  Ладно. Тётя Соня, наверно, закончила свой намаз.
- Пошли.
Когда ребята вернулись, тётя Соня, сидя на кровати и никого не замечая, продолжала шептать что-то по-татарски.
Толя был счастлив, что судьба свела их вместе.  С ним можно поделиться самыми  потаёнными мыслями обо всём, о чём угодно, только не о любви. Девушек Виктор сторонился, а если с какой-нибудь оставался близко и наедине, то им овладевала робость, разговор получался глупый или вообще ни о чём. В присутствии красотки, сгорающей от любви, Виктор чувствовал себя, как двоечник на экзаменах. И эта мучительная пытка заканчивалась тем, что холодный рассудок побеждал. Нельзя в его положении морочить голову милому созданию. Это – преступление перед собой и перед той девушкой, которой он, не дай бог, встревожит сердце.
Толя, наоборот, не терзался на этот счёт. Легко знакомился со студентками, и так же легко расставался с ними. Видимо, ни к робкому Виктору, ни к игривому Толе не пришла та настоящая любовь, которая на время отодвигает философию и мысли о судьбах человечества в далёком будущем. Толя со своим пытливым и беспокойным умом тянулся к новичку.   
У Толи накопилось много вопросов, которые ему не давали покоя. С Васей Денисовым или Борей Тищенко не интересно спорить. Они умные, начитанные ребята. Но их ум хорош для того, чтобы сдать экзамен на пятёрку. Какой бы спорный вопрос не возник, они способны его запросто объяснить с точки зрения диалектического и исторического материализма в хрестоматийном изложении. У них были наборы фраз и доводов, как у врача скорой помощи элементарный набор лекарств и инструментов. Но врач скорой помощи отвозит своего пациента в больницу, если есть в этом необходимость, там беднягу ещё долго будут пичкать таблетками и донимать процедурами специалисты по сердцу или желудку. А Вася и Боря - эти общепризнанные знатоки не могли и не хотели копаться в таких вопросах, которые выходили за пределы вузовских учебников.
 Витя не такой. Он докапывается до самой сути. До сердцевины. Иногда он ошибается, лоб расшибает, но ничего не берёт на веру. Он пришёл в институт не только ради диплома о высшем образовании, но и ради того, чтобы добыть знания. Знания прочные, глубокие и научные. За пределами науки может свести гнездо только вера. Вера в коммунизм или в потусторонний мир, в рай и ад. Толя не признавал такой крайности.  Как же жить без веры? Как жить без веры в друга, его порядочность, как жить без веры в лучшее будущее, или без веры в достоверность истории, которую преподают в институте. Ведь многие знания, что там говорить, мы воспринимаем на веру.
Намаз тёти Сони вызвал спор о вере.
- Витя! Полностью без веры жить нельзя.
- Согласен. Верить надо. Но человеку свойственно сомневаться. Легко  на слово поверить, что дважды два четыре. Засомневавшись, мы можем на яблоках проверить, положить парочку яблок и ещё парочку, а затем всё пересчитать. Вера и сомнения всегда ходят в паре под ручку. Вот Вася Денисов никогда не сомневается и никакие противоречия его не мучат. А почему? Любой вопрос он так обставит нужными цитатами, что…
- Вот ты правильно подметил, - перебил его Толя, - именно – нужными цитатами. Он марксизм  принимает выборочно:  вот это мне годится, а это не походит. Не удивительно, что у него  все концы с концами сходятся.
Казалось, спорить уже было не о чём было. Наступила тишина. Тётя Соня уснула, свернувшись на бочок калачиком. Толя вспомнил изречение: «Блажен, кто верует». Старушку не волнует ни истина, ни сомнения. Ибо «во многой мудрости много печали», - как сказал  Екклезиаст. - Ты не устал? А то я тебя своими разговорами, поди, доконал. А?
- Нет. Что ты! – возразил Витя.
- Я хочу тебе рассказать легенду, - начал Толя, понизив голос и оглянувшись,  не разбудить бы старушку.  - Это, возможно, не легенда, а скорее всего – притча. Но притча поучительная.   
- Давай. Я тебя слушаю.
- В Париже, в одном из его кварталов находится большая площадь. Здесь садовники  на клумбах высаживают  цветы. Известные  художники и архитекторы Парижа принимают участие в конкурсах на лучший проект. При помощи линейки и циркуля на бумаге появлялись изящные творения - плоды необузданной фантазии. Каждый год очертания клумб менялись.  И каждый год мерия приходила в бешенство – пешеходы  злостно вытаптывают шедевры садово-паркового искусства. Ставили таблички с грозными предупреждениями, но ничего не помогало. Пришлось обратиться к знаменитому архитектору Корбюзье. «Хорошо, - сказал он.- Велите всё поле вспахать и забороновать».  Так и сделали, как он велел. «А теперь поставьте таблички с надписью: «Ходите, где хотите».  Заказчики, естественно, были в недоумении. От знаменитого архитектора можно было ожидать и не таких чудачеств. На полгода поле оставили в покое. Пешеходы, не сговариваясь между собой, протоптали тропинки в самых разнообразных направлениях. Каждый из них выбирал для себя кратчайший путь домой, на работу, в магазин, на свиданье. Никто ничего не подозревал о замысле великого архитектора.  Корбюзье велел вместо тропинок проложить красивые и ровные дорожки. На неисхоженных местах посадили цветы, посеяли траву. С тех пор никто по клумбам не топтался. Всё.
