Третья попытка

                ГРИГОРИЙ ВОЛКОВ

                ТРЕТЬЯ ПОПЫТКА. 

                Роман.
                СПб 2012


1. - Остались дневники, - сказал я. И машинально приподнял стопку. На поминках не положено чокаться.
Рука не дрожала, водка не выплеснулась.
- Когда-нибудь разберусь с ними.
И выпил горькое лекарство. Которое на этот раз не стало лекарством, а к горечи я давно притерпелся.

2. С тех пор, как врач равнодушно поведал о болезни жены.
Я поймал его в коридоре и ухватил за пуговицу.
В неурочный час; за дверьми ординаторской щебетали веселые голоса.  Его подельники отдыхали, а я не позволил ему насладиться.
- Пить надо меньше! – отбился он от нападения.
Словно лягнул в пах, мышцы полопались, я согнулся.
Но не отцепился, смял броню халата. Сведенные судорогой пальцы оцарапали материю, от пронзительного скрипа заложило уши.
Противник отшатнулся, но тут же опомнился и вырвался из смертельных объятий, или я ослабел и уронил руки.
- Она даже со мной не пьет, - едва слышно пробормотал я.
Обвинитель оглядел халат, материя выдержала; это вам не китайские поделки, как у многих не уважающих себя соратников - мысль эта взбодрила и согрела.
- Уважаемый, не надо так переживать, - отечески успокоил он. – С циррозом живут годами, надо только соблюдать регламент.
В ординаторской хлопнула пробка, выстрел этот выдавил живительный румянец на его щеки.
- Живут или существуют, досаждая близким? – спросил  я, вбивая гвозди в гроб нашей совместной жизни. Шляпки вонзались в кулаки.
Или ногти разодрали ладонь, капли крови скатились, кровавые шарики расползлись по коридору.
Так запомнился мне разговор с эскулапом, или это репродукции повлияли на мое воображение.
Для успокоения больных стены были увешаны копиями шедевров.
На одном плакате на блюде несли голову Крестителя, на другом Гойя расстреливал повстанцев, а еще некая иудейка вбивала кол в ухо спящего захватчика.

3. - Воспользуюсь ее дневниками, - обещал я на поминках.
И почти не обманул, уже заглянул в некоторые записи.
- Как жалко, что она не обладала литературным даром, - проговорился я.
И рука, наконец, дрогнула, водка выплеснулась; и опять, как некогда в той больнице, кровавыми шариками раскатилась по комнате.
Кто-то поджал ноги. Или мне показалось, случайно шаркнула подошва.

4. Подошвы с шарканьем и скрипом вошли с поминальный зал. Я закашлялся, и никто не саданул по спине, тогда с размаха приложился к колоне, та прогнулась, ладонями прикрыл  затылок, но тут же опомнился и убрал руки – если своды рухнут, пусть погибну сразу, чтобы не мучаться по больницам.

5. Как мучалась она, или уже не осознавала действительность, а жила в своем призрачном мире, который часто реальнее нашего.
В лечебнице для безнадежных, где предусмотрено все  для медленного угасания.
И если сознание покинуло страдальца, заботливые сестры милосердия обмоют тело.
- Зачем? Вам так мало платят, - поблагодарил я одну из них. Сухую и жилистую труженицу неопределенного возраста с размытым лицом.
- Не ради денег, - коротко и просто ответила она, лицо на мгновение обрело четкость, я зажмурился, а когда отворил глаза, опять увидел пятно, мне почудилось.
Просто замаливала грехи, такую епитимью наложил на нее батюшка, и когда выйдет на волю, забудет о своем уроке.

6. Сознание жены еще вспыхивало отдельными искорками, когда ее доставили в больницу.
- Обычная лечебница, - уговаривал я. – Ну, не совсем обычная, а с повышенными удобствами, богатенький дядечка вложил сюда денежки…
- Чай не обеднеет, - усмехнулся  я. – Но не замолит грехи.
- Смотри, как здесь здорово! – На каталке провез по коридору, что по кругу опоясывал лечебницу. Комнаты отдыха были заставлены кадками с тропическими растениями. На пластмассовых листьях висели нездешние плоды, среди огромных цветов порхали птицы, на лианах раскачивались обезьяны. Среди ветвей притаились удавы и крокодилы.
Я заслонил ее от смертельной напасти. Неловко изогнувшись, грудью прижался к ее груди.
Она вскормила дочку, молоко вытекло, грудь обвисла.
Но напряглась под моей тяжестью, я ощутил и под одеждой.
Давно не знал близости, но не забыл и мельчайшие подробности.
Как сначала робко и несмело сходятся ладони. И если повезет, их не отбросит электрическим ударом. Но наоборот, сольются предвестником неотвратимой близости. И уже не разобраться в мешанине тел, а наши пальцы цепко блуждают по этому огню.
И каждый раз заново открываешь материки и миры.
Отдельные детали, намертво вбитые в память.
Переломленная под острым углом шея.
Стон проникновения и наслаждения.
Ногти рвут спину.
Падение в пропасть – и смерти нет, но каждый раз возвращаешься из небытия.

7. И эта напрягшаяся грудь среди игрушечных пальм и вымышленного зверья.
- Смерти нет, - уговаривал я, катая ее по комнатам отдыха. -  Разве ей возведут такие хоромы? Нет, она должна промышлять по свалкам и помойкам среди бомжей и отверженных. Там достаточно для нее пищи. Там затупится и сломается ее коса. И эта мадам не страшна без орудия производства!
Успокаивая сладкими сказочками, все убыстрял я ход колымаги. Колеса грохотали на порожках.
Как колеса состава, что увозит счастливчиков в неведомые дали.
А мы шли по кругу, постояльцы попрятались по палатам. Или не принято здесь  разгуливать. Или не осталось сил для прогулок.
Мелькали огромные аквариумы, испуганная рыба зарывалась в каменистое дно.
В библиотечке книги манили незахватанными страницами.
Домовой храм отгородился расписанием служб.
Все быстрее по кругу, оси колес раскалились, кожа и одежда обуглились.

8. - Не надо, все будет хорошо, - остановила меня заведующая.
- Кому? – переспросил я.
- Наверное, вам, - обещала она.
Обещания вылились в таблетки забвения.
Или подошло время.
Поместили ее в палату на двоих.
Оказывается, некоторых ненадолго отпускали, сокамерница ее надеялась на эту милость.
- Она уже не узнаёт меня, - пожаловался я ей на второй день заточения.
- А я обязательно поправлюсь, - заклинанием ответила еще не  старая женщина.
Каждое утро тщательно изучала лицо.
Классики литературы поведали о так называемой маске смерти, женщина пыталась  различить эти знаки. И если видела, то с мясом отдирала.
Лицо было похоже на тушу освежеванного зверька.
- Узнаёт, – сказала она.
- Улыбается внутренней улыбкой, когда вы входите, - ответила на мой недоуменный взгляд.
- Может быть, поправитесь, - сказал я.

9. Одна из подруг навестила умирающую. Та, которой тяжелее всего добираться. Сначала утопала в снегах. Потом брела обочиной дороги, что связывает с городом. И напрасно голосовала попутным машинам. Ни одна не остановилась. А если притормаживали, то, вглядевшись, водитель  вдавливал педаль газа. Камешки и льдинки выскакивали из-под колес и секли кожу.
- Она была моложе меня, - бормотала путница, в прошедшем времени поминая подругу. – И лицо почти не тронуто временем!
- Проклятое время! – выругалась, кое-как добравшись до предместий.
Прохожие даже не отшатнулись, притерпелись к нищим и убогим. Или к пророкам, вестникам грядущего.
Все мы смертны, и можно свихнуться, зациклившись на этом.
- Все мы смертны, - уговаривала себя подруга на пороге палаты.
Кривой улыбкой поздоровался я с ней.
- Что? – спросила Надежда.
- А у тебя что? – отбился я.
- А помнишь, - спросила она подругу, - как познакомились и сошлись в младших классах?
Недавно я кормил больную. Ложку с протертым супом осторожно прижимал к губам. Обычно ее содержимое выливалось на салфетку.
Помнишь, спросила Надежда, и  больная зачмокала, то ли запоздало глотая, то ли пытаясь что-то сказать.
- Помнишь наши посиделки, как мы были дружны в школе, как ты отыскивала старинные фолианты в нашей библиотеке, ведь бывшей гимназии  больше ста лет, как потом разошлись, и каждая была сама по себе, но ты отыскала меня.
Непослушные губы приоткрылись, стон или вдох послужили ответом.

10. Губы, что не знали удержу в часы сладострастия. Медленно и подробно изучали мое тело. Так, чтобы даже самый потайной уголок не оставался обездоленным.
Шрамик на ключице – в детстве напоролся на колючую проволоку, волосы в ложбинке на груди и вокруг сосков. И мягкие шелковистые волосики около пупка. Сам пупок, и губы постепенно переползают к паху.
Это как боль, это выше и прекраснее боли, ее тело оборачивается сплошными губами, или это я до мельчайших подробностей изучаю ее. Более нет неведомой земли, но каждый раз открываю новые острова.

11.И эти разговоры, некоторые из них каменными скрижалями врезаны в память.
- Если ты бросишь меня…
Сказала после очередного соития, когда не осталось сил даже на простое движение, и слова с трудом выкарабкиваются из горла.
- Брошу, - неверным эхом откликаюсь я.
Даже мысли мои изнемогли от сладости непосильной работы, я отбиваюсь случайными и пустыми фразами.
- Снова останусь одна, - перекидывает она мостик к былому.
Еще хлипкий и призрачный, но женская память способна возвести и из камня.
До этого пласталась по моей груди, и груди ее мягко плющились, а лоно обжигающе прижималось к бедру.
Вспомнила, и жесткий волос теркой оцарапал бедро, и груди напряглись, а соски острыми вершинами уперлись в мою грудь, и уже не было жара – солнце закатилось, ударил холодный осенний ветер.
Снова – уцепился я за ключевой посыл.
Значит кто-то был до меня, и земли эти давно исхожены, и на каждом шагу натыкаешься на памятный знак первопроходца, и дальнейшая жизнь теряет смысл.
Так у Скотта иссякла надежда, когда на Южном Полюсе нашел он следы Амундсена. И опустошенные странники потерянно побрели к базе.
Их обнаружили через несколько лет, тела сохранились в вечной мерзлоте.
Снова – уцепился  я за ее признание, забыв про ушедшего в неизвестность мужа и про взрослую дочку.
Внучка жила с бабушкой, я чем-то не понравился девочке, и она презрительно отгородилась от недостойного пришельца.
- Значит подобное было! – Оттолкнул я пронзившие меня груди и содравшее кожу лоно.
- Значит так же похабно миловала других! Не пропуская ни одной складочки!
На краю кровати навис я над пропастью.
Она рывком оттащила меня. Но сама не удержалась и в полете разбросала руки для смертельных объятий. Обхватила камни на дне ущелья.
Но всего лишь одевалась, целомудренно отвернувшись от насильника.
Пояс обхватил едва заметные складки на бедрах. Резинки извивались ядовитыми змейками. Потом головки змеек закусили прозрачную ткань чулков, а тела укрылись под кружевами.
Две чашки вцепились в грудь не моими хваткими ладонями.
Пуговицы рубашки отлетали под грубыми ее пальцами, а из молнии на юбке вываливались зубчики.
Или это отлетали мои пуговицы, и лопалась моя молния.
Не так лопается, когда рвешь ее в порыве желания и страсти.
А здесь зубчики снарядами калечили дома и прохожих. Стены шли трещинами, прохожие напрасно укрывались в подворотнях.
Первые дни близости почти всегда кончалась выяснением отношений.

12. В палате смертников дернулись ее губы, и напрасно ворошил я былое.
Просто прислушалась к словам подруги или угадала знакомые интонации
- Ты настоящая женщина, - разобрал я ее шепот.
Или: - Я еще женщина. - Что угодно можно вообразить в невнятном дуновении ее дыхания.
Или, вспомнив о недавнем обеде, принялась заглатывать больничную бурду.
- Очнись!  – взмолилась Надежда.
Словно попыталась раздуть огонь погасшего костра, головешки давно подернуло пеплом.
Сокамерницу обещали отпустить при благоприятном стечении обстоятельств; набираясь сил, она спала и днем, полотенцем отгородившись от дневных неурядиц, и мирно похрапывала под вафельной материей.
Под этот храп и заклинания подруги подобрался я к окну.
Внутренний дворик окружали выбеленные болью стены нашего пристанища. Снег тяжелыми козырьками свисал с крыши. Она прогнулась под его тяжестью.
Чтобы стены не рухнули, на крышу загнали двух мужичков, они курили, прислонившись к трубе.
Счастливчики: выполнив урок или отработав положенное время, могли разойтись по домам.
Я тоже мог уйти, и уходил каждый день, и брал в магазине бутылку, но даже пьяной ночью коридором везли каталку, под простыней угадывалось тело.
- Очнись! – настаивала подруга. – Помнишь, я пришла к тебе с сослуживцем – моей последней надеждой! Я решилась – было светло и боязно! Разве это можно забыть! – Пыталась разбудить больную.
- Твои где-то отдыхали, ты предоставила мне квартиру! Постельное белье хрустело и кололось! Уходящий поезд! Уцепилась за поручень последнего вагона! Как ты советовала и настаивала! Чтобы на закате дней не остаться одной! Поклялась, что не буду досаждать ему этим ребенком.
Спасибо за совет! Я счастлива!
Теперь должна помочь тебе! Ты слышишь, слышишь!
Трясла  за плечи, и согревала дыханием, и голосила, как над покойником.
Мужики перекурили и принялись сталкивать снег, за грохотом обвала не разобрать причитания.
Сестра милосердия запропастилась, плакальщица выдохлась.
- Надо поменять подгузники, - устал я от ее крика.
До больницы жена в бреду неделю пролежала дома, я умаялся за это время.

13. Дочка ее жила с бабушкой и не догадывалась о смертельной болезни матери.
- Просто заболела старостью, -  пошутила моя подруга перед каким-то семейным праздником.
Теща знала своих предков до двадцатого колена, памятных дат было великое множество.
То Александры или Николаи назначали приспешника генерал-губернатором, то другому не менее заслуженному деятелю вручали высший орден империи. Или просто пожимали руку. Или еще случалось некое значимое событие, чем до сих пор гордятся потомки тех героев.
Последним потомком считала себя теща, для нее не нашлось достойного избранника.
Не представляю, как она подпустила к себе мужика, видимо, для этого тому пришлось достаточно принять, так что едва добрался он до постели, однако грехопадение произошло, зародилась новая жизнь, развенчанная графиня выгнала постылого самца.
Ее дочка, моя подруга первый раз вышла замуж за недостойного претендента, теща любила и снисходила к ней.
Но презирала меня, жителя Воронежской губернии.
При первом знакомстве неосторожно поведал я  об этом.
- Эталон чернозема! – Вспомнил свои края. – Весной и осенью грязь по колено, а то и по пояс. А поля давно заросли бурьяном, а от техники остались одни воспоминания; что там делать? коровам крутить хвосты? – Продал и предал свою малую родину.
А когда старуха скривилась от горечи моих слов, а глаза обернулись двумя стволами, и выстрел вот-вот грянет, усугубил ее отвращение.
Жеманно и карикатурно отставил мизинец и с хлюпаньем втянул в себя отраву, каковую старуха ошибочно считала настоящим английским чаем.
Подруга лягнула меня под столом, каблуком разодрала щиколотку, я содрогнулся от незаслуженной боли, дочка ее прыснула в кулак, но тут же исправилась, просто закашлялась, замечательный чай пролился не в то горло. Старуха откинулась на спинку старинного стула, тот заскрипел, но еще не развалился, и принялась отдирать от траурного платья блох и других насекомых, что могли перескочить с навозного пришельца.
А еще подлил масло в огонь.
- И коров приходилось пасти и копаться в дерьме! – Наговорил на себя. Все же жил в маленьком городке.
- Моим предкам даже позволяли сидеть в присутствии царских особ! – зарапортовалась старуха.
Мозговые сосуды ее частично полопались, реальность смешалась с вымыслом.
Вспомнила детскую сказку Марка Твена, кажется, там король наградил кого-то такими привилегиями.
Поддерживаемая с двух сторон соратниками – дочкой и внучкой, старуха гордо удалилась в свою опочивальню.
В крошечную спаленку, выгороженную из некогда огромной графской кухни.
До Революции усадьба занимала второй этаж дома на набережной, а у пристани иногда швартовалась царская яхта.
Когда власть вроде бы перешла к народу, хозяева чудом выжили, но квартиру уплотнили, бывшие поселились на своей кухне, а в дальнейшем даже отгородились от соседей, вместо парадной лестницы пользовались черным ходом. Кухню разделили на клетушки, так возникла отдельная квартира.
С возвращением былых ценностей (слава Богу, почти не пролилась кровь), коммунальную квартиру выкупил новоявленный богач. Но не поддалась бывшая кухня графской усадьбы. Напрасно миллионер сулил золотые горы, чем больше лопалось сосудиков в голове старухи, тем решительнее отвергала она самые заманчивые посулы.
И со своей болезнью могла прожить еще десятки лет, хватит ли у нас терпения так долго ждать и надеяться?

14. - Просто заболела старостью! – придумала моя подруга, когда в очередной раз затащила меня к своим родным.
Тяжело и неохотно поддался я на ее уговоры.
Старуха привиделась мне строгим надзирателем, что не пропустит на зону постороннего.
Или начислит штрафные баллы за каждое неверное слово и движение.
Не так шагнул, посмотрел – черные метки падут на весы неправедного правосудия.
Высморкался, большим пальцем зажав ноздрю, а потом рукавом промакнув нос – метки эти обернутся полновесными гирями.
Не вымыл руки после уборной – превратятся в неподъемный груз.
Еще при знакомстве я и сморкался, и не знал мыла, и навоз по брюкам карабкался до самого паха, и грызуны свили гнездо в моей одежде, и с русским языком был я не в ладах, и еще десятки и сотни причин превратили меня в изгоя; и идти стоило только для того, чтобы добить старуху, - я приложился к бутылке, глотнул из горлышка.
Не разбавил джин, горький и сладостный напиток разодрал горло и живительной каплей провалился в желудок; еще не был готов к дальней дороге.
- Не надо, ты же знаешь, она не любит, - сказала подруга.
- Давай поженимся, - предложил я.  (Как до этого предлагал другой, но на этот раз не мог ошибиться.)
- Разве мы не женаты перед Богом? – спросила женщина.
- Они не верят в Высшую Силу, - осудил я заблудшее человечество. – Привычно и бездумно поклоняются бумаге с печатью.
- Дай глотнуть, - попросила подруга.
- Тебе нельзя. – Протянул я бутылку.
- Сегодня можно… Теперь можно, - поправилась она.
- Ты выздоровеешь.
- Да, - согласилась женщина и поперхнулась, толком не научившись пить.
Закашлялась, а я осторожно и несильно ударил ее по спине.
Она содрогнулась от чудовищного удара, боль раскаленными штырями вонзилась в остатки печени.

15. Болезнь жадно пожирала ее. Но когда я спросил у врача, какой нам отпущен срок, тот лишь пожал плечами.
Свое неумение и незнание списывали на божьи помыслы.
Руки злого и мстительного их бога были по локоть в крови.
Другой лекарь наотрез отказался от биопсии. Только вконец изведем печень, а неверное знание ведет ко многим печалям, грамотно и непонятно объяснился он.

16. - Я выяснил, с этим живут вечно, - утешил я жену.
- Тогда будем жить и веселиться! – Не поверила она моему вранью.
Еще раз глотнула, уже не поперхнулась, лицо раскраснелось, глаза загорелись двумя зеленоватыми фонариками.
- Ведьмины глаза, - сказал я.
Поочередно прикоснулся к каждому глазу, ресницы щекотно укололи губы.
- Еще, - выдохнула женщина.
- А щеки – лайковыми перчатками, - придумал я.
Если и были морщины, то грубые и шершавые мои губы не распознали их.
- Еще! Еще! – хрипло потребовала женщина.
Обезумели от выпивки, похоти и желания.
И там, где нас ждали, давно погасли ночные свечи.
А если чудом удастся растянуть часы ожидания, то чудо это должно продолжаться года и столетия.
Ах, как долго собирались мы тогда на семейный праздник.
В обрывках поцелуев, одежды, стонов и объятий обернулся я воском в умелых ее руках. И обещал не только соблюдать правила этикета высшего общества, но и поведать о своих мифических предках.

17. Фамилия мне досталась от первой жены, такие фамилии запросто обрастают легендами.
Женился в институте на девочке из своей группы.
Звали ее как маленького зверька, но только в парке лакомятся они с ладони, в лесу же пугливы и осторожны. И лишь отвлекая их собачьим лаем, можно подобраться на близкое расстояние.
Я был и собакой и охотником, когда сошелся с Белкой.
К тому времени до умопомрачения надоели будни общежития.
Четверо мужиков в одной комнате, в лучшем случае выпивка не сопровождалась бесконечными откровениями, и по ночам никто не рвал струны гитары, и тяжелый дух портянок не пришибал к полу, где остатки былых пиршеств рыбьими костями царапали лицо.
И всего лишь несколько раз в сутки засорялось единственное очко в общественной уборной, и ржавая вода из душа не смывала грязь, а денег хватало на несколько дней после стипендии или денежного перевода, и приходилось по ночам разгружать фуры.
Девочка отыскала меня в толпе страдальцев.
Впрочем, я всегда следил за своей внешностью, а одевался не хуже городских.
Мне не давался английский, чуждые русскому уху звуки беспомощно барахтались в горле, преподаватель морщился и ставил минусы в своем кондуите.
Учился я на пятерки, вдали маячил диплом с отличием, тройка в зачетке испортила бы благостную картину.
Беллу, как потом выяснилось, чуть ли ни с детства готовили к жизни в другой стране, эта подготовка включала доскональное знание языка.
Я своим вмешательством сорвал грандиозные планы.
Когда впервые попал в их квартиру, удивился почти полному отсутствию мебели.
Родители ее сидели на чемоданах, дочка не хотела убегать с ними.
Остаться хотя бы до окончания института, умоляла родителей.
А те в очередной раз показывали справки, деньгами и посулами добытые у батюшки.
Кажется, ее бабушка в тридцатые годы проживала в Западной Украине и в предчувствии вселенской катастрофы крестилась в местной церкви.
А теперь следовало вернуться к истокам, родители Беллы подсуетились и отыскали тот храм.
Из Каменевых превратились в Штейнов, а имя дочки вполне соответствовало новой фамилии.
Однокурсники недоуменно и насмешливо отнеслись к этой перемене.
Обиженная девочка вздернула курносый носик.
Припухлое лицо, широкие скулы, слегка раскосые светло-серые глаза, прямые соломенные волосы – житель глубинки, и не следует наклеивать на нас иноземные ярлыки.
Я протянул руку помощи доморощенной иностранке.
- Мне не одолеть проклятое это произношение, - повинился и пожаловался ей.
- Так просто, - Показала она. Надула щеки, лицо исказилось, сказала на иноземный лад.
Я тоже квакнул, если лягушки услышали, то попрятались по болотам.
И тогда девочка поведала о своей беде, о чем я уже догадывался.
- Я здесь родилась, это моя Родина! – сказала она.
Не возразить на замечательное и правильное замечание. Да и не хотелось возражать.
- Мне одной не выстоять, - пожаловалась девочка.
В пустынной квартире, где кровать заменял брошенный на пол матрас, а в голые окна заглядывали соседи.
Хозяйка выключила свет, чтобы не подсматривали.
Ранний зимний вечер, родители на очередном эмигрантском сборище.
Когда по улице проезжала машина, то блики скользили по потолку, потом по ее лицу; она заслонилась от слепящего света.
Или от насильника, которого сама привела в девичью обитель.
Боялась, но нуждалась в дружеском участии
Я не смог отказать, отвел от лица одеревеневшие руки.
Щеки заледенели, пришлось долго растирать их и отогревать дыханием.
И лишь когда различил я биение жилки на виске, пальцы мои сползли по шее.
- Я сама. – Оттолкнула их девочка.
Словно каркнула ворона, несколько зловещих этих птиц нахохлились на вершине дерева.
Кофта упала, очередная машина на мгновение высветила камеру, даже в стерильной ее чистоте взметнулась пыль.
Девочка закашлялась, кашель забрал последние силы, не справилась с застежкой платья.
Тогда я в этой пыли и в тумане нащупал молнию.
Потом ухватил подол платья и потянул вверх.
Медленно и осторожно, чтобы не спугнуть боровую дичь.
Девочка зажмурилась.
Платье скомканной тряпицей упало рядом с кофтой.
Я тоже обессилел и укрылся за словесным поносом.
- Это как на диком пляже, - придумал я. Воздух со скрипом входил в легкие.
- Там нет кабинок, тогда раздеваются, целомудренно отвернувшись.
На этом пляже сдернул и отшвырнул пиджак.
- А когда много людей, то куда отвернуться? – зарапортовался я. – То есть не надо отворачиваться, мы давно знакомы, - тут же поправился.
Колготки потрескивали в моих пальцах.
Скрещенными руками прикрыла она цыплячью грудку.
- Или на приеме у женского врача, -  переменил я тактику.
- Ты же не стесняешься женского врача? – До последней тряпицы разоблачил свою пациентку.
Сказал и не узнал свой голос, каркнула зловещая птица.
Подтолкнул девочку к лежанке, суставы ее скрипели, этот скрип раздирал барабанные перепонки.
Уложил ее, но не посмел навалиться, уперся в матрас руками, они едва не надломились.
Только показалось, что овладел деревяшкой, тело ее забилось выброшенной на берег рыбиной.
- Нет! Не надо! Больно! – вскрикнула она.
Руки надломились, я упал и раздавил ее груди, она сомкнула ноги, вытолкнула меня.
Но семя уже пролилось, я скатился с тела, победив или проиграв в этой схватке.
Она нащупала какую-то тряпку, та впитала мой сок.
Потом мы долго молчали в подступившем холоде.
- Если тебе это необходимо… - пожаловалась девочка.
- Оденься, замерзнешь, - сказал я.
- Чтобы вместе справиться.
- Когда сообщим твоим родителям? – спросил я.
- Я скажу, - обещала она.
- Вместе скажем, - не поверил я.
- Сначала сама.
- Правда?
- Разве могу я теперь обмануть?
Обмануть всегда можно, хотел сказать я, но вместо этого милостиво разрешил: - Теперь можешь одеваться.
- Смотри, во что превратил рубашку. – Показала она мокрую скомканную тряпицу. – Или мою жизнь, - добавила невпопад.
- Мы останемся, пусть они уезжают, - сказал я о главном.
- Конечно, - согласилась женщина.
Так прошла наша первая брачная ночь.

