Пока без названия

Вот так изо дня в день я витаю в облаках своих странных мыслей, осматривая, будто никогда раньше и не видел, зелёные стены, похожие на бильярдное полотно, за исключением острой нехватки хоть какого-нибудь ворса, большую деревянную дверь, без скрипа неумеющую открываться ещё со времён моего прихода на эту странную должность; белый потолок, подверженный каждодневному воздействию свечения ламп, как потолочных, хоть и о с отражателями висящими, так и небольших настольных, расставленных и развешенных повсеместно в неведомом порядке, от них-то он и покрылся жёлтыми пятнами, будто над моим кабинетом стоит общественный туалет с доплатой и вручением подарков на выходе для лучшего привлечения клиентов, подтекающий и неремонтируемый, хотя и вкусно пахнущий, иначе туда и не заманишь ни души ни тела. Ан нет. Туалета никакого этажом выше не то чтобы нет, его даже в проекте не намечается. Получается, остаётся ещё два варианта: это всё мои злорадные лампы, либо он пожелтел заранее, будто предсказывая постройку того самого туалета. Да и чёрт с ним, пускай строят, всё равно туда ходить не буду, мы же с моим потолком играем в одной команде, а забивать в свои же ворота — прерогатива совсем бездарных. Благо, к таким себя не отношу.

Прям-таки за спиной прорублено невероятно больших размеров окно для любования видом на собственные же «владения». Газончик, стриженные кустарники — детища нашего одного из самых здоровых больных, в прошлом удачливого библиотекаря Стива, давно перестали быть интересными, хотя и можно каждый раз видеть вместо зайчика мамонтёнка, а вместо панды — обычную колыбельную для очень взрослых людей, но это только если уж очень долго смотреть; для больных есть даже такая забава, только, черти, не видят в них ничего, хотя и смотрят сверлящим взглядом по несколько десятков минут, прорычат что-нибудь, помычат, головой помотают, руками, ногами посучат и снова пойдут по своим палатам.

На лабиринт похожая витьеватость пешеходных дорожек хоть и может загипнотизировать и слегка вскружить голову, да только и к этому  привык за годы работы. Страшнее всего  смотреть на забор. Этот кованный страж с пиками на головах своих клонов выглядит столь грозным, что иногда кажется, будто эти все клоны стража готовы ожить и со страстью пуститься в атаку на моих порой не самых дружелюбных подопечных. Ещё страшнее на подходе к окну. Стоишь, смотришь вниз, а там травяной батут с копьями по периметру, но кто знает, возможно всего пары секунд моего полёта хватит, чтобы периметр сжался в самом центре и конец моего воздушного приключения несомненно будет обречён носить оставшуюся жизнь знамя «последних секунд жизни доктора Хиггса». Интересно, если я действительно это сделаю — доктор Хиггс подошёл к окну, споткнувшись о стул и ударившись ближней рукой о подоконник — здесь установят в мою честь какой-нибудь пускай даже самый простецкий указывающий знак?

Немного отойдя от шока, полученного в первые же секунды от удара, доктор Хиггс смог продолжить витать в облаках, хотя уже и менее романтичных.

«Ну вот, стоило забыться, как снова я попался на мерзкую пакость своего же окна; а ведь оно сделано прям рядом за моим креслом — троном, ведь может всегда из-за спины напасть, времени на мешканье не будет, надо подготовиться заранее: если может находиться находиться так рядом и без зазрения совести быть с побелкой, будто из него извергалась лава — то тут, то там отодравшаяся клочками краска — всбеленится моя голова и задумается о побеге от проблем и эти самые клочки белой золы не смогут предоставить моим вечно влажным ладоням надёжного сцепления и какая-то глупая мысль несомненно обернётся для меня страхом сближающихся стражей — клонов.

Сначала ударился, а теперь ещё и вляпался — и как тут настроение вовсе не упасть.» Хиггс сел на возвышающееся кресло, откинулся, настолько сильно, что голова проветривалась почти свисая из окна. Телу было удобно, а вот голова тот час же затекла и заныло в висках. Розовая, в конопушках, рука Хиггса, словно отделившись от тела, решила поглавенствовать и потянулась в небольшой шкафчик, стоявший прямо под рукой и всегда запираемый на ключ от ненужных взглядов не только входящих внутрь, но и стоящих на улице — за сигарой, гильотиной и пепельницей, не хватало лишь запасных лёгких и желательно на выбор: малолетнего ребёнка, начинающего держать сигарету в руке, либо пенсионера с жёлтыми усами, отсутствующими зубами, тёмной кожей, изъеденной морщинами и складками не меньше, чем у соседского шарпея.

