Пасха 1945

Глава из романа "C'EST LA VIE(се-ля-ви) МАЛЕНЬКИХ ЧЕЛОВЕКОВ"

Пасха (1945)
Когда стало пригревать солнышко, бабушка попросила снять с горища (чердака) деревянное корыто и формы:  больше, поменьше и совсем маленькие .
         - Куличи будем печь,- возвестила она.- Скоро ведь Пасха.
У нее для этого было припасено все, что требовалось: и мука, и сахар, и ваниль, и корица, и все остальное. Бабушка строго придерживалась рецепта и не допускала импровизации.
Куличи пекли в печи, а готовые расставляли в ряд на специальной доске, где они остужались  укрытые рушниками, наполняя  дом ароматным духом.  (Доска и рушники были только для этой цели и больше никогда ни для чего не использовались.)
Я недавно попыталась приготовить на пасху кулич. Все как-будто сделала так, как бабушка делала, но ничего у меня не вышло. Он у меня получился непропеченный, одним словом – малосъедобный. Видимо, духовка газовой печки для этой цели не годится. Нужна русская печь.
 Однако наиболее интересным для меня оказалось крашение яиц . Бабушка в этом деле знала толк и особо выделяла из прочих пасхальных хлопот. В молодости она училась живописи и теперь применяла свои навыки на практике. Основными красителями были шелуха от лука и зеленых грец¬ких орехов. Буро-золотистый и коричневый цвета, которые яйца по¬лучали от шелухи, служили фоном для дальнейших росписей специ¬альными, "яичными" красками, которые бабушка берегла с давних времен и расходовала очень экономно. Ее  "писанки" – так она называла раскрашенные ею яйца, были настоящими маленькими шедеврами. Жаль, что жили они только несколько дней. Не Фаберже.
 В ночь перед Пасхой бабушка собиралась в церковь - святить куличи. Для  этого у нее был припасен даже специальный беленький платочек. Меня она обещала взять с собой, и я готовилась, но... проспала, а ей не захотелось меня будить.
По утру, уже вернувшись, она подошла к моей постели и прошептала в ухо:
         - Христос воскресе, Сонюшка!
- Знаю,- ответила я, зарываясь в одеяло. Но свет дня известил,  что  я проспала...  Обида моя была – выше крыши. Пол дня я дулась и ни с кем хотела не разговаривать. Чтобы задобриться передо мной, бабушка пошла со мной на улицу, посове¬товав взять с собой несколько окрашенных яиц - не расписных, а просто окрашенных шелухой. На улице было много людей. Несмотря на военное время и  нужду, все, как могли, принарядились, надели самое лучшее и христосовались .
Мы подошли к группе ребятишек,  и бабушка предложила мне сыграть с ними в яйца. Игра состояла в том, чтобы стукаться яйцами, и владелец яйца, оставшегося невредимым, забирал себе поврежденное. Я, конечно, сразу же проиграла. Тогда взялась она сама. Она так ловко "вдаряла" по яйцу партнера, что выиграла несколько раз подряд.
- Прости, дорогой, но негоже мне проигрывать тебе,- извинилась она перед мальчиком в холщовых штанах на одной помоче, забирая свой выигрыш. Однако, подумав, она быстро направилась к невысокому муру, сложенному из камней, за которым стайкой стояли ребятишки, четверо или пятеро. Тощие, оборванные, голодные, жалкие. Кофендраты. Фамилия такая. Они не принимали участия в общем веселье, были лишними. Их и не замечали.
Бабушка что-то им сказала, отдала весь свой выигрыш, похристосовалась с каждым по отдельности и вытирая кончиком беленькой хусточки, которая покрывала ее голову, быстро, так что я едва поспевала, пошла домой. Веселье сразу сникло. Все, молча, расступались, давая ей дорогу.
С Кофендратами никто из детей не водился, а когда они выходили кричали: "Зрадныки, зрадныки! Кофендрат – свыни брат", и другие гадости. Даже бросались камнями, а порой и колотили.
Придя домой она взяла кулич, самый большой,  добавила к нему несколько расписных яиц, так, чтобы каждому Кофендрату досталось, прихватила еще кое-чего съестного. Все это она сложила на беленькую хусточку. Получился аккуратный узелок. Посмотрев на дело рук своих, она тем же быстрым шагом  направилась к выходу со двора. Затем, будто опомнившись, она вернулась, взяла мня за руку, и мы опять оказались на улице.
Там все переменилось. Добрые дела не проходят без следа. Вот и бабушкин порыв не пропал зря. Не было прежнего веселья. Кофендраты стояли на прежнем месте и счастливо улыбались. Их одаривали, кто, чем мог. Бабушкин узелок  тоже был для них.
Я сразу же забыла о происшествии с Кофендратами и не вспомнила бы никогда, если бы через много лет, уже на исходе хрущевского царствия, я посетила бабушку (она была уже
старенькая, но еще бодрая, в здравом рассудке и при всех зубах) и она мне о них напомнила:
- Помнишь ребятишек, которых мы с тобой на Пасху одарили крашенками и куличом?
- Нет не помню,- честно созналась я.
- Как же. Мы им еще весь наш с тобой выигрыш отдали.
- Теперь вспомнила. А что? С ними что-нибудь произошло. Помню они были такие несчастные и грязные.
- Так и было. Их все здесь шпыняли. Особенно дети. А они, конечно, повторяли за взрослыми. Их отец всю войну был в плену. Вернулся домой тяжело больным. Еле ходил. Чехотка. Однако очень скоро за ним приехали на машине с солдатами и  увезли: "предатель, зраднык, враг народа". Не ведали люди, что творили. Прости их господи!
Бабушка перекрестилась, всхлипнула и продолжила:
- А на тех ребятишек после той Пасхи сошла благодать божья. Отец к ним, конечно, не вернулся, да и мать вскоре Богу душу отдала, но я не об этом. После того случая соседи к ним повернулись, стали помогать, кто чем: едой, одежкой, кто чем мог. Им, я считаю, повезло в том, что власть, когда они остались сиротами, не позаботилась о них, не забрала в приюты. И они выжили, окрепли, вышли в люди. Одна девочка вышла замуж, уехала. Другая еще холостая, но красивая и видная, живет в доме, работает на прицекомбинате. Один парень отслужил армию, женился, работает кузнецом на заводе. Видела б ты его – здоровый, красивый. Девичья засуха. А самый младший должен вернуться из армии. Говорят, в институт будет поступать. Такие вот дела. А ведь не без нашей с тобой помощи, не так ли?

Вскоре после Пасхи бабушка меня окрестила. Я помню, как меня, уже пятилетнюю, усадили в таз с водой, длинноволосый батюшка что-то  говорил и поливал меня, а в конце надел мне на шею крестик на тоненьком шнурочке. Бабушка даже устроила по такому случаю угощение. Крестик, к сожалению, я потеряла еще тогда и о крещении благополучно на долгие годы забыла. Вспомнила только сейчас, когда хвори одолели и жизнь пошла наперекосяк. Иногда в церковь захожу, ставлю свечечки за упокой своих умерших и молюсь за них, молча, конечно. Я ведь не знаю ни одной молитвы. Услышит ли меня Всевышний? Надеюсь, что услышит и простит мне мои грехи, вольные  и невольные. Христос воскрес!