18. Чтобы умаслить родителей той жены, придумал взять их фамилию.
Узнав об этом, тесть, наверняка, загнул такое, что теща в ужасе зажала уши. Но не осудила мужа.
На торжественном приеме у графини козырнул диковинной фамилией.
Заранее приложился к бутылке, алкоголь пузырился в крови, пузырьки оборачивались занимательными историями.
Ее предок, генерал-губернатор правил честно и справедливо, только бездельники и преступники были недовольны его правлением.
Жена локтем случайно заехала в бок, я не отмахнулся от  трудов и дел генерала.
Вместо этого поведал о странствиях избранного Богом народа.
- Нет, не сорок лет вел нас Моисей по пустыне, но веками не могли мы прижиться в чужих странах, - сказал я.
Удивленные слушатели разинули рты.
- А чтобы ковчег не достался врагам, предводитель разделил его на  фрагменты, - придумал я.
- Какой ковчег? Не было ничего, - безапелляционно заявила дочка жены.
- А еще чему научили вас в так называемых академиях? – Отбился я.
Девочка училась в институте культуры, там досконально разобрались в древних событиях.
Отчитал девчонку, а жена не защитила ее. Снова кольнуло печень, прислушалась к привычной боли.
На лбу вспухла и скатилась по виску капля пота.
Просто выпила лишку, неразумно потянулась за мной.
- А другой мой прадедушка…, - сказала хозяйка.
- А наши предки Рим спасли, - вспомнил я классику.
Старуха не расслышала, была похожа на токующего глухаря.
- Да! – с вызовом сказала девчонка.
- Да, - чуть ли не впервые согласился я с ней. – Но за мной более длинный ряд предков. Себе Моисей оставил самый большой фрагмент святыни, мы пронесли его сквозь века и странствия!
- И сохранили, и храню! – добил их этим признанием.
Теща моя с ненавистью и почтением склонилась перед былым величием.
Девочка сложила губы трубочкой, чтобы свистом выразить свое отношение к фантазеру, но передумала.
Так был я принят в высший свет, вступление это болью навалилось на жену, я помог спуститься по лестнице, и поймал частника.

19. Болезнь стремительно прогрессировала, подруга навестила ее, быстро и ловко поменяла памперс, потом задохнулась и выскочила в коридор.
Я поплелся за ней.
Мужики сбрасывали снег с крыши, снежная пыль запорошила глаза, в этой пелене не сразу отыскал дверь.
Или ориентировался по слуху, по коридору везли каталку, колеса натужно скрипели, в искусственном тропическом лесу орали попугаи, в домовом храме натужно басил батюшка.
За ящик коньяка некогда  состряпал справку о крещении и перемене фамилии, мог ли я верить и надеяться?
- Какая она стала, - сказала Надежда.
- Дочка похожа на нее, - почему-то вспомнил я.
- Но ведь бывают чудеса? – спросила женщина.
- Женаты перед Богом, квартира тоже достанется Богу? – спросил я.
- Какая квартира? – спросила женщина.
- Чудеса кончились, - сказал я.
- И ничего не сделать? – не поверила Надя.
- Постараюсь, - обещал я.

20. Видимо, дела мои ограничивались несбыточными обещаниями.
Некогда женился на девчонке из группы, родители ее уехали на историческую родину, но, как потом выяснилось, осели в Штатах, не вывезли с собой квартиру, но и не оставили дочке.
Купили комнату в коммуналке – не хочешь уезжать, живи, как знаешь, заявил отец на прощание.
И силой утащил жену, та готова была целовать асфальт, по которому ступала  единственная дочка.
- Давай останемся! – наверняка взмолилась женщина.
- Нет! – отказал мужчина.
- Я не смогу без нее!
- Это ненадолго, она приедет, - предсказал мужчина.
- Дни и ночи без нее обернутся годами и десятилетиями!
- Она долго не проживет с этим… этим. – Не подобрал он подходящий эпитет.
- Скорее бы! – взмолилась мать.
- С записным искателем богатых невест! - напрасно обозвал меня отец.
Комната в коммуналке да неожиданная беременность – такое досталось приданое.

21. - Не может быть! – Не поверила врачу девочка.
- Я еще по-настоящему ни  разу, - проговорилась она.
Попытки близости заканчивались стонам и криками.
- История знает случаи непорочного зачатия, - согласилась с ней пожилая женщина
- Правда? – встрепенулась девочка.
- Ну, голубок покопался, или ветром надуло, - пошутил врач.
Потом сказала серьезно и властно: - Ребенка надо оставить.
И объяснила: - У тебя, детка, отрицательный резус-фактор, надежно родить можно только первый раз.

22. Примерно так поведала мне жена о беседе у врача.
- Сейчас, сигареты кончились! – Выскочил я на улицу.
Выгреб из кармана мелочь, денег хватило на стопку водки в ближайшей забегаловке.
Чокнулся со случайным собутыльником.
- Поздравляю! – поздравил мужик в многодневной щетине. Глотнул, но муть еще плескалась в глазницах.
- Выбрал вроде бы выигрышный билет, - сказал я. – А когда пришел получать выигрыш, билет оказался фальшивым
- Тогда не поздравляю, - сказал мужик. Еще глотнул. Сквозь муть уже проглядывало дно. Там копошились морские гады.
- Мало того, посчитали, что это я изготовил фальшивку. А может быть, действительно изготовил?
Мужик допил свою дозу.
Морские гады насторожились и нацелили свои щупальца.
- Этими руками!... – Растопырил мужик пальцы.
Ладони были с лопату.
- Всю жизнь вкалывал! – Нацелился двумя лопатами -  А вы норовите на дармовщину! На готовенькое!
Так восприняли в пивной мое грядущее отцовство. Научили быть твердым и последовательным.

23.Стараясь не расплескать приобретенные знания, осторожно вскарабкался по лестнице на последний этаж старинного дома. В крошечную каморку, в которой пристало существовать голубям да отверженным. Вернее только последним, голуби давно покинули обреченное здание. Дом пошел сквозными трещинами, напрасно их замазывали, а на капитальный ремонт, естественно, не хватало денег.
Во второй комнате скворечника поселился идолопоклонник, после очередного сеанса в беспамятстве валялся на раскладушке.
Я вскарабкался и не расплескал злость и отчаяние.
Фальшивый билет, ухватился за нелепое сравнение.
Если не уничтожить его, то хотя бы избавиться от фальши.
В лице жены различил боль и тоску того древнего племени. Волосы и глаза потемнели, на носу проглядывала горбинка.
Ранее бережно и осторожно снимал каждую ее тряпочку. И от этой игры желание разгоралось ярким пламенем.
Она не сопротивлялась, ее безразличие сковывало члены.
А когда вскрикивала и отталкивала, костер желания окончательно гас, поленья чадили, удушал едкий дым.
Увидев меня, женщина охнула и закусила губу.
Некогда было распутывать пуговицы и крючочки,  рванул ворот.
Из-под ногтей брызнула кровь, ткань неохотно поддалась.
Так же содрал свою одежду.
Швырнул женщину на кровать, ножки подогнулись, матрас жалобно взвизгнул, выскочили пружины.
Навалился и прижал к пыточному ложу. Закричала, кровь брызнула, ее и моя кровь смешались; понесла ребенка, потом стала женщиной; так нам и надо, так чудно получилось, в беспамятстве повторял я.

24. Сотворил, то есть попытался сотворить чудо, позвонил другой ее подруге.
Та затаилась, узнав о смертельной болезни, будто можно заразиться через версты и годы; я нащелкал ее номер.
Работала санитарным врачом, все врачи связаны круговой порукой, пусть потревожит самого главного и всемогущего.
Великого хирурга, его иногда показывали по телевизору, после тяжелой и успешной операции недоуменно разглядывал он свои руки. Огромные ладони с сильными пальцами пианиста; несмотря на преклонный возраст, пальцы  не дрожали.
- Почему ты так поступаешь? – Поздоровался  с осторожной подругой.
Хотел сказать насмешливо и осуждающе, но голос сорвался, прохрипел и закашлялся.
Трубка что-то ответила.
- Да, теперь это не она. – Справился я с голосом. – Но ради вчерашнего, ради былой дружбы надо помочь ей.
И снова не дал договорить, что толку в объяснениях и в обстоятельствах.
- Разве Он не может пересадить печень! – Воздел палец к потолку. 
Нет, еще не обрел веру, но большой буквой обозначил всемогущего хирурга.
Кое-как залатанная крыша протекала, вода просачивалась гнилыми перекрытиями, причудливые темные пятна расползались по потолку.
Словно нацелились чудища, я прикрыл затылок.
- Разве в Штатах не освоены такие операции? – Напрасно воззвал к высшей медицине.
За мутным стеклом были видны крыши соседних домов. В снегу кое-где обнажились проплешины.
В лесу можно лицом зарыться в талую землю, но мертвы и страшны жестяные заплаты.
- Для выдающихся персон? – переспросил я. – Разве мы не равны перед вечностью?
Напрасно умолял и упрашивал, не пожелала выйти на кудесника.
Всего-то обратиться к начальнику, тот обзвонит своих знакомых. А те – в свою очередь, и так далее. И может быть, удастся достучаться через десятые или сотые руки.
Слишком поздно, угадал ее слова, слишком поздно было с самого начала.
С того момента, как появились мы на свет. Небытие – в конце короткого нашего пути, и ничего не поделать с этим.
А загробная жизнь или всеобщее информационное поле – неудачная выдумка запуганных церковников и чокнутых ученых.
- Слишком поздно! – отшвырнул я мобильник.
В досаде и отчаянии саданул кулаком по стене. От вмятины потянулись щупальцы, и свесились с потолка, переплелись паутиной, запутался в этой сети. И напрасно рвал прочные нити, барахтался и задыхался под навалившейся тяжестью.
Позавидовал тем, кто, пройдя пустыней, обрел новую жизнь. Пусть сорок лет длились странствия.
Моя пустыня бесконечна.
Напрасно катался по полу – разлетались щепки – и бился о стену.
На чердаке крыша аварийного дома была подперта бревнами, они накренились, труха запорошила глаза.
Не сразу разобрал, как отворилась дверь.
Просто от скрипа заложило уши, будто десяткам котов защемили хвосты и железом провели по сотням стекол.
Сосед подобрался  и нацелился.
- Чем ты можешь помочь? – спросил я идолопоклонника.

25. Мы почти не общались.
Я впервые обратился, когда узнал о болезни жены. Тогда же попал в его убежище.
Окно было задернуто шторой, горело несколько свечей. В дурманящем аромате на стене копошились тени.
Мебели почти не было: раскладушка, столик и шкафчик.
Непонятно, чем и как питался отшельник, на кухне он тоже не появлялся. Видимо, старинным дымоходом подавали ему еду, или достаточно приоткрыть окно. И полной грудью вдохнуть дым и гарь ночного города. И такой жизненной силой напоен смертоносный туман, что отшельник не нуждается в иной пище.
- Что нужно сделать, чтобы больная выздоровела? – при том посещении спросил я колдуна.
Тени настороженно прислушались.
- Есть другая сила, неподвластная небесам, - попытался он приобщить пришельца к своей вере.
- Смешать кровь невинного младенца со змеиным ядом, истолочь бивень мамонта, добавить желчь носорога, - вспомнил я старинный рецепт.
Колдун негодующе воздел руки.
Пламя свечей взметнулось, тени попятились, потом порыв ветра задул огонь; еще и не такое изобразят наши фокусники, я отступил от неумелого затейника.
Во тьме долго не мог отыскать дверь. Брел в запахе смолы и серы; заблудившемуся страннику свойственно ходить кругами, поэтому не сразу выбрался из зарослей.
Шипели змеи и хохотали гиены, лениво рыкали саблезубые тигры, ревели пещерные медведи – такими звуковыми эффектами распрощался со мной колдун.
Он снова появился, когда я едва не проломил стены убежища.
Порядком износился за недели отсутствия.
Или эта так изменилась занемогшая моя подруга.
Атласную кожу щек в одночасье избороздили морщины, выцвела зелень глаз, а сами глаза глубоко ввалились, от уголков рта упали две складки, поредевшие волосы обметала седина, шея смялась прохудившимися мехами гармошки.
Под черным балахоном угадывались истерзанные болезнью члены. Руки болезненно раздулись в сочленениях, груди двумя выжатыми бурдюками свесились к животу, а живот сполз на бедра. Их покрыла целлюлитная корка, толстые, похожие на веревки вены оплели бесформенные ноги.
Заболела старостью, сказала она, напрасно я отрицал и отказывался. И теперь, когда затворял глаза, память внутренним взором озаряла былое – при первом знакомстве я посчитал ее ровесницей и опешил, узнав о взрослой дочке.
Ей бы родиться на двенадцать лет позже, себе я не желал прибавлять года.

26. Ровесники, такое уже было, с однокурсницей прожил я несколько лет.
Лишил ее целомудрия, но не разбудил чувственность.
Нет, нельзя, может повредить будущему ребенку! отговаривалась она.
Рука моя не слушалась, хищно наползала на бедро.
И легче поддаться, чем оттолкнуть.
Нет, как тебе не надоест, какие мужики настырные, такие ее слова предшествовали нашей так называемой близости. Торопливому совокуплению, мысленно я проклинал беглецов, каморкой откупившихся от недостойной дочки.
В борьбе с ними оперлась она на случайного попутчика, родители примерно наказали строптивицу.
А ведь достаточно накопили за свою многотрудную жизнь. Отец ее слыл одним из лучших протезистов города, многие стоматологи направляли к нему клиентов. А южане протоптали широкую дорогу, там было принято щеголять золотой улыбкой.
Часть драгоценного металла оседала в карманах специалиста.
Он-то любил жизнь  во всех ее проявлениях, и жена по ночам наверняка не отгораживалась глухой стеной, но привлекала искусственной мушкой на интимном месте или непристойным модным фильмом, якобы случайно попавшим к ней.
Его любвеобильность не передалась дочери, невозможно соблазнить ее, тогда уходил я в крошечную душевую, что умудрился пристроить на кухне.
И загородившись пластмассовой дверцей, на полную мощность включал воду.
Кипяток бил тугими струями, кожа краснела и слезала чулком.
Благословил боль, что отвлекала от домашних неурядиц.
Пар каплями ржавой воды оседал на потолке, капли падали на пол и растекались грязными лужицами.

27. Кожа сходила чулком, обнажалось мясо.
Словно освежевали зверька, такое лицо было у соседки по палате, ежедневно сдирала она маску смерти.
И когда умирающую отгородили ширмой, но судорожное прерывистое дыхание прорывалось плотной тканью, соседка попыталась убежать от неизбежного.
Сражаясь с болезнью, совершала прогулки. С каждым днем все сжимался окружающий мир. Огромный и необъятный, состоящий из коридора и комнат отдыха, сначала лишился он библиотеки и музыкального центра, потом в некоторых аквариумах передохла рыба, пожухла листва искусственного леса, а храм обернулся далеким и невнятным бормотанием священнослужителя.
Но еще оставался туалет и предбанник. Туда бежала она.
Кое-как сползла с кровати, забыла накинуть халат, тяжело шевелились бурые пятна на измятой ночной рубашке.
Выбрала дальний путь, лишь бы обойти ширму, лбом прижалась к оконному стеклу.
Снег уже сбросили с крыши, сугробы подступили к окну.
Охладила раскаленную кожу, маска лица оскалилась в болезненной гримасе.
Мир сузился до крошечного убежища в бескрайних снегах. Снежная пустыня надвинулась.
Спутница угасала на соседней койке.
Смерть уже нацелилась. Но перед ударом надо замахнуться, могла зашибить  случайного свидетеля.
От подоконника до стены, потом по стене, оставляя на штукатурке темные полосы.
И с каждым шагом, с каждой попыткой шага все глумливее ухмыляется смертельная маска.
По стене, потом по кафелю предбанника, раздирая колени и разбивая коленные чашечки.

28. Не помогут, отгородили ее ширмой, я отступил от палаты смертников.
Попятился, опасаясь подставить обнаженную спину, потом побежал, редкие прохожие расступались.
Быстрее, дорога каждая минута, может быть, минуты не хватит спасти ее, оттащить от пропасти.
Запрыгал бесконечной лестницей, торопясь укрыться в скворечнике.
Ступени были истерты, ноги проскальзывали, но я поднимался после падений; перила кое-где были выломаны, прорехи затянуты проволокой, я проваливался в ущелья, но не разбивался; и еще тысячи бед и препятствий поджидали на пути – все преодолел и даже сохранил остатки разума.
Заскребся у дверей сатаниста.
Или он сам пришел, я долго протирал глаза, избавляясь от наваждения.
Идолопоклонник, а не единственная моя и желанная.
Мелом, нет, кровью моей души начертал магический шестиугольник, подтолкнул меня к одной из сторон.
Я оглянулся перед последним шагом.
На толпу священнослужителей в траурных одеяниях, они заслонились крестами и святым писанием.

29. Одного из них  подкараулил у входа в храм, служба закончилась, прихожане разошлись,  пастырь переоделся.
За оградой стояла дорогая машина, и преданно взвизгнула, приветствуя хозяина.
Тот неохотно отпустил грехи заблудшему прихожанину.
- Он же воскресил мертвого, «встань и иди!» - вспомнил я замечательную легенду.
Многие видели это, воскрешение зафиксировали надежные евангелисты.
- Разве я богохульствую? – удивился суровой отповеди.
- Правильно, теперь и люди пониже и возможности пожиже, - согласился с невысказанной мыслью.- Но и требуется гораздо меньшее.
- Не падет на меня Его гнев, и не покарает Его рука. – Опять отмел возможные возражения.
- Требуется гораздо меньшее,- настаивал на своем. – Воскресить всего лишь больную. Это-то вы можете сделать?
Когда-то соблазнили его ящиком коньяка, но давно выветрился запах.
- Два, три ящика, целый грузовик! – Попытался  подкупить батюшку.
Он не оттолкнул, но будто отодвинула невидимая рука, я сошел с тропинки. Провалился в снег по колено.
Снег шипел и таял, попадая на раскаленную кожу.
Пока барахтался в сугробе, он отступил к машине. Она приветливо распахнула дверцу.
- Ну что вам стоит! Всем вместе вознести молитву! – Напрасно пытался выбраться из сугроба. Или из лужи, снега растаяли, но весна не наступила.
- Не на все воля божья! – переиначил его слова.
- Есть другая воля! – Нагло и неосмотрительно потребовал невозможного.
Мягко заурчал мотор машины.
Перед прыжком на дорогу мигнули стоповые огни.
Потом автомобиль смешался с другими, каждая норовила ослепить фарами, напрасно я прикрывался.

30. Оглянулся  у кровавой черты.
Среди машин все же различил одну. Борода встопорщилась и нацелилась смертельной пикой.
- Не ящик, но неиссякаемый источник. – Повысил я ставки.
Батюшка осенил себя крестным знамением.
Пограничная полоса еще больше покраснела. Кровь вскипела и испарилась, раскаленное железо дышало жаром.
Наложат клеймо и обратят в рабство – согласен ради ее спасения.
Жар уже не сжигал дотла, но еще выдавливал слезы.
Опять подступили церковники со своими крестами и проповедями.
А я различил камеру инквизиции, ногу подозреваемого зажали в «испанский сапожок».
Сосед возжелал жену его и скот и донес на несчастного.
И теперь святые отцы призывали добровольно признаться.
С каждым поворотом винта звучали все более чудовищные признания.
И огромного кота, что появлялся на их сборищах, целовали они в зловонный зад, и мочились на плащаницу, и устраивали такие оргии, что палачи облизывали разом пересохшие губы и потирали вспотевшие ладони.
Грешники признавались во всем, что могла измыслить извращенная фантазия палачей.
А те уже во главе собранного со всей Европы воинства шли на восток ко гробу господню, а перед боем отступали за спину рыцарей, но наравне с ними делили добычу. Предпочитали девиц, что могли скрасить их холостяцкий быт.
И многое-многое другое, не различить в дали.
Это детство, это начало, это детские начальные заблуждения, напрасно отговаривались.
Была жестока и ничего не стоила жизнь в средние века, убеждали отступника.
Да, согласился я с их доводами, но не избавиться от груза былых проступков и ошибок.
И высока плата за былое.

31. Мы часто ссорились, особенно в первые дни близости; обезумев от ревности, бил я больно и наверняка.
- Нашла молодого и глупого! – Напомнил о преклонных ее годах.
Целых бесконечных двенадцать лет пролегло между нами.
Словно вонзил клинок, женщина вскрикнула, из глаз выплеснулась зелень.
Но не ярких майских  трав, когда они овивают босые ноги, но выцветшая стерня осени.
Десятки иголок разодрали подошву, призрел эту боль и снова ударил.
- Старички не устраивают, какой от них прок в постели!
Удар попал в печень, там кладбище наших надежд и стремлений, обеими руками зажала рану.
- Ради молодого любовника ушла от дочери и свихнувшейся матери!
Ее отшвырнуло к стене, и не зелень, желтизна высыпалась из глаз.
Песчаная пустыня, ноги по щиколотку увязли в песке.
Желтизна гепатита, что обычно предшествует циррозу печени.
Или я добил ее своими ударами.
- Только о себе думаешь, только себя ублажаешь!
Скорчилась под безжалостными обвинениями, но не отмела их.
Покорилась неизбежному, эта нарочитая покорность еще больше распалила убийцу.
- Бывший позвонил, распахнулась его ласковому слову!

32. Когда рухнуло наше государство и на предприятиях перестали платить, муж ее связался с бандитами.
Сначала шестерил по рынкам, собирая мзду с продавцов, потом надзирал за другими шестерками.
Был привлечен к разработке стратегических планов, и здесь отличился.
Но банду уничтожили более крутые соперники, а выживших пленили, то есть сдали  властям для показательного процесса.
Обрадованная Власть на долгие годы упекла преступников  за решетку.
В дальние сибирские края, только самые преданные жены готовы отправиться за ними.
Но даже преданным  невозможно собраться. Мешают малые дети, или престарелые родители, или отсутствие денег.
Можно измыслить тысячу причин, моя подруга ни разу не навестила каторжанина.
По слухам тот связался с лагерной врачихой; когда жена его сошлась со мной, то подала бумаги на развод.
Скрывался долгие годы, неожиданно позвонил.
Старуха давно отказалась от сомнительного родства, дочка не пожелала разговаривать с беглым отцом.
Бросил ее, денег вечно не хватало, и не угнаться за нарядными одноклассницами.
И только бывшая жена доверчиво распахнулась былому.

33. - Вот и возвращайся к нему! – уничтожил единственную.
Все они такие, стоит поманить пальцем…
- Не забыла его ласки!
Корчилась под моими ударами.
Они отскакивали от стен, калечили и меня.
Так языком трогают больной зуб, содрогаются и наслаждаются болью.
Ей бы вымолить прощение, взмолиться о пощаде.
Внучке или правнучке графини не пристало унижаться перед быдлом.
Гордо вздернутая голова на готовой переломиться шее.
Истерзанная и избитая, сумела выжить и выстоять.
Земля раскачивалась шаткой палубой, широко расставила ноги.
Широко и призывно, я не поддался на дешевую уловку.
А когда вздернула голову и переломила шею, грудь ее встопорщилась.
Я не поддался.
Юбка туго обтянула бедра – впервые ударил женщину.
Нацелился на похотливые губы, но промахнулся, удар пришелся в плечо, отбросил к дверям.
Или вытолкнул за дверь, навсегда расстался с неверной женой.

34. Но не смог отказаться от ее ласк и объятий, рука заползла под ремень. Пальцы едва обхватили восставшее мужское достоинство. Воровато сползли к основанию.
Слышал, как она спускается по лестнице. В горе и отчаянии беглецы волочат скованные цепью ноги, тяжело и безнадежно шаркают подошвы.
Ее каблучки зло и звонко ударяли по ступеням.
Наверняка на них и на асфальте остались вмятины.
Внучка графини под оценивающими взглядами мужиков дорогим подарком несла тело.
Пальцы огладили восставший член, я сглотнул слюну – голова закружилась, -  выдернул из огня согрешившую руку.
Не потому, что по американским поверьям от этого ладони обрастают шерстью, но подобным образом не отомстить предавшей меня женщине.
Клин клином, подобное подобным, народ придумал множество пословиц.
Отправился к приятелю, по дороге прихватил бутылку.
Так тоже можно утешиться.
Но надежнее всего совместить одно с другим.
Приятель позвонил очередной  избраннице, та обещала привести подругу.
Поначалу женщина показалась потасканной и пустой, не сразу удалось избавиться от ошибочной оценки.
Остался ночевать в этой квартире.
Второй кровати не было, матрас бросили на кухне.
Все повторяется, жизнь идет по кругу; когда пришел к однокурснице, на полу тоже валялся матрас.
По кругу, но с годами сужаются наши возможности.
Была огромная квартира, и я надеялся, что родители не обидят дочку.
Квартира обернулась каморкой на последнем этаже, родился ребенок, жена отодвинула постылого мужа, после соития пожрала его самкой богомола, всю себя посвятила дочке; отец ее был прав – она вернулась к ним, я разрешил забрать дочку с собой.
И приютился на чужой кухне, случайная девица должна заменить бросившую меня подругу.
Губами прижался к  жилке на шее, едва не перекусил ее, член мой не восстал в похоти и желании.
Женщина лежала на спине, разбросав ноги и сложив руки на животе, сон сморил ее на любовном ложе, ее ладонь переложил к себе на живот.
Губы с шеи переползли на грудь, солоноватый вкус пота был сродни вкусу крови.
И все равно вялые члены не налились силой и упругостью.
Ее ладонь переложил на пах, даже во сне пальцы привычно обхватили и огладили.
Слишком много я выпил, не возбудился и от откровенных прикосновений.
Или женщину посчитал сестрой по несчастью, кто опозорит и обесчестит свою сестру?

35. Так изменил я подруге, а до этого не единожды изменял первой жене.
Белла Ивановна решительно пресекала робкие мои поползновения.
- А вдруг она проснется и заплачет? – Кивала на колыбель.
- Если тебе это необходимо… - Царским жестом кидала к ногам городских девок.
- Ну и пойду!- распалял я себя.
Встречался с бывшими однокурсниками, за бутылкой было здорово вспоминать годы учебы. Годы счастливой и беззаботной жизни, только немногие задумывались о карьере.
Моя беззаботность завела в тупик, жена все чаще упрекала своими богатыми родителями, в моем институте молодым специалистам платили копейки.
Любящий муж и заботливый отец обязан в достатке содержать семью. Или торговать на рынке, или подворовывать на работе, или основать  акционерное общество.
Торговать я не хотел, воровать не умел, да и нечего украсть в нищем институте, для основания общества требовались немалые деньги.
Тесть за что-то невзлюбил зятя, бесполезно просить у него.
Теща все чаще звонила дочке, та шептала, заслонившись от меня.
Сначала не подпускала самца, ссылаясь на младенца, потом появилась другая причина для отказа.
- После улицы… Не прикасайся ко мне! – Запретила гордячка.
Отец ее был знатным стоматологом, а это превыше королевского достоинства.
Опять уходил к друзьям, их почти не было, многие недолюбливали меня в институте.
Но все же нашелся собутыльник; я легко отходил после пьянки, ему приходилось отлеживаться, за прогулы пьяницу выгнали с работы.
Устроился в другом месте, тоже вылетел оттуда.
Даже сторожем или охранником не мог продержаться больше нескольких недель.
И винил меня в своем падении; сам виноват: получил то, к чему подспудно стремился.
Жена презрела меня, мы развелись, я не противился ее воссоединению с родителями. 
Был готов выплачивать алименты, там не нуждались в моих подачках.