Ухмылка Хиггса сдала его с потрохами. Было так отчётливо видно, что он гордится своей гениальной идеей о лёгких, что даже забыл после первой затяжки выдохнуть дым и отпустить его в бесконечное плавание под «туалетный» потолок.

Ещё одним довольно занятным удовольствием Хиггс считал кручение на стуле, отталкиваясь ногами от стоящей вокруг мебели: стола и шкафчиков. Порой у служебного персонала складывалось впечатление, что от больных их начальник перенимает вредные привычки куда опаснее, чем курение сигар. Всё же, думалось персоналу, крутиться на стуле, пускай и в свободное время, дело не для главных врачей. Видимо порой, они настолько поглощены своей работой, что забывают, с какими пациентами имеют дело. Неподготовленному человеку, коим и являлся сам Хиггс, хоть и проработавший почти четверть века бок о бок с психически нездоровыми людьми, знал лишь об их анализах; остальное вполне безопасно и не думая об ответственности поручал женщинам, готовым ублажать все его прихоти; потерять это место не желала ни одна из тех, что носит белый халат и чепец с кровавым крестом, помогает всем и каждому, кто ни попросил бы помощи: жестом, криком, взглядом — всё это надо заметить и не допустить получения очередного неизгладимого греха для души своей. Старый Хиггс никого особо не заставлял бегать за скудоумными умирающими растениями, а поступил гораздо проще ещё будучи работником комиссии при больнице по набору рабочего персонала. Но об этом позже.

Нет, он был там далеко не один, в этой самой комиссии, - попробуйка-ка в одиночку отобрать сиделок на такую неоднозначную, но определённо сложную работу.

Тому, молодому Хиггсу, никто не давал особых поручений и наставлений (хотя юношеско-подростковый максимализм требовал этого не менее, чем прочих хлебов и зрелищ); он сам прекрасно знал, какие сотрудницы нужны их клинике. Мотивация в получении больших денег, а ведь гонорар за одну найденную и удачно прошедшую все испытания женщину, почти приравнивался к месячному доходу безуспешной работы, и в повышении по карьерной лестнице была настолько достаточной, что различного рода выдумки являли собой первостепенную задачу. Конечно, то, что приходило на ум, не могло быть реализовано безоговорочно и без дополнительного  внесения поправок со стороны главенствующих лиц, а посему приходилось ухищраться с каждым разом всё больше, дабы эти лица, не особо приятные даже для простого, обзорного контакта, были слегка ошарашены находчивостью молодого парня и всё более укрепляли в своих без сомнения умных головах мысль о повышении в будущем Хиггса до ступени, на которой, собственно, сейчас и сами стоят. Понятное дело, что далеко не сразу, тем более и не сейчас. Но надо же на кого-то оставить эту хоть и богом забытую клинику, но всё же не слишком безразличную.

На тот момент жизни ничего не было сладостней фразы: "Приступить к исполнению. Отчитаться по окончании. Удачи!". Именно с такой фразы и начиналось опробование новой сотрудницы в стенах клиники.

Помимо прочего, Хиггсу единственному из комиссии позволялось разрабатывать план по отбору людей сидя у себя дома и приезжая в клинику не более раза в неделю, да и то лишь для оповещения о состоянии своего здоровья (кто знает, что может произойти с человеком...), и с небольшим отчётом о проделанной работе.

Очередной план был готов спустя неделю после того, как его мозг и тело покинули здание клиники в последний раз. Ему думалось поставить перед собой небольшую дополнительную цель, чтобы получить большее удовольствие, нежели обычно. Да и хотелось всё же чуть морального удовлетворения. От чисто физического, материального быстро устаёшь, нужно что-то ещё.

