Суп-п-п...

                Из серии: Страшилки наших страхов
               

                СУП-П-П...

                ...Зеленовато–серый порошок тонкой струей сыпался в кипящий суп и, столкнувшись с поверхностью, тут же сбивался в комочки. Выглядело это не очень аппетитно и более того, даже неряшливо. Наверное, поэтому пробовать его никто не решался и все дозировки далее шли также на глаз.

              Кухня была полна народу. Каждый что-то делал свое и в чужие процессы не вмешивался. За исключением этого супа... Нельзя сказать, что это было коллективное творчество, но по интенсивности внимания суп явно претендовал на главное блюдо. Традиционный винегрет, какие-то там салаты быстро перемешивались и выложенные в вазы мутного штампованного хрусталя уносились на стол.

              А суп также сердито кипел, пытаясь переварить очередную добавку трав типа хмели – сунели.

              В зале вяло шумели гости. Даже не шумели, а так подшумливали. И только очередная стопка водки вдруг увеличивала громкость голоса говорящего до неприличия. Несколько секунд голос явно был слышен всем, но через минуту - другую тонул в бубнении бессмысленных разговоров.

              А в кухне продолжали что-то жарить, печь и варить.

      - Все. Готов супец. Кто понесет? – Тамара оглянулась по сторонам. Все присутствующие быстро отвели глаза.
 
      - Давай ты. Ты ведь сестра. – Обратилась Тамара к русоголовой девушке. - А то он час уже сидит и ни к чему не прикасается.

      - Оголодал мужик небось, - вздохнул кто-то жалостливо,- переживает. Может суп на пользу пойдет.
 
      - Этот? – передернула плечами  русоволосая Ольга и откинула челку, - этот навряд  ли. 

      - Так понесешь? – напряглась Тамара, сдерживая рефлексивное подергивание уголка рта, слегка перекошенного воспалением тройничного нерва. – Я не могу. Он видеть меня не хочет. А ты все-таки сестра... 

      - Вот именно, что сестра. Потому и несите сами. Нашли тут официантку.

                Напряженное молчание зависло в малогабаритной кухне серой панельной девятиэтажки. За окном такое же серое небо, набухшее от слез, скрывало любые проблески солнечного света. То ли день за окном, то ли ночь – не поймешь. Так, сумерки, похожие на сумерки души.

        - Ну, кто пойдет? Вы же тоже можете попасть в мое положение... - Тамара  старалась сдерживать кривизну губ. 

      - Ладно. Наливай. Сама отнесу. – В проеме двери появилась черноволосая, похожая на цыганку, женщина лет сорока трех. – Все же родственники... Давай.    

      Тамара торопливо закивала и, не пряча ухмылку, налила суп в блеклую суповую тарелку с переводными цветками по краю.
      
              В  накуренном зале никто не обратил внимания на хозяйку квартиры, осторожно несущую тарелку супа.

      - Слушай, Коль, ты хоть супчику похлебай. Совсем ничего не ешь. Все мы там будем. Только живым живое. Не переживай так.    

      Практически все бывшие еще минуту назад на кухне, «выперли» как   переспелое тесто из кастрюли, в зал.   

      Николай поднял глаза и мрачно спросил:
      - Эти, что на меня уставились? Сплетничаете там, небось?

      - Что ты, что ты... Просто окно в кухне открыли. Холодно.- Заторопилась с ответом «цыганка». И шикнула в сторону глазеющих женщин, показывая руками, что они должны побыстрей удалиться. Никто даже не пошевелился. Женщины замерли в ожидании то ли чуда, то ли  еще чего-то такого.       

      Николай взял в руки ложку.         

      Женщины сделали от напряжения «стойку».

                Николай пристально смотрел на ложку. Нержавейка тускло отражала большие красивые мужские руки. Руки сжали ложку и попытались ее согнуть. Затем постучали  ложкой о ладонь и отложили  железяку в сторону.   

      - Не. Не хочу ваш супчик. Ничего не хочу... Вы не умеете готовить... как мама. 

      - Вот, гад! Целый час варили... – Возмутился кто–то из кухонной кучки. 

      - А чего –  гад? Он жить хочет. Без вашей указки. - Кучка явно распадалась на составляющие.         

      Когда тарелку с супом вносили обратно в кухню, кучка резко разъединилась и испуганно прилипла по сторонам дверного проема. Словно одна капля невзначай пролитого супа могла разъесть их как соляная кислота. 