36. Потом расстался со второй женой; видимо, генетически заложено во мне непостоянство, подобрал на улице случайно подвернувшуюся девицу.
Насладился измятым и истоптанным телом.
А женщину случайно повстречал около царского дворца, рядом с ним жили высокопоставленные ее предки.
Прогуливался по набережной, любовался шедеврами архитектуры.
На ярком полуденном солнце колонны ослепляли белизной, зеркально блестели стекла, боги и олимпийцы оседлали крышу и не обращали внимания на нашу суету: одна статуя потрясала палицей, другая натянула тугой лук, богини разделили яблоко, чтобы никого не обидеть.
Сердце отчаянно и тяжело ударило, заломило ребра, кровь прилила к голове, из пор выдавило краску.
Увидел женщину.
Упрямая и несговорчивая, ютилась на  графской кухне, современный граф еще не избавился от нежелательного соседства.
Но уже выставил у парадной швейцара, тот нарочито отвернулся, когда женщина вышла из подворотни.
Я позавидовал далеким  предкам, те не сдерживались, если хотели ударить.
Вгляделся; вроде бы ничего не изменилось, так же напоказ выставила себя, открылась до последней складочки – был готов уничтожить любого соглядатая, но окружили равнодушные лица, - все изменилось за годы нашей разлуки.
Погас огонь, что высвечивал изнутри, губы потрескались. Земля не подбрасывала трамплином.
Или погас мой костер, головешки почернели, и не раздуть огонь.
Или травы, которыми они шла, обернулись пустыней, и не отыскать оазис.
И все же, увязая в песке, догнал женщину.
Не посмел прикоснуться, но всполошились изваяния на крыше.
Геракл сокрушил льва, Гефест доковал доспехи, Аполлон   прилепил к щиколоткам голубиные крылья; пока бабы спорили и ругались, Парис закусил яблоком; в канавке всполошились и ударили крылом лебеди.
Женщина обернулась.
Глазами в глаза, и можно утонуть в ослепительной зелени, и уже не будет спасения, я и не надеялся.
- Вволю нагулялась? – жестоко и скрипуче спросил я.
Как спрашивали и обвиняли тысячи неверных мужей до меня.
Дотла выжгла себя женщина, не согреться на ее огне.
Молча кивнула, словно надломилась шея.
Не золотистая волна, грязная пена прибоя упала на плечи, в этой пене впервые различил я седые нити.
- Тебя так долго не было, -  сказала женщина.
Или закричало воронье, не расслышал в грохоте и крике.
Пошли рядом, но по-отдельности, машины выплевывали в лицо зловонные клубы выхлопных газов.
Больное воображение (наверняка среди моих предков были палачи и инквизиторы) нарисовало картину ее падения.
И не сорвать экран, и не разбить проектор, разве что расколоть черепную коробку.
Вот бывший ее муж проникает на графскую кухню
Мать и дочка на даче, женщина одна обороняет игрушечную крепость.
Враг просачивается щелями, замочной скважиной, бесполезно сопротивляться, женщина сама отворяет ворота.
- Пришел на злачный центральный угол! – покаялся я в своих грехах.
Сказал громко и с надрывом, чтобы заслониться от внутреннего зрения. - Выстроились вызывающими рядами, у каждой на груди табличка – какие услуги и сколько стоит!
Будто не было у нас радостных и счастливых дней. Вспоминать их – бередить рану, нам не подвластны  воспоминания.
Встречая завоевателя, женщина руками вцепилась в столешницу, костяшки пальцев побелели.
- Выбрал самую дорогую – живем только одиножды! – закричал я.
Прохожие шарахнулись, лебеди взмахнули крыльями, но не улетели, надзиратели выщипали маховые перья.
И конечно, опытный соблазнитель припас бутылку вкусного вина. Нет ничего проще, чем совратить почти непьющего человека, от нескольких глотков тот выпадает из реальности.
Она приложилась к бутылке, я опьянел от моих видений.
- У нас такое, такое было! – поведал в полубреду.
Едва не упал, но не оперся на ее плечо – не нуждаюсь в лживой поддержке.
Отшатнулся от предателя.
Поклялась в любви и верности, нарушила клятву.
- Такое было, ни на одном порносайте не увидишь! – придумал я.
- Всегда…стоит зажмуриться… и только ты, - призналась женщина.
- Потом выгнала его, - просто и буднично сказала она.
- Потом перетянула грудь полотенцем, перетянула бедра, всю себя перетянула! – постепенно повышая голос, поведала женщина.
- Хочу только тебя! – призналась она.
Мужчины приосанились и огляделись, отыскивая подходящий объект, женщины втянули живот и напружинили ягодицы.
- А ты, ты…, у нас больше ничего не будет, - прошептала женщина.
Обессилела, я подхватил ее, привалилась плечом, ее развернуло порывом ветра, прижалась грудью, но отпрянула.
- Я тоже, - признался я.
- Что? – спросила она.
- Не могу без тебя.
Боги и олимпийцы застыли каменными изваяниями, ударили каблуки и зашаркали подошвы – все  равно город вымер, только мы шли пустынной набережной.

37. Чтобы ладони  не разомкнулись, обратился к идолопоклоннику.
Кровью начертал он магический шестиугольник.
Или горючей смесью, она вспыхнула, огонь опалил лицо.
Словно ныряя в омут, двумя пальцами зажал  нос, но огонь не вытолкнул, недра распахнулись, я устремился, задыхаясь от все возрастающей скорости падения.
Ячейки ловчей сети причудливым узором отпечатались на коже.
- Что отдашь за нее? – приветствовал бесстрастный голос.
Напрасно я озирался, спросили со всех сторон и ниоткуда.
Или голос возник в голове, обеими руками сжал я ее.
Стоял  на равнине, вдали угадывались горы, рядом копошились похожие на огромных пауков твари.
Человечество вымерло, они покорили планету. Но зачем-то пытались возродить нас.
Синтезаторы выпекали органы, собирали в одно целое.
Но, видимо, за тысячелетия разладились движения или не было надлежащего образца для подражания, слепленные ими уродцы послушно ковыляли к чанам с растворителем.
Спины одних были искривлены и горбаты, у некоторых ноги были разной длины, и они долго кружили; скрюченные, когтистые пальцы, выгнутые колесом ноги, козлиные копыта окружили меня.
Или после смерти попадаем мы в искаженный мир, и не привыкнуть к его обитателям.
И этот внутренний голос, напрасно зажимал я уши.
- Что надо отдать? – спросил, наконец.
Прошептал, но шепот этот многократно усилился и загремел. Накрыл взрывной волной, из носа и ушей выдавил кровь.
- Что? Что? – многократно отражалось от дальних скал.
- Такие руки, - вспомнил нежные ее руки.
И тотчас окружили уродливые пауки с еще более уродливыми изделиями.
Щупальца их заканчивались неповоротливыми манипуляторами. И этими грубыми приспособлениями пытались они воспроизвести совершенное творение природы.
Получались птичьи лапы, или свиные копыта, или кошачьи когти, напрасно я отбивался.
- По образу и подобию! – придумал, как рассеять их скопище.
Пауки обрадовано загудели.
- Только намного тоньше и изящней! – научил я неумелых закройщиков.
- И чтобы ни одно пятнышко, ни один волосок не обезобразили кожу! – потребовал невозможного совершенства.
- Не было и не будет более нежных пальцев! – начертал программу строительства.
Да, после земной жизни попала она в высшие сферы, а мне суждено искать в подземном царстве, но взаимоисключающие возможности дополняют друг друга.
Дом убедителен и с подвалом и с чердаком.
Неверным образцом пожертвовал своими руками; что ж, и так можно жить.
Пауки расползлись по мастерским, мои видения воплощались в поделки.
Руки шевелились, тянулись сотнями пальцев, не выбрать в этом многообразии.
Приступили к дальнейшему строительству, понадобились и ноги; я превратился в обрубок, таких иногда в тележке возят по вагонам, кепка быстро наполняется, обрубок зло и пренебрежительно косится на благодетелей.
Согласен жить и таким инвалидом, быть кем и чем угодно: зверьком, которому отпущено недолгое существование, бабочкой-однодневкой, травинкой под равнодушным сапогом, перегноем из прошлогодних трав – оставьте осознание жизни.
- Если отдам мозг и сердце…, - попытался объяснить.
- Отдай! – потребовали строители.
- Если отдам всего себя, если ничего не останется, как же мы встретимся? – спросил у палачей.
- Или ты или она, - предъявили ультиматум.
Некогда Орфей спустился в Ад, те хозяева были милостивей нынешних: отдали Эвридику.
Потребовалось лишь не оглядываться на прошлое. (Знали, что это невозможно, но пусть попробует, человеку свойственно надеется.)
А меня лишили даже призрачной надежды
- Все вы придумали! – раздирая свои путы, крикнул я.
В тумане еще видел смутные ее очертания.
Или клубился туман, и можно измыслить любую фигуру.
- Готов отдать за нее жизнь, но вы обманите! – не поверил обманщикам.
Туман рассеялся, не было женщины, пауки содрогались в предсмертных конвульсиях, распадались на составные части.
- Древние верили, что можно одной жизнью заменить другую, пустая вера, - сказал я.

38. Один на равнине, но ожили и придвинулись дальние скалы. Нависли неприступными стенами. Срывались камни, и не увернуться от камнепада. Или поскользнулся на краю пропасти и взмахнул руками, пытаясь удержаться.
Ухватился за спасительную руку.
- Увидел? – склонилось надо мной лицо колдуна.
Я не смог ответить, губы свело судорогой, дотянулся до бутылки.
Заранее припас ее, иногда не хватает сил доползти до магазина.
- Этим уже не утешишься, - сказал сосед.
Что он понимает, всегда поможет привычное лекарство.
Глотнул, живительный напиток снял спазмы; ухватился за его слова.
- Уже не утешишься, - повторил я. - Но она еще жива! – отмел поспешное обобщение.
- Уходи! – прогнал настырного соседа.

39. Вороны опять с грохотом и криком сорвались с голых ветвей.
Не здесь, с больничных деревьев в крохотном дворике.
Больную отгородили ширмой, так выставляют карантин у чумных кварталов.
Возница крюком цепляет трупы, чадят серные факелы, запах хлорки и гашеной извести выдавливает слезы. Гремят колокола, жители попрятались по домам, надеясь уберечься от  заразы.
Соседка по палате добралась до уборной, на большее не хватило сил. Маска смерти срослась с лицом, не отодрать ее.
Когда сдал жену в больницу, заведующая обещала обследовать. Камерой, где над телом нависают мощные магниты. Датчиками, что присосками надежно пристают к коже. Крошечными видеокамерами, которые запускают по артериям и пищеводу.
И все откладывала обследование. Напрасно я тормошил и тревожил. То камера закрыта на проветривание, то присоски прохудились, то датчики расползлись по больнице, невозможно приманить и поймать их.
Все бесполезно, не стоит тратить силы и средства на безнадежный случай, угадал я приговор.
Но надеялся.
Даже когда ширмой отгородили умирающую.
- Это конец? – напрямую спросил врача.
- Бывают случаи…,  - путано и туманно отговорилась она.
- Когда рак свиснет на горе, - сказал я.
- Последняя стадия рака, - согласился специалист.
- После дождичка в четверг, - усилил я конструкцию.
Женщина безнадежно  развела руками.
Богохульствуя и проклиная, надеясь таким образом отогнать беду, пробрался за ширму.
Надежный брезент отгородил от окна.
          С наружной стороны к стеклу приникла старуха, оскалилась беззубым ртом и пустыми глазницами.
Просочится не в окно, так в дверь или в вентиляционную камеру.
Я ощупал брезент, старухе не пробиться через грубую ткань.
Долго щупал, не решаясь оглянуться.
Но навалилось торопливое мелкое дыхание, будто далеко-далеко долбит  дятел, и не увернуться от щепок.
Под этим обстрелом дотянулся и поправил руку. Запястье лежало на боковине кровати, железный поручень промял кожу.
Сложил руки на груди, потом передумал, разложил по обеим сторонам. Со скрежетом выходил воздух, губы посинели, из уголка рта скатилась капля. Я смахнул ее и вытер ладонь о простыню.
Нос стал похож на птичий клюв, глаза были закрыты, спутанные волосы упали на лоб, стало еще больше белых нитей.
Склонился над этим лицом, а она не услышала.
Оттолкнуло это безразличие, отрицание былого.
Другие, более верные и надежные сядут рядом с умирающей, до последнего мгновения будут держать за руку.
Я не способен на это.
          Отступил, попятился от смертного приговора.
Опять не решаясь повернуться спиной к расстрельной команде.
Не помню, как добрался до каморки.
Уговорил волшебника отправить в подземный мир.
Не помогли лживые его снадобья.

40. Заведующая позвонила вечером, когда бутылка уже опустела, и я забылся больным сном.
Даже во сне подступили пауки недавнего кошмара, на этот раз я вооружился, мечом крушил  панцири. Фонтанчиками били зловонные струи черной отравленной крови, выжигали травы, земля дымилась.
Когда-нибудь Земля обернется пустыней, я опять увяз в песке. И когда вдали закричал такой же одинокий странник, рванулся на его призывный крик.
Или вырвался из паучьего царства, или свалился с кровати, больно ударился.
Пополз, раздирая руки и колени на щербатых половицах.
Пронзительно и настойчиво кричала трубка.
Так умоляют о спасении, а если спастись нельзя, желают легкой и быстрой гибели.
И надо каблуком растоптать гадину или разбить о стену, но выбился из сил, не смог поднять ногу, и ослабли руки, дрожащим пальцем с трудом дотянулся до зеленой кнопки.
Наверняка интересуется старуха – сказать, что больная идет на поправку, а позвонить нельзя, в камере отобрали трубку.
Или дочка спросит о здоровье матери, девочка заканчивает учебу и проходит практику в сельском клубе, там обучает местную молодежь прихлопам и притопам, самому молодому кавалеру, наверное, больше ста лет.
Или звонят подруги, или управляющая компания сообщает об очередных ненужных опциях, или президент желает поговорить с земляком, или еще что-то привычное и обыденное.
Дотянулся до зеленой кнопки и подробно отчитался.
- Все как всегда, что вам еще нужно? – прохрипел в трубку.
Легко восстанавливался после попойки, на этот  раз не совладал с голосом.
На окружной дороге на скорости в сто верст занесло машину, она врезалась в отбойник, ее развернуло, преследователь не успел затормозить, вспыхнул огонь.
Или легла на грунт подводная лодка, и нет надежды.
Или сорвался в штопор самолет, земля безжалостно ударила.
Или в очередной локальной войне погибли тысячи, мир не заметил  потери.
Лишь запоздало спохватился, когда ученые случайно породили «черную дыру», и нашу Вселенную постепенно затягивало в небытие.
Так стало, когда, не позволяя сказать абоненту, отчитывался я в своих делах.
Другой бросил бы больную при первых  признаках неизлечимой болезни, а я до самой Голгофы донес свой крест.
И пусть зрители не поносили преступника, но еще тяжелее наваливалось их лживое участие.
- Не бросил ее, - вкратце отчитался перед прокурором.
Уже не хрипел, но сказал безнадежно и жалобно, будто выпрашивая подаяние.
- Любил ее, - продолжал отчитываться в благих деяниях.
Неделю в беспамятстве провела дома, но когда выкарабкивалась из бреда, пыталась хоть как-то насытить мою похоть.
Тело уже не подчинялось, но руки иногда обретали былую игривость, я стонал и изнывал под ее пальцами.
- Чтобы не заглядывался на других, не смей заглядываться! – Так попрощалась она.
- Ни на кого не заглядывался! – приписал себе мнимые заслуги.
Больше не успел сказать, зрители встали и сдернули шапки, прокурор зачитал приговор.
К ссылке в неведомые края – такую оказал милость.
Навсегда – добил напоследок.
Она ушла и не вернется, так, кажется, сказала заведующая.
- Ищите!  Надо найти! Где угодно! – потребовал я.
Как до меня требовали миллионы обездоленных, искали и проклинали небеса, не помогли поиски и проклятия.
Все кончено, я уронил трубку, хрустнули микросхемы.
Бесполезно надеяться, более не смогу полюбить, предала и бросила меня, ушла, как всегда, в гордом одиночестве.
Подарком даровав себя вечности, мужики сглотнули слюну и напрасно выпятили рыхлую грудь.
Не позвала с собой; так долго были вместе, что могу последовать и без приглашения.
Когда тренировалась и уходила после очередной ссоры, широко ставила ноги на шаткой палубе, я последовал ее примеру. И все равно не смог удержаться в безумной качке.
Швырнуло к столу, осколками рассыпались посуда. Под этот грохот кое-как добрался до окна.
На крышах среди снега были видны жестяные проплешины. Если разбежаться и прыгнуть, можно дотянуться. Лишь бы не попасть в сугроб, иногда выживают и пассажиры разбившегося самолета.
Навалился на фрамугу, она не поддалась, тогда, раздирая бумажные зимние полоски, распахнул створки.
На высоте воздух чист и прозрачен, опьянила эта неожиданная непорочность.
Перед прыжком задрал голову.
Тучи двигались и клубились, складывались в фигуры.
Различил первую жену.
Та окончательно согласилась с родителями: выбрала негодного спутника – он доказал этим проступком, - потом оклевещет меня перед дочкой.
Научит, что отец ее был слаб и ничтожен, поэтому погиб – пустым и ничтожным женщинам свойственно приписывать свои недостатки бывшим мужьям.
Тучи продолжали складываться в знакомые фигуры.
Дочка бросившей меня второй жены обвинила во всех смертных грехах.
Поздно начал лечить, и обратился не к тем врачам, и не вывез за границу к самым-самым, тем более там проживают так называемые родственники.
Старуха давно уже живет в выдуманном мире, осудит, если заметит потерю.
Но сначала отринет.
Посчитает, что Моисей не выводил свой народ из рабства, не было такого народа и предводителя; напрасно предъявлю я обломки ковчега доказательством высокого происхождения.
Обломков немало в разгромленной комнате.
Осторожно сполз с подоконника. Замерз на пронзительном ветру, кожа пошла пупырышками. Затворил окно и закутался в покрывало, чтобы не простудиться.
Надо доказать – что и кому, не хотелось думать об этом.
Так и не согревшись, подобрал трубку, она не  разбилась, но свихнулась от удара, или так дрожала в руке, что слова прыгали и частично пропадали. Или выныривали обрывки слов, и трудно по обломкам определить начальную конструкцию.
- Танцуете в клубе? Ставите спектакль? Разучиваете новые песни? Тесно общаетесь? – переспросил я девчонку.
- Катерина, - потом позвал ее, впервые обратившись по имени.
Ты, вы -  перебрасывались неравнозначными местоимениями.
- Нет, - сказала она.
- Закон природы, - сослался я на неверные и жестокие законы.
- Нет, - сказала она.
- Поддержать друг друга, - придумал я.
- Да, - сказала она.
- Господи, за что? – запоздало и бесполезно взмолилась.
Потом позвонил еще кому-то.
Говорил и доказывал.
- Солнце просуществует еще миллиарды лет, - распинался перед очередным собеседником. – Но взорвется или погаснет. И последний человек увидит гибель нашего светила, - не позавидовал я последнему свидетелю. – И Вселенная тоже погибнет. Нет вечности, все конечно, - попытался расплескать чашу моей боли.
Но бесполезно объяснять бывшей графине, сосуды ее полопались, или накоротко замкнуло причинно-следственные связи.
- Обязан доказать свое происхождение! – потребовала она.
- Теперь-то зачем доказывать? – спросил я.
- И чтобы засвидетельствовали подписи! – сказала старуха.
- Конечно, тогда согласимся с неизбежным, - согласился я.
- Быстрее! Еще быстрее! – потребовала старуха. – Чтобы только это, больше ни о чем не думать!
- Я постараюсь не думать, - обещал я.
- Я тоже, - сказала старуха.

41. Тусклым пасмурным днем – будто весна сменилась нудной и надоедливой осенью – мы добрались до больничной подсобки, куда сваливали негодный материал.
Поймали частника, тот развлек нас беседой. Поведал о резине, которая мгновенно изнашивается на разбитом асфальте.
Мы промолчали.
Рассказал о гаишниках, что с каждым днем все больше бесчинствуют на дорогах.
Мы не прониклись.
А запчасти  рассыпаются и калечат машину, в тоске и отчаянии заявил водитель.
- Здесь, - остановил я его.
Не доезжая до больницы, около небольшой забегаловки, где мне уже доводилось утешаться.
Чтобы утешиться в последний раз.
- Бесчувственные чурбаны! – попрощался водитель.
Девочка не сокрушила его смертельным ударом.
Занималась какими-то единоборствами и даже перепоясалась знатным поясом. И могла забить любого.
Я готов заслуженно погибнуть от ее кулаков.
Свою ярость выплеснула она на другого.

42. Деревню, где проходила практику, по крышу занесло снегами. И если подруга жены смогла приехать из ближнего пригорода, то не выбраться из захолустья.
Только по льду реки, снегоход был у местного богатея.
Он потребовал неимоверную плату за услуги.
- В уездном городке снимем номер, в гостинице меня знают! – размечтался насильник.
- Да! Да! – согласилась она, словно дважды ударила. Сначала в солнечное сплетение, в нервный узел, враг уронил разом отяжелевшие руки. Потом в беззащитный подбородок, сокрушая плоть и выбивая остатки разума.
Мысленно ударила, насильник не услышал, не внял.
Что ж, богачи найдут деньги на лечение, его, может быть, подштопают в частной клинике.
Помчался навстречу гибели.
По льду между торосами, и только опытный наездник под снегом различит полынью.
Лицо его победно раскраснелось.
Человек создан для бега на полную мощность мотора.
А у пассажирки заледенели щеки, или скатывались слезы и застывали ледяным панцирем. И продувал ветер, и чтобы не околеть, надо прижаться к спине проводника.
А она наоборот, откинулась назад.
Так объезжают коней, а те норовят сбросить отчаянного всадника.
На этот раз не сбросил, и не попал в полынью, и не разбился на торосах, и не сгинул в буре, но доскакал до уездного городка.
Мощные снегоочистители пробились железной дорогой, за ними устремились пассажирские поезда.
Добрались, девочка свалилась с сиденья, ноги ее искривились после долгой скачки, заковыляла на непослушных ногах.
Скорость уже злым встречным ветром не разрывала легкие, мужчина превратился в жаждущего и желающего немедленно утолить жажду мужика.
Измаялся среди бабок, а девочка упорно избегала его.
Напрасно ставил ловчие сети и ловушки, не по нему была дичь
Но больной зверь сам приходит к человеку, мы не отличаемся от зверей.
Довез ее до городка, должна рассчитаться. Жемчужиной, которой одарили ее при рождении. Она обернулась драгоценностью. Или дивным плодом на древе жизни.
Потянулся сорвать плод.
Что ей стоит? всего лишь привычный акт.
Она ударила, как учили наставники.
Не размялась, руки еще не обрели привычную точность и силу, не забила до смерти.
- За что? – прошептал он, размазывая по лицу кровь.
- За все, что вы сделали с нами, за всех нас, униженных и истоптанных! – взорвалась девушка.
Выплеснулась в этом взрыве, и уже не надо калечить и убивать, уже все убиты и искалечены, еще одна капля, и горечь разольется по Земле, уже затопила ее  неистовым половодьем.
Народу в вагоне было мало, соседка всплеснула руками, увидев попутчицу.
Уже не надо торопиться и бежать, идет поезд, задыхается компрессор, скрипят сиденья; только теперь боль беспощадно навалилась.
Слезы посыпались, соседка обняла, девочка уронила голову на ее грудь.
- Все у тебя сбудется, все сбудется. – Укачивала ее пожилая женщина.
Так забываются грудные дети, давно прошло наше детство, и бегут неумолимые годы.

43. Ранним утром добралась до города, вскарабкалась истертыми скользкими ступенями.
Не была у меня, легко нашла.
Я опять сражался с пауками, на этот раз они почти одолели, был готов отдать им сердце и разум.
Еще одна пустая бутылка откатилась в угол комнаты.
Жизнь не напрасно прожита, если твое убежище до потолка завалено бутылками, так считают многие, иногда я завидую их бесхитростной философии.
Завидую дурачкам, они по-своему счастливы, особенно, если удастся раздобыть лишнюю пайку или тайком совокупиться с такой же дурочкой.
Почти поддался паукам, согласен отдать разум, превратиться в еще одного безумного счастливца.
Тревожный и требовательный звонок вырвал из подступившего безумия.
Палуба раскачивалась, притерпелся к качке, не проломил переборку.
Дверь отворилась скрипуче и неохотно.
И будто воскресла любимая, будто проспала двадцать лет, и во сне годы пошли вспять: с обмороженных щек осыпалась короста, обнажилась упругая чистая кожа, ослепила яркая зелень глаз, волосы загустели и обрели золотистый блеск, рассосались горизонтальные морщины на шее, высоко и призывно поднялась грудь, а живот стал плоским, струились длинные и стройные ноги  – я зажмурился и пальцами надавил на глаза, только раздавив хрусталик, можно избавиться от наваждения.
Подобрал и сложил осколки.
Ничего не изменилось, боль вернула к реальности.
Просто пришла дочка, придется ответить за наши счастливые дни, которые мы не пожелали ни с кем разделить.
- Бей, убивай, - разрешил я и уронил руки, все равно с ней не справиться, да и не хотел сопротивляться.
А она вспомнила, как забылась на груди соседки; все смешалось в воспаленном сознании, лицом зарылась мне в грудь, я перебирал ее спутанные  и такие знакомые волосы.

44. Она позвонила в больницу, поехала убраться и распорядиться.
Когда вечность призывает человека, то иногда отвлекается на другие неотложные и мелкие дела, и тление трупными синюшными пятнами обезображивает лицо.
Так случилось с моей женой, заведующая предупредила дочку.
- Ему лучше не смотреть, - пожалела мою неустойчивую психику. Будто я выброшусь в окно или вскрою вены.
- Никому не смотреть, - сказала заведующая.
- Я выдержу, - сказала дочка.
- Я обязана выдержать, - сказала она.
- Как знаете, у нас есть мастер.
- Как знаете, если хотите помучиться…, - повторила заведующая.
Девочка уехала,  обещал не пить без нее, сдержал обещание.
Постучался к соседу, он поделился снадобьем.
Смесь вороньей крови и жидкости для протирки стекол.
Когда ингредиенты смешивают, лабораторию заполняет туман.
А после приема лекарства в тумане возникают видения.
- Другой состав – другие призраки, - объяснил искуситель.
Я принял, туман навалился.
Различил очертания тела под простыней.
Чьи-то руки содрали с лица покрывало.
Девочка вскрикнула и ладонью зажала рот.
Мастер распахнул саквояж. Аккуратно разложил щипчики и крючочки.
Девочка отступила к дверям.
Я попятился, всего несколько шагов до уборной, они растянулись в километры и годы.
Склонился над горшком, слезы смешались с желчью – как много дерьма в человеке.
И когда эта гадость выплескивается, то затопляет мир.
Коридором: рваным линолеумом, обшарпанными стенами, тусклыми светильниками девочка пробилась в дворик. Тяжелая дверь ударила орудийным выстрелом.
Зачерпнула грязный лежалый снег, оцарапала ладонь, размазала грязь по лицу.
Будто налепила маску, но та не приросла, можно отодрать ее.
- Советы давать вздумала, - усмехнулся мастер.
Никто не ответил, привык рассуждать в одиночестве.
- Сам знаю, что делать, - сказал он.
Отступил на несколько шагов, вглядываясь в подручный материал.
- Разве  такой тебя любили? – вопросил он.
- А может, и не любили, - возразил сам себе.
- Нет, каждая женщина, даже хромая и убогая находит себе сожителя.
- Хромая и убогая, - повторил, найдя емкие определения.
И желая проверить правильность умозаключений, сдернул простыню.
И почесал затылок, вспоминая, как выглядела дочка.
- Хоть приблизительно сделаю тебя похожей на нее, - обещал он.
Еще раз подробно и тщательно изучил материал.
- Здесь убрать, здесь прибавить, подкрасить, забелить, - наметил объем предстоящей работы.
- Нет, не хромая и не убогая, - не согласился с невидимым оппонентом.
- Нет ненужных и лишних женщин…, - вспомнил народную мудрость.
Достал плоскую фляжку, хромированный бок блеснул при свете люминесцентных ламп. Мертвящий свет стер краску с лица мастера. И даже глоток лекарства не оживил щеки. Разве что встопорщились редкие волосики по обеим сторонам лысины.
- Эх, повстречаться бы нам лет на двадцать раньше! – обратился к своей подопечной.
- Где ты была тогда? – Панибратски похлопал по ляжке.
Женщина не откликнулась.
- Сварганим по высшей категории! – Хищно прищурился, оценивая масштабы и стоимость предстоящей работы.
- Не миллионеры, но и нищие, - безошибочно определил он.