Прилипший сухой бетон к влажным ладоням пришлось отряхнуть, это мешало воспоминаниям о "доблестном" прошлом. Хиггс дорожил им куда больше, нежели всем этим, что имеет сейчас.

События в молодости заставляли его мысли пахать каждый день по двадцать пять часов в сутки: он ещё оставлял час следующих суток для обдумывания мыслей дня прошедшего; да, это выматывало настолько, что не оставалось сил на поиски возможной женщины рядом, но их было так много в виде кандидаток на различные вакансии клиники, что мысли сменить ориентацию за вечерней чашкой кофе с сигарой стали доброй традицией, хотя и были скорее внутренней его шуткой над самим собой.

Part II
Со стороны обычного человека - ничем не могущий привлечь к себе внимание - старикан. Серая, пожухлая, будто долгие годы пользовавшаяся спросом мочалка, то и дело переходившая от одного постояльца к новоприбывшему. Так и хочется даже у них спросить: "Не уж-то нет другой? Из дома в конце концов можно принести". Может, даже с годами стала талисманом удачного приёма городской банной. Естественно, местами была пепельно серая,а где-то выцветшие и кричавшие о скорейшей покраске куски грязного белого цвета перемежались друг с другом. Но основным цветом, в отличие от иных, являлся тот, названия которому нет. Есть лишь небольшое, но подробное описание. Наверняка доводилось видеть, как ребятишки во дворе играют в мяч на ещё сырой от прошедшей снежной зимы траве, которая, правда, пока ещё проросла весьма небольшими кусками, а больше всё это пространство , на котором можно было бы играть, занималось коричневатой землёй, не менее сырой, нежели рядом пытающаяся расти травка. Ребята по молодости своей часто случается падают  - кости ещё не совсем окрепли, ловкость и цепкость хромает, да и уж слишком высоко желание победить, вырвать, достичь, а форму многие из них любят носить посветлее, дабы думать, что выглядят куда в ней привлекательнее, чем являются на самом деле, в глазах неустанно наблюдающих юных болельщиц. Пара падений на примерно одну и ту же точку ставит крест на светлой форме, но при этом даёт наглядное представление об одном из оттенков того самого цвета, в который имеет почтение быть окрашен самый большой участок дедовской бороды.

Второй оттенок, но лишь по порядковому счёту, а не по значимости и сложности описания, не трудно обнаружить на наветренной стене старого сарая, годами избиваемого то жаркими лучами, то бездушным дождём, любящим приводить за руку град и другие прелести жизни совершенно без каких-либо поводов и особых праздников, неиспользуемого не только по прямому назначению, а вообще ни по какому, забывшего без принуждения свой вид изнутри, с распахнутыми ставнями, сырого и практически насквозь гнилого; да вот только сарай такой увидеть - не реку переплыть, в ту же самую парильню легче сходить: здоровье подправить да и успокоить разыгравшуюся фантазию, не позволяющую успокаиваться пока не будет уяснено о всех природах возникновения столь интересных оттенков. А обратить свой взор следует на те самые доски, на которых честь имеют греть свои чресла тощие и тонкие люди в положении сидя и лёжа подле печи до красноты накалённой. Есть даже небольшой намёк на ощущение лёгкой обмазанности тех самых досок то ли маслом жёлтого оттенка, не без удовольствия въедающегося  в поры древесины, то ли мёдом с полей гречихи или каштановых деревьев.

Впрочем, оттенки пережаренного печенья, пропитанных досок, сырой земли при удачном смешении и дают тот самый недостающий кусочек мозайки, собрать которую многие уже и расхотевшие.

Хиггса настолько усыпили воспоминания о молодости, что желание продолжать стоять у обветшалого, хоть и недавно реконструированного, подоконника со свежеторчащими кусочками побелки, оголявшими бетонное основание, настолько отпало, что снова пришлось опустить своё бренное тело в мягкое кресло, предварительно раскурив ранее заброшенную в пепельнице сигару. Память нещадно разбередила старые чувства  к когда-то любимой работе; Хиггс невольно рассмеялся во всё горло, но смех был настолько же довольным, насколько и с частицами какого-то неведомого зла, будто он раздавался не из его тела, а поднимался из самой преисподней. Было в этом нечто зловещее, хотя и дурных мыслей в голове на тот момент не обитало.  Видимо, всё же, настоящая природа Хиггса с годами всё больше прибирала к рукам его сущность, постепенно начиная выказывать своё нежелание отлёживаться в глубинах небольшой, но достаточно тёплой хиггсовой души.