- Сам выдумал, или где-нибудь прочитал?
- Прочитал.
- Что ты хочешь этой басней сказать? Какая у неё мораль?
- Главный вывод всего учения Маркса состоит в том, что общественное развитие происходит так же как и во всём материальном мире по объективным законам. Историю творят народы, а не вожди. Они стремятся протоптать удобные тропинки. А вожди им мешают. Так не лучше ли вождям действовать по принципу Корбюзье, хорошо усвоив законы общественного развития? Мы всю дорогу идём по начертанному пути.
- Все формации до социализма так и строились. Угнетённые классы в борьбе со своими господами протаптывали стихийно дорожки и тропинки, закреплялись те, которые прошли проверку временем, новые общественные отношения прорастали, как луковицы тюльпанов в перепревшем навозе. И как только новое укореняется и начинает набирать силу, в ходе революции рождается качественно другой строй.
- Ты тут поэтично и понятно описал и тюльпаны, и навоз. С социализмом произошло всё наоборот. Принцип можно объяснить усечённой фразой Мичурина, который сказал: «Нам нечего ждать милостыни у природы, взять её…» Вот мы природу экономического развития с его объективными законами взяли по команде: фас. Начали циркулями вычерчивать контуры небывалого общества. Как говорится: «Гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить».
- Виктор! Я не понимаю.  В ходе строительства нового общества и следовало бы изучать свой опыт, что-то подправить, или вообще провозгласить лозунг Корбюзье: «Ходите, где хотите!»
- Нельзя.
- А почему?
- Это уже не был бы социализм. Экономика стала бы рыночной, строй – демократическим.
- Но сколько сейчас  пишут  и говорят о советской демократии. Социализм – с человеческим лицом, подразумевая, вероятно, демократический социализм.
- Этого быть не может. Что-нибудь из двух одно: или демократия, или социализм.
- Но почему?
- Запомни Толя! У нас царит насильственное единомыслие, или как его ещё называют: единодушие. Нашему обществу не подходит лозунг: «Ходите, где хотите», или: «Делайте, что хотите». Социализм и демократия – две вещи несовместны.
- Так ты объясни.
- Объясняю. Кому принадлежит у нас собственность?
- Народу. Это по-моему, а номенклатуре по-твоему.
- Хорошо. А ещё кому?
- Больше никому.
- Вот тебе и ответ. Будем так говорить, коллективный собственник непременно скажет: « Ходите по тем дорожкам, которые я вам начертал, исповедуйте веру в коммунизм, которую я вам предложил, читайте книги, которые вам разрешено. Вам не  положено читать Гегеля, Шопенгауэра и других философов-идеалистов. Вам достаточно знать, в чём они заблуждались». Принцип социалистической демократии можно сформулировать так: «Запрещено всё, кроме того, что разрешено». В океане запрещённого – островок разрешённого. Вот и довольствуйся тем малым.
- Так в чём дело? Надо разрешить всё. Пусть люди сами выбирают, что им подходит, - недоумевал Толя.
- Нельзя!  Социалистический базис должен иметь социалистическую надстройку. Те, которые распоряжаются орудиями и средствами социалистического производства имеют право, что я говорю?- обязаны решать, какой образ мыслей должен быть у меня. Что мне думать, чему радоваться, а чем возмущаться. Если фундамент и стены – социалистические, то идеологическая крыша должна быть тоже социалистической. А чтобы сохранить эту идейную чистоту, работает большая армия работников партии, комсомола, профсоюза. Будем так говорить, я работал в райкоме партии и знаю о сети партийного просвещения, об агитколлективах, о еженедельных политинформациях, о громких читках, о культпоходах с последующим обсуждением фильмов. Для чего всё это предпринимается? Будем так говорить, чтобы выработать единомыслие. Ты не задумывался над избитой фразой, которая звучит на митингах и собраниях: «Мы все, как один, в едином порыве единодушно одобряем…»  Сплошное толповедение.
- Ты нарисовал такую мрачную картину. – Не сдавался Толя. - А вот возьми армию с её единоначалием. Все строго по рангу подчинены, приказы не обсуждаются. Демократии, как кот наплакал.  А демократия в армии вредна. Как в одной песне поётся: «Капрал кричит:  «Рубай, коли!» а я хочу рубать компот». Командная экономика нашей страны показала себя с лучшей стороны. Мы за несколько десятков лет успели сделать столько, сколько при другом строе не сделали бы за несколько столетий.