45. Девочка убежала, лицо ее было в черных разводах.
Машину занесло на скользкой дороге, бампер подтолкнул зазевавшегося пешехода.
- Тебе что, жить надоело?! – Выскочил пожилой водитель.
- Тебе что… - Навис над ней.
И не испугала боевая ее раскраска.
- Что с тобой, дочка?
- Там. – Кивнула она на заведение.
Не разглядеть выцветшие буквы, и не пахнет формалином и карболкой, и на носилках не лежит тело, и невозможно догадаться о назначении больничной пристройки – старик догадался.
Сначала женщина в вагоне, девочка забылась, зарывшись лицом в материнскую грудь, теперь отцовское участие.
И ей, не знавшей отцовской ласки, захотелось вернуться в детство, и чтобы подхватили сильные руки и подбросили до потолка.
Или промчали по жестокому и безразличному городу.
Старик промчал, и хотя еле полз, и все обгоняли, ей показалось, что дома сливаются в сплошную линию.
Трудно найти разрыв, отыскать нужный дом, но она нашла, машина заскрипела изношенными колодками.
- Не надо, - не позволила сказать своему спасителю.
Едва не погибла, а он вытащил из-под колес.
Но придется уйти, чтобы избежать слащавых и приторных слов участия.
Будто можно утешить.
Да, жизнь продолжается, и с потерей одного человека вроде бы ничего не меняется.
Все меняется, и не восполнить потерю.

46. Девочка карабкалась крутыми ступенями.
Каждая была неприступна, и сначала приходилось забрасывать крюк, потом подтягиваться по канату, обдирая ладони.
И все равно, не добраться до вершины.
Услышал жалобное поскуливание или разобрал старческое шарканье, склонился над пропастью и протянул руку.
Она ухватилась, пальцы были льдинками; когда втащил ее, то долго отогревал их дыханием.
Льдинки сначала парили, потом обернулись тлеющими огоньками, я отдернул обожженные губы.
Когда случилась беда, и она пришла, то волосы мягкой волной упали на плечи – так уже было, - лицом зарылся я в золотой дождь.
Она приникла, мир покачнулся.
Чтобы не разбиться, надо крепче прижаться.
А я услышал запах пота, так пахнут молодые и сильные тела в тренировочном зале.
Осторожно отстранился.
Она не доросла, не понимает, не научилась, не оценит потерю.
Или она оттолкнула, не поверив мне.
Трудно познать человека, труднее только познать себя.
Чистая и непорочная девочка уехала надзирать и давать указания. Вернулась усталая и побитая жизнью женщина.
- У тебя есть? – спросила она.
Обещал не пить, и сдержал обещание, хотя несколько раз доставал из тайника бутылку.
Тщательно изучал ее, что-то невнятно нацарапано на этикетке.
Но разглядел поры на стекле, стеклодувы разучились работать. Вожделенная жидкость постепенно просачивалась.
И когда женщина спросила, я достал наполовину опорожненную бутылку.
Алкоголь причудливо смешался со снадобьем.
Грядущее загадочно проступило в тумане.
Вгляделся и  различил слившиеся тела.
Не грядущее -  виденье былого.
Если глотнуть, туман рассеется или наоборот обернется глухой стеной.
Лучше стена, чтобы забыть и не оглядываться.
Глотнул, прежде чем передать бутылку соседке.
Осторожно посмотрел.
Была не стена, а больничная ширма.
Девочка не нашла стакан, закашлялась с непривычки, я не помог, не ударил по спине.
Сюжет для художника: двое за пустым столом напротив друг друга, только бутылка скрадывает их одиночество.
И непонятно, кто кого допрашивает.
- Твой отец виноват в ее гибели, - придумал я.
- У меня нет отца, - отказалась подозреваемая.
- Матери ветром надуло, - нехорошо и грубо пошутил я.
Так врачиха высмеяла мою первую жену, поэтому та живет и благоденствует в Штатах.
У девочки вздулись желваки и бицепсы. Свитерок плотно обтянул тело. Груди были маленькие и неразвитые.
Я сглотнул слюну, потом извинился.
- Так, конечно, не бывает, прибей меня, может, полегчает.
- Все мужики - гады! – обвинила она.
И от этих несправедливых слов – наверняка найдется несколько совестливых чудаков – захотелось пристыдить женщин.
- Зачем пустила его, нарисовался после долгих странствий! – обвинил одну из них.
Девочка недоуменно посмотрела на меня.
Не рассказать всухомятку, как следует глотнул, но не насытился, нетерпеливые ее руки отобрали бутылку.
Как и мать, почти не пила, неизвестно, что натворят такие тихони. Тем более умеющие ломать и крушить; надеялся, что рухнут стены убежища.

47. - Наградил ее самой свирепой африканской желтухой, - догадался я.
Или оглянулся и  различил.
Тогда все смешалось в воспаленном сознании моей подруги,
Тоже оглянулась – все у нее было: Земля пружинила, взлетала на каждом шагу и долго парила над весенними травами.
Муж неуклюже подпрыгивал, иногда ему удавалось дотянуться, и благословенны были те ночи.
          Потом его забрали, и изуродовали.
После долгих лет изгнания вернулся проведать бывшую жену.
И она по неведению отпила из чащи его лицемерия.
Мы тогда поссорились, разлучились на несколько дней, дни эти обернулись пустыней, все глубже и безнадежнее засасывает песок, и уже стервятники слетаются за добычей.
Навечно поссорились; бывший  отыскал в песках, и отогнал зловещих птиц, и напоил – былое вернулось.
Эта короткая встреча заразила неизлечимой болезнью
- Уходи. – Очнулась и оттолкнула насильника женщина.
Песок превратился в иглы, те смертельно вонзились.
Нагая и испоганенная стояла под светом софитов и прожекторов.
Сорвала со стола скатерть – брызгами  разлетелась посуда, - завернулась в нее.
Подобрала осколок стекла. С этим оружием надвинулась на врага.
А тот оскалился в глумливой гримасе.
Но она победила, нацелилась на свою сонную артерию.
- Если ты не уйдешь…, - хрипло и страшно предупредила она.
Он поверил, кое-как собрал одежду.
- Если ты навсегда не уйдешь…, - прогнала его женщина.
- И раньше была психом! – Убрался он.
Экзотическая желтуха миллионами носителей устремилась к печени.
И напрасно защитники латали стены крепости, им еще не приходилось встречаться с подобным врагом. Он просочился мельчайшими щелями и отдушинами.
И принялся жадно пожирать клетки печени.

48. Женщина узнала о своей болезни, врач потребовал назвать партнеров, зараза передается только половым путем.
- Познала только одного! – поклялась она на Библии, пророки и герои  не обвинили в святотатстве.
Этого одного тоже допросили.
Посланцы смертельной болезни атаковали и мой организм.
Тысячи крепостей и замков покорили они, увели в полон десятки тысяч поверженных защитников, не смогли одолеть наскоро возведенные укрепления.
Хотя я отворил ворота.
Мы ссорились, потом мирились, и не могли насытиться и насладиться после долгой разлуки.
До изнеможения, до отрицания реальности, до гибели мира; так не бывает, так и только так было у нас.
После той ссоры она долго не подпускала меня.
Видимо, перестарался, похваляясь своими победами.
Перепортил все женское население, начиная с пятнадцати лет, не брезговал и семидесятилетними старухами.
И скоро придется вглядываться в каждого малыша, пытаясь различить свои черты.
Случайно встретил женщину около дворца, она привела к себе.
После таких преувеличений протягивала к герою жаждущие руки.
Но лишь зябко обхватила себя за плечи перед окончательным разрывом.
Пришлось на несколько градусов снизить крепость моих похождений.
Посетил все городские бордели, последствий не будет, девочек ежедневно тщательно осматривают прикормленные врачи.
После таких признаний уже невозможно сдерживаться, некоторые пуговицы выдирали с мясом.
Женщина отступила к стене.
Обычно встречались в моей каморке, но летом бабушка с дочкой торжественно убывали в дачную развалюху, которую графиня именовала барским домом.
Если таковой некогда существовал, то их пристанище в лучшем случае служило сторожкой, не хотелось, да и не имело смысла переубеждать старуху.
Все наиболее подлое и низкое происходило летом на бывшей кухне городской усадьбы, туда проник выпущенной из острога насильник, там не пожелала приветить меня любимая.
Оттолкнула, но разве можно противиться буре и натиску?
Все было, но чтобы остались хотя бы обломки, и чтобы выжить, надо признаться.
Она призналась, настоящий мужчина проклял бы и призрел предателя. Ушел бы, хлопнув дверью. С такой силой, что накренилось бы здание. И содрогнулась Земля. И обмелели реки, и обнажилось морское дно.
А я вместо этого привычно приложился к бутылке.

49. По разному случалось, впервые к этому зелью приохотился в восьмом классе.
Перед торжественным майским вечером.
На троих взяли бутылку водки. Знакомая продавщица долго колебалась, потом махнула рукой, если мужикам приспичит…
Посчитала нас мужиками, разве могли мы опозориться?
И не опозорились, распили на пустыре.
Закуски и стакана не было, слюни смешанные со спиртом тягучими струями стекали на подбородок.
Обозвала нас мужиками, только поэтому отравились до самого донышка.
Потом оказались в учительской, один отлеживался на диване, под другим шатался хлипкий стул, а я прислонился к подоконнику, просто устал от пустых знаний.
Кому интересны мотивы поведения забытых героев забытых книг, кому нужен прошлогодний снег? блеснул своей эрудицией.
Вместо того чтобы привести в чувство захмелевших моих друзей, сердобольные тетеньки ополчились на нахала.
Нет у нас школ для пьяных вундеркиндов, и нечего выпендриваться, дружно заклевали отщепенца.
С тех пор предпочитаю рассуждать о начальстве и политиках; ругая и тех и других, всегда найдешь общей язык со случайными собутыльниками.

50. Иногда приходилось выпивать несколько дней подряд, иногда неделями не прикасался к отраве.
Из-за нее некоторые однокурсники не дотянули до тридцати.
С одним случайно встретился в магазине.
Не сразу признал его, он был похож на птицу, вырвавшуюся из клетки. Некоторые перья повылазили от сытой и бездумной жизни, оставшиеся встопорщились игрушечными пиками, будто так можно уберечься от очередного пленения.
Каждая пассия пыталась переиначить его на свой лад, и первым делом отлучить от бутылки. Мужик крепился несколько дней, потом срывался.
Отоварился, не заметив меня.
Я последовал за подозреваемым.
Он ютился в студии, купил ее после заграничных вояжей. Ездил в Швейцарию покупать станки. Только две фирмы выпускали такое оборудование, фирмачи наперебой предлагали свои услуги.
У одной фирмы заметно топорщился карман; конечно, их станки понравились специалисту.
После мучительных раздумий решил поделиться с главным инженером.
Главный стал мотаться по заграницам, хотя ничего не понимал в станках и в технологии.
Денег хватило на крошечную квартиру; я догнал его около парадной.
Пожалуй, он обрадовался случайному слушателю.
Все поведал о коварных подругах.
Недавно въехал в квартиру, подступили голые бетонные плиты.
Хозяин плеснул в стакан, и ни одна капля не пропала, жадно приник к посудине.
Мне не предложил, я не нуждаюсь в приглашении.
Выпил, различил на плитах трещины и сколы.
- Я добываю деньги, я – самый-самый, а они качают права! – обвинил хозяин.
Снова выпили, и уже пора бежать за очередной бутылкой, еще больше потрескались плиты.
- Должны потворствовать любой  прихоти! – разошелся хозяин.
Я вызвался уважить и сходить, осторожно спустился по лестнице; казалось, что дом рухнет от  резких движений.
Многого добился пьянчужка, но не поднимется выше этой студии.
Бдительный главный инженер перекрыл источник обогащения, очередная предприимчивая подруга напишет убедительное заявление. Докажет его несостоятельность; может быть, пожалеет и не сдаст в психушку.
Отправился в магазин, но не стал потворствовать скорому его падению или забыл, где он живет, дома в этом районе на одно лицо.

51. Другой однокурсник пристроился принимать цветной лом.
Но сначала распространял лотерейные билеты сомнительного достоинства.
И умудрился потерять сумку с товаром. Случайно оставил ее на прилавке. Прилавком служил раскладной столик, который вечером следовало сдавать в контору.
Забыл о деле, надоело стоять, захотелось походить, посмотреть на мир и себя показать.
Шел, как по струнке, так воздействовал на него алкоголь.
Ему бы в цирке работать канатоходцем, там хватает и своих выпивох.
Потребовали вернуть деньги за билеты и оборудование, он укрылся в пригороде, там отыскал податливую бабенку.
Деятельная его натура изнывала от безделья, наконец, придумал собирать лом, пункт приема открыл на участке.
Несли все подряд, в подвалах отыскивали бабушкины утюги и самовары, не гнушались и медными тазами для заготовки варенья.
Самые ценные вещи он прятал, и когда прибегали разъяренные хозяйки, удивленно разводил руками. Оклеветали в очередной раз, он не берет домашнюю утварь, обращайтесь к другим приемщикам.
Каждое удачное приобретение сдабривал добрым глотком, бутылка стояла рядом с весами. (Весы врали всего на несколько килограммов, не то что у некоторых беспредельщиков.)
Хозяйка его была начисто лишена обаяния, он безбоязненно травил ее ядовитым перегаром.
И эта деятельность не  имеет продолжения.
Рано или поздно прикроют мелкие конторы, или население сдаст всю посуду, и далеко не каждый может срезать провода под высоким напряжением.

52. Вспомнил пьяных однокашников, когда допоздна засиделись мы с девочкой.
Она ослабла и заснула прямо за столом, уронив голову на руки.
Осторожно, стараясь не прикасаться к ней, переложил на кровать. Перенес вместе со стулом, думал, что легко подниму, но едва не надорвался. Она сама переползла на постель, в одежде легла на покрывало и свернулась калачиком, отыскал в шкафу и прикрыл ее простыней.
Показалось, что лежит любимая и единственная; пусто в бутылке и кончилось снадобье, и не избавиться от наваждения.
Можно устроиться на стульях или на полу; не поручусь за себя, спьяну мы совершим любое святотатство, убраться как можно дальше из этого дома.
Зачем-то выгреб из аптечки таблетки. Врачи наперебой выписывали жене бесполезные лекарства, бросил их в сумку.
Так в мешок кладут котят, чтобы утопить в проруби, я задумал избавиться от больного прошлого.
От лекарств, что погубили женщину, от одежды, что не могла укрыть в злые холода, от неверной моей памяти.
Частицы памяти сохранились в ее дневниках. Прежде чем уничтожить их, наугад открыл одну тетрадку.
Люблю, не могу без него – так сложились буковки. Или мне показалось – были иероглифы, замысловатые знаки.
Тоже уничтожить, но не сразу, а постепенно, растягивая боль и страдание.
Сначала таблетки, наметил первый шаг.
Девочка причмокивала во сне, так в лечебнице пыталась сказать женщина, горестные эти звуки вышвырнули в коридор, потом вытолкнули на лестницу.
Перила кое-где были выломаны, прорехи затянуты проволокой, можно поскользнуться и рухнуть в пролет, еще не пришло время, я не способен на самоубийство.
Осторожно доставил истерзанное тело на улицу.
Никого не было, все попрятались, не распахнут двери и не утешат одинокого путника.
И закрыты заведения, где можно забыться за привычной чаркой, надо найти тот дом, где в голых бетонных стенах прячется бывший однокашник.
Наверняка он расстался с очередной подругой, и у него есть в заначке, а если нет, то давно протоптал тропу к источнику, вместе припадем к роднику.
Если не найти среди одинаковых домов, то отправиться в пригород, местные жители обязательно покажут дорогу.
Подруга жены пробилась в город, а дочка одолела целину, смогу повторить их маршрут, тело мое когда-нибудь обнаружат в вечной мерзлоте – ледник скоро накроет город.
И инопланетянам не сразу удастся расколоть этот панцирь.
Или удастся, уже раскололи, патрульная их машина затормозила около одинокого странника.
Не знаю, чем их привлек, шел по струнке, как мой знакомый, просто струна ослабла и прихотливо извивалась.
- Не упадешь? – спросил сержант, лениво вываливаясь из машины.
- И чего им дома не сидится? – устало откликнулся шофер.
- Сижу, починяю примус…, - вспомнил я сказочного героя.
Наверняка неизвестного сержанту, бесхитростное мое признание разгневало блюстителя.
- Руки на капот, расставить ноги! – приказал он.
В его рыке почудился щелчок взводимого курка, я уронил сумку – пусть застрелит преступника и негодяя.
А он отпрыгнул, видимо начитался дешевых детективов, где боевики подрывают кристально чистых и честных полисменов, но тут же опомнился и отомстил за свою оплошность.
Лошадь ударила копытом, удар пришелся в печень, было больно, как на допросе у врача.

53. Когда привели меня в допросную и ослепили прожекторным лучом.
- Ну? - ласково и угрожающе вопросил врач.
- Она призналась? – попытался я выяснить
- Можем любого ославить на весь мир, -  предупредил экзекутор.- В интернете и в средствах массовой информации обнародуем ваши портреты. Как зачинателей неизлечимой болезни. Все будут приходить и плевать, - напугал он. – Сначала на портреты, потом на вас. Сначала плевать, потом растерзают, -  придумал он.
Я представил, как палачи вывернут руки, и смертельные петли обхватят запястья, веревки перекинут через блоки.
Потом ухватятся за свободные концы.
Боль пронзила печень и вывернутые в суставах руки.
Но еще не сломали и не покалечили, выпустили веревки, просто проверяли исправность механизма.
Печень сдавили безжалостные пальцы.
- Я во всем виноват, - прохрипел я. – Она не призналась? – переспросил палача.
- Познала только вас, - недоверчиво хмыкнул тот.
- Послушаешь, так у всех растут крылышки, - обобщил он.
Я ощупал спину. Если крылья и были, то давно опали. Раны зарубцевались, рубцы разгладились.
- Но почему? – спросил следователь.
- Не верите, что люди могут любить? – спросил я.
Мужчина скривился от горечи затасканных слов.
- Любите что угодно, - милостиво разрешил он. – Но почему вы здоровы?
Бесполезно объяснять и доказывать. Предки мои жили в глухих деревеньках, в лучшем случае пользовали их знахари. Лечили травами и настойками.
От тех умельцев досталась мне малая толика их знаний.
И пусть в городе не растет трава, зато полно настоек.
Заразе, что подступила к моей крепости,  коварно отворил ворота.
А когда враг победно ворвался, защитники обрушили на него град камней.
В каком-то ларьке отыскал требуемую настойку. Нечто на техническом спирте с запахом галоши и презервативов.
Зажмурившись и зажав нос, влил это в глотку.
Это меня швырнули с кипящую смолу или приковали к столбу и обложили хворостом. Потом подожгли его.
Я умолял милосердно прикончить, избавить от мук.
Эвтаназия запрещена у нас, выжил и одолел болезнь.
Остались полуразрушенные крепостные стены да несколько очумелых защитников, толком не осознавших победу. Потеряно бродят они развалинами.
Организм – поле смертельных битв, неудобно напоминать об этом медикам.
- Секретные испытания, - придумал я.
Лоб его сморщился, вопросительно приподнялись брови.
- Создали возбудителя болезни с минимальным сроком жизни. Опасность давно миновала. – Занесло меня в дебри генетики.
Если до этого обвинитель целился ручкой, и обвинительное заключение готово было сорваться с пера, то уже затупились перья.
Чтобы закрепить успех, я высказал еще одно предположение.
- Если всенародно ославите меня, не будет отбоя от жаждущих заразиться экзотической болезнью. И прославиться этим. Вдруг еще можно возродить возбудителя.
- Проклятие на вас! – выругался лекарь.
- Сначала заразу подцепят экзальтированные бабенки, потом их покровители, потом все страна и весь мир! – До полного отрицания здравого смысла развил свой успех.
- Переучусь на ветеринара! – придумал врач. – У зверей все естественно и разумно!
Я вздернул голову, так после ссор и размолвок уходила от меня единственная.
Разобрался, но напоследок пропустил удар.
- Но потом скажется, - попрощался со мной доктор.
- Зараза все равно пробьется к печени. Разведчики уже нащупали дорогу, - перешел на военный жаргон.
Я отбил первое нападение, но за авангардом последуют войска, трудно одолеть их.
Я сражался и уничтожал захватчиков, давно отменили у нас сухой закон, и зелье стоит копейки.

54. Иногда прихватывало печень; сержант ударил, я распластался по капоту, водитель выбрался из машины, служивые осторожно подступили к бомбе.
Их оглушило тиканье, часы запустили, взрыватель  скоро сработает.
И надо бежать и прятаться, но не укрыться в окопе, их еще не отрыли в городе.
Но безрассудны и отважны наши люди, сержант подобрал сумку и рванул молнию.
Другой служивый дорос лишь до ефрейтора, поэтому укрылся за машиной: залег за колесом и ладонями зажал уши.
(Мне однажды попалась брошюра полувековой давности, там рекомендовали укрыться от ядерного взрыва: спрятаться за пнем и прикрыть затылок. Теперь почему-то не рекомендуют.)
Не бомба, а таблетки оказались в сумке, сержант опешил, челюсть отвалилась.
А тикал репродуктор на стене дома, в студии забыли выключить метроном.
- Пронесло. – Наконец очнулся сержант.
Тепло и уютно лежать на капоте, я неохотно распрямился.
Ефрейтор выполз из укрытия. Упал в лужу, брюки и китель промокли.
- У, сволота! – обругал то ли меня, то ли весеннюю распутицу.
Сержант зачерпнул из сумки и разочарованно отбросил упаковки.
Они упали на тротуар.
Ефрейтор подскочил, таблетки хрустнули под его каблуком.
- Не наркотики, зачем столько? – допросил сержант.
Его напарник забрался в машину, на полную мощность включил печку.
- Бросите в камеру – откажет сердце, - объяснил я - Это от сердца. – Наугад выудил из сумки. – Потом задохнутся легкие. – Показал другую облатку. – Потом взбунтуется печень, начнется гангрена, или одолеют сифилис и проказа – от них гниет мясо, и черви будут копошиться в гнили! – Все черпал и черпал из неиссякаемого источника – У вас есть реанимация? А диализ и искусственная почка? Если есть, поехали немедленно! Скорее! – потребовал умирающий.
Ошарашенный сержант попятился от смертника.
Им намедни рассказали о шахидке с взрывчаткой на поясе.
Этого тоже наверняка заслали.
И только неразумный стажер доставит безумца в отделение.
Не подорвет, так назло всем откинет копыта.
И поди докажи, что не притронулся к нему и пальцем.
Бить надо локтем, чтобы не оставалось отпечатков.
Сержант ударил локтем, опять по печени, так попрощался с ночным странником
Машина взревела и прыгнула, торопясь убраться от опасного объекта.
Пусть служба безопасности или медики разбираются с ним.

55. Не забрали и не прибили, но не дали затеряться в ночном городе. Стоило на несколько шагов отойти от дома, как набросились беспощадной стаей.
Да, проще всего забыть и забыться: принять как следует, а потом как можно дальше убраться от места преступления.
Виновен, не обрел любовь и веру, с которыми можно вспять поворачивать реки.
Или была Любовь, но не хватило Веры.
Надо было уговорить небо или преисподнюю – пусть ко мне перейдут ее болячки.
Я-то справлюсь, знаю надежное средство.
Профилактически принял перед прогулкой, одолел и медиков и полицию, но опустела бутылка, и навалилось тяжелое похмелье.
С трудом вскарабкался крутой лестницей. Подолгу отдыхал на каждой ступеньке  и открытым ртом жадно заглатывал разреженный воздух высокогорья.
Вроде бы привык жить на вершине, но в последнее время часто приходилось спускаться в долину, ослаб от пустых хлопот.
Только под утро удалось одолеть кручу.
Окончательно обессилел в коридоре, упал около дверей и, наконец, забылся.
Верным псом охраняя честь и покой своей хозяйки, то есть дочки хозяйки – она-то всегда останется для меня ребенком.

56. Не пауки, подступили палачи с пыточными инструментами. Ударили и разбудили.
Чтобы увидеть их, пальцами поочередно раздвинул слипшиеся веки.
Предметы не сразу обрели четкие очертания.
Неосторожно распахнули дверь – это она ударила, - в свете зарождающегося дня различил женщину.
Молодость все одолеет – будто не было больной ночи, нет ни морщин, ни изъянов на утреннем свежем лице.
Я зажмурился и попытался подняться. Заскрипели кости или балки. Дерево изъели жучки, скоро рухнут стены ненадежного убежища.
Женщина протянула спасительную руку, стены еще не рухнули, сам справлюсь и одолею беду и отчаяние.
- Пойдем, надо идти, - позвала она.
- Как ты похожа, как ты смеешь быть похожей! – обвинил я.
И тут же, отметая нелепые обвинения, рассказал о ночных странствиях.
- Меня унизила милиция, то есть полиция, ее научили унижать, чтобы не оставалось следов. Открыли специальные курсы для особо тупоголовых.  А разве туда берут других? – вопросил я.
Был готов рассуждать на любую тему, пустыми словами отгораживаясь от неминуемого.
Когда уходят родители, то невольно соглашаешься с извечным законом бытия – бессмертие вида куплено ценой гибели отдельного индивидуума, но когда погибают ровесники…
Нет, не старше на двенадцать лет, мы одногодки, чиновники ошиблись в документах и  метриках.
- Мы одногодки, - проговорился я.
Среди необходимых, неотложных дел.
Почти добрались до больницы, но не одолеть последние метры.
Умоляюще взглянул на конвоира.
Двери забегаловки призывно распахнулись.
Шаг в сторону приравнивается к побегу, стреляют без предупреждения, так, кажется, говорят заключенным.
Я шагнул к дверям, конвоир не прикончил беглеца.
Женщина тоже нуждалась в передышке, хозяйка плеснула в два стакана.
Профессионально изучила клиентов.
Я отвернулся от спутницы, все знаю наизусть, дети иногда досконально повторяют родителей.
В два глотка осушил стакан и, наткнувшись на оценивающий взгляд хозяйки, вздернул голову, как делают некоторые гордячки.
- Вот еще, - неизвестно кому отказала хозяйка.
- Одногодки, - неожиданно согласилась дочка.
В давние времена солидные мужи брали юных наложниц; я старше девчонки на девять лет, словно на девять веков; призывно улыбнулся зрелой хозяйке.
Скорее перезрелой, стоит дотронуться до сочной мякоти, как забрызгает липким и приторным соком.
Груди не умещались в упаковке и тяжелыми складками нависали над чашечками, такие же складки обезобразили живот.
Уставился на это изобилие, только так можно забыться.
- Если ты…, - тихо и страшно сказала моя спутница.
- Что? – спросил я.
- Нет! – испугалась хозяйка.
- Пойдем! – ухватила за руку девчонка.
Выволокла мощным буксиром.
- Если вы… Если посмеешь…! – предупредила дочка.
Будто я чем-то обязан ей.
Случайно прихватила стакан. Так сжала пальцы, что раздавила стекло. Осколок вонзился, на подушечке выступила капля крови.
Осторожно слизнул ее, породнившись с девчонкой.
- Вместе? – спросил она.
- Ты как сестра, - согласился я.