После нескольких глубоких затяжек дыма в лёгкие захотелось выпить чего-нибудь, естественно, покрепче. Курение и невысокий стеклянный стакан с толстым дном, на треть наполненный либо виски либо ромом - не особо важен вкус, но обязательно чем-то очень дорогим и крепким, остались ему единственными друзьями. Именно их можно без всяких мук совести пустить в свой мир душевного одиночества, только от них можно ожидать предсказуемого результата, без загадок и прикрас. Правда, эти же друзья и есть те самые опасные спутники-указчики рубикона - если уж и они не справятся с проблемами, то остаётся лишь крохотная надежда на грязный подоконник, ведь так часто посещает желание перелезть, водрузить своё громоздкое тело в оконный проём и ощутить лёгкость полёта - настолько сильно бьют по эмоциям порой нахлывающие проблемы, которых в принципе и нет. Чаще всего это просто выдумки. Хочется иметь проблемы, но вместе с тем и иметь умение их решать - ничто не доставляет большего удовольствия. Но нет ни того, ни другого. Есть лишь выдумки, невысокий стеклянный стакан и сигары с истошным привкусом во рту.

Глоток, второй, третий, рука уже готовая подёргаться - то ли от внутренних напряжений, то ли от усталости держать этот назойливый, но красивый стакан, но повода пока особого нет - сознание ещё не намерилось покидать родные пенаты, Паркинсон пока подождёт, всё же возраст ещё не тот, а стакан, нет, он не такой уж и тяжёлый, - наклоняет вновь бутылку с жёлто-коричневой жидкостью и красивой этикеткой для алкоголиков якобы эстетов - красивая, зазывающая, руки тянутся сами, принуждать и смысла нет, спугнуть лишь желание можно, что лишним было бы. По крайней мере сейчас.

Вторая треть стакана всегда идёт легче, не надо задумываться о её необходимости, этот простой момент предрешён уже задолго в бессознательном.

Глоток...и снова лёгкое жжение во рту, плавное, продолжающееся в районе волосатой груди, опускается куда-то вниз и уже снова  хочется ощутить жжение во рту.

Алкоголь подкатил к обеим частям головного мозга и о проблемах, о тех самых желаемых и вроде бы и вправду несуществующих проблемах, стало думаться больше и глубже.

- "Интересно, меня сочтут идиотом в собственной же клинике для умалишённых?" - поговорить было не с кем, а выговориться хотелось в ту же секунду, слегка спустить пар, пока не настала та самая пора, когда уже начинают будить и просить всё же начать утренний обход.
- "Нет, не признают, даже если и поставят диагноз, сам же и не буду подписывать, ведь я же тут главный, глав-ный!".

Резким движением всё той же волосатой руки Хиггс поставил стакан на стол и неторопливым шагом направился к двери, отделявшей его словно от потустороннего мира, периодические хождения в который ему уже изрядно надоели, ибо нового ничего там открыть для себя он уже не надеялся.

Part III

- "Нет, ну тебе правда нравится эта странная тёлочка? Ноги кривоватые, туфли обезображены грязью и временем, а на остальное даже и не взглянешь, ведь всё закрыто и на семеро замков; чем она смогла привлечь твоё внимание? Нет, ну правда же? Не надо даже смотреть по сторонам в поисках чего-то лучшего для сравнения. Хотя бы оглянись назад - на всех своих бывших, каждая из которых выиграла бы любой конкурс красоты, даже не утруждая себя покраской лица и волос. Ты что, дружище? Уж я-то тебя знаю как никто другой! Или ты настолько пресытился сладким, что наконец уже хочется выпить водки и прочистить весь организм от приторного вкуса? Тогда, конечно, вот она идёт - рюмка водки твоя. Выпей же её скорее и за меня там ..., а потом снова пройдёмся по всем самым лучшим нашим девочкам! Клайв, ну что ты молчишь, язык проглотил что ли?"

