Медная яичница Луны

(Новелла)


«Любила очень веселиться
Веселая императрица
Елисавет...»
Н. Агнивцев



*  *  *
...Ливень упал сразу, будто опрокинули с одного края небо. Обреченно обшарив взглядом окрестности, я не заметил вблизи ни одного деревца. Дорога враз поплыла под ногами, и оставалось лишь месить ее мокрыми штиблетами, проклиная в душе и пустяшную командировку, и убежавший рейсовый автобус, и всех чертей разом. Солнце же, видимо, зашло, темнота, как и водяные потоки, тоже обступала меня со свирипеющим натиском.
До хутора, пожалуй, верст пять, до асфальтовой трассы — не меньше... Угораздило же меня, елки-палки! Ведь простужусь еще, несмотря на июль.
Так, дрожа всем телом, я и брел, пока сзади не осветил меня некий транспорт, и не пискнули рядом тормоза. Маленький вездеход заскользил всеми застопорившими четырьмя, и из его тентованного кузовка протянулась рука:
— Залезай, что ли...
Стоял под тентом мокрый папиросный запах, да стучали о дно кузова приклады ружей. Оказалось — браконьеры возвращались на хутор, всполохнутые ливнем. Четверо человек, молчаливые и недоверчивые. Оно и понятно, при их занятии лучше помалкивать, ведь охота в эту пору запрещена на всех чистых и нечистых.
Нещадно болтая нами в кузове, грузовичок вполз на темную хуторскую улицу и умолк, уткнувшись тупым носом в плетеный забор старой саманной хаты. Свет вездехода бледно качался в пелене дождя, и потух наконец, словно оставив нас на днн колодца.
— Приехали, — с хрипотцой выдавил один и пояснил мне: — Переночуешь тут, у тетки Лизы, а завтра топай себе. Мы тебя не видели, ты нас. Усек? — И весомо подбросил на руке пятизарядный карабин.
Еще бы не усечь! Словно под конвоем браконьеров, я первый переступил порожек сенец и прошел в полутемную горницу мимо пожилой женщины, которая держала в руке керосиновую лампу. Она захлопнула за нами дверь, и буркнула мне:
— Ложись вон на лавку под окном... Да одежду над тазиком выкрути, хосподи...
Она привесила лампу к крюку на стене и подкрутила фитиль. Сама юркнула за занавеску, четверо начали стягивать с себя одежду и сапоги.
— Кто будешь-то? — это опять тот, с хрипотцой.
«Кто буду, кто буду, — замелькало у меня в голове, — да скажи только, что корреспондент, мигом под дождем окажусь, в лучшем случае!»
— Завклубом я из Олышан.
— Ну-ну, — пробурчал тот и задул лампу.
А за окном клокотал ливень. Под его шум я и забылся, прикинутый сверху какой-то телогрейкой, что нашел на лавке.
«Бу-бу-бу-бу» — монотонно гудела чья-то речь, и я приоткрыл один глаз. Лампа на стене опять светила, все четверо моих браконьеров сидели за столом.
— Как же — завклубом он из Ольшан! — приглушенно говорил в бороду кряжистый парень, чиркая спичкой о коробок, — да там в Ольшане баба... Я еще на дороге определил — милиционер он что ни на есть. Разбегаться надо, пока он нас не запомнил.
— Меня уж узнает, — знакомый с хрипотцой голос вроде успокаивал собеседников. — Да толку-то? Лося в кузове в темноте он не видел, хоть и сидел на нем. Наши рожи днем он из тысячи не определит. И ты, Саврас, не дергайся, — обратился он к бородатому, — а дуй Лизавете помогать свежевать зверя.
Тот, которого звали Саврасом, раздавил окурок о ладонь и вышел совершенно бесшумно. Я закрыл глаз, но сон напрочь оставил меня. Стало ясно, что со знакомством я, прямо скажем, вляпался. Мне не верят в этом доме, и самое лучшее — это побыстрее унести ноги. Интересно — открывается окно надо мной?
Хрипатый зацокал затвором карабина и прогудел кому-то:
— Заряди на все пять и поставь за занавеску.. Дождь кончился, пойду «газик» проверю. Мясо в сараюшке быстро размечите по сусекам, через полчаса двинемся к Гнилому Логу, там Саврас вчера прикорм для косуль оставил.
Я вновь приоткрыл глаз и сквозь щель век увидел безбрового горбуна, который заправлял магазин карабина. Хриповатый уже вышел, следом за ним, пригнувшись, показал спину сутулый длинный мужчин. Горбун щелкнул механизмом, прицелился стволом на мое окно. Потом опустил короткие ноги со стула и засеменил к занавеске. Оттуда вышел без карабина, ушел.
Я заметил, что в доме напрочь отсутствуют посторонние звуки. Не скрипят половицы, не поют двери, не гремят стулья. Да и с улицы ничего не слышно, вроде за окном все пространство заполнено ватой.
Становилось душно. Я окинул взглядом стены, но на крюках у двери не увидел ружей. Лампа чадила, и до меня в этом угрюмом доме дела никому, вроде, не было.
Пора давать тягу, решил я. Сбросил телогрейку, сел. Слава Богу на оконной раме есть шпигалеты. Причем совершенно бесшумные. Вот если еще и рама в петлях не скрипнет.Переваливаюсь через подоконник.