57. Как сестра и предводитель, женщины лучше нас разбираются в обрядах и обычаях. И быстрее находят общий язык с распорядителями.
Агентом, конечно, была женщина, перекурила в туалете и поспешно прилепила скорбную маску.
В какой одежде необходимо отправиться в последний путь – будто что-то изменится от этого.
Какие венки и цветы положить в изголовье.
Будет ли оркестр, не пригласить ли военных, ограничиться салютом из ручного стрелкового оружия или затребовать пушки и ракетные установки, хватит ли минуты молчания по всей Земле.
Платите и мы организуем. За несколько дней до смерти жены я оформил кредит под грабительские проценты, еще не растратил все деньги.
Платите, и сотни плакальщиц расцарапают грудь и зальют слезами.
Платите, и усопшую золотыми буквами внесут в книгу памяти.
Или в церквах и храмах годами будут поминать ее имя.
Люба, Любовь – волшебные слова; не знаю, есть ли это волшебство в святцах; всуе не поминайте мою любимую.
- Зачем? Зачем? – повторял я, отступая от ненужных почестей.
- Нет! Нет! Нет! – отказывалась дочка.
Распорядительница содрала маску, уголки губ презрительно опустились.
- По низшему разряду, - обвинила она.
- По человеческому, - сказала дочка.
- Что вы понимаете? – сказал я.

58. Теперь надо навестить тещу, я звонил ей, в подступившем безумии она не пожелала услышать.
Подобрались к усадьбе, швейцара убрали, двери парадного хода охранял потешный гвардеец. Видимо, вывезли его из дальних  стран, где мужчины ходят в юбках, голые колени распухли и посинели, зато на глаза была надвинута лохматая шапка. Прохожие шарахались от него, некоторые крестились.
Бесполезно уговаривать и уламывать, пробраться в усадьбу можно и с черного хода.
Но ворота заперты, код изменили, не пробиться в крепость.
- Помнишь, как одолели мои ступеньки? Если сходить за скальным оборудованием…, - придумал я.
- Лучше на вертолете, - придумала девочка.
- Снимут со стены, историческая реликвия, - сказал я.
- Вертолеты у спасателей, нас надо спасать, - сказала девочка
- Соберется толпа, уже собралась. – Огляделся я.
В Эрмитаж привезли картину неизвестного мастера. Журналисты заранее осудили тех, кто не насладится шедевром. Так называемая интеллигенция устремилась на выставку.
Публике в общем-то все равно на что смотреть, и стоит чудакам залезть на стену…
- Уйдем? – предложил я.
Девочка отрицательно дернула головой.
Ворота неожиданно распахнулись.
Петли не заскрипели, мощный механизм отвел в стороны тяжелые створки.
Еще два потешных гвардейца, юбки под порывом ветра облепили мускулистые ноги.
Девочка вздернула голову – до боли знакомый и привычный жест, я потянулся к голой голове, в институте на военных занятиях научили отдавать честь, но опомнился и уронил руку.
Прорвались в дворик, где до революции с гранитных пьедесталов приветствовали гостей античные изваяния.
Революционные матросы в крошку размололи мрамор.
Современный хозяин решил возродить былое благолепие.
Уже завезли статуи и теперь осторожно водружали на гранитный цоколь.
Крану не развернуться, швейцарские или шотландские гвардейцы заменили ненадежную технику.
Хозяин руководил восстановительными работами, дирижером взмахивал руками.
Запыхался и вспотел на ответственном посту, снял куртку. Рубашка выдернулась из-под брюк, свитер задрался. Пузо вывалилось и праздничным полотнищем болталось на ветру.
На одной статуи шапочка скрывала лысину, другой истукан небрежным узлом завязал галстук.
Хозяин погрозил кулаком пришельцам, но еще не натравил своих псов.
Не так давно удостоил меня аудиенцией, высокие договаривающиеся стороны обсудили некоторые положения.
Древние предпочитали обнаженную натуру, насколько выигрышней выглядели бы изваяния без нелепой одежды, надо подсказать хозяину, нетрудно сколоть лишний гипс.
Поднялись гранитными ступенями с бетонными нашлепками, а ангелы изначально не водились в этих стенах, предпочитали развиться в парадных покоях, девочка достала ключи, я отрицательно покачал головой.
Дотянулся до кнопки, крик звонка смешался с грохотом отбойника – со статуй сдирали одежду, хозяин внял моей подсказке.
За грохотом разобрал старческое шарканье, шаги приближались, и уже твердо и уверенно ступала хозяйка, по-солдатски чеканила шаг.
Не успел отступить и укрыться, но выставил руки, чтобы не убили и не искалечили.
Девочка шагнула, встретилась с бабушкой на пороге, та лицом приникла к ее плечу, спрятала лицо, девочка была высокая, почти одного роста со мной.
Спрятала лицо, я не успел подробно разглядеть, была мозаика, так неумелые реставраторы уродуют старину современными и ненадежными материалами.
Приникла к плечу девочки, но опомнилась и отстранилась – высокородным несвойственны обыденные чувства, - надо принять гостей.
Мозаика лица, строгое и одновременно легкомысленное платье. Траурная материя по-девичьи перетянута в талии, лиф плотно облегает грудь.
Сошла с картины передвижников, мы давно забыли тех художников.
- Прошу. – Посторонилась хозяйка.
Но я пропустил ее, сам буду конвоировать.
И локтем толкнул девчонку – так не остается отпечатков, - вытри слезы.
Хозяйка провела в крошечную кухоньку, здесь тоже не витали ангелы, а стены не были задрапированы парчой и шелком, остатки  этих тканей ушли на платье; окно выходило во двор, пулеметными очередями бил отбойник.
И невозможно перекрыть грохот боя.
- Я принес! – сорвал я голос.
Статуи доставили в деревянных ящиках, во дворе подобрал обломок доски
Пусть не удастся отбиться от гвардейцев, но подороже продать жизнь.
Показал обломок и вообразил.
- Фрагмент ковчега, этому святому дереву несколько тысяч лет!
Мало одного пулемета, враг наступал, ударили орудия.
Что-то сказала старуха.
И уже не мозаика, заплаты осыпались, осталась древняя кладка.
Не разобрал слова, но догадался.
На закате вспоминаем мы о рассвете, дороже всего нам юные незапятнанные годы.
Какой она была девочкой, поведала старуха, ласковой, послушной, исполнительной, а волосы и личико, как у ангелочка.
Девчонка, неверное ее подобие, закрыла лицо ладонями.  Ангельский лик не проглядывал между пальцев, человеческое лицо ближе и желаннее иконописного лика.
- Сорок лет бродили по пустыне, я готов снова бродить и искать, - сказал я.
Канонада умолкла, заключили перемирие, почистить и перезарядить орудия.
Сорвал голос и прохрипел, вряд ли разобрали мой хрип.
- Кого искать? – спросила девочка.
- Моисею была нужна земля обетованная, люди важнее земли, особенно самый близкий человек, надо найти.
- Я готова, - согласилась старуха.
- Не надо, - сказала девочка.
- Мы вместе пойдем! – позвал я хозяйку.
- Она не вернется, - сказала девочка.
До окончания института чуть больше месяца, ее распределили в сельский клуб, где она проходит практику.
Старуху нельзя оставлять без пригляда, может отвернуть газовый вентиль, но не запалить спичку, или на полную мощность открыть кран, или, встретив во дворе гвардейцев, даровать руку для поцелуя, или  презрительно взглянуть на новоявленного  графа.
Хуже всего, если заблудится в огромном городе.
И никто не укажет дорогу, и нет кареты, что умчит на очередной бал, и мужественный кавалергард не закружит в танце, а император не снизойдет для интимной беседы.
Множество нет, и они прибавляются с каждым днем, громоздятся, накрывают смертельной лавиной.
Случайно повстречался с новоявленным хозяином жизни, тот объяснился.
Есть доктора, что поставят требуемый диагноз. Необходим постоянный уход, только в специализированных заведениях возможно его обеспечить.
Да, девчонка станет единственной наследницей  бывшей графской кухни, она тоже отказала – бабушка заставила -  не мне учить тебя, как обломать ее.
- Смею, уже смею все говорить, - отмахнулся от моих возражений.
И конечно, я не воспользовался его советами.
Просто буду искать вместе со старухой.
Она уже собралась, вот узелок в дорогу. Много ли человеку надо, все поместилось в небольшую котомку.
Покраснев, приподняла подол платья, туфли были без каблуков, в таких одолеешь пустыню.
Я тоже оделся по-походному, ночевал в костюме, ткань задубела на ветру и морозе.
- Не уходите! – взмолилась девочка.
Повзрослела за несколько минут, стала похожа на мать, я до крови закусил губу.
Всего лишь солоноватый вкус крови, разве в барских хоромах не держат выпивку?
Оттолкнул стул – девочка вскочила и забилась в угол, хотя ее не наказали, старуха не дрогнула, - распахнул дверцы стенного шкафчика.
Не отыскал вожделенного напитка
- Держим только для слуг, если вы из их породы…, - унизила меня старуха.
Будто могла унизить.
В дымке времен не различить прошлые века; те цари и князья тоже потребляли горькую.
- По-другом не получится, - ответил я девчонке.
- Потребляли, - согласилась старуха. – Но с ясной головой обязаны отправиться на поиски.
- Да, - согласился я.
- Прекрати! – приказала девчонка.
- Единственный выход, - сказал я.
Толком не обсуждали эту проблему. Ходили вокруг и около. Но все сужали круги, и кто-то должен первым решиться.
Взял ответственность на себя.
Старухе не выжить одной, а мы привязаны к так называемым ценностям. К работе, словно живем для работы, к отдыху, телевизор не замолкает и по ночам, ко многому другому, ненужному и второстепенному.
К чужому ребенку, который так и не стал своим, а назвался сестрой, что изменит навешивание этикеток?
- Вашу руку, барышня! – вспомнил полузабытое слово. Но не угадал.
Старуха скрестила руки на груди, лиф смялся оберточной бумагой.
- Вашу руку, госпожа! – исправился я.
- Соизвольте не прикасаться ко мне, - вспомнила о своем происхождении старуха.
Боковым зрением различил статуи во дворе. Одежду скололи, бугрились мускулы чемпионов, топорщились фиговые листочки. Лысину и галстук скрыли под лавровыми венками.
Ворота распахнулись, втиснулся медицинский фургон.
Ослепил белый халат предводителя.
И еще не поздно закрыться в крепости, а если враг ворвется, обрушить на него кипящую смолу и камни.
Девочка дернулась, но наткнулась на невидимую стену, та спружинила и отбросила ее.
Мы окружены стенами, и не пробиться к человеку. А пробьешься, все равно оттолкнут тебя.
Мимо стен, что видели царей и рассвет государства, мимо былого провел я пациентку.
И не ступал по иглам, они уже обломились в дни гибели и разлуки.
Госпожа сама отворила дверь. Царственно вздернула голову Так королевы вступают на эшафот.
Но всего лишь в лечебницу для избранных.
- Ваша милость, ваше величество! – нашел верные слова специалист.
Опять ударил отбойный молоток, не дождались конца операции, или достали их фиговые листочки.
Срубили  вместе с гениталиями. На бедра скопцов стыдливо накинули полотенце.
Дверь хлопнула, дочка заплакала; за крупой и солью приметил я бутылку, всем необходимо лечиться, у каждого свое  лекарство.

   
59. Опять глотнул; девочка беззвучно плакала, мокрые щеки опухли, глаза заплыли, так, наверное, рыдала единственная после ссор и расставаний.
Прошлое все чаще врывается в настоящее, все труднее отличить былое от реальности.
- Перестань, никуда я  не денусь, - успокоил единственную.
- Бабушка из-за меня согласилась.- Всхлипнула девчонка.
        - Я всегда возвращаюсь, лучше тебя нет никого на свете, - сказал я.               
        -  Чтобы были развязаны руки, чтобы за эту халупу дали приличное жилище, - сказала девочка.
- Мне не надо сравнивать, ты краше и желаннее всех, - сказал я.
- Тем более не уйду отсюда, я этому негодяю уже отказала, - призналась девочка.
- Глотни, - услышал я ее.
- Правда, я краше? – услышала меня девочка.
Слезы высохли, или я смахнул их ладонью и отдернул руку, все уже было, и не вернуться к истокам.
Девочка глотнула, на этот раз не поперхнулась, бутылка опустела.
- Мне понравилось, - сказала она.
- Что? – спросил я.
- Наверное, среди моих предков были алкоголики, здорово пить и напиваться.
Настроение ее менялось подобно ветру в ненастный осенний день.
Или специально сбивались мы на пустую болтовню.
- Не ты краше, а квартира, что дадут за это убожество, - объяснил я.
- Здесь я родилась, здесь… останусь. – Последнее слово произнесла после паузы.
Умру, хотела сказать, в доме повешенного не принято говорить о веревке.
- Оставайся, я ухожу. – Так некогда ссорился с единственной.
- Нет, ненавижу этот дом! – испугалась она.
- А мне в моей дыре больно, - признался я.
- Вдруг натравит своих гвардейцев!
- Одолеют призраки, - одновременно пожаловались мы.
- Будем навещать ее каждый день! – вспомнила о бабушке.
Попыталась объединить нас этой фразой.
- Опять пойду шляться по улицам, - пожалел я себя.
Весь город, весь мир – мой дом, где преклонить колени?
-  Тебя заберут! – испугалась девочка.
- Я здесь не останусь, слишком надменные у тебя предки, с моим-то рылом…
- Если ты позовешь…, - сказала девочка.
- Куда позвать? – спросил я.
- Пойду с тобой, - придумала она.
Для убедительности прижала к груди пустую бутылку. Груди были маленькие, неразвитые, но с острыми вершинами.
- Пойдем, выпьем, - позвал я.
- Выпьем! – ухватилась она за спасительное предложение.
В отличие от старухи оперлась на мою руку.
Обессилела или притворилась, я не разобрался.
- Бабушка не могла остаться здесь, где все – вдребезги! - сказала девочка. Оправдала или осудила.
Тяжело навалилась на плечо. Заковыляли ступенями в заплатах.
Штукатурка на стенах кое-где осыпалась, проступали смутные лица. И ангелов не отличить от обитателей преисподней.
Не вознесли нас в райские кущи и не окунули в кипящую смолу.
Зато в дворике гвардейцы взяли под козырек.
Но всего лишь приветствовали начальственных истуканов.
Лучше поклоняться камню, камень не предаст, и, во всяком случае, долговечнее нашей плоти.
Кое-как выбрались на улицу, зеваки на дворцовой набережной отшатнулись от прокаженных.

60. В магазине недоверчиво оглядели мою спутницу.
- Я уже взрослая, - сказала она.
Выпили немного, правда она покидала кухню. Грамотному человеку достаточно минуты, чтобы набраться.
- Она совершеннолетняя, - подтвердил я.
- И мне уже можно, у меня уже все было, - сказала она.
Опять грудью навалилась на плечо, двумя тугими шариками, а под ними захлебывающейся дробью колотилось сердце.
- Ей пить можно, - напомнил я о цели нашего визита.
- Все можно, - обобщила она.
- Нетрезвая, - определил  продавец.
Я отстранился – девочка не упала, -  приказал строгим голосом: - Руки по швам! Смирно!
Кажется, так муштровали нас на военных занятиях.
Девочка выпрямилась и даже прищелкнула каблуками. Щелканье еще не догадались внести в армейский устав.
- Трезвая, просто взбалмошная, - сказал я.
Женщин не зря не берут в армию, они не в ладах с дисциплиной.
Неожиданно перегнулась через прилавок, ухватила жертву за лацканы пиджака.
У дядечки побагровела лысина.
- Вы ведь любите меня? – спросила девочка.
- Все обязаны любить! – Разжала она пальцы.
Дядечка встряхнулся, но не сумел достойно ответить.
- Я обожаю солидных мужчин, - придумала девочка.
Вспомнила про меня и обернулась.
- Я похожа? – неожиданно спросила она.
- На кого? – Облизнул я разом пересохшие губы.
- Я ее продолжение, я все про вас знаю, - придумала девочка.
- Что? – спросил я.
- Подглядывала, а когда была далеко, все равно подглядывала. Я вместо нее, - предложила мне неравноценную замену
- Здесь не публичный дом! – очнулся и завопил продавец. – Я вызову охрану!
Все смешалось в слабенькой ее головке. Смерть и безумие близких доконают любого.
Винный отдел узким коридором соединялся с другими отделами, там дежурил охранник, он насторожился и прислушался.
- Мы – артисты, - придумал я. – Репетируем очередную роль.
Выхватил из кармана квитанции. Желтые и белые бумажки -  оплата похоронных услуг.
Наши люди верят бумажкам, продавец уважительно покивал лысиной.
Кровь  уже отлила, явственно выступили бугры и рытвины.
Охранник опять погрузился в спячку.
- Вся жизнь – театр, - согласилась артистка.
Деятелям искусства, конечно, отпустили выпивку.
Одну бутылку распили в парадной, другую донесли до скворечника.
Не вспомнить, о чем говорили вечером. Какие-то бессвязные обрывки слов.
Но по негласной договоренности не возвращались к происшествию в магазине. Или сыграли в негодной пьесе, или достались чужие роли – что толку разбираться.
На этот раз ночевал не на полу. Опять уложил девочку на свою кровать, со всех сторон подоткнул покрывало.
Хотел наведаться к соседу. Но тот, видимо, начертал магический шестиугольник. За его гранями укрылся, как за крепостной стеной.
Всего-то щепотка порошка или один укол.
Едва не приобщил меня.
Я попробовал, попал в болотное окно, с трудом дотянулся до березки на крошечном островке.
Долго не мог отдышаться.
Еще одна щепотка, и не спастись.
Лучше привычная выпивка, в любой момент можно завязать.
Устроился на кровати рядом с девушкой.
Тоже в одежде, и завернулся в одеяло.
А еще, как научили опытные сказители, положил между нами меч.
Если согрешит рука, отсеки согрешившую руку, и так далее, сказано в святом писании.
Досконально выполню эту рекомендацию.

61. И опять не доехали до больницы, около знакомой забегаловки выбрались из машины.
На прощание водитель обругал молчаливых и угрюмых пассажиров.
Может быть, бомба уже заложена, включен часовой механизм, взрыв скоро грянет.
- Пусть взорвется проклятый город! – приговаривал водитель, вдавливая педаль газа.
- Нет, только проклятый этот район! – Не пожелал погибнуть вместе с городом. Когда срывался с перекрестков, колеса прокручивались, на асфальте оставались черные полосы.
Сугробы истекали грязной водой, грязь налипала на подошвы, карабкалась по брюкам.
- Взорвется? – услышала девочка беглеца.
- Уже взорвался, - поправил я.
За спиной остались две цепочки следов, они то расходились, то сливались.
Забегаловка только что открылась, завсегдатаи пришли поправиться и утешиться.
Хозяйка не улыбнулась: или различила невидимые траурные повязки на рукаве, или лучше не связываться с преступниками и убийцами, или обидели ее ночью, или просто устала жить и улыбаться.
Привычно плеснула в два стакана.
И опять мы не чокнулись и не пожелали, и не будет нам удачи.
Выпили и ушли, и уже не вернемся, с каждым годом, с каждым днем все больше таких мест, вся пустая наша жизнь – такие места; потомки забудут нас.
Чтобы не забыли, связался с девчонкой; произошла реинкарнация, в нее переселилась душа единственной, девчонка еще не догадывалась о перевоплощении.
Иногда сходятся цепочки следов.
Несколько человек у морга, плохо скрытое любопытство.
Какие-то слова, за ними можно укрыться.
Укрываюсь за словами и рукопожатиями; вялые осторожные пальцы, хоть бы один сжал, чтобы очистила боль; не суждено забыть и забыться.
Ее подруги, наверное, впервые ощутили страх скорой гибели, смерть уже забрала одну из них.
И не надо оправдываться, даже самые продвинутые врачи не оживят покойника, не найти источник живой воды, запрещены и не переиздаются те сказки.
Или легенды, или правдивые истории. Не обязательно окропить водой, можно поцелуем разбудить спящую принцессу.
Если удастся ее отыскать, вырвался из лживых слов и рукопожатий.
Плечом толкнулся в дверь, потом изучил дверные петли, надо их смазать, чтобы не скрипели.
Не захватил машинное масло, где магазин, нет, не похоронных принадлежностей.
И краска облупилась, надо соскоблить старье, и штукатурка потемнела, и красная тряпка на постаменте неровно подрублена, и криво приколочены ручки к ящику, и незнакомая женщина в гробу, душа ее переселилась в другую, где моя единственная?
Чужая женщина, смерть лишает нас индивидуальности, или смертельные мастера работают по шаблону, благостны и безмятежны лица усопших.
Где моя единственная? спущусь за ней в преисподнюю и не оглянусь, как сказочный и невезучий предшественник.
Рядом заголосил батюшка, пошел на голос, несколько человек окружили старуху, опять ошибся, мы одногодки, двенадцать лет ничего не значат, я еще молодой, где спрятали единственную?
Опять оказался на улице, вот лестница в подвал, в преисподнюю, амбарный замок на дверях, достать бы ломик, надо отломить штырь от ограды.
Ногой уперся в камень и потянул, накренилась решетка или дома, какой пророк предсказал скорую гибель города?
Пусть погибнет, пусть поглотит океан, или испепелит огонь, или прахом рассыплется Земля, отстаньте, что вам надо?
- Пойдем, - позвала женщина.
- Придумал, что ее душа переселилась, что ты вместо нее, так не бывает. – Вгляделся  в знакомое лицо
- Бывает, - сказала она
- Люба, Любовь, - позвал я, а когда никто не откликнулся, попробовал на вкус другое имя.
- Катерина.
- Да, - сказала женщина.
- Пора? – спросил я.
- Пойдем, - повторила женщина.
- А как же поминки, надо всех напоить, вылетело из головы, - вспомнил я, ухватившись за некие обязанности, лишь бы не плакать и не прощаться.
- Все готово, приготовила ночью, -  сказала женщина.
- Ночью? – удивился я.

62. Положил между нами меч, но во сне приник к женщине и даже не поранился.
Привычно навалился.
А она отстранилась.
Вместе опорожнили несколько бутылок.
И если это произойдет, если так суждено, то должны быть трезвыми, решила она.
Пили вместе, одни после бурных излияний замертво валятся, другие быстро приходят в себя.
Будто ничего не было, будто больная кровь не разнесла горечь по телу.
Бедра и грудь перетянула полотенцем, не избавилась от горечи.
Мужчина причмокивал во сне, не оглянулась, не покормила с ложечки.
Тряпки больно врезались.
Наверное, так перетягивала мать, откуда она узнала?
Вспомнила парня, что довез ее до станции.
Попрощалась двумя сокрушительными ударами.
Приехала к мужчине, а он забылся тяжелым сном.
Сначала в солнечное сплетение, потом ребром ладони перебить шейные позвонки.
Замахнулась, но не ударила.
Поправила одеяло и подобрала волшебный меч, не нуждалась в таком волшебстве.
Распахнула окно – порыв ветра остудил горящее лицо, - выбросила бесполезное оружие.
Пусть другие сражаются за давно забытые идеалы.
И гордо несут по жизни знамя своей невинности.
Если у нее и было таковое, то еще в школе износилось полотнище.
И некому пожаловаться. Бабушка не поймет и осудит, мать устраивает свою судьбу.
Когда я подрасту, а мать состарится, обязательно отобью его, решила девочка.
Подросла, а мамы не стало, вспомнила о своем обещании.
Мы смешны и наивны в детстве, не отбила, перетянула грудь и бедра.
И если раньше гордилась мальчишеской грудью – так удобнее тренироваться, - то теперь позавидовала полногрудым красавицам с глянцевых обложек гламурных журналов.
И бедра узковаты, и лицо не такое выразительное, как у матери.
Хоть под нож, чтобы стать точным подобием.
Тогда он снизойдет и не обзовет девчонкой.
Еще в старших классах познала она мужчину, мальчишку-одноклассника.
Оба не умели, у девочек гораздо сильнее развита интуиция.
В подсобке физкультурного зала, он где-то раздобыл ключи, на пыльных и истоптанных матах.
В последний момент он успел отстраниться – так научили опытные совратители, - семя излилось на бедро и скатилось на мат, в пыли не возникнет новая жизнь.
Короткая и болезненная операция, а девочка не закричала и не дернулась.
Застыла и одеревенела, после этого еще несколько раз пыталась приобщиться к взрослой жизни, ничего не получалось.
Кавалеры не настаивали на повторном свидании, ей тоже было неинтересно.
Как-то подслушала разговор, узнала о женщине, сбежавшей в Штаты.
Та была холодна и недоступна, во всяком случае, так поведал мужчина.
И девушка возненавидела неведомую обидчицу.
Иногда приходится уступать желанию мужчин, но если только подыгрываешь их похоти, то обязательно раскроются обман и притворство.
            Надо до последней складочки раскрыться любимому, всю себя отдать ему, забыть о себе, слиться с ним.
Она полюбила, лед растаял, вода вскипела и испарилась, обернулась ночным туманом, заблудилась в тумане – нельзя, невозможно любить на тризне.
Нашла ночной магазин, охрана не предложила донести до дверей тяжелые сумки.
И не сразу пропустили ее в подворотню.
Заспанный гвардеец под юбку поддел кальсоны, смутился и поэтому особенно дотошно допросил.
Достал карманный разговорник, отыскал нужную страницу.
- Ночная бабушка? – по слогам произнес он.
- Бабочка, - поправила девушка.
- Сколько стоит? – вспомнил первые уроки языка и обошелся без словарика.
- Много, у тебя не хватит денег, или нечего не стоит, - подробно объяснила девушка.
- Паспорт, пропуск, бумага, - вспомнил он о своих прямых обязанностях.
Такие не поддаются на извечные женские уловки, пришлось прибегнуть к убедительным доводам.
- Федеральная служба безопасности, главное разведывательное управление, - перечислила она памятные названия. Других не припомнила.
Другие и не понадобились, пробила брешь в обороне.
Гвардеец вытянулся, взмахнул сабелькой, ударил по асфальту древком копья, зазвенели амулеты и ожерелья на шее и на запястьях.
Ворота отворились.
Темно во дворе, то ли экономят на электричестве, то ли не наладили освещение.
Но луна нашла прореху в пелене туч, истуканы укоризненно посмотрели на пришелицу.
Напоследок порезвились рабочие: одному на голову напялили искореженную монтажную каску, на другого накинули рваный ватник.
Но даже в таком одеянии недоступны наши правители.
Решают глобальные проблемы, что им гибель одного человека, или тысяч и миллионов.
Прокралась мимо истуканов, огромная усадьба вымерла, хозяин предпочитал жить на даче, там просторнее.
А ей достались две комнатки на месте бывшей графской кухни.
За это убожество предлагают деньги и хорошую трехкомнатную квартиру.
И только безумец откажется от лестного предложения.
Безумцы не выживают в наше время. Попадают под машину, хотя ни одной машины не видно на дороге, на них падет кирпич, хотя не ходят рядом с домами, да мало ли что может произойти с упрямцем.
Нельзя отказываться от таких предложений, она отказалась.
Вслед за мамой обещала бабушке. Это как проклятие, и только сказочный рыцарь может избавить от клятвы. Найдется ли подобный герой?
Ночью пробралась в родовое гнездо, чтобы приготовить прощальный ужин. Рыцари не занимаются подобной ерундой.
В очаге взревел огонь, еще больше закоптились потолочные балки и охотничьи трофеи. Морды кабанов и зубров, медвежьи лапы и полосатые тигриные шкуры.
Хотелось прижаться к каждому памятному чучелу, к каждому сучку на бревенчатых стенах.
Возрождение былых пиршеств: огромный очаг, жаркие угли, слуги с трудом проворачивают вертел с насаженным на него быком.
Бочку с вином уже выкатили из подвала, главный виночерпий выбил пробку, вино с бульканьем провалилось в необъятную утробу.
Не будет этого, ничего не будет, лишь несколько угрюмых человек  сойдутся за поминальным столом.
Молча и печально, крепкое вино не сразу развяжет языки.
Готовила и фантазировала, и не сожгла  дом, даже не закоптила балки, и не пробила стену, не прорвалась в усадьбу.
Там уже ничто не напоминает о былом. Стены отделаны тончайшим китайским шелком, итальянская мебель мягко распахнет объятия, немецкая техника отрегулирует температуру, дохнет сладким морским бризом, огладит измученное повседневными заботами тело.
Нет былого, а есть настоящее, и жить надо настоящим, пока оно не обратилось в ничто.
Поэтому надо вернуться и отыскать меч, что выбросила в приступе безумия, вложить его в руки воина.
Каждый мужчина мнит себя воином, опасно переубеждать их.
Опять мимо истуканов, каску уже сдернули с лысины, но сосед подобрал ее и стыдливо прикрыл причинное место, мимо отсалютовавшего ей гвардейца.
- Власть, убивать, - выучил тот необходимые слова.
Успела и разбудила мальчика, стала покорной и потерянной.
Привела к больничной пристройке, а когда он выскочил на улицу и согнулся в рвотных позывах, усугубила его отчаяние.
Надо подготовить человека, скажут сердобольные граждане, объяснить ему, начиная с забытых времен.
Вот черепа первых людей, вот захоронения отцов и дедов.
Все мы идем одной дорогой, сначала она, потом ты.
По частям рубить хвост, так поступают сердобольные граждане.
А она швырнула его в огонь, может быть, не дотла выгорит душа и что-то останется.
- Пора, надо идти, -  позвала она.

