Баламут Гл. 7 Науходоносоры

Глава 7. Науходоносоры
Павел Петрович Пахунов – преподаватель  технических средств, мужчина средних лет с красным мясистым лицом и рачьими немигающими глазами, всё никак не мог выпроводить из кабинета двух студенток. Пахунова  уже давно поджидал стукач - студент Петр Харченко, а студентки, как назло, рассматривали витрину со всевозможными проекционными фонарями, фильмоскопапи, эпидиаскопами и прочими техническими новинками.
- Девушки, я ухожу, кабинет закрывается, - напомнил преподаватель.  Студентки, наконец, догадались, что их вежливо просят уйти. Павел Петрович понял, что Харченко принёс новость необыкновенную. Не зря он так нервно топтался около кинопроектора и рассматривал его с таким видом, как будто перед ним самый новейший синхрофазотрон.
- Что стряслось, выкладывай,  топчешься, как будто захотел в туалет  по-маленькому.
- У вас сейчас пара?
- Нет, окно. Да что стряслось? Расскажи толком.
- В двух словах не расскажешь. У нас на третьем историческом появился новичок с такой необычной фамилией – Баламутов.
- Ну, знаю его. Он был у меня на занятиях. И что? Да не тяни собаку за хвост. Выкладывай, мямля!
- Мы собрались на квартире у Денисова, чтобы  лучше к семинару подготовиться. Мы иногда собираемся. Так лучше усваивать сложный материал.  В этой кампании есть сильные ребята. Они нам помогают подготовиться к семинару.
- Короче.
- Мы разбирали вопрос: классы и классовая борьба. Он договорился до того, что в среде нашей трудовой интеллигенции образовался класс, который управляет и распоряжается всенародной социалистической собственностью. Имя этому классу – партийная и советская номенклатура. А сегодня на семинаре заявил, что у нас номенклатура стала советской буржуазией –  так он выразился.  Вот эта советская буржуазия заинтересована наш советский строй повернуть к капитализму. Всё.
- А Галинский?
- А что Галинский? Звонок прозвенел, и мы все разошлись на перемену.
- Всё. Иди. Ещё звонка не было. Иди на занятия. Понадобишься – вызову.
Пахунов застыл в стойке, как охотничья собака в засаде. Такая удача! Давненько «стукачи» не приносили таких скандальных вестей, какие  принёс Харченко.
Пахунов – кадровый  лагерный работник ждал своего часа. И он пробил.  Ещё бы! При Хрущёве лагеря опустели, охрана осталась не у дел. Многие бывшие лагерные начальники по блату устроились на гражданке, где угодно и кем угодно. Один теперь инженер по технике безопасности, другой – директор продуктовой базы. Чистенькими стали.  Делают вид, что с Пахуновым  незнакомы.  Брезгуют! Ничего! Он и без них обошёлся.  Пахунов – бывший охранник лагеря – тоже переквалифицировался и даже стал преподавателем института, правда, неостепенённым, то есть  - преподавателем  без научной степени. Он переквалифицировался по должностному окладу, но в душе  остался верным сторожевым чекистом.
По собственной инициативе, по зову сердца, как он про себя считает, продолжает присматривать. В институте работают в основном  люди мыслящие. А какие у них мысли? О чём они мыслят? Что они говорят на лекциях?    Павел Петрович обзавёлся своими людишками. Это - «стукачи» или «сексоты» - секретные сотрудники. Они шпионят и доносят своему резиденту Пахунову. Подслушивают и вынюхивают всякого рода политическую крамолу студенты, которые чувствуют себя неуверенно и являются постоянными кандидатами на отчисление за неуспевемость. Такие студенты  постоянно нуждаются  в покровительстве. Вот в таком преподавателе, который проводил свои лекции на свехвысоком идейном уровне, и производил впечатление верноподданного человека.  Пахунова на должность резидента никто не назначал и никто не платил за эту тайную работу.   Десятки студентов из числа сереньких, средненьких и незаметных  зорко охраняли ту священную теорию, в которой и сами толком не разобрались. Их глаза и уши – везде.
 Министерство госбезопасности после известного доклада Хрущёва о культе личности преобразовали в комитет – КГБ, многих выгнали. Но сыск вечный, его вот так запросто не разгонишь. Он выживает, но живёт. Тысячи слезли с лагерных вышек, но они, эти тысячи, не переставали наблюдать и подсматривать. И теперь Пахунов, получив донос от Харченко, был счастлив. Он ещё докажет, что он со своего поста не сходил. Переместилась его наблюдательная вышка из тайги да в город. И на его улице будет праздник. Он ещё понадобится. Стали брезгливо морды воротить. Ничего-ничего! Со многими свидимся там, далеко. Они ещё передо мной попляшут.