- Я вспомнил образ розы в бутылке. Вот и наш социализм мне напоминает такую розу, всё ещё цветущую и благоухающую. Но она корней не пускает. А это значит, что у неё нет будущего. В старом обществе прорастали ростки нового. Так было всегда. Это прорастание длится долго и неуклонно. И в какой-то критический момент всё старое рушится, а новое расцветает. Наш социалистический строй образовался по-другому. Он не сам зародился, а его родили. И с тех пор им командовали, управляли, исправляли, преодолевали ошибки и «принимали неотложные меры по дальнейшему развитию». Начали строить не с фундамента, а с крыши - с идеологии, выработки сознания, поднимали энтузиазм, ставили трудовые рекорды. Лишали наш строй, нашу экономику способности к саморазвитию. Так наша роза в бутылке и не дала корней.
- Я с тобой не согласен. Индустриализация по-твоему крыша? Замена лошадки на крупное коллективное механизированное сельское хозяйство – это крыша? – Выкладывал аргументы Толя, всё больше и больше распаляясь. - Выстояли против  фашистской Германии, а ведь в одно время в её руках были ресурсы почти всей промышленно развитой Западной Европы.  Я не сбрасываю героизм и мужество советского народа. Но вместе с тем - это было испытание и для нашей социалистической экономики. На крыше или фундаменте создавались танки и самолёты? Я верю в жизнеспособность нашей экономики. Это тот случай, когда вера основывается на фактах. А ты говоришь: роза без корней.
- Да. Как роза в бутылке. Роза без корней. Цветёт до поры до времени, а корни не пускает. Пройдёт время, не успеешь оглянуться, глядишь, а она уже завяла и погибла. Ты мне, Толя, скажи, почему нельзя сделать наше социалистическое общество по такому принципу, чтобы оно само зарождалось, развивалось и самоочищалось.  Почему его создают при помощи линейки и циркуля, почему он зависит от мудрых предначертаний вождей.  А наступит время, что у вождей не хватит мудрости. Тогда что?
Оба спорщика замолчали. Баламутов посмотрел на своего нового запальчивого товарища. «Не слишком ли разоткровенничался перед ним? – подумал Баламутов -  Нет. Не похоже. Он не способен доносить».  Толя со своей стороны смотрел на этого неказистого студента и пытался представить Баламутова в должности инструктора райкома партии, кем он недавно работал. Трудно было представить этого щупленького и непредставительного парнишку в роли инструктора райкома партии. А ведь он отвечал не за сельское хозяйство и не за своевременную вывозку навоза на колхозные поля. Он проверял работу сложной системы партийно-политической работы на селе. Оба поостыли, улыбнулись друг другу. Оба чувствовали, что у них ещё есть много, что сказать.
- Я же говорил,- возобновил разговор Баламутов, -  наши вожди давно потеряли свою пролетарскую сущность, работа у них такая и не нам их судить. Они не виноваты в том, что  стали во главе имущего класса – советской управленческой буржуазии. Они не виноваты в том, что их больше устроила бы частная собственность, а не так называемая общенародная. Им дали в руки руль.
- Выходит, лозунг «Партия и народ - едины» - это враньё.
- Я не говорю о всей партии, у нас миллионы честных преданных партийцев. Я говорю о партийной элите. Вот её-то классовые интересы не совпадают с интересами рабочих и трудового крестьянства.
Виктор замолчал. Он пожалел о том, что слишком развязал свой язык. Этот пижон с гитарой не такой уж пижон. «Надо сворачивать этот дурацкий спор, - подумал Баламутов, - а то мы до чего-нибудь нехорошего договоримся.
- Всё, Толя! На сегодня хватит. Надо за курсовую приниматься. И так я наговорил лишнего, но я тебе верю.
- Ты мне можешь верить до тех пор, пока я не замечу, что ты пытаешься меня обработать. Тогда уж держись! Ты знаешь, что ты со мной делаешь? Ты в моём хрустальном дворце размахиваешь кувалдой.
- Не беспокойся. Он не хрустальный, воздушный. Туман всё это. А туман рано, или поздно, развеется.
 Потекла будничная студенческая жизнь: лекции, семинары, курсовые работы, конспектирование первоисточников, занятия в кружках художественной  самодеятельности, выпуск стенгазет, собрания, культпоходы, субботники и воскресники. И чем только не занимается студент  в эту короткую пору своей молодости. Вечно голодные, недоспавшие, но всегда бодрые  телом и духом.  Как быстро, словно курьерским поездом, проносится молодость.  Она после остаётся в наших воспоминаниях, как рай земной, как нечто светлое и радостное. Как скоро забываются все тяготы студенческого быта, и до глубокой старости  мы стремимся в мыслях туда, куда возврата нет.