63. Я уже был здесь, куда вы меня привели, тот же надсадный скрип дверей, та же облупившаяся краска и потемневшая штукатурка, та же неровно подрубленная материя, те же криво привинченные ручки, та же незнакомая женщина в гробу.
Но почему на ней самое нарядное, самое любимое платье, почему памятное кольцо на руке  и родинка на подбородке?
Смешная родинка с тремя волосинками, они колются, если поймать их губами.
Тонкая полоска губ, она так не складывала их, слишком бледные щеки, и затерты следы моих поцелуев, и не так уложены волосы.
Все вновь и в последний раз, что-то бормочет батюшка и дымком изгоняет нечистую силу.
Верила и не верила в загробную жизнь.
Теперь предстоит убедиться.
И если таковая существует, подскажет мне и научит.
Все взвешено на беспристрастных весах, но главное – правильно ответить на вопросы.
Нет, не предавал, разве что по неведению, но никогда тебя не забуду.
Более того, если твоя душа переселилась, обязательно отыщу этого человека.
Огляделся, отыскивая, не  различить в размытых пятнах лиц.
Или в неясном бормотании батюшки.
Хватит, не надо, я знаю, каким она была человеком.
Разным, всяким, и эта всеядность выше и прекраснее парадной благости и благочестия.
Батюшка услышал и замолчал. Задул кадило, ароматный дымок перебил запах тления и разложения.
- Можете закрывать, - буднично сказал батюшка.
Крышку надвинули – я не притронулся к ней, - но еще не приколотили.
Добровольцы ухватились за ручки.
И опять я не подошел; еще рано прощаться, отвернитесь и уйдите; когда я буду прощаться, нельзя смотреть и подглядывать.
Автобус подъехал, задняя дверь распахнулась, гроб погрузили.
Дорога ухабистая, не подложили матрас, ухабы набьют синяки и шишки.
Пусть набьют и истерзают, лишь бы подольше ехать; но колумбарий рядом, не надо стоять у разведенных мостов и ждать у взорванного полотна.
Мосты свели, полотно восстановили, автобус задом подобрался к воротам, рабочие ловко перегрузили гроб на тележку.
Опять бумаги, надо расписаться рядом с галочкой.
Когда человек уходит, остается ворох бумаг, разве они заменят наши надежды и чаяния?
Под хруст квитанций и расписок  добрели до поминального зала, распорядительница распахнула двери.
Гроб лежал на ленте транспортера, лента вела к печи.
Заслонки были закрыты, за дверцей бушевал огонь.
Что-то сказал ее начальник.
Банкир средней руки, тузы не снизошли до проводов  рядовой сотрудницы.
Что была обязана улыбаться и поддакивать клиентам.
От приторной улыбки сводило скулы.
Иногда и меня одаривала этим стандартом.
Тогда мы ссорились и навсегда расходились.
Но каждый искал повод для случайной встречи.
Обычно я прогуливался около дворца, любовался шедеврами архитектуры.
Больше не оттолкнет лживой улыбкой, и лишь руины останутся от великолепных зданий.
Огонь уничтожит дворцы.
В печи бушевало пламя. Рев перекрывал плач и стенания.
Я плакал и стенал; может быть, вторила дочка.
Пусть пусты наши лица – это только маска, под застывшей личиной таятся смерть и разрушение, гибель мира.
Не смог сказать, не надо слов, не слова, боль переполняет и готова выплеснуться; чтобы не упасть, ухватился за боковину гроба.
И все же упал, губами на холодный и чужой лоб – подсунули льдинку.
Попрощались и забили гвозди, теперь ей не вырваться и не убежать, мотор взревел, медленно пополз гроб.
Катерина приникла ко мне, ухватила, будто я брошусь в огонь. Твердые шарики ее грудей промяли плечо.
Створки распахнулись, жаром опалило лица.
Гроб вполз во чрево.
И уже не броситься за ним, огненный вал оттеснил от пожарища.
Створки запахнулись.
Все кончено, жизнь продолжается, не жизнь, а существование, уже не наполнить это подобие смыслом и содержанием.

64. Опять автобус, банковское начальство выделило двух профессиональных плакальщиц; наверное, это не первые их похороны, остались и подруги.
Окружили женщины, если это цветник, то осенней порой, одни уже сбросили листья, у других поблекли бутоны.
Мимо гвардейцев по заранее согласованному списку: рабочие  привели в порядок изваяния: снесли голову и прилепили другую- то ли правители запретили издеваться над собой, то ли произошла революция и к власти пришли иные временщики, я не разбираюсь в политике и правителях.
За столом сначала молча поднимали стопки, постепенно выпивка развязала языки.
- Я боялась увидеть ее, мы так постарели и подурнели, - призналась боязливая подруга.
- А у меня ребенок, она подсказала, -  перебила Надя.
- Прочел ее дневники, - сказал я.
- Это все, что осталось от хоромов? – огляделась первая плакальщица.
- Как бы их захомутать, - размечталась вторая.
- Мы постарели и подурнели? – спросила подруга.
- Нет, - ответила дочка. – Мы молоды и прекрасны!
- Ее дневники… Жаль, что не обладала литературным даром, - сказал я. – Но некоторые описания точны и убийственны.
- Неправда! – хором сказали подруги. – Такие сочинения писала!
- Убийственны? – переспросила дочка.
- Тебя она любила больше меня, - успокоил я ее.
- Нет, - не согласилась девочка.
- Любила. – Напоследок попытался я насладиться уходящим словом.
- Но я-то осталась, - невпопад сказала девочка.
- Ребенок остался, - сказала Надя. – А мужики, ну их на фиг. Такая замечательная девочка.
- Правда, я не подурнела? – спросила у нее другая подруга.
- Зачем тебе ее дневники?- спросила дочка.
- Это почти самое большое, что остается от человека, - придумал я.
- Ничего не остается, - сказала девчонка.
- Дочка осталась, - сказала Надя.
- Сделать мне подтяжку? – спросила у нее подруга.
- Натравить на олигарха бандитов! – придумала первая плакальщица.
- Если он полезет в политику, власть его уничтожит, - сообразила вторая.
- Государство отберет хоромы, - возразила первая.
- Бумаги сохранились? – спросила вторая.
Я похлопал себя по карманам, бумаги захрустели.
- Целый ворох, - подтвердила дочка.
- Готовится постановление, жилье возвратят законным владельцам, - размечталась банковская работница.
- Дворцы – царям, лачуги – народу, - усмехнулась ее напарница.
- А может быть, мои предки…, - похвалилась первая.
- Сорок лет по пустыни, - невпопад сказал я.
- Зачем тебе подтяжка, ты как девочка.
- Правда?
- Почти правда, - переговаривались подруги.
- Опубликую ее дневники, - придумал я.
- За бешеные деньги, откуда у тебя такие деньги? – спросила дочка.
- Согласиться с ним, - проговорился я, вспомнив предложение соседа.
- Если…, - сказала девочка.
- Что? – спросил я.
- Если мы, вместе…, - опять не договорила она.
Опомнилась и сама напала.
- На поминках говорить об этом!
Обо всем можно говорить. Мертвые не осудят, а у живых свои заботы и заморочки.
И часто похороны заканчиваются русскими народными песнями и танцами под гармошку.
Или низкопробными шутками популярных телеведущих. Юмор их в основном направлен ниже пояса, публика ревет в восторге и упоении.
Обо всем можно говорить, дочка прозрачно намекнула.
Все будет, если она снизойдет.
Готов принять ее участие при определенных условиях.
Если в нее переселится душа усопшей.
Если такая существует.
Если есть высшая сила, и хотя бы чуть-чуть интересуется нашими делами.

65. Незаметно покинул загулявших соратников.
Во дворе еще не наладили электричество, но светилось окно бывшей графской кухни.
Статуям на голову натянули мешки; наверное, еще не решили, каким правителям поклоняться.
Постучался у закрытых ворот. Когда привратник приоткрыл их, бросил камешек в одного из правителей.
Памятник покачнулся от увесистого шлепка. Накренился и мог разбиться.
Путаясь в амулетах, копьях и сабельках, привратник помчался спасать поделку.
Я вывалился на улицу.
Мимо дворца, где пировали новые хозяева жизни, запускали шутихи, праздничными огнями стреляли из окон.
На забрызганном грязью «газике» промчался ночной наряд полиции. Узнали доходягу, осторожно объехали его.
Увидел врача, которого удивил невосприимчивостью к смертельной напасти.
Удивление обернулось кандидатской или докторской диссертацией.
Увидел первую жену, что наслаждалась упорядоченной жизнью в Штатах.
Но в дымке памяти не различил дочку.
Знал ее малюткой, конечно, она изменилась за годы разлуки.
Вряд ли мне удастся побывать за океаном, а ее на родину не пустит мать.
Но ничего, совершеннолетние сами выбирают себе дорогу.
Вспомнит об истоках и вернется к отцу.
Когда вернется, когда не будет ни страны, ни города?
Отмел нелепое предположение.
Так отбиваются от пчел, а если это не помогает, спасаются бегством. Мчатся, не разбирая дороги.
Я побежал, и откуда взялись силы, впрочем, тренировался, ежедневно принимал по бутылке.
По улице, и дома разваливаются за спиной, по  мостам, и волны грозят  смыть беглеца, по гибельному и гиблому городу.
Или странника подобрала машина, все смешалось в воспаленном воображении.
Наверняка мусорка, я не заслуживаю иного транспорта, в лучшем случае поливалка – они уже вышли на улицы, чтобы очистить город от зимней скверны, будто можно смыть грязь и боль нашей жизни.
Добрался до своего дома, в очередной раз одолел крутой склон.
Перила кое-где были выломаны, осторожные жильцы затянули дыры проволокой.
Но открыли сезон охоты и убрали ограждение, напрасно надеетесь – я не брошусь в пропасть.
Все отдал вечности – что вам еще надо?
И напрасно натерли маслом ступени, не поскользнусь и не сверну шею. Но, наоборот, с предельной осторожностью одолею опасный маршрут.
Чтобы не погибнуть, встал на четвереньки, так проще и надежнее.
Теперь можно, остался один, все отвернулись и осудили; передвигаясь на четвереньках или ползком – так ближе к земле, и она одарит злой силой, - вполз в свое убежище и вспомнил о соседе.
Тот вернулся из потусторонних странствий; не существует магических шестиугольников и нечистой силы, а есть наркоман, которого еще можно спасти.
Хотя бы попытаться.
С помощью заветного телефонного номера.
Очередная кампания по борьбе с наркотой.
Если не удается перекрыть каналы доставки, то выявить тех, кто пристрастился к пагубному зелью.
Можно не звонить, подождать, не больше года отпущено им.
Сначала тело покрывается язвами, они лопаются, вместе с гноем истекает жизнь.
Год, как бесконечность, мне не дождаться исхода.
Лучше мотыльком устремиться на огонь надежды.
Позвонил по указанному на плакатах и на телевизионных экранах номеру.
- Не упустите его! – откликнулись специалисты.
Сначала тренировались на ловле бродячих псов. Одни метали отравленные дротики, другие  -  удушающие петли. Некоторым достаточно было увесистых дубинок, а то и просто сильных мозолистых ладоней.
Научились, теперь никто не уйдет.
Разинул пасть на повелителей – дротиком в глаз.
Намекнул о свободе и демократии – петлю на шею.
А если сам хочешь стать правителем – это самое страшное преступление, - сокрушат дубиной или ребром ладони перебьют шейные позвонки.
Или отправят лечиться – не позволил разыграться больной фантазии.
Отыскал черные суровые нитки – теперь так придется заделывать прорехи холостяцкой жизни, - обшил ими чужую дверь.
Увезут на лечение, оттуда не возвращаются, у наркоманов не бывает родственников, комнату отдадут мне.
Пусть не графские покои, но отдельная квартира; спрячусь здесь, девчонке не заполучить беглеца.
Услышал тяжелую поступь победных когорт и бряцание оружия, неприятель ворвался в город и осадил цитадель, разумнее сдаться и вздернуть руки, я еще сохранил остатки разума.
Отворил ворота и показал пустые руки – не вооружен, не убивайте неверного союзника.
Комплексная комиссия: ловцы бешеных собак со смирительными рубахами, домоуправы с чертежами и сметами, попечитель счастливого детства и отрочества.
- Не потребляю, - объяснил ловцам, они уже нацелились своими инструментами. – Просто немного выпил, такая выпала карта. Ушла и оставила одного, - обвинил бросившую меня подругу. – А одному не выжить, - попытался  разжалобить их.
Вооружились и подступили к дверям.
- Не ломал подпорки на чердаке, - отбился от домоуправа, просто поскользнулся и разбился, вот крыша и навалилась на наш последний этаж.
Потолок пошел трещинами, выступила дранка, так строили в девятнадцатом столетии, дом еще не рухнул.
Обшил дверь соседа суровыми нитками, они лопнули под напором пришельцев.
- Здесь нет детей, только пристарки вроде меня, - объяснил защитнику детей и детства.
- По вашим спискам он еще ребенок? – подивился на неправильные списки.
- Люди так быстро стареют и изнашиваются, - согласился с ним.
Порвали нитки и взломали дверь, всего лишь толкнулись плечом.
Я различил за ногами и спинами.
Бревна, что на чердаке подпирали крышу, проломили потолок, в щепе не сразу удалось отыскать человека.
Забылся на поле боя, выжил под обстрелом.
Санитары  упаковали занемогшего бойца в смирительную рубаху.
Не вырваться и не убежать.
Я отвернулся и зажмурился.
Домовая комиссия осмотрела освободившуюся комнату.
Признали ее нежилой, огородили печатями и сургучом.
- А моя, скоро тоже рухнет потолок! – Уцепился я за их плащи. И готов был в клочки разодрать материю.
- Вот когда рухнет…, - отбилась комиссия.
Материя не поддалась. Как халат врача, что первым объявил о смертельной болезни.
Тот брезгливо высвободился из ослабевших рук.
- Уже рухнула, жизнь рухнула, - попрощался я с комиссарами.
Не только не достанется другая комната, но и в своей ожидает гибель.
А если выживешь, то переселят в общежитие, это уже было на первых курсах, все возвращается на круги своя, только с годами становишься более жаждущим и привередливым, как утолить эту жажду?

66. Не посмел отказаться, Катерина настояла, отправился с ней в дом скорби.
Если придти одному, служители могут ошибиться и повязать, вдвоем можно уберечься от ошибочных действий.
Поручиться за своего соседа, а тот поручится за тебя.
Ушел с поминок, и не пожелал виниться и оправдываться.
- Просто заболел, - объяснил свой проступок.
- А вы потом танцевали и пели? – напал в свою очередь.
- И декламировали стихи, - нагрубила девчонка.
- Как ты со мной разговариваешь! – возмутился я.
- Перестань, всем тошно, - сказала она. – Вдвойне тошно, - добавила, мы уже подобрались к скорбному дому.
К бывшему райкому или горкому, дом кое-как подлатали, придумали водить сюда иностранцев.
Напрасно наговариваете на нас, давно отказались от карательной медицины, но, к сожалению, не избавились от увечных разумом. Наполеоны и Македонские толпами бродят по городу, их энергию необходимо направить в созидательное русло.
Иначе ничего не останется от ваших стран.
И если раньше лечили кнутом и пряником, причем предпочитали кнут, а черствый огрызок лакомства давно сожрали мыши, то уже извели лозу и износились розги, только добрым словом врачуем страждущих.
И ютятся, то есть проживают они в бывших кабинетах отцов города, и пользуются всеми мыслимыми привилегиями.
И так далее, и тому подобное.
Невольно вспоминается бассейн, где охотно плещутся скорбящие, а если будут примерно себя вести, туда, может быть, пустят воду.
Вспомнилось это на проходной, охранник пытливо изучил документы.
И хотя не был облачен в юбку, я безошибочно признал иноземца. Только на них может положиться Власть. Или на так называемых своих, взращенных на иллюзорных ценностях.
На стремлении к обогащению – родина там, где больше платят. Иногда я завидую их беспринципности.
- Заплачено всего за месяц. – Заглянул он в карманный компьютер.
Я вывернул пустые карманы, незаметно разошлись одолженные деньги.
- Мы  заплатим, - обещала женщина.
И столько силы и уверенности было в голосе, что привратник невольно посторонился.
Здоровый молодой мужик, ему бы вкалывать на стройке или на заводе, а не охранять скорбящих.
Уже не Ганнибалы осадили город, а люди, потерявшие ориентиры.
Куда идти, от кого ожидать привычной подачки?
Таких тем более опасно оставлять на свободе.
Могут потребовать, к ним присоединятся неустойчивые элементы.
И толпа выхлестнет на площадь.
Стоит запалить спичку…

67. Я припас несколько ящиков.
Не нашел взрывчатку, придумал использовать серные головки.
Выгреб все спички из магазина, продавцы всполошились, самые предусмотрительные припрятали остатки.
Пригодятся в случае войны или иного стихийного бедствия.
Говорят, когда-то в планету врезался гигантский астероид. Выжившие во время взрыва замерзли ядерной зимой, у них не было спичек, а мы-то наверняка переживем катастрофу.
Спалим останки домов и деревьев, согреемся у последнего костра.
Для этого и закупил товар.
А потом долго и старательно обламывал головки.
Пальцы почернели и обуглились, ногти обломились.
Набил серой пустые бутылки, благо не все выбросил на помойку.
Озираясь и оглядываясь, затащил взрывное устройство на чердак.
Всего несколько ступеней, преодолеть их – пробиться нейтральной полосой.
Повезло, она изрыта воронками; когда вспыхивал прожектор или пулеметная очередь выкашивала кустарник, падал на дно воронок. А иногда прятался за тела незадачливых предшественников. Уже не боялся трупов, всего насмотрелся за последние дни.
Одолел полосу, лишь лицо посекло осколками.
Или льдинками и камешками, их выбрасывало из-под колес.
Как у некой женщины, что рвалась в город спасти занемогшую подругу.
Но та уже не признала ее, поздно спасать и надеяться.
Или дочка на снегоходе пробилась из своего захолустья, тоже калечили льдинки и камешки.
Посекли, но не уничтожили, и не взорвались бутылки с горючкой.
Как учили, расположил их около бревен, подпирающих крышу, и под просевшими балками.
Шнур отыскал там же, столетия назад на веревке развешивали белье, давно истлели те рубахи и подштанники.
Веревка еще не сгнила, поджег конец, алая метка медленно поползла к бомбе.
Пальцами затушил огонек, боли не было, или давно притерпелся к ней.
Соединил бутылки между собой, вывел на лестницу запальный шнур.

68. Все готово к взрыву.
И если не пустят в дом скорби или посчитают очередными пациентами, зажгу спичку.
Наверное, огонь этот опалил лицо, наблюдатель за монитором испуганно уставился на экран.
Ему показалось, было тихо и благостно, многочисленные датчики отреагируют на любую опасность.
Заключенных вывели на прогулку, они распластались по стене, пропуская иностранную делегацию, что возвращалась с экскурсии.
Мы тоже прижались.
- За что сидишь? – отыскал очередную жертву палец пытливого иноземца.
Палец уперся в меня.
Наверное, выделил по одежде.
Местных жителей облачили в яркие одеяния.
Так придумало начальство – мол жизнь замечательна и прекрасна, - но как всегда перестаралось.
Хотелось укрыться от буйства мертвых красок.
Поэтому дознавателя привлек траур.
Или следы ожогов на руках и на лице, или измятая и разодранная одежда.
Спросил на английском, первая жена приучила меня к этому языку.
- Уже не болен? – мгновенно отреагировал  переводчик.
Намекнул, что болезнь приравнивается к преступлению, я не нуждаюсь в провокационных подсказках.
- Местный рабочий, - признался следователю.
- Был заведующим складом, а они говорят, что всего лишь кладовщиком, - поведал о своей мании величия.
Выдал две версии, пусть переводчик разберется, что устраивает начальство.
- Ранее – мания величия, теперь подлатали, стал местным рабочим, - вывернулся переводчик.
Сказал так коряво, что даже мне стало тошно.
- А я присматриваю за рабочими, - придумала Катерина.
- Гуд, гуд, - похвалил иностранец ее произношение.
Или поверил нашей выдумке.
Женщина тоже была в темных одеждах, но боль и отчаяние не оставили следов.
Дознаватель попрощался с излечившимися пациентами, а ныне работниками лечебницы, одарил нас визитными карточками.
За его спиной переводчик вздернул большой палец.
Этот поощрительный жест и визитные карточки послужили пропуском в запретный мир.
А вдруг въедливый чужак когда-нибудь поинтересуется, как живут случайные его собеседники.
Привели в комнату свиданий, тюрьму еще не оборудовали на американский лад, не разделили постояльцев и посетителей бронированной стеной, можно пообщаться под надзором видеокамер.
Анастасию Евграфовну, видимо, поместили в карантинный барак или наказали – не пожелала облачиться в праздничные наряды.
Осталась в траурном платье, ее талию, казалось, можно обхватить ладонями, лиф плотно облегал грудь, и только лицо выдавало преклонный возраст.
Было похоже на корень – ветер выдул песок из-под корневища, древесина почернела от непогоды.
Катерина  рванулась к бабушке, винтовки прицелились, красные круги легли на мишень; бабушка остановила ее царским жестом руки: выгнула ладонь от  запястья, или девочка натолкнулась на невидимую стену,  или я ухватил ее за руку, а она не сумела вырваться.
Царственное движение ладони – так аркан на полном скаку останавливает лошадь, - девочка виновата: отдала на издевательство; или  я виновата – не позволила вам насладиться жизнью.
Всего-то продать бывшую графскую кухню, но обещала сохранить хоть малую частицу усадьбы, такое же обещание взяла с домочадцев.
И только чужак может договориться с нуворишем; оттолкнула не девочку, а меня.
Это я наткнулся на невидимую стену, меня остановила царственная длань, взяли на прицел снайперы.
А девочка медленно и торжественно подошла к бабушке, та распахнула объятия.
Быстро и стремительно, так бьет молния, я зажмурился от слепящей вспышки.
А когда снова смог воспринимать окружающее, старуха уже отстранилась от девчонки – ни при каких обстоятельствах нельзя забывать о знатном происхождении.
Устроилась около разделочного, обитого жестью стола, милостиво разрешила присесть приближенным.
И не придвинуть стул, все в этой камере намертво приколочено к полу.
- Здесь приемлемо, - поведала графиня. Голос был глухой, монотонный.
- Некоторых окончательно испортил тот переворот. – Так обозвала она давнюю революцию.
Переворот, последующие за ним годы поклонения ложным ориентирам. Лозунги и призывы, смертельным ядом отравившие людей.
Некоторые притерпелись к яду и, наоборот, уже не могут существовать без этой подпитки.
Так рыбки, выловленные в мутной и грязной воде наших достижений, дохнут в чистых водах.
Этих уже не переделать.
Но есть другие, сохранившие память предков.
Книксенами и поклонами приветствуют они хозяйку.
Так или примерно так объяснила графиня.
Голос пробивался сквозь туман.
В тумане видел, как девочка реагирует на бредовые высказывания.
Так реагировала единственная.
Одно воспринимала, от другого открещивалась.
Господи, как мы похожи на родителей.
Дочка на мать, мать на бабушку.
У всех изломанные жесты, неумение четко выразить мысль.  И выдумку пытаются выдать за реальность.
Вот свита окружает графиню.
Но старуха видит скрытые глумливые ухмылки и примечает неприличные жесты.
Стая обезьян, временно принявшая человечье обличье.
Одни вздергивают средний палец – кажется, в стае это смертельное оскорбление, -  другие в ответ бьют ребром ладони по сгибу локтя.
И зверские рожи, даже бандиты научились напяливать пристойные маски.
Видел в тумане, Катерина то корчилась под ее обвинениями, вздергивала палец и била ребром ладони, то замыкалась в очередном приступе высокомерия.
Или дергалась на пыточном сидении – стулья были железные, заусеницы забыли запилить, они вонзались.
- Думают, я не догадываюсь, - поведала бабка. Прошептала, чтобы не услышали и не упрятали в камеру.
Все равно услышат и упрячут.
Склонилась ко мне; я думал, в ее дыхании услышу запах старинных духов, но отшатнулся от смрада серы.
Или это частицы взрывчатки въелись в кожу и в одежду.
В духоте частицы испарялись и смердели.
Больные насторожились, вернулись вроде бы забытые и ошибочные помыслы и суждения.
- Надо штурмом взять Кремль! – не сдержался профессиональный революционер. – Поставить «Аврору» на колесики и перекатить в Москву! – вспомнил старый анекдот.
Наши революционные призывы давно превратились в анекдоты.
Но неосторожные слова взбудоражили других заключенных.
- Уговорить Америку сбросить на нас атомную бомбу! – призвал другой преобразователь. – Когда на острове наши взорвали чудовищную бомбу, все живое погибло! – Вернулись кошмарные видения. – Вода выкипела в реках. А вы видели опаленные туши зверей?
- Нас без защиты бросили в самое пекло, - подхватил эту тему ликвидатор. – Умирая, мы проклинали начальственных подонков.
Разбуженным ульем гудели камеры скорбного дома.
Напрасно охрана пыталась утихомирить разбушевавшихся пациентов. Локтями и дубинками, чтобы не оставалось отпечатков.
А синяки те набили сами. Одни колотились о стены, отчего железо прогибалось, другие кусали себя и царапали. Чтобы досадить власти, занимались самым отвратительным членовредительством.
Один из охранников ошибочно позвонил в службу спасения.
Те нацелились брандспойтами, раздвижными лестницами и гидравлическими ножницами.
В этом шуме и неразберихе вещала развенчанная графиня.
- Вам здесь не выжить, одна уже погибла, уезжайте скорее.
- Куда? – спросила внучка.
- Куда угодно. Планета огромная. Где уважают древнюю кровь.
Наверное, в сказочную Шамбалу, ее ищут уже не одно столетие.
Бесконечная дорога, которой бредут уверавшие странники.
И только безумец способен присоединиться к пустым их чаяниям.
- Где взять деньги? – Вернулась старуха в меркантильный наш мир.
- Он достанет. – Выделила меня из толпы неверных приближенных.
Будто вместе с другими не строил я рожи за ее спиной и не провожал непристойными жестами. Просто она не замечала.
Или на цитадель, где мы укрылись, напал враг, защитники вышли на стены, я один сдался на милость победителя, пожалел старуху, выслушал ее бред.
- Вы распишитесь, он станет правопреемником, продаст кухню новому хозяину, - приказала старуха.
- Нет, - отшатнулся я.
- Фиктивный брак, - придумала невеста.
- Завоюете Париж, - размечталась старуха. – Ах, Париж, - обозначила город своей мечты.
Ни разу там не была, все знала о Великом Соборе, Латинском Квартале, Триумфальной Арке, Елисейских Полях.
Париж, Шамбала, иные планеты, нет и не было таковых.
Разве что в предсмертной агонии устремляемся мы в несуществующие миры. По призрачному туннелю, что ведет в небытие.
- Обещаю! – поклялась девчонка.
Накрыла мою руку. Раны воспалились от ее жара.
- Вроде бы обещаю, - вынудили меня признаться под пытками.
Я не герой, во всем признаюсь, если загонят иголки под ногти.
Не иголками, раскаленным железом шпыняли меня.
И одновременно ягодицами прижали к открытой дверце клетки.
И я озверевшей от боли крысой вгрызался в свою плоть.
Вынудили повиниться, любой суд признает неправомочность нелепых обвинений.
И можно что угодно обещать свихнувшейся старухе.
Болезнь окончательно доконала ее. Среди огня и разрухи отрешенно направилась в свою келью.
Полиция штурмовала дом скорби.
Если безумцы вырвутся, то волна насилия захлестнет город.
И тогда любая революция покажется детской шалостью по сравнению с происходящим.
Тугими, бьющими наповал струями воды и резиновыми пулями разгоняли демонстрантов.
И не виновны, если кто-то погибнет, напрасно надрываются  западные голоса, сами нанесли себе смертельные увечья.
И в этом побоище гордо шествовала бывшая.
- Возьмите шлейф платья, - приказала слуге.
Что огнеметом пытался выжечь засевших в подвале боевиков.
И тот послушно бросил оружие и ухватился за ткань. Может быть, так уцелеет.
- Обопрусь на ваш локоть, - заявила другому рабу.
Мужик подставил руку.
Когда проходила мимо сцепившихся в смертельной схватке бойцов, те становились на колени и вздымали к небесам сложенные вместе ладони. Так нуждались в заступничестве, что любого были готовы признать посланником Высшей Силы.
Шла подкидными мостиками, те подбрасывали на каждом шагу.
Так некогда ступала единственная, память наша иногда надежнее зрения.