Павел Петрович в институте - человек случайный. Он кадровый «карающий меч революции». Ему, лагерному охраннику,  вместе с «врагами народа» приходилось нести тяготы лагерной жизни. «Зеки» мёрзли внизу на площадке за колючей проволокой, а он - на вышке. Их перевозили в телячьих вагонах, а он нёс караульную службу на крыше. Им по ночам спать не давали на допросах, и он по несколько суток не спал, с ног валился. Оттого и лицо красное, что оно овеяно морозными ветрами, омыто дождями. Работа  собачья. Но сознание того, что  он борется за лучшую долю трудового народа, охраняет его от врагов, было неиссякаемым источником сил и энергии. Трудно было поначалу, противно  наблюдать человеческие страдания. А потом привык, и эта работа ему даже стала нравиться. С годами он даже   получал удовольствие, наблюдая, как «враг народа» на твоих глазах подыхает от голода и холода.    
На сторожевой вышке Пахунов чувствовал себя выше всех, его распирала мания величия. Подумать только: он решает судьбы этих серых безликих человечков, которые внизу ползают, как букашки. Он может пристрелить любого, а там, внизу, в конторке коллеги сделают бумагу: убит при попытке к бегству. Но холод и ненастье не разбирались, кто ты – заключённый или охранник. Пахунов часто простывал, простывая, он начал задумывался над тем, как дальше жить. Страж с винтовкой – это не профессия. Закончил  училище МВД. Поработал в «органах» и тут умирает Сталин, лагеря закрывают и верных стражей революции  тоже отпустили «на свободу и с чистой совестью».  Вот и Пахунов остался не у дел, как использованный презерватив.
Друзья помогли устроиться лаборантом на кафедре педагогики. Поступил на заочное отделение. Теперь он неостепенённый преподаватель.   За глаза его обзывали Фильмоскопом. Коллеги его сторонились, избегали заводить с ним дружбу, зная его прошлое. А не престижный предмет, который он преподавал, мешал ему сблизиться с историками, философами, литературоведами. Так он и остался в кругу лаборантов, и это его злило. «Ничего-ничего, - размышлял Пахунов, - Вот вы какие, чистенькие и при галстуках, эти ваши наглаженные костюмы с кантиками. Видал я таких, как вы, но только в ватниках и шапках-ушанках. Тогда я с вами не смел и не хотел водиться. Подождём».  Он верил, что всё переменится, и он возвысится над ними и будет смотреть на них свысока, но  не с лагерной вышки, а с праздничной трибуны во время демонстраций.
А эти серые и бездарные  «стукачи» ему принесут всё: и власть, и почитание. А уважение? Плевать ему  на их уважение. Под носом у преподавателей создаётся гнездо антисоветской пропаганды и никакой бдительности со стороны руководства института. Тут можно будет самого ректора поспрашивать, на какие иностранные разведки он работал, как он докатился до такой жизни, что в стенах  института контру пригрел.
Пахунов  отдавал себе отчёт, что в здесь не только один он такой умный, и что другие тоже обзаводятся своими рыцарями тайного сыска. На всякий случай, чтобы на него не донесли и не обвинили в аполитичности, Павел Петрович проводил свои лекции  на самом высоком идейном уровне, и, если среди студентов паче чаяния затесался чей-нибудь стукач, то он не получит ни шиша. Все его лекции и практические занятия начинались примерно одинаковым вступлением.
- Коммунистическая партия и советское правительство уделяют исключительно большое внимание техническим средствам обучения в народном образовании нашего советского государства. В директивах по пятилетнему плану развития народного хозяйства СССР наряду с увеличением производства продукции тяжёлого машиностроения, выпуска  товаров народного потребления и в том числе, - дальше шло название изделия: фильмоскопов, проекционных фонарей, эпидиаскопов и так далее, на выбор. Это уже зависит, какая тема занятия. Его шаблонное вступление было надёжной охранной грамотой и подтверждением политической благонадёжности.