      -  Ну, как? – Тамара в надежде сложила ладони домиком. – Ел?   
      - Ну, хоть капельку... - Продолжала спрашивать она в ответ на отрицательное мотание головой.

      - Ни капельки. Прости. – «Цыганка» развела руками, словно прося прощение за проваленное важное задание. 

      - Может в мясо его налить? Как подливу? – Не унималась Тамара, протягивая руку к тарелке.   

      Звон разбившейся тарелки заставил вздрогнуть всех. Тарелке толстого как фаянс фарфора явно помогли расстаться с супом. Навсегда. Ольга  смотрела исподлобья  на золовку. На полу в луже жидкости странного цвета осклизло корчились осколки    

      - Что ты наделала?! – заорала Тамара, заходясь от злобы, отчего окружающие вздрогнули и притихли. Тишина воцарилась и в зале. В кухню заглянул кто-то из мужчин:   
                - У вас здесь что…  Убивают кого? –  напряженно спросил он. 

       - Да нет, все в порядке. Тамарка ножом порезалась. Несильно. Иди – иди в зал. Водки народу предложи... - «Цыганка»  запнулась на полуслове оттого, что в проеме двери возник тот, чья жизнь, фактически зависела от этой супной лужи.   

       Николай тяжело посмотрел на всех и, не обронив даже слова, развернулся спиной к стоящим на кухне. Звук удаляющихся шагов завершил глухой стук закрывающейся двери.   

       - Все. Ушел. Туда. Сволочь. Паскуда. – Изо рта Тамарки  капал яд зеленовато–серого цвета, постепенно подсыхая и превращаясь в порошок, что тонкой струйкой некоторое время назад она подсыпала в суп.          

       Тяжесть от увиденного дополнительным грузом унылости давила на всех, собравшихся в малогабаритной кухне серого многоэтажного дома.         

       ...Поминки по матери Николая: светлой дружелюбной женщине, всю жизнь хранившей домашний очаг и бывшей ангелом хранителем для семей своих детей, тихо сошли на нет. Особенно для младшенького – Коли, со временем превратившегося в высокого красивого мужчину с нежной душой, унаследованной им от  Мамы.               

                ОТ ВОРОТ ПОВОРОТ

                Таким растерянным  Николай не был, кажется, никогда. Казалось, вчера он сидел у кровати матушки, бережно держа в руке ее тонкую почти невесомую руку. Она с нежностью смотрела на него, повторяя слабым голосом:
       «Ты приехал, родной... Я так боялась, что не успеешь... Боялась даже заснуть, чтобы Господь... не облегчил мои мучения, забрав к себе во сне... Так легко умирать... А сегодня... Сегодня буду спать... Ты только рядом сиди... и руки моей не отпускай, ...сынок.»

                Он с грустью видел, что его обещания по поводу чудодейственности привезенных лекарств не  находят у матушки отклика, а лишь вызывают слабую улыбку, которая исчезает в глубоких складках скорби, что таят в себе перенесенные страдания.  И, наверное, ненавидел себя за то, что не смог оградить мать от всего горестного и болезненного. Он такой здоровый,  облеченный властью... тридцать тысяч человек на профсоюзном учете... И не смог. Не смог победить рак желудка, съевшего его мать, как не смог вернуть утраченного отца.   

        - Ты все правильно сделал, - откуда-то сбоку проговорил теплый женский голос. Голос имел грустные глаза и облик его сестры Ольги. 

        - Они всей кухней колдовали над этим супом. Порошок типа перетрума сыпали. Как будто тараканов травить собирались. Бубнели – бубнели, а ты их к черту послал. Молодец.
    
        - Ну-ка, ну–ка… Что-то я не понял. Они что, меня ... отравить пытались? – вздрогнул Николай и недоуменно посмотрел на сестру. 

        - Да, нет. – Задумчиво  проговорила та, словно проверяя себя.- Вроде как приворожить, насильно заставить полюбить что ли... Вернуться. 

        - Сейчас, - сплюнул Николай и скривился, - в голодный год за таз пельменей...   

        - Не зря мне сказали, чтобы я ничего за столом не пил и не ел  – отравят... Прямо за поминальным столом.   

        - А  кто сказал про все? Это ж только днем, после похорон обнаружилось. И то никто не знал, что за суп варят, до последнего момента. Тамарка все с «цыганкой» по углам таились как мыши. Они ведь и на кладбище не ездили в последний путь маму проводить...   