69. Оглядываясь на каждом шагу, отступили от захваченной врагом крепости.
И все равно не обрели покоя.
Они везде разослали лазутчиков – выявлять подозрительных и несогласных. А, заподозрив в неблагонадежности, вызовут боевиков, те не пощадят. Наверное, уже есть ориентировки, и негласные сотрудники  вглядываются в лица прохожих. Некоторых тащат в кутузку. При виде портрета не склонился в подобострастном поклоне; услышав очередное выступление, не отбил ладони.
Я и кланялся и приветствовал, все сужается круг преследователей, все внимательнее изучают они.
Не заставил кривляться свою спутницу.
Происхождение, древняя кровь.
Все мы произошли от воинственной и ленивой обезьяны, это однозначно доказали ученые, а голубую кровь многократно разбавляли красной, привычной.
И я согласился разбавить. Вынудили согласиться.
Напрасно она выпендривается.
Ладонью нацелился на ее затылок, чтобы склонить непослушную голову.
Ладонь отбросило электрическим ударом. Волосы окутало коронарное сияние.
Рука повисла плетью.
Все равно обязан предупредить и спасти.
Нацелился подбить ноги, чтобы верноподданно пала на колени.
Пронзила острая боль.
Так бьют по пустой коробке, а там кирпич.
Обезножил и не мог идти.
А она бросила занемогшего товарища, не оглянулась.
Все еще гордо вздернутая голова, но плечи поникли, а ноги по щиколотку увязли в песке.
Город обернулся пустыней, и не дойти до оазиса, и никто не найдет отполированные ветрами кости.
Уходила мертвой пустыней, или уводила от меня погоню.
Известны приметы, но ищут неразлучных спутников; расстались, сбивая со следа.
Знаю, как отыскать единственную. В очередной раз отправиться к дворцу. И когда оживут статуи на крыше и во дворе усадьбы, когда услышит она нашу тяжелую поступь, то непременно встретит.
Случайно проходил мимо, поздороваюсь с ней.
Жеманно потупится.
Или ответит, не имеет значения, но все ближе и желаннее ее тело.
Готов слиться немедленно, на улице, навсегда; неправда, люди не уходят, а если уходят, душа их переселяется; возвращаются, помолодев на двадцать лет.
Она вернулась, я нашел, но обстоятельства и преследователи пытаются разлучить нас.
Напрасно смотрел вслед, руки повисли плетями, и не ухватить ее; онемел, и не позвать ее; ослабли ноги, и не догнать ее; долго и старательно собирал себя из осколков.
Увела преследователей, а я изобразил добропорядочного гражданина.
Из толпы выделил мужика в многодневной щетине.
Подобное уже было, похвалился отцовством, а тот едва не прибил.
На этот раз постарался не раздражать.
- Уважаю даже хромые морды, - признался я.
Мужик уставился, как можно шире распахнул глаза. Поочередно раздвигая веки корявыми пальцами. Слева направо или наоборот.
Я запутался в сене и в соломе, это принципиальный вопрос, важна очередность, так подают сигналы сообщникам: сразу ликвидировать или швырнуть в пыточную камеру.
Надо откупиться от преследователей, вывернул пустые карманы, жаль, что на цыганский манер не обвешан кольцами и браслетами, и не ослеплю золотом протезов.
Но сорвал невидимые кольца, с мясом выдрал серьги – хватит, чтобы помянуть единственную.
Несуществующие деньги отнесет в пивнушку, там нацедят ямайского рома, последняя его бутылка была распита пиратами сотни лет назад.
- Морда, портрет, правители, - выстроил я логическую цепочку.
Мужик просигналил своим сообщникам, а те не восприняли.
Тогда придумал заманить в ловушку.
- Пойдем, опохмелю, - предложил наивному простаку.
Но уже члены мои обрели подвижность; может быть, уйду от преследователей.
Запрыгал, волоча ноги и задыхающимися легкими заглатывая раскаленный воздух.
Главное, добраться до убежища, там хранятся боеприпасы.
Гранатами забросаю врага, а последнюю оставлю для себя, так научили на военной кафедре; пока еще ни один наставник добровольно не расстался с никчемной своей жизнью.
Доскакал до маршрутки, мужик одарил меня несколькими монетками, хватило расплатиться с водителем.
Или вспомнил о потайном кармане, отыскал купюры.
Как те революционеры, что проносили за подкладкой прокламации, охранка снисходительно посмеивалась над их пустой затеей.
Им не изменить существующий порядок.
Изменили на свою голову, через несколько лет соратники безжалостно избавились от балласта.
Запутывая следы, втиснулся в маршрутку, водитель наверняка до этого пас баранов в горах какоготостана. И когда мотор захлебывался -  барахлил бензонасос, -  погонял хворостиной непослушную скотину.
Баранов, козлов и волов; я рванул дверь и вывалился, уходя от погони.
И отказался от помощи сердобольной гражданки, они уже переоделись в женскую униформу.
- Тест на выживание, нас забрасывают во враждебный город, его обитатели стреляют без предупреждения, если выживешь, допустят к кормушке, мы все мечтаем о кормушке, вы уже приспособились, не жмут тесные одежды? – Злыми и правдивыми словами отринул лживое ее участие.
Видимо, разбудил или хотя бы потревожил дремавшие материнские чувства, не выстрелила в спину, даже не сообщила в соответствующие органы.
А если бы и предала – уже многократно казнен и уничтожен, каменная стена в щербинках от выстрелов, каменная крошка запорошила город.

70. Сил осталось на последний бой, подполз к временному убежищу, в очередной раз вскарабкался стертыми ступенями и выломанными перилами.
Дверь квартиры была опечатана, видимо, сам раздобыл  сургуч, из каблука вырезал печать.
Ничего, не выкинут на улицу, предоставят общежитие, камеру на сотню коек, где по ночам  будут терзать гитару, а рыбьи кости на полу вонзятся в рожи занемогших соседей.
Не нуждаюсь в ваших подачках, могу укрыться в графских покоях, стоит подползти на коленях и облобызать руку.
И повести под венец едва знакомую девицу, что неведомыми путями овладела чужой душой.
Не дождетесь, пусть штурмом  возьмут крепость, или убьют снайперы, объявляю войну городу, стране, миру.
Для этого не нужна квартира, достаточно поджечь запальный шнур.
Подполз к нему, напрасно ощупал карманы, потерял зажигалку.
Серебряная, с дарственной надписью, наверное, так откупился от особо докучливых преследователей.
Древние обходились без зажигалок, умели добывать огонь подручными средствами, подобрал два бетонных осколка, высек искры.
Попытался высечь, камни иногда били по пальцам, непродуктивно слизывать кровь, и надо бочки и цистерны горячительных напитков, чтобы уйти в иную реальность.
Но уже научил сосед, за это сдал я его властям. Откупился такой ценой. Поэтому еще жив.
Возлюбленных все убивают, поделился забытый поэт; не только соседа, погубил единствен6ную.
Не настоял, вовремя не обратился.
Но можно утешиться простыми средствами, научил сосед
Обыскали его комнату, но уже потеряли мастерство и навыки, ограничились внешним осмотром.
Настоящие мастера по камешку бы разобрали стены, но обязательно отыскали клад.
Мне не надо разбирать, подсмотрел у пауков. Когда они нуждались в подпитке, то находили источник.
Обои в коридоре были ободраны, повредили при задержании опасного преступника, обнажилась старинная кладка. Кирпичи с вензелем заводчика. Я выбрал с нездешним обилием твердых знаков.
Надавил на незнакомую буковку, та не поддалась, навалился на нее.
Обламывая ногти, вытащил заветный кирпич.
Или взломал половицы, или за фальшивой стеной обнаружил тайник, или еще что-то – завладел вожделенными таблетками.
Ничего особенного – несколько облаток, значительную их часть уничтожили служивые, каблук вдавил снадобье в асфальт, но и жалких остатков хватит, чтобы погубить город.
Достаточно бросить в колодец, или в реку, или в озеро, откуда она вытекает. Или в приладожские болота, там берут начало многие ручьи.
Или зашвырнуть в небо, и тучи разродятся смертельным градом.
Но стерегут реки и небеса, охранники для маскировки облачились в юбки, не подойти к секретному объекту.
Охрана уже засекала отравителя, ко мне устремились убийцы.
Как предсказал лекарь, сначала разведчики, потом боевые колесницы.
Ничего не изменится, если подорвать дом, сначала надо уничтожить врага.
Распихав таблетки по карманам, засыпав их в обшлаги брюк и за подкладку, поспешил вооружиться и отыскать союзников.
Некогда и бесполезно поджигать запальный шнур, да и огня не раздобыл, наверняка древние не добывали его трением, залез на чердак за самодельными бомбами.
Бутылки были колючей проволокой примотаны к балкам, ржавые колючки вонзались, клочьями вырывали мясо и материю.
Или зубами распутывал узлы, сначала потрескалась эмаль, потом выплюнул окровавленные осколки.
Все ближе грохот колес, возничие подгоняют коней, те едва тянут бронированные телеги.
В детстве я еще застал героические фильмы; подготовил бутылки с горючкой.
Окопы с обреченными бойцами, танки с паучьими крестами на башнях готовы раздавить безоружных людей.
Но поднимается богатырь.
В бутылке плещется горючка, и достаточно одного попадания, чтобы безумец превратился в живой факел.
Напрасно стреляют пушки и пулеметы.
Смельчак невредимым подбирается к головному танку. И  не швыряет бутылку – можно промахнутся, - а бросается под гусеницы.
Вспыхивает железо.
          Броневые машины притормаживают. Потом пятятся, и вовремя, уже десятки героев устремляются к ним.
Разворачиваются и убегают – невозможно победить народ, где каждый – орудие уничтожения.
Давно прошли те войны, но я видел патриотические фильмы.
Одному не остановить вражескую армаду, но современные мальчишки наверняка смотрели те же картины.
Вот один пацан вывалился из подворотни в поисках приключений.
Можно прыгать по сараям – господи, о чем я, их снесли задолго до моего рождения, - можно в компании таких же сорванцов отправиться воевать соседний двор.
Но недоступно и это  развлечение. Дворы надежно заперты железными решетками и забиты машинами, это вам не сараи – не попрыгаешь по крышам. А если случайно оцарапаешь тачку, не избежать хозяйского гнева – не надерет уши, но заставит раскошелиться родителей, а если те не сразу  заплатят, поставит на счетчик.
Скучающий парнишка, такой же вялый и понурый его напарник.
Надо разбудить, расшевелить их.
- Вот, с гранатами под гусеницы! – Завербовал  я соратника.
Тот не расслышал, достал мобильник.
Ухоженный паренек, но не по одежде встречаем мы человека.
Наверное, на мобильнике есть заветная кнопка, нажатием на нее можно уничтожить врага, парень нацелился экраном.
Согласился помочь, еще легче привлечь другого пацана.
И одет он попроще, и моется только по праздникам, слегка протирает глаза кошачьей лапой.
И ему протянул бутылку с горючкой.
Глаза распахнулись – откуда столько мути в этой непорочности? – из носа сбежала струйка, раззявился ранее неприметный рот.
- Лучше деньгами. – Не соблазнился он бутылкой.
Щелкнул затвор фотоаппарата или вспыхнул огонек мобильника, мальчишка зафиксировал подозрительную личность.
Иногда  я сам подозреваю себя во всех преступлениях.
- Какие танки? Какие фильмы? – удивился фотограф.
- Покажем снимки бандитам, может, те его ищут и заплатят? – предложил второй пацан.
Опять щелкнул затвор.
Так принято в тюрьмах: в фас, в профиль, вид сверху и снизу.
- Не бывает таких фильмов. Наши не бросаются под танки. Это америкосы спасают своих, - сказал фотограф.
- Дай денежку, тогда не продадим снимки! – сказал другой парень.
Им было скучно, а теперь нашли развлечение: отступили на всякий случай и дразнили проходимца.
- Ты давай, давай,  давай, сам бросайся под трамвай! – придумал один.
- А без денег не мужик, а самец! – вспомнил второй присказку отца.
Прыгали и бесновались, так беснуются псы при отлучившимся хозяине, но не решаются напасть.
Но на их визг выскочат домочадцы, и тогда не поздоровится постороннему.
Снова проиграл: вывел войско отогнать врага, вернулось несколько израненных бойцов.
Под крики и улюлюканье опять вскарабкался по лестнице.
С каждым разом все тяжелее давался подъем, все призывнее скалились камни на дне ущелья.
Враг скоро ворвется, надо вынести самое ценное, остальное уничтожить.
Уже втоптаны в асфальт целебные травы и коренья, осталась одежда, по ней можно определить сущность, поры ткани впитали наши чаяния.
Не уничтожить – раздать нуждающимся, придумал я.
Тогда сущность единственной мельчайшими частицами разойдется по миру.
Может быть, эти частицы помогут выжить хотя бы одному человеку.
В два приема вытащил одежду на улицу.
Прямо на тротуаре разложил товар. Но не швырнул в грязь. Выбрал сухой кусок асфальта.
- Подходите, берите! – пригласил желающих.
Были б деньги, платил бы приглянувшимся прохожим.
Но одаривал их добрым словом.
Вам пойдут меха, в этом костюме не стыдно встречать королеву, к сожалению, нет других  размеров,  не обзавелся любовницами.
Говорил и уговаривал.
Потом охрип, сорвал голос, а глаза запорошило пылью, город еще не убрали после зимней спячки.
Осталось несколько тряпочек, их снес на помойку, но не выбросил, аккуратно разложил около баков.
С каждой потерей все сложнее  в тумане различить единственную.
Напрасно я вглядывался и надеялся.

71. Бесполезно дергаться и выступать, покаялся и обещал, кровью скрепил договоры и обязательства.
И не надо иглой колоть палец, обломаны и окровавлены ногти, и из пор выдавило кровь, могу оставить вместо подписи отпечаток тела.
Продать душу, но перед этим очиститься от наносного и случайного – ритуальное омовение в самодельной кабинке.
Тер и скреб, сдирая кожу и обрывая сухожилия.
Пальцы уже не помнят, как искали и наслаждались, тело забыло ее руки и губы.
Не было ничего, я придумал, мне показалось, жизнь продолжается; выжить можно, только забыв былое.
Стер воспоминания, осталась зияющая пустота, и надо как можно дальше отползти от края.
Поэтому, когда спускался по лестнице, не приближался к перилам, они могут обломиться, дно ущелья усеяно костями предшественников.
Также отступил от стены, кладка обвалится, если случится землетрясение.
Оставил отпечаток пальца под некоторыми документами, подготовили еще целый ворох бумаг, надо добраться и уничтожить расписки.
Идти ровно посередине тротуара, тогда не раздавят балконы и не допрыгнут взбесившиеся машины, водители запросто докажут, что отказали тормоза или заклинило руль.
И внимательно вглядываться в лица, предполагаемый убийца выдаст себя непроизвольным жестом. Прицельно сощурится или палец плавно надавит на пусковую скобу.
И не попадаться на глаза блюстителей, обманул их с порошками, они догадаются с десятой или сотой попытки.
И опасаться бандитов, мальчишки наверняка передали им снимки.
И могут поразить летчики, на самолетах стоят бомбовые прицелы.
Город опасен, поэтому распахнул куртку – не таю черных замыслов, и заискивающе улыбаюсь и кланяюсь, и отрицаю свою причастность.
Кривляясь – прохожие шарахаются и отскакивают, - добрался до усадьбы.
Лебеди в дворцовой канавке взмахнули крыльями, но не улетели, служители выщипали маховые перья.
Гвардейцы попрятались, а я хотел одарить их зажигалкой, подобрал ее на чердаке. Серебро потемнело, монограмма истерлась. Не помню, как она попала ко мне. До этого жил на необитаемом острове.
Некого одаривать, стражников заменили механизмы.
Зажегся зеленый огонек электронного контролера.
В счастливые наши часы зелень выплескивалась из ее глаз, и можно заплутать в этом изобилии.
Я и не пытался выбраться.
Но попятился, отступил от мертвого огонька.
Танки в старых фильмах, богатыри с гранатами, пришло нелепое сравнение.
В одиночку не выстоять, где рука, что не оттолкнет?
Рядом остановилась девчонка.
И уже не надо кланяться и кривляться, внимательно всмотрелся.
В сегодняшнее, в настоящее; а если былое попытается заслонить, безжалостно отринуть видение.
Недолго проработал в банке, там познакомились.
После корпоративной вечеринки не дойти до дома, жалостливая сотрудница привела к себе.
- Позвала попить кофе, - признался я девчонке.
И с ней, кажется, где-то встречался.
- В пионерском лагере, я была в старшем отряде, - напомнила она.
- Чаепитие затянулось, - вспомнил я. – Будто знаем друг друга сотни лет, но все не можем наговориться.
- Мама навестила, но приехала не одна, - вспомнила девочка.
- Положила меня в другой комнате, в старинном особняке подступили призраки, - придумал я.
- Меня погубят призраки, помоги! – взмолился и позвал хозяйку.
Или сказал не так, уже не  различить в тумане.
- Жена бросила меня и увезла дочку, как мне выжить? – взмолился о милосердии.
- И тогда я поклялась отбить тебя, - призналась девчонка. – Но это как детская игра, понимаешь?
- Ты не одна, у тебя дочка, - позавидовал женщине.
Но тут же перечеркнул свои слова.
- Но все равно одна, не на кого опереться, некому открыться.
- Теперь игры кончились, - сказала девочка.
- Так тошно, мне не пережить эту ночь, - пожаловался я.
- Мы переживем, - сказала девочка.
- Мы? – очнулся я.
Пришла той ночью, но отстранилась, на краю кровати зависла над пропастью.
И можно случайно столкнуть ее, погубить неловким словом или движением.
Боялся пошевелиться, но слышал, как тает лед ее одиночества и как океанским приливом затопляет желание.
Волна безжалостно накрыла.
И уже не выбраться из половодья.
И не существует запретных тем и зон, все можно истинным любовникам.
- Мы, - повторила девочка.
Под бдительным надзором охранной системы.
Вес, рост, цвет глаз, особые приметы.
Заглянуть в души, сравнить чаяния с эталоном.
Напрасно роются они в душе, все беды от печени, там кладбище надежд и стремлений.

