О живой и мёртвой беде

Приближалась пасха. За неделю-две до неё народ потянулся на кладбище. Убирать могилы ближайших родственников было непременным условием светлого христова воскресения в Баграе.

Полина это делала тоже, но посещала кладбище много чаще, чем было принято в казачьей среде. Две могилы – отца и бабушки - на самом краю старого кладбища были очищены от травы, над ними тянули свои ветви сосны. Этот уголок в последние годы стал для неё местом, где приходили самые сквозные её мысли – о генной памяти, о родословии – как итоге всей жизни на чужбине.

За неделю до пасхи она отправилась на рынок, нужно было купить семена. Поселковый базар встретил её ярмарочными красками – продавалось всё – от корма для живности, цветов, рассады, кроликов, щенков и прочей живности до носков и лифчиков.

Но всю эту палитру жизни затмило собой приближение пасхи. Пасхальные номинативные цветы, мёртвые для мёртвых, заполонили весь базар. Мало кто покупал живые саженцы, спросом пользовались только искусственные. Жалкое подобие настоящих, они будто кричали им всем в лицо: «Купи меня! Я – такая же красивая, как сама смерть! Я – реклама смерти, я - сама смерть!».

- Ни фига! Не буду украшать родные могилы хламом! – огрызнулась про себя Полина. – Памятники надо поправить, траву прополю, песком посыплю, а выбрасывать деньги на хлам не буду!

Ей вспомнилась та самая свалка, которая увеличивается возле кладбища с каждым годом, перекочёвывая вот с этих самых мёртво-цветочных полян. А ведь ещё лет 40 назад детвора там играла в зарницу, каталась на санках, собирали травы, вплетала венки в косы. А теперь и по улцам так просто не пройдёшь, обязательно встрянешь в свалку...

Возвращаясь домой,  встретила соседок-старушек, одна хромала, опиралась на палочку, другая шла под руку с дочерью, еле волоча полу-парализованне ноги.

- Здравствуйте, - поздоровалась с ними Полина.

В ответ ей посетовали на злобную старость:

- Были быкы… теперь болеем… Наробились мы… Одной ногой уже там, на кладбище… Ты ещё молодая…

- Не умирайте, бабоньки… Скоро эликсир молодости изобретут… Аккурат помолодеете, лет так через пять-шесть…

Обе были вдовами… По лицу пролегли широкие борозды ненастий и печалей. И тягучей – как сам колхозно-крестьянский век – непосильной бабьей работы.

Огуречный край выматывал. Ежегодное, еженедельное, ежедневное обрабатывание земли достигло своего апогея – сквозь кожу рук просвечивалась рубцы, шрамы, раны. Они все были внутренними – эти живые жилы, скрученные непосильной погоней за благополучием.

Получив к пенсии пособие по старости, обдумывали свою молодость.

- Как? почему? весь адов труд на земле, так радовавший в молодости, опустился на плечи неподъёмной ношей и пустил под откос всё былое - здоровье, быт, семейные радости...

Где он, тот бог, которому все молились?

2.

Однажды комсомолец Николай – в среде своих ровесников резанул: «Нет никакого бога!» Рядом была бабушка Феодосья, тихо произнесла простую фразу: «Помолчи. Не тебе размышлять об этом…»

И вся компания сникла.

А Полину, участвующую в этом диалоге, навсегда поразит тон её слов, в которых сквозила та самая Вера народа, которая религии не сродни.

У комсомольцев этот диалог стёрся из памяти, много лет спустя они обратятся в храмы – вымаливая грехи у бога, которому-то и определения никто не даст.

Бабка Федосья никогда не бывала в церкви.

- Почему? – запоздало стала задавать себе вопросы Полина, когда все бабушки уже много лет покоились на сельских погостах, а её мама, по сути, была атеисткой.

Жизненные коллизии пожилых женщин, живших в округе, наталкивали на разные размышления.

Глупая! Быть филологом и не знать разницы между Библией и Инкунабулой. Между ними такая же разница, как между АзБукой и АлфаВитом!

Дважды глупая! Быть филологом и не знать, что в Греции некогда жил мудрец по имени Филолог! А значит - филология - это учение грек-mana Филолога, и совсем не обязательно: "люблю logos."

Трижды глупая! Цитировать «В начале было Слово, и слово было Бог…» - и задавать себе дурацкие вопросы.

Сколько богов на свете?

3.

Она поднялась на свою мансарду. Здесь, в необустроенном летнем помещении, вдали от суеты текущих дел, время будто останавливалось, возвращая её в недавнюю – по российским меркам - память, всего-то столетие назад. Именно тогда жил архангел Гавриил, простой русский старец, как сотни тысяч на велико-бедственных просторах России. Но именно его именем передаётся та самая Вера и в самого Бога-отца, и в Бога-Слова, которая называется генной памятью.

Слово в исповедальной Руси несло с собой княжескую грамотность, душевную силу, духовное знание, а значит, и веру в жизнь без зла, печалей, болезней, и надежду на продолжение рода в потомках, и любые пророчества нана-христиан.

Полина любила бывать здесь… Здесь был её маленький семейный бытовой музей, а Инкунабула, древняя книга староверов, страница за страницей открывала ей свои секреты. В витиеватых иероглифах таилась жизнь Буквиц. Расшифровывая их, она сличала их и со своими снами, и привычными терминами языковедения, и с последними данными науки в глубинных вопросах психики.

Среди ветхих страниц приковывал внимание ключ перевода - ладони с обозначенными на них Буквицами. Этот алгоритм перевода и вёл теперь Полину к истокам её родословия.

фото с рунами на ладонях см. здесь:
http://www.proza.ru/2012/07/15/625