        - С их приторно- умильными рожами только на кладбище стоять.- Вздохнул Николай  и, как то по-детски, повинился. – Не зря мама не хотела, чтобы я женился на Тамарке. Все были против. А я всем наперекор... Сам знаю... Все сам... Не слушаем мы родителей вовремя. Не слушаем.... Все кажется – мы умнее их. И нам лучше видно... Знаешь, что сказала матушка перед смертью?

        - И что? – с интересом спросила Ольга, никогда не одобрявшая этот брак с гуранкой (ни якуткой, ни буряткой, в общем забайкалкой). 

        - Сказала: беги от нее. Погубит она тебя. Умрешь быстро. – Николай грустно хмыкнул и задумчиво замолчал.   

        - Слушай, Коль, и  вправду мама как в воду глядела. Тамарка ведь говорила сегодня, что уж лучше вдовой быть, чем брошенной... Так хоть люди жалеть будут. Будут жалеть – жалеть да кто-нибудь и прибьется.   

        - Так и говорила, крыса жадная? – удивленно застыл с вопросом Николай видимо, не справляясь с информацией.

        - Да не только это,- вздохнула Ольга и еще больше загрустила.- Ты мне вот что скажи. Как ты все же догадался отказаться от приворотного зелья? Как понял все?

       - Да никак. Я их рожи алчные видеть не могу, а не то, чтобы брать из их рук что-то. Я про маму все думал. Смотрел на Тамарку, а перед глазами картина, как она меня с больной мамой на руках в квартиру не пускает. Говорит, что рак – это заразно и за моей матерью она ухаживать не будет. Вези, говорит, к сестре. В ... А то, что я всю ее ненасытную семейку содержу, из грязи выдернул, так вроде бы и не считается...

       - Да ты что, брат? Что же ты мне раньше ничего не сказал? Я бы эту тварь на порог не пустила! - От возмущения Ольга покраснела и стала захлебываться воздухом. - Да что же это такое, Господи? А я ведь почувствовала неладное, когда ты утренним поездом  приехал. И денег опять много привез. Хотела все спросить, почему из Краснодара сразу ко мне, вроде как  у тебя там, и связи большие в медицине, и стационар маме обеспечить легко.   

       - Да я же из командировок не вылажу. Сама видишь. А маме каждую минуту уход нужен был. Я ведь диагноз уже тогда знал. Боялся, что положу маму, улечу куда-нибудь, а к ней за это время ни одна живая душа не придет. Так с тоски могла умереть быстрее. Так–то, сестра… 

       - Ладно, Коль, я домой побегу. Первым делом сейчас эту крысу Тамарку выгоню. Пусть идет к «цыганке». Они одного поля ягоды. – Ольга вдруг усмехнулась,- Тамарка-то ведь даже мамины похороны в корыстных целях использовала. Не ездила – не ездила, а тут приехала, чтобы отравы подсыпать тебе. Приворожить, чтобы задницу свою безразмерную получше устроить.            

       Ольга уже развернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась. И, заглядывая в глаза, спросила: 
       -  А кто тебе про поминки-то сказал? Про отраву? Ведь не мама?  А кто?          

       Николай запустил руку в густую шевелюру, отчего вдруг стал совсем домашним и беззащитным: 
       -  Да, видишь, Оль, перед отъездом почти... странная встреча была. Не поверишь, в спортивном комплексе массажистка... мантрами лечила. Очень похоже на тибетские песнопения, правда, поют горлом... - Мужчина вдруг запнулся на полуслове:   
       -  И на колдунью была похожа ... очень сильно. Но на такую, благообразную чт-ли... Завораживала разговорами... Руки легкие, но горячие, необычные. Долго молчала. А потом сказала, что придется скоро мне лететь домой. Но встреча с мамой будет скорбной. Потом голос так понизила и, не сводя глаз, почти прошептала, что ничего за тем столом скорбным ни пить, ни есть нельзя. Отравят. А через неделю вы меня срочно вызвали... сказали, что мама при смерти... 

       - Ох ты, - сестра прикрыла рот от удивления ладошкой, - неужели правда такое бывает? Да уж и с тобой... - А затем, чуть помявшись,  добавила.- Это только ты можешь жениться на гуранке в качестве гуманитарной помощи. Взять в жены воронью ягоду! Тьфу, противно даже говорить об этом... Ну, я побежала... Давай, брат... А то там люди еще сидят... Отсыпайся, отдыхай...