- "Ты когда-нибудь заткнёшься? А если нет, то оса, лежащая в моём правом кармане, ужалит тебя так, что каждая последующая секунда жизни без боли покажется тебе нечто вроде попаданием в рай при жизни; так что либо ты затыкаешься и моя оса продолжает лежать в моей потной ладони или я за себя не ручаюсь!"

- "Эй, эй, эй, дружище, не кипятись ты так! Неужели ты променяешь дружбу старого доброго Джои на какую-то первую встречную? Ну и сукин  сын же ты, Клайви! Нет, я, конечно, всегда знал, что мудачность проникла во все щели твоей сущности, но даже и не хотел думать, что она настолько пронизана ядом и мерзостью. Хотя...что ещё можно ожидать от человека, который за всю свою жизнь научился лишь шмалить по ком попало из пушки без каких-либо зазрений совести, а затем замаливать свои грешки бутылкой виски и сексом с самой дешёвой швалью! Да уж, небесная канцелярия не сможет обойти такого раба и первое, что сделает, так это кровью славных людей выпишет тебе индульгенцию!"

- "Джои,а с чего ты взял, что ты мой лучший друг? Да и вообще - друг? Может, для меня ты та самая последняя собака, которую и пристрелить даже не жалко?" - Клайви в эту же секунду резко затормозился, словно его ударило током, и сделал острый кинжальный выпад глазами в сторону шедшего рядом напарника; взгляд действительно был страшным, а главное - понятным, эти люди долго не терпят глупых разговоров, чуть что - оса уже выпустила жало, осталось лишь только выпустить её на волю. Да уж. Лучше до этого не доводить.

Клайви продолжил цедить сквозь зубы и словно чем-то забитый рот. От того были ещё более зловещими и противными его слова. Настолько, что Джои представил себе, как вставляет деревянный кол ему промеж зубов и разнимает челюсти по разные стороны, дабы тот начал говорить, а не процеживать слова.

- "Мы с тобой лишь периодически встречаемся для совместных операций по ликвидации неугодных людей, иногда ходим в бары и по женщинам и то не столько в свободное время, сколько в перерывах между жертвами...ну в общем ты понимаешь...Так что...спешу тебя огорчить, Джои. Никакие мы не друзья" - всё это время Клайв смотрел не моргающим взглядом, стоя нос к носу напротив напарника: Джои остолбенел, часть его сущности точно провалилось ниже всей той субстанции, что находилась у него под ногами. Такой реакции от этой сволочи Клайви Джои никак не мог ожидать. Осталось понять, с чего вдруг она именно такая.
Пускай я ему всего-лишь и приятель, которого ему приходится периодически терпеть, но при этом мы в напарниках довольно давно, а этих баб у него была не одна сотня - это же ведь всего очередная, а я-то останусь...Да он же потом ещё извиняться будет!

Клайви сплюнул, да так, словно хотел плевком поразить какую-то цель, лежащую на земле, которую Джои не заметил, и снова двинулся за объектом преследования последних дней - молодой и вполне симпатичной девушкой.

Напарник не сразу сообразил, что пора снова двигаться в непонятном направлении, погрузившись несколько в неприятные мысли; очнувшись же, приятель был уже на столь приличном расстоянии, что и не понять, он ли это или кто-то другой.

- "Клайви! Скажи, дружище, а долго мы ещё будем слоняться по замысловатым улочкам города за непонятной девушкой и с непонятными мыслями в голове? Может быть, ты начнёшь придумывать план действия, ну или на крайний случай поделишься им со мной, если планчик уже готовенький лежит на одной из полок твоего деревянного чердака?" - Джои резко выдохнул и стремительно набрал побольше воздуха в лёгкие - так много на одном дыхании он, пожалуй, ещё никогда не говорил.

- "Ты не устал?"
- "От чего?"
- "Ну во-первых - задавать глупые вопросы, а во-вторых...", - Клайв решил помолчать, сконцентрировать свои мысли, собрать их в небольшой мешочек на завязочках, чтобы залпом выпалить их в шедшего рядом Джои.

