Ступеньки вниз...

    - Эх ты, сердешная, сидишь опять здеся, а? - спрашивала каждый раз тетя Маша, метя ступеньки лестницы.
    - На вот, - и она совала измятую десятку в руки женщины. Та брала, кивала в знак благодарности, медленно расправляла бумажку на колене и что-то бормотала.  Лестница  была грязной, вела вниз, в темноту. Ниже освещенного места женщина не опускалась. Вот пятая ступенька - не ниже: светло и видно, как люди туда-сюда снуют, кто монету бросит, а кто и десятку бумажкой. За день, бывало, рублей до пятидесяти набиралось. Она поднималась, оглядывалась, крепко сжимая деньги, чтоб хулиганы не отняли. Так, озираясь, шла она к буфету. Пальто болталось на худых плечах, подол оборвался давно. Но ткань была дорогой, туфли добротные, хоть и стоптанные, засаленный длинный шарф вокруг шеи. Она шла к буфету, брала кофе или стакан молока, одно яйцо и кусочек хлеба. Жевала медленно с наслаждением, изредка бросая осторожный взгляд исподлобья, будто боясь кого увидеть. Иногда страшно хотелось выпить…  От одной такой мысли глаза загорались диким огнем, но быстро гасли от стучащего в мозгу «нет!».
     Сколько прошло времени с тех пор, как появилась эта женщина, никто из завсегдатаев вокзала не помнил; только тетя Маша приметила ее зимой перед Новым годом, а вот уже и весна пришла, а женщина эта будто прописалась на ступеньках. В сумерках тихонько она шла к умывальнику и долго задерживалась там, когда было безлюдно.
     В один из вечеров, ожидая увидеть молчаливую сиделку на старом месте, тетя Маша решила поговорить с ней во что бы то ни стало. Но женщины на месте не оказалось. Не было ее и на другой день.
     Васька, частенько бывавший на вокзале на мелких заработках, рассказал, что видел эту странную в слезах, ее поднимал какой-то человек с чемоданчиком и «кажись, тоже плакал».
   Тетя Маша перекрестилась и, желая добра «старой знакомой», перекрестила и то место, где та сидела.
     Прошла весна, лето подходило к концу. Народ суетился у билетных касс, груды ко¬робок, узлов, рюкзаков загромождали залы - заканчивался период летних отпусков. Мальчишки таскали тяжелые чемоданы, урвав заработок у носильщиков. Страна вступила в «свободное» развитие.
     Тетя Маша мела ступеньки, вытирая передником пот со лба и уже почти забыла о «лестничной женщине», как вдруг однажды с ней поздоровалась моложавая загорелая дама. Летнее платье облегала ее худенькую фигуру, а соломенная шляпа отбрасывала тень на лицо. Женщина приподняла край шляпы и посмотрела на удивленно застывшую старушку. Печаль сквозила в ее взгляде и участливое выражение лица смущало. Она нагнулась над сумкой, вытащила большую нарядную коробку конфет и красивый цветастый платок.
     - Это вам, тетя Маша, простите, - почему-то добавила она.
     - Да за что, милая, небось перепутала с кем, дык нет - знаешь, как звать меня... Ах ты, Господи, неужель ты,  сердешная? -  залепетала старушка, - да как же это ты, выпрямилась, видать. А я ж молилась за тебя жалеючи, - она неловко держала подарки и все ахала и охала, уже глядя вслед уходившей женщине, которая в последний момент не¬ловко обняла старуху и смущенно поцеловала в обе щеки.
     Тетя Маша видела, как к ней подошел мужчина, обнял за плечи и повел к выходу.
     «Хорошо что хорошо, - бормотала старушка, пристраиваясь на ступеньку отдохнуть, - всякое, гляди-ка, бывает, а женщине -то ласка нужна, да и покой, да чтоб рядом кто был, не как я - одна как перст. Уставать стала, пора на энтот покой, вот помету еще немного и все. Ох, а платок-то, а конфеты - да где уж нам таким баловаться», - говорила сама себе старая тетя Маша, поднимаясь кряхтя.
     Перед Новым годом вокзал замирал, немногие пассажиры собирались у телевизора: кто смотрел, кто дремал, смирившись с опозданием. И тетя Маша пристроилась сбоку. С экрана говорила привлекательная артистка, она поздравляла всех с наступающим праздником и передавала песню и привет ... тете Маше. Это было так неожиданно, что сердце тети Маши забилось, и она опять узнала «сердешную». Старушка заулыбалась, оглядываясь на окружающих, и громко проговорила:
     - Ну что ж, спой, милая.
     Рядом оказался Васька-носильщик:
     - Баб, а эта не та, что...
     - Цыц!- прикрикнула старая женщина, - ишь, надумал, луче слушай, как поет-то про любовь.