                ПРО ЯГОДУ ВОРОННИЙ ГЛАЗ: ТАМАРКА         

     На кухне копошились женщины: заканчивали уборку. Но Тамарки среди них не было. На вопрос: «Где она?» - одна из женщин дернула плечом, кивнула на дверь и недовольным тоном сообщила, что та сразу же сбежала с "цыганкой", наверное, ловить Николая, чтобы как–нибудь все же приворожить... Или...  доотравить, чтобы никому не достался.

       На кухне продолжали обсуждать тему приворотов, сообщая душераздирающие подробности последствий. Особенно в свете ужасного происшествия, описанного «Комсомольской правдой»; там одной показалось, что муж ей изменяет, поздно домой приходит, сразу спать заваливается, так она подалась за помощью к знахарке. Заплатила большие деньги за приворот и для закрепления верности, выпоила мужику за ужином вино с какими-то порошками. А он возьми и умри прямо за столом. А ведь мужик–то здоровым был. Молодым.

       Посадили тогда и вдову саморощенную, и знахарку за преднамеренное убийство. А мужика–то уже не вернуть. И ведь выяснилось потом, где пропадал; оказалось, в профкоме место выделили под гараж, так он с другими  мужиками «самостроем»  строил – готовил сюрприз. Теперь этот гараж никому уже не нужен... Вот такие дела - да.
      
       Но эти дела совершенно не интересовали Тамарку. Она страшно не хотела потерять свой статус третьей дамы в городе в свои неполные сорок с мышинным хвостом.

       Они только – только начали ездить по заграницам, дочь отправили в австрийский пансион поучиться заграничному уму - разуму... И Тамарка ошалевала теперь от переполненных витрин и открывающихся возможностей.

              Вообщем, тряпки были для нее... всем в этой жизни. Тем паче, что зарабатывала их не она, а муж. Да и что там она могла заработать, если всю жизнь для нее обустраивал Николай.

       Ему все не сиделось на месте; учился экстерном, что-то изобретал и куда–то тянулся. А уж, как учителя в техникуме не хотели, чтобы они дружили... Жуть, какие палки в колеса вставляли, а Тамарка–то все знала. Знала про то, что Светка – их однокурсница все «мозги Кольке парила», хвостом вертела – вертела хорошистка, да и замуж за мастера выскочила. А Колька остался раненый. Метался – метался, да с Тамаркой остался. Тамарка–то всегда рядышком была, в спину дышала. Звезд с неба не хватала...

       Светка, та сильно смазливая была... Тамарку же все за тяжелые мясистые бедра звали чебурашкой. А здесь бога, что называется, схватила за бороду с женитьбой Колькиной. Про любовь здесь и слова не было, а такой кипеж  поднялся в техникуме! Преподаватели уговаривали Кольку не дурить, у него, дескать, такие перспективы... Не перечислить. А он самую завзятую, неисправимую двоешницу себе как наказание взял. Хотелось ему досадить Светке. Хотелось скандала погромче.

              А ведь заигрался, парень... Сам себе жизнь перевернул, связавшись с Тамаркой. Ее ведь давно бы отчислили за сплошную непроходимость и неуспеваемость, если бы он за нее все задания не исполнял. И разошлись бы их пути – дорожки... Тамарка слышала это собственными ушами, когда директриса пыталась образумить Кольку. Да по – честному, не только слышала, но и видела. Раньше–то в кабинетах боль-ши-и-е замочные скважины были. Тамарка в этом была спец. Короче, все были против нее. А он, как бык, уперся и ни в какую. Так Светка его за живое задела... А выиграла, по ходу, Тамарка. Хоть кое–как, на сопливые троечки, а техникум закончила. Сильно злые преподаватели на нее за Кольку были. Да она только плевала на них.

       Тамарка вообще в этой жизни на всех плевала. Всегда. В глаза умильно улыбалась, чуть слюна не текла. А за глаза так грязью обливала, что, если бы те люди слышали – никогда не отмылись. И руки не подали впредь.       

       А что? Ее тоже нигде не жаловали. Так. Терпели из-за Кольки. А она терпела его. Он ведь потом одумался, поступил в институт. Хотел развестись. Да поздно. Уже пеленки вовсю в общаге сохли. Родила ему ребенка. Нигде не работала. С ее–то знаниями, а вернее полным отсутствием таковых, устроиться прилично было просто не возможно. В гости к его матери не ездила. Так свекровь ее не любила, что просто ужас. Считала, что она ему всю жизнь испоганила. Интересно, а они ей нет, что ли?