72. Зеленый глаз неуверенно моргнул, дверь приоткрылась. И разве что можно заглянуть в эту щель.
- Выполню все обещания, - назвала пароль девочка.
Щель расширилась на вершок.
- Смешно, обычно о замужестве мечтают женщины, но я настаивал на браке, - забыл я нужные слова.
Динамик возмущенно загудел.
Девочка ударила, каблуком разодрала щиколотку, так некогда била женщина, когда я издевался над их высоким происхождением.
- Моисей, странствия по пустыне, - попытался я приобщиться.
Дверь закрылась, девочка поникла. Не сокрушила меня смертельным ударом.
- Не было Моисея, не было странствий, ничего не было, мы начнем с чистого листа, - пожалел я ее.
- Обещаю, - вспомнил пароль.
Дверь отворилась, мы проникли, из прихожей вступили в огромный зал.
Я зажмурился, чтобы не ослепнуть.
Осторожно отворил глаза.
Обещал забыть, но подступило жестяное буйство тропического леса. В зарослях прятались крокодилы и удавы. В огромных аквариумах рыбы пластались по стеклу и зарывались в каменистое дно.
Разве такое забудешь?
Иногда не стыдно убежать и спрятаться, это только в старых фильмах отчаянные смельчаки безоружными бросаются на танки.
Но не смог отдать на растерзание Катерину; она изготовилась к драке: слегка расставила полусогнутые ноги, загородилась кулачками.
Совсем еще девчонка, если и познала мужчину, то тот не разбудил ее чувственность, или только материнство порождает истинную женщину, но невольно залюбовался ею, скоро раскроется этот бутон.
Не отступил, встал рядом.
Плечом к плечу, вместе одолеем любую напасть.
Дальний конец зала терялся в тумане, там изготовились каратели.
Плечом к плечу, но надо заслонить женщину; развернулся и прижал ее к груди, пусть бьют в спину, мне не привыкать к подлым ударам.
Ранее ее груди обильно плющились, теперь уперлись два острых холмика.
Это несоответствие оттолкнуло, или туман рассеялся, и я различил.
Не автоматами, писчими принадлежностями нацелились преследователи.
С перьев ядовитыми каплями срывались чернила. На паркете мореного дуба оставляли отметины.
Ничего, хозяин заменит искореженные половицы.
В ковшике булькал расплавленный сургуч, на ломберном столике разложили печати.
- Ну, - поторопил распорядитель.
Обычно на эту должность назначают женщин, они знают, по какому разряду похоронить.
И если не нравится проситель, ссылаются на нехватку мест и предлагают братские могилы.
Или произносят заученные слова у ленты транспортера.
А некоторые даже обещают смазать редуктор, чтобы скрип не раздирал барабанные перепонки.
Но в особо торжественных случаях процедурой руководит мужчина.
- Ну, - переспросил он и внимательно оглядел просителя.
Я спал в одежде, и отстреливался, и с гранатой бросался под гусеницы, не только костюм был истерзан, но также руки и лицо. Из-под обломанных ногтей сочилась кровь, пороховая гарь въелась в щеки, веки покраснели и воспалились.
И если в его глазах на мгновение вспыхнул огонек любопытства или желания, то холод моей обреченности задул неверное пламя.
Молода и свежа моя спутница, некоторые так называемые мужики чураются даже самых желанных женщин.
Лощеный господин с плавными выверенными движениями и безжизненным голосом.
Так говорили похожие на пауков твари, напрасно я не остался с ними.
Впрочем, голос становился вкрадчивым, если распорядитель обращался к  помощнику.
К мальчишке, тот старался не морщиться, когда холеная рука отечески оглаживала плечо.
Не заступился за парня, или посчитал, что так принято в высшем обществе, или не пожелал связываться с охраной – несколько мордоворотов стояли за спиной предводителя, - или женщина вцепилась в руку.
Она может сокрушить их, а я не умею, бесполезно и опасно ввязываться в драку.
Или мальчишке нравятся эти знаки отличия, кошки морщатся от удовольствия под тяжелой хозяйской рукой.
- Согласно конституции… Данным мне правом…По согласию привлеченных к ответственности лиц…, - привычно пробубнил проповедник.
Мальчишка дернулся, оттолкнул хваткую руку.
- То есть не к ответственности, а к гражданскому долгу.
И опять увернулось плечо.
- Ах ты, проказник! – шутливо осудил мужчина.
- К приятной обязанности, - наконец нашел правильные слова.
- Да, - сказала моя спутница.
- Нет, - сказал я.
Так измотался, что не уловил суть происходящего.
- Правильно, - проговорился проповедник. -  Тривиальна и постыдна связь мужчины и женщины.
Последнее слово выплюнул ругательством.
Я вспомнил, зачем пришли в этот храм.
- Да, - повторила Катерина.
И могла одним ударом сокрушить упрямца. Я не герой, под пытками соглашусь с любыми доводами.
А она умоляюще посмотрела на меня.
Не она, другая, ее пытался различить в каждом лице.
Годы пошли вспять, волосы густой золотистой волной упали на плечи, из глаз выплеснулась зелень – никогда не завянут эти травы, - так же изломаны и узнаваемы слова и жесты.
- Переселение душ, - сказала она.
Атеисты не верят выдумкам церковников, в одночасье обрел веру.
- Да, - согласился я.
Не пожелал связываться с охраной, они вроде бы не подсматривают, но курки  взведены, и стоит лишь слегка прикоснуться к пусковой скобе…
- Будьте вы прокляты! – проклял и взведенный курок, и тугую тетиву, и тлеющий запальный шнур.
- Да! – повторил я.
- Данным мне правом и властью…, - забубнил батюшка.
Женщина сдернула со среднего пальца кольцо.
Пусть не обручальное, с небольшим камешком, и налезает только на мой мизинец – все предусмотрела и предвидела.
- С чистого листа, - вспомнил я давнюю клятву.
- Так не бывает… Да! – согласилась невеста.
- Да! – подхватил я. – И возьму твою фамилию!
Избавлюсь от больного прошлого: больше не надо бродить по пустыне, и старуха, из-за которой придумывал и изгалялся, надежно заперта в скорбном доме.
Нет и не было прошлого, с чистого листа, обещал я жене.
Бумаги подписаны, печати поставлены, один из охранников по совместительству оказался нотариусом, заверил подписи.
Но когда распорядитель вроде бы случайно погладил его по бедру, отшатнулся от совратителя.
Нет согласия в их стае, и более опытные преступники воспользовались бы неразберихой.
Но мы смирились с судьбой.
Или предшествующая жизнь подготовила нас к нерушимому союзу.
- Да, - сказал я. – До второго пришествия.
- Не будет второго пришествия, - сказала женщина.
- Отторжение жилого фонда с целью замены его на другой фонд, - выступил другой охранник.
Оказался законником, тоже по широкой дуге обогнул главного распорядителя, чтобы не тронули его скользкие пальцы.
Мальчишка съежился под незримыми обвинениями.
Но не увернулся от ладони.  С плеча та сползла по спине и игриво похлопала по заднице.
- Кот в мешке! – возмутился я.
Еще один охранник развернул чертежи и разложил красочные снимки.
Забыл прошлое, ничего не было за спиной, но где-то видел я эти комнаты.
Или знал мой предшественник, мы слеплены из сотен частиц, человечество существует тысячи лет, все уже было за долгие эти годы.
- Нет, - отказался я.
- Может быть, - сказала жена.
Казначей открыл свою сумку.
Пятитысячные купюры были перевязаны банковской лентой.
Мальчишка уже не вырывался из цепких пальцев, но наоборот, приник к покровителю. Глаза его разгорелись, я заслонился от мертвящего огня.
Жена одну руку прижала к груди – до боли знакомый жест, - ноготки  другой впились мне в ладонь.
Забыла о боевом мастерстве, по-бабьи расцарапала кожу.
Капли крови шариками раскатились по полу.
Никто не запрыгнул на стол и даже не поджал ноги.
- Да! – крикнул мальчишка.
Невольно потянулся к заветной пачке.
Мне привиделась когтистая лапа паукообразной твари.
Намеривалась порвать горло.
Я отшатнулся.
Мальчишка опомнился и скромно потупился.
Не стоит мелочиться, надо потерпеть.
- Да, - согласилась жена.
- Не стоит мелочиться, - воспользовался я подсказкой.
Казначей почесал затылок, выудил еще одну пачку.
Мальчишка не выдержал, шея удлинилась, заглянул в сумку.
И обиженно надул губы.
Обманули, приманили конфеткой, не достался даже фантик.
- Максимальная цена, - сказал казначей.
- Произведен евроремонт, - сказал архитектор.
- Ту великолепную квартиру не сравнить с бывшей кухней, - сказал законник.
Оказывается, владел человеческим языком.
И можно в очередной раз отказаться, подразнить их.
Больше никого не было в огромном зале, зверье и рыбы попрятались, домовой храм закрыли на ремонт, книги сожгли, музыкальный центр сломался.
Но за стеной, я был уверен в этом, притаились гвардейцы и были готовы уничтожить по приказу хозяина.
Брюхо его вывалилось, напрасно пытался заправить его.
Во дворе изготовились к битве греческие статуи. Одна подняла палицу, другая натянула тетиву.
И нельзя до бесконечности дразнить даже домашнего зверя.
Природа возьмет свое.
Рожи оскалились, вскипела пена, запах пота смешался с запахом крови.
Конвоиры прицелились.
          Говорят, перед кончиной прокручивается жизнь, а я ничего не увидел. Не разобрал в сплошном тумане.               
Некогда уверовал в загробное существование, верующим не страшен переход в иное измерение – восстал  и отринул пустые надежды.
- Да! Согласен! Не стреляйте! – Оттолкнул нацелившиеся стволы и оскаленные морды.
За стеной милостиво кивнул хозяин.
Вернет усадьбе утраченный блеск, одолел последнее препятствие.

73. Строители заполнили зал.
Хозяин подобрал их на далеких окраинах бывшей империи. Готовы вкалывать за гроши.
Во дворе выкопали крысиные норы. В них будут скрываться и отлеживаться.
Статуи уже изображали азиатских завоевателей.
Вещи временных жильцов – наши вещи бросили в угол двора.
С чистого листа, лишь несколько памятных безделушек еще связывают с прошлым. Женщина подобрала их.
А я заскочил в свой скворечник – с высоты птичьего полета взглянуть на обреченный город.
Уже начали крушить, обломали перила.
Отключили свет, воду и газ, несколько строптивцев еще обитали в развалинах. Может быть, рухнут в пропасть, избавят от лишних хлопот.
Но я-то согласился с кабальными условиями.
И поэтому в очередной раз не разбился – тоже подобрал памятные безделушки. Несколько тетрадей заполнены мелкими убористыми буковками. И почти невозможно разобрать текст.
Двое обездоленных с дорожными узлами.
Ее узелок гораздо увесистей, там булькает жидкость.
Зачерпнула в роднике. Но всего лишь отвернула кран.
Будто не такая вода на соседней улице.
А если отоварилась в магазине – на этот раз продавцы не посмели перечить, а поскорее избавились от опасного посетителя, - то и в других магазинах такой же выбор.
Или подобрала куклу с оторванной ногой, ленточку из косички первоклассницы, любовную записку от неизвестного поклонника, черный пояс чемпиона, еще что-то.
Моя ноша легче: несколько тетрадей с убористыми записями да таблетки.
Вынес из квартиры орудия самоубийства, чтобы не достались случайным людям. При случае уничтожу их.

74. Собрали узелки к дальней дороге.
С чистого листа – многие позавидуют таким странникам.
Обеспечены жильем и работой.
После института одиноких женщин ссылают в деревни, замужней выпускнице подберут городской клуб.
Среди прочего новый владелец усадьбы обещал посодействовать и в этой малости.
А мне, кажется, удастся защититься; тоже замолвит словечко.
Брал отпуск за свой счет – нет, не для ухода за больной, у нас никто не болеет и не умирает, а для придания особого блеска своему труду.
И конечно, за бугром приметят молодого, перспективного ученого. Пригласят к себе, и уже за настоящие деньги буду продвигать их науку.
А жена обучит прихлопам и притопам зарубежных кавалеров.
Будущее обеспечено, заложен надежный фундамент.

75. Не будет этого, пусть другие выпрашивают подачки у заморского дядюшки.
Дорога привела к очередному убежищу.
Но неужели всегда будут преследовать приметы былого?
Узнал дом, поэтому предложил вместе с ней удрать в глухую деревню.
- В распутицу не добраться, - отказалась она.
- Сначала отучиться в институте, пусть родители сматываются, - некогда согласился со своей однокурсницей.
- Почти отучилась, - неправильно ответила Катерина.
На площадке в стену вкручен крюк, ничего не изменилось с тех пор.
Почти не исцарапана железная дверь, глазок так же нагло изучает посетителей.
- Ты что? – спросила Катерина.
- Сегодня в первый раз, - ответил я за ту давнюю и забытую подругу.
- Я знаю, как у вас с мамой было впервые, - призналась женщина.
- Догадалась по вашим недомолвкам и намекам, - ответила на мой недоуменный взгляд.
Разобралась в замках и засовах, ворота со скрежетом отворились.
И не имеет смысла отказываться и отпираться, подписал все бумаги.
Они хрустят на каждом шагу.
Дверь в комнату распахнута, окно выходит  на юг, в солнечных лучах клубится пыль.
- Из окна виден уголок школы, - вспомнил я.
- Я сама подсунула ему ключи и привела в подсобку, - вспомнила девочка
Подобрался к окну и посмотрел.
Уголок школьного здания за мутным стеклом.
- Там были маты, - вспомнила девочка.
- Матрас, - поправил я.
Наша память как две цепочки следов, то разбегаются они, то сходятся.
Заглянул в соседнюю комнату.
Матрас не запылился за долгие годы.
Или приходила сводница, заранее постелила простынку, ей не удалось вытравить отпечатки тел.
Родители ее сидели на чемоданах, девочка решила остаться.
Катерина, ее младшая подруга разыгрывала сценку из своей школьной жизни.
Одноклассницы просветили недотрогу, она тоже захотела повзрослеть.
Комната превратилась в подсобку физкультурного зала.
- Это как на диком пляже, раздеваются, не глядя друг на друга, - вспомнил я.
- Не тронь, я сама, - вспомнила девочка.
- Конечно, сама, здесь нет слуг, - сбился я на другую пьесу. Но тут же поправился. – Тебе нечего стесняться, все на месте.
- Правда? – спросила она.
- Ночью, когда мы спали, а я случайно навалился…, - вспомнил больную ночь.
- Что?
- Меч, если бы между нами не лежал меч…
Заговаривал зубы и  раздевался, или она отвлекала разговорами.
Так всегда, когда раздеваешься впервые.
Поджать живот и напрячь ягодицы, чтобы хоть немного напоминать героев глянцевых обложек.
Девочка прикрылась скрещенными руками.
Так поначалу прикрывалась женщина, но обильные груди струились между пальцев.
Опять из другой постановки.
- Если это тебе необходимо…, - подал я реплику за ту давнюю подругу.
- Необходимо, - сказала Катерина. – Как взрослая, тогда отобью у мамы.
- Нет, - отказался я от неверного текста.
Легла на матрас. На бок, поджав колени к животу и обхватив их руками.
Грудничок, не привыкший к свету.
Или рабыня, захваченная в очередном крестовом походе.
- Нет! – отшатнулся я.
Медленно и послушно перекатилась на спину. Руки еще обнимали колени.
- Нет, - повторил я.
Разжала намертво сцепленные пальцы, руки упали, медленно и со скрипом разгибались ноги.
Так осторожно снимают покрывало, желая и опасаясь прикоснуться к тайне.
Женщина – тайна.
И можно до бесконечности, до последнего бугорка и складочки изучать ее и все равно остаться в неведении.
- Подожди, сейчас вернусь, - прохрипел я.
Зажмурился, но видел в полутьме.
И прикрыл пах, вдруг застеснялся, как с первой женщиной.
Каждая женщина – первая, напрасно мы цепляемся за былое.
Но чтобы прошлое не разрушило настоящее, неумелыми лицедеями разыгрываем сценки вчерашнего дня.
Кое-что подправить и подчистить, тогда можно идти дальше.
Тогда прошлое не уничтожит наши чаяния.
Попятился и отступил, в саквояже отыскал таблетки и несколько тетрадок.
Закрылся в ванной и отвернул кран. Тугая струя ударила. И не увернуться от брызг, камешками и льдинками из-под колес они секут кожу.
Перелистал заветные тетради.
У нас не было запретных тем.
В нескольких вариантах поведал ей о своей жизни. О неудачной женитьбе, о неудачных попытках близости.
Те события менялись в зависимости от количества выпивки.
И почти невозможно разобраться в бессвязных воспоминаниях.
Она разобралась, пригвоздила к позорному столбу, никто не должен узнать о моем поражении.
Прежде чем уничтожить обличающие  записи, заглотил таблетку и не сморщился от горечи лекарства.
Обещал не пить, наконец, сдержал обещание.
Сосед приобщил к более действенному снадобью.
Сдал его властям, перспективные ученые и новоиспеченные мужья чураются наркотиков и их распространителей.
Не узнают, не догадаются.
Принял лекарство, обрел орлиную зоркость и звериное чутье, отыскал заветные страницы.
Разодрал их в клочки – так трещат дрова в печи или вода бьется в камень, - подбросил обрывки.
Снежинки падали на лицо, но не охлаждали кожу.
Разыграли первый акт затасканной пьесы, передохнули в антракте.
Выключил воду и прислушался.
Девочка закрылась в другой ванной, и там гремела вода.
Но разобрал и за грохотом.
Судорожные глотки. Вино проваливается в желудок и  разбивается  о его стенки.
Если так пойдет и дальше, не доиграем до конца пьесы.
Пересчитал оставшиеся таблетки. Набралась полная горсть.
На всякий случай отложил несколько штук.
Остальные бросил в унитаз. Вода почернела и вспенилась. Кислота прожгла фаянс, тот пошел пузырями.
Смыл отраву, может быть, выдержат магистральные трубы, и сточные воды не захлестнут город.
Услышал, как девчонка выливает выпивку.
Изготовились ко второму действию.
Одежда осталась на сцене, тщательно завернулся в банное полотенце.
Девочка наверняка последует моему примеру.
Под конец первого действия вроде бы научились слышать и понимать. И если поначалу каждый вел свою партию и только иногда сбивались на общий текст, то все чаще играли вместе.
Мертвыми бумажными снежинками подобрался к двери и осторожно отворил ее.
Девочка замешкалась, нескольких секунд хватило спрятать в чемодан разодранные дневники. Забросал их какими-то тряпками.
Узлы и котомки былых странников обернулись современными чемоданами.
Занавес поднялся, девочка тоже вышла на сцену.
Костюмеры еще не пошили одежду, обошлись банными полотенцами.
Так даже лучше, зрители могут вообразить любые костюмы. От римских тог и туник до светских смокингов и вечерних платьев, с каждым годом все более условны декорации и одеяния.
Сошлись в комнате, но мысленно  разделили ее на клетушки, так задумал автор.
Теперь я расположился на гостевой лежанке, тоже поджал колени к груди, хозяйка отступила, укрылась за воображаемой стеной.
- Призраки былого, одному не одолеть их, - позвал я ее.
А она не откликнулась; полотенце узлом было завязано на спине, нелепо изогнув руки, посильнее затянула узел.
- Одолеть и избавиться от былого, - позвал я.
Второй узел пришелся на ягодицы, до него проще дотянуться.
- Избавиться можно только вместе, - позвал я.
Так затянула узлы, что ткань вонзилась лезвием бритвы.
Ухватилась за благословенную боль.
Когда я тебя впервые увидела, призналась женщина дневнику, то ослепла, оглохла и онемела. И прокляла ту, которой ты достался. И тех, которым достанешься. Бедра и грудь перетянула полотенцем. Облачилась в вериги и в пояс верности. И выбросила ключи от него. И только ты можешь снять пояс, но разве нужна тебе старуха, написала она в дневнике.
Я еще не уничтожил эти страницы.
Надо уничтожить, чтобы идти дальше.
- Приди ко мне, - позвал я.
Если не послушается, то откажусь от бестолковой роли.
- Поздно, не отказаться, - услышала девочка.
Завернулась в полотенце, концы затянула морским узлом.
А сверху накинула скатерть.
С нее соскребли остатки пиршеств, но угадывались лужицы вина, от дурманящего запаха кружилась голова.
- И еще пальто сверху, - пошутил я.
- Да, обязательно! – ухватилась она за призрачную соломинку.
Женщина попыталась разобраться.
Для него – мимолетное приключение, еще одна случайная связь, написала она, но если ЭТО произойдет, а он забудет, то мне не выжить, не спастись.
Вообразила, как воображают все романтики, иногда наши выдумки реальнее постылой обыденности.
- Несколько лет разницы, не бери в голову, - сказал я.
- Ты не тронешь меня? – спросила девочка.
- Вот еще, - грубо и неискренне отказался я.
Потом прикрикнул на неумелую ученицу.
- От пальто несет псиной, не выношу этот запах!
Летом привела меня в свой дом, теплые вещи спрятаны в шкаф и пересыпаны нафталином, в пьесе нет этого акта, можно подправить автора.
Девочка повела плечами, невидимое пальто упало, сгорбилось нелепой фигурой.
Словно некто на коленях взывает к разуму и милосердию.
Мне не знакомы отвлеченные эти понятия.
- А скатерть пахнет галошей и прогорклым маслом! – увлекся  самодеятельностью.
Так же послушно избавилась и от этой тряпки.
Но полотенце, еще больше расплющило грудь.
Или вонзилось мое полотенце, костюмеры не выдали другой реквизит.
Одеревеневшими руками распутывали мы намертво затянутые узлы.
- Подожди, надо под душ, я недолго, - сказала девочка.
Попятилась, наткнулась на косяк, порвала спину, нащупала проем.
Перепутала двери, закрылась в моей кабинке.
Не важно, дневники остались в прихожей. Тетрадки с разрозненными записями, уже многое вычеркнуто и уничтожено.
Тогда тоже спряталась в ванной, там только одно такое убежище, не бывает полных совпадений.
Отмыла и выбелила каждую клеточку тела, написала она в дневнике.
С этими  записями прокрался в другую кабинку. Где девочка прикладывалась к бутылке, еще не выветрился запах.
Недавно принял таблетку, обрел необычайную зоркость, но уже затуманился взгляд.
И все же отыскал бутылку – наивные простаки прячут их за бачок, - вылил остатки в унитаз.
Вода не вскипела и не почернела.
Если суждено, то по трезвости, сказала или подумала девочка, я услышал или угадал ее желание.
Снадобье почти не действовало, но еще разобрал дневниковые записи.
ЭТО наконец случилось, написала она, я молила, чтобы он быстрее вернулся, чтобы без меня кусок не шел в горло, чтобы без меня вино стало водой, чтобы все женщины обратились в крокодилов, чтобы не было других женщин – небо услышало молитву. Он вернулся, написала она, случайно проходил мимо, не случайность – необходимость, поймет потом.
Избавился и от этих заклинаний.
Все произошло по ее желанию: вино обратилось в воду, и надо принять четверть или ведро, чтобы ненадолго забыться, пришлось променять это лекарство на другое.
Забыла проклясть конопляное семя, значит я невиновен.
Но все равно уничтожу и эти страницы, никто не должен узнать.
Иначе влезут похотливыми и грязными руками, и никогда не очиститься.
Вырвал страницы, но не смог разорвать бумагу, тогда скомкал листы – кто-то преднамеренно оставил зажигалку, поджечь запальный шнур, - костер быстро разгорелся.
Былое корчилось и погибало, взметались призрачные тени и таяли в дыму и в копоти.
Несколько страниц выпало из огня, или я выхватил их голыми руками.
Сгинут все женщины, нагадала она, останется дочка. Если случится беда, написала в дневнике, если заберет меня беда, что-то перейдет к дочке. В ней он узнает меня. Пусть все у них будет. Не как у нас, этого не повторить, но, может быть, в ее словах и жестах хоть изредка узнает меня. Как она на него смотрит, написала женщина, фыркает и презирает, с этого все начинается. Но когда меня не будет…, пророчески угадала она
Остальное пожрал огонь, я скомкал эти листы и тоже швырнул в костер.
Еще какие-то страницы.
Снадобье уже не действовало, лишь ненадолго обрел зоркость, буковки обернулись бессмысленными значками.
Тем более необходимо уничтожить.
Скоро наступит всемирное оледенение, город накроет ледяной панцирь.
Через тысячи лет иная цивилизация потревожит наши останки.
Я не желаю, чтобы они нашли эти записи.
Расшифруют иероглифы, вволю посмеются и поиздеваются над нашими чаяниями.
Просто в беспамятстве она не успела уничтожить.
Я выполню за нее.
Останутся дела и поступки, но не подспудные, иногда темные мысли.
Подруга вспомнит ее молодой и красивой, другая поблагодарит за совет: мужики уходят, остаются дети.
Всегда почтительна была к матери.
А дочке завещала переходящий приз.
Напрасно они боготворят некоего проходимца.
Из заштатного городишки перебрался в северную столицу.
А там соблазнил однокурсницу, она откупилась комнатой, больше похожей на скворечник. Поманила его в дальние края. Кому мы там нужны, всю жизнь простоять за прилавком или коммивояжером мотаться по стране с негодным товаром?
Отказался от дочки, ничего, вернется, когда исполнится восемнадцать лет.
Нацелился на графский особняк, но Власть так и не вернула собственность бывшим их владельцам.
А старуха уцепилась за кухню, хотя новый хозяин сулил за нее золотые горы.
Придумал себе знатных предков, чем окончательно доконал старуху. Так из шарика выходит воздух, остается сморщенная оболочка.
Старуха сдулась, сосуды полопались, как за спасательный круг ухватилась за свое безумие.
Досадил старухе, и не спас  единственную, не обратился, не вывез, не даровал свою жизнь.
Или она напророчила себе.
Чтобы не потерять меня, когда состарится.
Старых всегда бросают, втемяшилась нелепая мысль.
Наваждение, от которого не избавиться.
Ушла в расцвете лет.
Предала меня, оставила одного перед несуразностью нашей жизни.
Я выполнил твою волю: нашел похожую на тебя девчонку, ты обратилась в девчонку, и уничтожил дневники.
Ничего не было, а если было, никто не узнает об этом.
Костер догорел, сажа хлопьями разлетелась по кабинке, на потолке и на стенах остались подтеки.
И не разобраться в этих неверных следах.
Начать с чистого листа, поэтому вылил в унитаз остатки выпивки.
А девочка, я увидел за стенами, отыскала заветные таблетки.
Тоже выбросила, вода в унитазе вскипела и выплеснула на пол.
Протерла запотевшее зеркало, всмотрелась в изображение.
Не разобрать под полотенцем; ломая ногти, с трудом распутала узлы.
На нее уставилась взъерошенная испуганная девчонка.
Двумя остроконечными холмиками выступали груди. Живот был плоский и твердый. Бедра узкие, мальчишеские. Встопорщились рыжеватые волосы в нижней части живота. Ноги длинные и сухие, как у бегуньи на длинные дистанции.
Куда и зачем бежать? Уже прибежала, дорога оборвалась пропастью.
Фиктивный брак ни к чему не обязывает, но если опять не получится…
Не получалось до этого.
Сначала только боль, потом желаешь быстрее избавиться от них.
Как женщина, сбежавшая в Штаты, но если любишь…
Полюбила с первого взгляда, но мать умоляюще посмотрела.
Дочка молчаливо обещала.
Близкие люди обычно не нуждаются в лишних словах.
Теперь мать ушла и освободила от  клятвы.
И мужчина обязан.
Если откажется, вспомнит про свой чемпионский пояс.
Современные индейцы не раскрашивают лицо и обходятся без томагавков.
Сначала в солнечное сплетение, потом  ребром ладони перебить шейные позвонки.
Она изготовилась, истинные бойцы не нуждаются в одежде.
Скрипуче отворилась дверь кабинки.
Я тоже собрался, уничтожил улики.
Костер догорел, стены и потолок почернели от копоти.
Не сразу удалось распутать узлы, измятой тряпицей полотенце упало к ногам.
Два бойца подготовились к сражению.
Я вылил остатки вина, пустая бутылка закатилась за унитаз, она уничтожила таблетки.
Обойдемся, выживем, несмотря ни на что.
Не из моего ребра сотворил Бог женщину, не из глины вылепил меня, но среди неприкаянных душ выбрал наши и одновременно зашвырнул их в неустроенный мир.

76. Встретились единственные обитатели планеты.
И не стыдились своей наготы.
Прекрасно и непостижимо женское тело, я тоже еще не заплыл старческим жирком.
Давно не знал близости, ослепило ее тело.
Но когда сошлись ладони, их отбросило электрическим ударом.
Разное напряжение, ее на порядок выше, притерплюсь и к этой высоте.
Повторная попытка: зажмурился и искал впотьмах.
Или она искала, воздух потрескивал смертельным напряжением.
В весеннем запахе озона, в разряде молний сошлись руки.
Уже притерпелся к высоте.
Дрожащие пальцы на плечах.
Попытался унять дрожь.
Содрогалось ее тело или мои руки – не разобрать в мешанине.
  Давно не знал близости, ушли родниковые воды, даже не смочили губы.
Душа нашла пристанище, женщина превратилась в девчонку, та доверчиво открылась, даровала свою непорочность, не в счет несколько случайных встреч – камешки на дороге, отшвырнули их на обочину.
Маленькие и неразвитые ее груди вдруг не вместились в алчущих ладонях.
Женщина застонала и запрокинула голову.
Шея переломилась под острым углом.
Все впервые, не страшно и не больно, мир обернулся нашими телами.
Расплющила груди о мою грудь, живот ее мягче и желанней самых ласковых пуховиков, пальцы зарылись в ягодицы.
Упали в обрывках простыней и одежды.
Или не было одежды, уже не разобрать.
Первый ее мужчина, первая моя женщина.
Не знали, не умели, природа взяла свое, в одночасье познали науку любви и близости.
Вонзила пятки в поясницу, ногтями порвала спину.
Благословенна боль наслаждения.
- Еще, еще, не уходи, - стонала и умоляла под сладостной пыткой.
Не уходи, но иссякли силы, все равно не ухожу, погибли города и страны, не ухожу, сгинула вселенная, не ухожу, но больше нет ничего, и не скоро возродится мир.
Двое забылись в наконец-то обретенном единстве.
Первый этап свершений.
Он твой, прикован невидимой цепью.
И если посмеет хотя бы ненароком взглянуть на самую уродливую женщину…
Ждала долгих шесть или семь лет.
Свершилось.
И так сладостно его проникновение.
Не надо крутить хвосты коровам в заштатном городишке.
И уже без тебя рухнут стены старинного дома – откупились комнатой, больше похожей на скворечник.
Единственная возродилась в девчонке, и снова воспарим и разобьемся. Десятки и сотни тысяч раз.
Нет ничего кроме ЭТОГО, написала женщина, случайно заглянул в ее дневник.
Потом огонь пожрал страницы.
Кроме этого – неустроенный мир. И надо как-то приспособиться к нему.
Хотя бы осознать эту неустроенность.
Я осознал.
Очередное перевоплощение – обернулась девчонкой, она сумеет постоять за себя.
Уже променяла несуществующее графское достоинство на зримый материальный достаток.
Пресытившиеся любовники забылись беспокойным сном.
Все сложилось во сне.
Былое не затянуло в омут беды и отчаяния.
Выбрались из омута, обессилили от страсти и страдания.
Пусть хоть отчасти сбудутся наши сны.


КОНЕЦ.     Г.В. Апрель 2012