Сон Раскольникова

Школа. 4-ый этаж – здесь всё началось, здесь начальные классы, почему-то наверху, а чем старше, тем ниже – эдакая модель падения… Пару лет назад был ремонт, теперь стены на всех этажах одинакового цвета, кажется, желтоватого, но не помню – такой школы нет в моей памяти, нет в моем сне (или во сне у Раскольникова, потому что вполне возможно, что я подсматриваю его сон о себе).
В моей школе каждый этаж особый: на первом - бежевый фон и птицы из Красной книги; на втором – кабинет директора и актовый зал, потому официозно всё, в цветах флага; на третьем – больнично-зелёные стены и лекарственные растения, помню, когда первоклассницей (не во сне, а наяву) взбиралась на свой 4-ый этаж, всегда норовила побыстрее пробежать мимо 3-его – казалось, что там учатся больные дети. Памятуя о докторше, которая на предшкольном медосмотре объявила: «Какая школа?! Интернат! С нормальными детьми совершенно нельзя!», я бежала изо всех сил, бежала к нормальным, правильным детям… Четвёртый этаж розовато-красный, со сказочными героями, на которых я и любуюсь во сне.
Тревожно. До боли в груди. Сказочные герои уже не радуют – я здесь не для этого.
Тут из класса в самом конце коридора раздаются рыдания – кто-то истерически плачет, громко вскрикивая, подвывая. Я понимаю, что там Раскольников и надо к нему.
Он сидит за партой, даже почти лежит на ней. Парта низенькая, а он очень высокий, так что фигура его выглядит странно, как-то изломанно… он весь в чёрном – пальто, шарф, волосы – все чёрное-чёрное.
- Не плачь, пойдём отсюда!
- Я убил!!! Убииил. Убийца!!!
Он плачет и стонет всё громче. Поднимает голову – лицо белое, разительный контраст со всем чёрным (цвета тут не просто «чёрный» и «белый», а какой-то ослепительно белоснежный и совершенно чёрный, абсолютный). Он прижимается ко мне, передавая свою дрожь моему телу, и что-то шепчет, но ничего не разобрать. Я точно понимаю, что здесь нельзя, скоро придут, заберут его, а он такой тёплый, близкий, родное и родственное существо, как кот.
Тащу его по коридору – худой, а тяжёлый, но это как-то даже хорошо, значит, настоящий.
- Все стены в крови! Красные! Я убил! Убил…
Он всё время сползает по мне, падает и стонет громко. Боюсь, что услышат… Надо что-то ему сказать. Есть какие-то важные слова. Пытаюсь припомнить. Начинает кружиться голова. Головокружение во сне – это особенная штука, не то, что наяву – тут всё пространство как-то изгибается, кривится, а мы уже на лестнице, так что совсем страшно – он постоянно падает, я не различаю ступенек, они двоятся и разбегаются. Захватывает дух так, что больно дышать. Останавливаемся.
Мы стоим крепко обнявшись. Я отчетливо ощущаю руки Раскольникова, каждый палец, чувствую его всем телом, согреваюсь от его тепла. Кружение головы останавливается. В мозгу зажигается какой-то особенный свет, и я встаю на цыпочки, чтоб смотреть ему прямо в глаза, и начинаю говорить, слушая саму себя откуда-то со стороны, издалека, понимая, что это высшая истина и ничего другого тут нельзя сказать:
- Я тебя люблю и никогда не оставлю. Понимаешь, что бы ты ни сделал, я всегда буду тебя любить так же. Для меня ничто не имеет значения.
- Я убил.
- Это тоже не имеет значения. Я никогда не стану любить тебя меньше.

Он затихает. Я просыпаюсь счастливая, но задумчивая и с больной спиной. Всё-таки тяжелый сон.