                Кольки с шести утра уже дома нет, а где–то заполночь - еще не появлялся. Все коммунизм строил. Задания перевыполнял. Быстренько так в начальники выбился. А она одна целый день. Да мать из деревни как приедет, так и забудет уехать. А чего ей там делать. Отец пил беспробудно. Он, на тамаркин взгляд, и не замечал даже, что мать к ней в город уезжала. А потом и вовсе повесился в белой горячке. А злые соседи шептались, что вроде бы ему мать и помогла в петлю залезть... Залез и залез. Бабка ее вон тоже без мужа девчонок растила. Мужики в их роду не держались. А Колька... Стихи ей сочинял. А когда она хвалилась в гостях, больно тыкал в бок и шипел: «Дура, это же Пушкин...»

              А здесь? Здесь они хоть целыми днями кости Кольке и его мамаше, да соседям перемывали. Хоть какое–то занятие. А то на улице мороз под сорок. Холодища непередаваемая!!! Тамарка даже в магазин не ходила. Все ждала, когда Колька заявится. А магазины–то ночью не работают. А Колька–то об этом совсем не думал! Так Тамарка наварит простой каши на воде целую кастрюлю и Кольке на неделю...

      Он уже директором завода тогда был, сопротивлялся. Говорил, что она его этим унижает. Не готовит. Готовить она как-то не сподобилась научиться. Да и зачем? Колька сам неплохо готовил. Когда отдыхал. А она пристрастилась бегать в ближайшую столовую. А чтобы  муж не догадался, говорила ему, что ест эту же кашу. Потому и толстая такая, что без витаминов и полноценного питания. И ругала его никчемным, бестолковым. Так за дело же...

      А он ее – рыбой замороженной. Кистеперой. Какой – такой кистеперой...?  Непонятно. Это–то и обижало больше всего.


                НЕ ХВАТАЙ БОГА ЗА БОРОДУ. БОРОДА-ТО СКОЛЬЗКАЯ...


                И что теперь? Тамарка вернулась в свои невеселые мысли, когда «цыганка» налила по стопке водки и предложила помянуть свекровь. Женщины переглянулись, опрокинули по стопке и дружно закашлялись, поперхнувшись своими «добрыми» пожеланиями.

              Свечи на столе вдруг зачадили и враз погасли. Холодок сырости заструился между лопаток. Казалось, что на неуютной кухне женщины были не одни. Свекровь явно и сейчас продолжала их не любить, не взирая на свое отсутствие в этой комнате, и даже на этом свете. А напрасно, ведь сидящие здесь женщины приходились ей невестками, обе звались Тамарками и обе были женами ее сыновей. И их обеих бросили ее сыновья. Вот такие... совпадения.         

      Правда, эти совпадения не стали цементом их дружбы. Гуранка Тамарка и молдаванка Тамарка, похожая на цыганку, просто числились родственниками, но построить, по-настоящему, родственные отношения не стремились. И только похороны свекрови их вдруг объединили одной идеей обладания мужьями без ограничения. То есть им вдруг остро захотелось сохранить свою власть над мужчинами. Тем более, что супружеские отношение и там, и там давно поросли мхом и лет пятнадцать уже были лишь поминальными. К тому же оба брата решили уйти из семей, создав новые, и мать дала им на это свое родительское благословение.

              Посему «тамарки» в методах достижения желаемого были единодушны. Метод этот звался просто: приворот любыми путями, и в исполнении  никаких этических ограничений так же не накладывалось. Даже если хорошим индеец станет только мертвым. 

      - Знаешь, - нарушила первой затянувшееся молчание, откашлявшаяся «цыганка», -  я как–то раньше этому не придавала особого значения... Без надобности это было, что-ли...
 
      - Ну-ка, ну-ка... - съежила напряженно и так небольшие глазки «гуранка», в предвкушении чего-то неожиданного, отчего хищное выражение ее лица  странной носатй тенью отразилось на кухонной стене. -  Выкладывай.

      -  А что выкладывать-то. И выкладывать-то особенно нечего ... Об этом вроде бы все знают, но стараются не говорить. До особого случая ... 

      - До какого особого, - взвилась остатками свечного пламени гуранка. – До какого такого особого. Что ты тянешь? Мой случай совсем особый! 