Опа!..
И я оказался прямо в лапах у бородатого Савраса. Он молча и пребольно намял мне бока и затолкал обратно в окно. Так же без стука захлопнулись створки, и я вернулся  в исходное положение.
И понял, что шутки кончились: эти ребята решили меня не выпускать. Впору петь Лазаря...
Карабин!
Я метнулся за занавеску, споткнулся о ведро. Сердце упало, но оцинкованная посудина покатилась без малейшего грохота. Чертовщина какая-то.
Он стоял в углу рядом с веником, холодный и тяжелый. В последний раз я стрелял лет восемь назад, из воздушки. Тут главное — не перепутать, где начало карабина, где конец .Вот так, прикладом под мышку — и к двери.
Не подвела — не скрипнула. Сразу за порогом я резко ступил в сторону и слился с темной стенкой. Откуда-то сзади, из-за крыши светила луна, и я хорошо видел, как хрипатый хлопочет у вездехода. Он запустил движок, дал газу, потом заглушил.
— Саврас, — окликнул он невидимого мне бородатого, — не торчи у окна, спит твой служивый без задних ног... Или подопри окно, коли боишься. Через пятнадцать минут едем, Лизавету предупреди.
За углом послышалась возня, потом глухое постукивание. Саврас подпирал окно. Потом он протопал прямо мимо меня и навесил на дверь избы большой замок.
И вместе с хриповатым ушел в сараюшку.
Машину я вожу лихо. Уехать к черту поскорее, и провались они со своим карабином!..
Горбун появился будто из воздуха, легко снял замок и скрылся в избе. Ясно, зачем пошел. Через минуту он выскочил обратно и метнулся в сарай. И вслед за ним на его порожек стал я.
Яркая электрическая лампочка оавещала довольно большое помещение без перегородк. «Ружей нет, видно — уже в машине». На столе, вокруг которого четверо с женщиной, стояла громадная сковородка с яичницей. Саврас держал в руках гитару, из уголка губ его торчала толстая самокрутка. Он так и застыл, обронив низкую длинную ноту. Хрипатый сидел спиной ко мне, но по напряженным его плечам я понял, что меня он увидел отраженным в круглых от ужаса глазах Лизаветы. Женщина сидела нагой по пояс на коленях у длинного браконьера. Горбун не успел сесть и держался за спинку стула.
Яичница шкворчала, хотя стояла на простом столе. Я замешкался, и тогда горбун взмахнул стулом. Но — маленький ростом — он не достал лампочку и я крикнул:
— Сидеть, нечисть!
Хрипатый, не поворачивая головы, спросил:
— Миллион хочешь, завклубом?
— Да мент он, я же говорил, — ожил Саврас, но я опять велел всем сидеть:
— В карабине пять пуль, на каждого по штуке, — сказал я, — поэтому дергаться вам нет смысла. Говори ты, мать Лизавета, где на хуторе есть телефон и кто вообще тут живет?
Я не заметил, когда на плечах женщины появилась пестрая цыганская шаль. Она лишь махнула ею, и горбун исчез. У меня отвисла челюсть, когда после второго взмаха растворился в воздухе длинный. Я поднял ствол, но Лизавета проплыла по комнате, неведомо как спрятав Савраса. Изчез и хрипатый.
— Стой, ведьма, —взревел я, и она впрямь остановилась. И вновь оказалась нагой по пояс, но сидела за столом одна, жестом приглашая меня присесть рядом.
Этот бред невозможно объяснить Я вздернул ствол и велел ей встать. За спиной заурчал движок вездехода. У Лизаветы в руках оказался кнут, она взмахнула им, и громадная яичница, подпрыгнув на сковородке, начала выписывать по комнате ароматные круги. Не помня себя, я выпустил в яичницу все пять пуль, и уже падая ниц успел заметить, как в небе разваливается на куски полная луна.
* * *
Все так же лил дождь, и дорога уплывала из под штиблет. Я чувствовал, что температурю, хотелось побыстрее добраться к жилью. В самую полночь постучался в окно, вышла женщина в пестрой шали, молча пропустила в дом. Там налила кипяченого молока, певуче пригласила полечиться:
— При вашем ознобе можно и сознание потерять, — говорила она, опуская в молоко мелкий стручок красного перца. Я отхлебнул, машинально уставившись в газетный лист на столе. Наша районка, от сегодня с заметкой «Побоище в Гнилом Логу. Здесь браконьерами застигнуто во время кормежки стадо косуль. Безжалостные лже¬охотники застрелили восемь грациозных животных сумев, видимо, при лунном свете там же и освежевать их. Участковый инспектор Саврасов полагает, что здесь побывали заезжие браконьеры, о чем говорит их особая жестокость. Собинформ».
...Что-то неуловимо знакомое виделось мне в обстановке избы. И эта занавеска, и лампа на стене, и цыганская шаль на плечах хозяйки.
— Уж не Лизоветой ли вас зовут? — поинтересовался я. Она улыбнулась, повела плечом:
— Марья Гавриловна я отродясь буду.. Согрелись? Тогда я принесу яишенки...