 Павел Петрович  считал сегодняшний день  удачным. Ему удалось добыть ценную информацию. В институте зреет заговор, создана нелегальная антисоветская организация. И первым, кто подаст в органы сигнал государственной важности, будет он. Там, в органах, его заметят и отметят, поставят в пример. «Вот товарищ  Пахунов преданно охраняет существующий строй и порядок  всю свою сознательную жизнь; он стоял на посту и сейчас, влившись в студенческие массы, продолжает зорко охранять чистоту   идей и помыслов», - так он представлял   победный возврат в «органы».
Павел Петрович в институтской проходной поднял трубку и набрал, кого следует. На другом конце провода мужской голос ответил:
- Слушаю.
- Это я Паша. Надо встретиться.
- Что-то стряслось?
- Да.
- У меня нельзя. Давай – у шахматного клуба на скамейке.
- Хорошо.
Как и договорились, у шахматного клуба в сквере к Пахунову подошёл мужчина лет под шестьдесят. Это был Бровин -  его бывший начальник. Чтобы отдышаться, он откинулся на спинку садовой скамьи. Округлившийся живот, которым обзавёлся наш новый знакомый, в среде его сослуживцев называется пролетарская мозоль, или социалистические накопления, подпирал  грудь, а поэтому  вызывал одышку.
- Фу! Дай отдышаться! Ну, что там у тебя стряслось?
Пахунов, как мог, так и рассказал, смешав в одну кучу всё и Маркса, и номенклатуру, и классы, и собственность, и могильщика социализма.
- Так ты действительно установил, что это политический кружок, или так просто пацаны собрались, может, не у всех оказались конспекты, а завтра семинар? И такое бывает. Вот у тебя получилась какая-то марксистская каша, может, и они сдуру всё напутали?
- Ну, я точно не могу сказать – так это, или нет. Может, организационно этот подпольный кружок и не оформлен. Могу сказать одно: этот новичок по фамилии Баламутов – опасный человек, он враг народа.
- Паша! Я сколько тебе советовал: говори и рассуждай по-современному. Ну, что ты заладил: враг народа, подпольный кружок. Дыши полной грудью, пока тебе ещё живот не мешает. Пусть себе высказываются. Каждый имеет право высказывать своё мнение, даже если оно ошибочное. Они, что, к свержению советской власти призывают?
- Нет, боже упаси.
- Что? Паша, ты набожным стал?
- Да нет! Я просто так к слову.
- Вот видишь! А я бы мог тебя обвинить в том, что ты - преподаватель вуза бога прославляешь, публично высказываешь религиозные взгляды.
- Как вы могли так подумать?
- Ты же знаешь, как шьётся дело? Знаешь.  А сейчас твои навыки делать из мухи слона не нужны. Кабинет, говоришь, у тебя тёплый, не дует. Это тебе не лагерная вышка. Время ещё переменится. Мы ещё понадобимся. Тебя позовут. Меня - уже нет. Стар стал. Пора на покой. Я и сейчас чудом уцелел. Осталось нас в области раз, два и обчёлся. По два человека на три района. И то занимаемся адвентистами седьмого дня. Ты знаешь, кто такие адвентисты?
- Нет, не знаю.
- Вот и я не очень. Знаю, что их центр в Нью-Иорке. Значит агенты влияния из враждебного мира. Собираются нелегально. Это наши дураки их в подполье загнали. А по закону могли зарегистрироваться и молиться легально. В отделе по делам религии и культов их отказываются регистрировать. А почему? Не хотят портить статистику. На область таких сект собралось больше десятка. Попробуй – зарегистрируй. Там в Москве распорядятся разогнать всех, кто занимается атеистической пропагандой. Вот и играем в кошки-мышки. Адвентисты тайком собираются, мы их пытаемся накрыть, но не накрываем. Нам нет резона. Получается, что мы их невольно охраняем.
- Так что же мне делать?
- Продолжай сторожить на своей новой вышке. Да, всё, что ты мне тут рассказал, опиши последовательно и подробно. А твои науходоносоры тоже тебе пусть всё оформят письменно. Понадобится, я этим бумагам дам ход. Всё. Разбегаемся. Меня на работе, поди, потеряли. У нас свои науходоносоры есть. И на меня могут настучать, что я в рабочее время в парке прохлаждаюсь. Вот так! Будь здоров.
Пахунов посмотрел  Бровину во след и подумал: «Слишком рано он постарел. Появилась мешковатость, одышка и шаркающая походка. Видно, прошло его время». Да! Этот всесильный и грозный человек уходил вдаль и в прошлое.