      - Да какой он особый. Так. Молодая вертихвостка дорогу перебежала. - Хмыкнула «цыганка», едва скрывая пренебрежение и к гуранке, и к ее ситуации.

      - Да, что бы ты понимала - перестала скрывать раздражение гуранка и слова ее, наталкиваясь друг на друга, слились в единый шип. – Чтобытыпонимала??? 

      - Да не шипи ты. Не страшно. А то дошипишься, что ничего не скажу. И ускользнет твой Колька к  другой. А так, глядишь и зацепится на год - другой  за тебя... и детей... А там мало ли что случится. У мужиков в этом возрасте часто инфаркты бывают. Поняла? Ты только реши, по силам ли это тебе... с привороженным мужиком жить. Тоже не сахар, поди...   

       На малогабаритной кухне воцарилось молчание. Казалось, оно вот – вот раздавит этих странных женщин с их странными разговорами. От этого молчания становилось не по себе. Словно тебя делали сообщником убийства кого–то слишком дорогого и слишком знакомого, и при этом полностью отбирали даже шанс на выживание.   

       За окном ослепительно  сверкнула молния  и, вместе с тяжелыми каплями дождя, загрохотал запоздавший гром.

       - Неймется свекрухе, - усмехнулась цыганка. – Шумит старуха.
   
       - Поздно крыльями махать, - согласно кивнула гуранка, обкусывая ногти. - Все. Дальше без ее советов жить будем. Что ты там придумала? Выкладывай.
      
       Свеча в очередной  раз затрепетала прощальным пламенем и погасла. Кухню накрыла темнота, в которой яркие стрелы молнии были не просто хорошо видны. Они были ослепительны и равнодушно – безучастны.               

       Также безучастно цыганка заговорила. Она что-то подробно  объясняла, чертила в воздухе тайные знаки и взбадривала испуганную масштабным решением гуранку... Светало...

                В РУКУ. О ЧЕМ ЭТО МЫ ...

       Николай провалился в сон. Какой-то очень тревожный, заставлявший дергаться как в забытьи и сковывающий все нормальные движения, кроме обычных рефлексивных подергиваний. 
         
       Снились... черные мохнатые пауки гигантских размеров. Они появлялись откуда–то сбоку, из-за частокола, на котором торчали сотни голов: то  ли людских, то ли похожих на людские. Сам частокол был призрачным как туман. От этого  головы сваливались в одну большую кучу, которую разносило тут же ветром, словно это были опавшие листья. Пауки тем временем сучили своими мерзкими мохнатыми лапками и плели паутину. Паутина накрывала неуспевшие улететь головы и они превращались в обычные серые бетонные болванки.

        Николай видел себя продирающимся через эту паутину для того, чтобы собрать эти головы и очистить дорогу, по которой он должен был бежать куда–то за горизонт. Но не мог. Ноги вязли в паутине. Руки цеплялись за ноги мерзких насекомых, которые пытались с него, еще живого, снять голову и водрузить на частокол. Частокол, который как мираж, то появлялся, то исчезал в серых сумерках. В какой-то момент  Николай  перестал сопротивляться и сотни маленьких мерзких членистоногих осадили его тело. Казалось, что они как муравьи  прогрызут его насквозь. Но они пробежали его сверху вниз и ссыпались как семечки на поднос. Тяжелый серый ворон...
   
           - Смотрите! Какой большой ворон! Смотрите, он что-то несет в когтях. Ну, смотрите же! –  Надрывался над ухом детский голос.

      Голос был наполнен радостью открытия и искреннего восхищения огромной мощной птицей. Сбоку от  лица  Николая появилась хитрющая мордочка пацана лет пяти – шести. Это Сережка заглядывал сбоку в глаза Николаю, пытаясь перевернуть здорового мужчину с живота на спину.

       - Так нельзя, дядя Коля. Так не спят! Бабушка говорит, что чудища присниться могут. Надо на спинке. Чтобы солнышкин центр свободным был! Где у тебя, дядя Коля, солнышкин центр? Покажи! – теребил его неугомонный малыш.    

       Спросонья мало кому удается найти свой солнышкин центр... Особенно, когда маленькие, неугомонные ладошки пытаются захватить твое лицо, ойкая от колкости щетины и беспардонно теребя за нос. Трудно сразу прийти в себя оттого, что рот раздирает зевота, искажая карту местности до неузнаваемости.