- "Вспомни себя с самого детства: сначала тебя родители отрядили в детский садик, там ты под надзором взрослых дядек и тётек спал, срал и веселился, да тебе ж, наверняка, даже попу подтирали! Потом  они же, твои самые дорогие родственнички, отдали тебя в школу, тебя - одного из самых никчёмных людей, которых я только встречал, чтобы твою голову уже другие дядьки и тётьки подзаправили хоть чем-то полезным и могущим даже помочь в дальнейшей жизни, но в итоге, как показала практика, 11 лет жизни впустую, лучше б на завод пошёл, хоть какая-то польза от тебя была, ан нет же, дубина ты, послали тебя насильно, а ты и не сопротивлялся...Ну и Бог с ним, так все делают, ты ж не можешь быть исключением. А дальше что, а, Джои? Что ты делал после школы? Увалень ты эдакий! Неуж-то в универ пошёл? Небось на кафедру тихих убийств по специальности "затаившись сзади"?", - тут Клайви уже слабо сдерживал свои эмоции и наконец расхохотался во всё горло от своих колкостей, которые, правда, не были без основательными, ведь Джои и вправду выглядит эдаким "Иваном", не знающим ничего в жизни кроме как "правильного" применения своих сильных рук. 

Умеет он только убивать, да жрать, спать и срать - дядьки и тётки из детского сада, видимо, заложили в нём самые необходимые базисы, от которых отклониться у Джои не было никакой фантазии и особого желания.

По крайней мере так всё это представлялось Клайви, ведь всё вышесказанное он слизал ничего не утаив ровно со своей жизни, желая, чтобы и у напарника было ничуть не лучше, иначе от самомнения останется лишь горький пшик, который даже звука не издаст. Лишь пфффф - и шарик сдулся...

Нет, такого он допускать никак не хотел, и иного боялся даже представить. Насмеявшись до боли в гортани, животе и пятках, Клайви попробовал инертно продолжить не отходя от первоначальной язвительной направленности. Но выдохнув, хватился, задумался и остановился.

Джои в это время слушал всё, что пыталось растолковать идущее рядом тело (даже про себя, не то чтобы в слух, не хотелось называть его напарником после таких извержений), правда с оглядкой на то, что воспринимал близко к сердцу он далеко не всё из выплёвываемых слов, поэтому лучшим вариантом было натянуть наиглупейшую улыбку и продолжать движение в направлении девушки, о которой никто и не думал забывать. Ибо Джои понимал, что эта сиюсекундная злоба направлена отнюдь не на него, а куда-то больше воздух...или, что ещё хуже, на самого себя.

"Мне даже кажется, что, говоря всё это, Клайви представляет себя. Он стоит рядом с зеркалом, смотрит в него, а видит не изображение себя, а всё то, что было сказано выше.

По всей видимости Клайв так сильно разболтался лишь потому, что в его голове никак не назревал план дальнейших действий.", - думал Джои, чуть более достойный этой жизни, нежели о нём думало это, идущее рядом..тело. Успокоив себя этими мыслями и представив себе картину стоящего перед зеркалом Клайви, с красным, чуть даже раздутым лицом, слушать дальше было куда приятнее. Такая игра собственной фантазии даже развеселила Джои.

- "А теперь я подошёл к самому главному, готовься, дружище!" - Клайв решил всё-таки продолжить, причём именно в излюбленном за последние минуты стиле. "Ты хотя бы понимаешь, к чему я всё это тебе толкую? К чему хочу подвести? Нет? Ну тогда слушай дальше. Всю твою сознательную жизнь за тебя решали , кто бы то ни был, что же тебе делать дальше, чтобы ты ни на сотую доли своего мизерного мозга не успел даже о чём-либо подумать. Каждый переломный момент разрешался указующим перстом стороннего (но не постороннего) наблюдателя. А теперь его просто нет и ты уже в замешательстве.", - вот именно в этот самый момент Джои отчётливо понял, что Клайв описывает именно свою жизнь, а никак не пытается заниматься прорицательством прошлого его самого. Естественно, Джои и вида подавать не хотел своих догадок, даже, наоборот, стал пытаться вслушиваться. Теперь это можно делать с большим успокоением. Клайв продолжал: "Ты не знаешь, как сейчас действовать и спросить подсказки не у кого, так давай отдадимся воле случая, пусть всё получится как бы само собой, а мы просто будем ждать, ничего не предпринимая? А? Как тебе?" – показалось, что Клайв закончил. Джои до конца ещё не понял, то ли он будет серьёзно подыгрывать, то ли серьёзно воспринимать слова Клайва, но диалог начал ему нравиться. И даже несмотря на это, хотелось уже прервать его и забыться. Возможно, с этой дрянной девчонкой, а возможно…в каком-нибудь захолустном барчике, пускай он даже будет полностью покрыт тараканами и прочей нечестью с пола до потолка. Схватив крупной горячей ладонью где-то внутри себя за самолюбие, Джои всё же решился на ответ. 

- "И ты даже не думаешь над тем, что какой-то там случай вот возьмёт и не предоставится? Что он просто забудет нас навестить? Тем более, что, наверняка, все эти случайности отнюдь не случайные и находятся во власти, наверняка, существующих каких-то высших сил; а уж руководителя высшими силами мы изрядно разгневали своими кровавыми руками и насквозь пропитанными циничными душами. Да нам, брат, в аду гореть предстоит на медленном огне, а не в кошки-мышки с благодеятелью играть». – логическую нить рассуждений Клайва Джои ещё улавливал, а вот война внутренних настроений уже была не понятно, исходя из этого Джои решил схитрить, начав было наседать, через несколько минут перешёл на более ламинарное течение, а дальше и вовсе с асфальта съехал на грунтовку, тем самым испробовав вкус настроенческой войны на обеих сторонах.

Пока Джои палил тирадой умных слов о высоком то ли в уши собеседователя то ли в воздух, параллельно разбирая по косточкам философию их диалога, Клайв не выпускал сигарету изо рта, брёл куда – то в темноту, отбрасывая длинные тени под ноги деревьям, то и дело, остающимся позади; и всё же на миг смог поймать себя на мысли, что напарник по несчастью не так уж и глуп, как казалось до этого, пришлось заставить даже уловить правильную направленность его мыслей, но до конца соглашаться никак не хотелось.

- «Джои, мне нравятся твои мысли, но и нельзя отрицать того факта, что если мы до сих пор здесь, на этой земле, что всё ещё достойны дышать тем же воздухом в равной степени с теми, кто даже мухи не убил, то и достоинства получить шанс на реабилитацию тоже не должны были утратить».

- «Да пропади ты пропадом, мистер! Мы скорее не случая дождёмся, а столкнёмся с расплатой за совершённое уже здесь. Да и вообще, пора уже прекращать философствовать и придумать, что будем делать с этой дрянной девчонкой!  А это всё теория, и, как ты знаешь, она обычно краше реальности происходящего! Клайви, очнись уже от витаний в праздных мечтах, отбрось уж все сомнения и выкладывай, что ты там надумал!  И кстати, не забывай, что в любую минуту нас может вызвать шеф и подкинуть что-то новенькое и все твои задумки канут в леты, так и оставшись лишь тенью твоей похоти. Запомни мои слова ! Если не начнём действовать  сейчас, то скорее всего не начнём никогда! Иначе потом будешь рвать на голове волосы и винить меня, типа я ничем тебе не помог в твоих горестных думах и переживаниях, не навёл на правильную мысль вовремя и прочее прочее, продолжать можно очень долго» - разговор принял довольно острый привкус, ситуация заходит медленно в тупик, и что самое примечательное, никто их них толком и не понимал, что же всё-таки происходит, и над чем же всё – таки необходимо раздумывать.

Вечер медленно вкатывался в состояние неприглядности, тишины и моральной свободы. И почему так бывает только поздним вечером или ночью..? Грусть становится сильнее; порой настолько, что даже  победитель в номинации «Самые сухие глаза» не может сдержаться; звёзды – ярче, словно кто-то тычет в него кистью с белой краской, но столь аккуратно и нежно, что пятнышки тот час же после касания из точки преображаются в разнообразные по форме снежинки.