       И оттого, что расслабленные мускулы еще не трансформировались в хороший жесткий каркас для тела. Но временная оторванность от жизни Николая сокращается до реальности всего двумя – тремя потягиваниями и резким прыжком вверх. Ну не то, чтобы вверх, но уже в положение сидя. И все.       

       Жизнь снова становится активной, стремительной и наполненной кучей вопросов, требующих неотложных действий. Жизнь снова стучится в солнечное сплетение мужчины, которого еще вчера пытались приворожить намертво. Пытались лишить права выбора. Заставить жить подневольно, скрипя зубами от безысходности и невозможности даже мало – мальски  управлять своей жизнью. Но страшнее всего – видеть постоянно опостылевшую, нелюбимую женщину рядом, вздрагивать от ее навязчивых прикосновений и претензий. И тошнотворно кривиться, когда она, касаясь его тела расчесанными дерматозными руками, делает попытки расстегнуть на нем брюки.
       
       И он бы уже не смог сам по своей воле ни уйти, ни остаться. Не смог бы терпеть ее наглые холодные, похожие на осклизлых кальмаров конечности, давился бы от брезгливости и затем срывался, орал, опять скрипел зубами во сне от смертельной тоски, оставаясь с ней. Пытался скрыться среди рабочей суеты, просиживая в офисе до глубокой ночи. Ехал во всевозмолжные командировки. И как благо ожидал долгой экспедиции на Северный полюс. На самую северную его оконечность.

       Мысленно бежал к другой, ласкал ее в своем воображении, просыпался от болей в сердце и боялся вздохнуть, чтобы приступ грудной жабы не задушил его окончательно...
      
       Мысленно рвался на волю, оставаясь полностью подневольным, сознавая, что ничего не может сделать в действительности. Хотел к другой, но, как парализованный паучьим ядом черной вдовы, не мог бы даже сдвинуться с места. Защищался от питья и застолий, с омерзением наблюдая как в его еду и напитки подмешивают «грязную» кровь и тонкой струйкой сыплют серо – зеленый порошок, похожий на отраву для тараканов, даже не пытаясь скрывать содеянное.
      
       Это не жизнь. Это изощренная пытка на медленное умирание во имя чужого тщеславия и создания видимости семьи. Чтобы кто–то не подумал. Чтобы кто-то не сказал  Чтобы денежки не поменяли хозяйку. Чтобы все вокруг видели, какая крепкая хорошая семья, несмотря на вечную мрачность хозяина. Ну, мрачный тип. И что же? У всех есть свои нелицеприятные особенности. Можно и это потерпеть, ведь муж не «гулена», а просто вечный держатель зонтика. Можно было бы, если бы не одно «но»...

       И это «Но» в том, что.... Николай не ел этого злобного, извращенного мерзкими помыслами супчика. Просто не ел и ничего не пил. Ни капельки!  И вообще он уезжал обратно в столицу. Туда, где его любили и ждали. Куда он рвался без всяких приворотов и приговоров. Просто потому, что его ждали. Им восхищались. Его любили таким, какой он есть. Его нежно любили и с нетерпением ждали.

                *   *   *


                Пыльные остатки «сна под грузом собственного тела» окончательно растворились под ледяными струями душа, и с характерным журчанием исчезли  в воронке сточных вод.      

        А  Николай, тем временем, играючи, замылил пеной обычного геля для тела все привороты и наговоры, которые всю ночь плели против него скопища пауков. И вновь встал под резкие упругие струи контрастного душа. Затем отполировал торс жестким вафельным полотенцем, отчего тело разгорелось и порозовело. Мужчина с удовольствием напряг мускулы и, оглядев себя, удовлетворенно хмыкнул. Из кухни доносился запах свежеиспеченных блинов.   

       -  Со сметанкой и сливочным маслицем, - сморщил нос в предвкушении аппетитного завтрака Николай и, подумав, добавил. – С земляничным вареньем.  Как у мамы...       

       Свежий воздух соснового леса наполнил до краев небольшую уютную кухню с белоснежными кружевными занавесками на последнем этаже новой девятиэтажки, что выстроили несколько лет назад, почти врезав ее в таежный массив.
       
       До отлета домой оставались считанные часы, но минуты ожидания натужно тянулись и, вытягиваясь длинной худой змеей, едва приподняв погремушку хвоста,  шипели, словно, предупреждая о возможном нападении исподтишка...