Неизвестно откуда заиграла живая музыка, по жанру что-то похожее на джаз. В голову уже точно не могло ничего прийти более конкретного. Разве что у Клайва что-то ёкнуло внутри, а глаза чуть расширились, наполнившись любопытством, но даже это не нарисовало в его голове никаких воспоминаний. Лишь толика осознания...что эта музыка в себе несёт нечто из прошлого.
Завидев, что девушка остановилась прислушаться к музыке, он слегка шлёпнул ладонью напарника под дых, чтобы тот тоже остановился, последовав примеру Клайва. Он не хотел, чтобы она их заметила, чтобы даже шороха от них она услышала. Джои недоумевал. Как этот здоровяк собирается добиваться её? У него никак не укладывалось в голове.

Та самая девушка, на которую охотились головорезы, не могла пройти мимо без замирания сердца, ведь играла музыка, под которую когда-то, лет 10 назад или больше, впервые целовалась она со своим последним возлюбленным. А уж музыка эта - горе или радость – ей было не суждено понять, ибо и любила она его и ненавидела абсолютно в равной степени, и это даже несмотря на то, что возникли мысли, вернувшие её в жизнь страшную, полную неизвестности и не особо ей понятных на тот момент обязательств. При этом в этой всей опасности она видела лишь романтику, расставаться с которой и не очень-то и хотелось, хотя и причин на это было немало.

Джои никак не мог дать ночи спокойно нависнуть над городом, а посему продолжал философствовать, давая тем самым хоть какую-то почву для размышлений своему другу; ибо он понимал, что без этих размышлизмов лишь вызовет лишний гнев в свою сторону, от которого он порядком подустал, тем более, что чаще всего гнев носил импульсивный и беспредметный характер,просто на других Клайв его трусил распространять, а вот человек, который всегда под рукой - пожалуйста, и переусердствовать не страшно, ведь тот же не расстроится.

Немного поразмыслив, Джои продолжал: "Клайв, а вот скажи...нет, не так...давай представим, что ты найдёшь способ к ней подкатить свои никелированные яйца Фаберже, лысые, как моя голова, а она, очаровавшись всем твоим могучим шармом, возмёт, да и ответит тебе взаимностью? Что будет дальше?", - после слов про яйца, Клайв уже ничего не слышал - собственный истерический хохот прикрыл ему глаза и залил звоном как сознание, так и слух; впервые за этот вечер ситуация приняла то ли юмористический, то ли трагический характер, но одно стало явным - обстановка разрядилась.
Джои мгновенно стал гордым за себя, что наконец насмешил этого кабанчика - своего дружка, и именно это позволило ему быть более смелым в своих эмоциях; Джои толкнул с силой в плечо Клайва, специально, чтобы тот почувствовал и всё-таки уже снова начал обращать на него внимание, но при этом он сделал это настолько слабо, чтобы не вызвать боль, грань между этими двумя ощущениями, каждое из которых увлекало бы дальнейший разговор в совершенно противоположные русла, была настолько незримой, что Джои лишь спустя доли секунд после содеянного понял, что могло бы быть дальше. Но всё обошлось - Клайв вдоволь насмеялся и будто бы стал готов (по крайней мере глаза выказывали именно это) слушать дальше, правда, не особо осознавая, что пытается втереть его дружок Джои.

-Да, да, давай дружище,продолжай, что ты там ещё не высказал? - с ухмылкой на лице, протирая глаза от появившихся слёз, проговорил Клайви.
Он бросил эту фразу напарнику словно кость оголодавшей собаке. По крайней мере уж глаза точно один в один. В них читались и испуг и преданность. Лови и грызи, Джои, а то больно я устал от тебя, от твоих нелепых домыслов. И при этом мне в действительности очень жаль, что я не могу с ним поделиться своим секретом...

Живая музыка продолжала играть, но всем троим пришлось двинуться дальше. Маргарет - та самая женщина, за которой шли наши бравые ребята, и сама толком не знала, куда ведут её уже сильно уставшие от безнадежных прогулок хрупкие ножки. Клайв следовал за Маргарет, - ему хотелось хоть раз за весь день, сколько они следуют по её пятам, взглянуть в её глаза и узнать в них свою давнюю любовь всей жизни, а Джои следовал за Клайвом, придумывая и впихивая в уши напарнику всё новые аллегории, истории, сравнения...он всё никак не мог остановиться в своих фантазиях о возможном будущем Клайва и той дряной девчонки, идущей впереди, даже не подозревая, что все эти мечты об их будущем, которое было лишь плодом его бурной почти детской фантазии,