В отпуске

          – Вот послушай – Нева, Невель, невод. Корень-то в словах один. По-старофински, по-мерянски "нево"  – топь, болото, но и озеро, море. Вообще – вода, как я понимаю. А теперь погляди-ка на карту. Да нет, сюда смотри, юго-запад Псковщины, видишь? Здесь граница с Латвией, а здесь с Белоруссией. Себежский, Пустошский и Невельский районы – сплошные озёра, болотца, низины. Рай для рыбы, водоплавающей дичи. А леса!  Знаешь, какие здесь леса! Чистые, великолепные боры, почти без подлеска. Полно всяких грибов, черника, брусника, клюква! Давай осенью туда рванём дней на десять, поставим палатку где-нибудь на лесном озере. Порыбачим. Поохотимся, отдохнём! Ну, чего молчишь? Или ты в Саяны собрался? – соблазнял Женьку приятель.
          …Женька лежал в палатке, накрытой хорошим, непромокаемым тентом и, вспоминая этот разговор о Псковщине, улыбался,  слушая музыку дождя. Правильнее было бы сказать не дождя, а дождя  и ветра, поскольку, когда ставишь палатку в лесу, всегда решаешь, что будет больше донимать – ветер или комары. Поставишь глубже в лес – комары. Поближе к реке – ветер. Женька всегда выбирал ветер. Ветер, ветер, он могуч, может сильно, может, чуть. А если да, то не всегда, или не сильный. А вот комаров в тайге, а ещё хуже – мошки проклятой в июле ещё полно, а гнус он и в Африке гнус. По понятной причине, Женька терпеть его не мог. Потому-то  и выбрал это место, укрытое деревьями с трех сторон, но продуваемое с воды. 
          – Интересно, – он засмеялся вслух –  а что, кто-то гнус любит?
          Поворочавшись, выбрался из спальника наружу, вроде бы по нужде, но, если честно, из-за появившегося чувства неизвестной тревоги.
          Река, ещё вчера мощно, но спокойно струившаяся между валунами, вздулась от непрекращающегося почти сутки дождя и поднялась метра на четыре. Все валуны – давно под водой. Сизая, тёмного серебра вода превратилась в мощнейший поток "газировки".
          К музыке дождя и ветра, уже привычной, добавился рёв воды и  гул. Гул, исходящий от стен ущелья, был низким, вероятно переходящим в инфразвук, который давил, размазывал психику, вызывая паническое беспокойство и желание убежать куда-нибудь.
          А чего бежать-то? Он что, первый раз видит, как река вздувается? Не первый. Вон, в Забайкалье, на Ципе, вообще в наводнение попали, сплавляться было невозможно – деревья плыли рядом, вырванные с корнями, где берег реки – непонятно. Причаливали к верхушкам деревьев. Слава  Богу, все живы остались.
          Здесь палатка была поставлена метров на десять выше уровня воды, а  в то, чтобы паводок настолько мог поднять воду, он не верил. Тем не менее, надутая резиновая лодка была в готовности и  рядом с палаткой.
          По крутому склону он спустился к реке, где у уреза воды торчала предварительно забитая палка-маячок, чтобы следить за подъёмом воды. Вода больше не прибывала. Женька ещё раз порадовался, что нашёл это место для стоянки – палатка стояла на стрелке впадения крупного притока в главную Реку. Этот приток – по водности и сам являвшийся крупной рекой, почти километр перед впадением бился в теснине "щёк". От скал и нёсся этот гул. Сама Река имела большую ширину долины, и на ней подъём воды не был так заметен. Завтра, послезавтра вода спадёт, можно будет двинуться дальше. Появится солнце, природа оживёт. Будет возможность снимать сумасшедшие, по своей восхитительной прелести, восходы и закаты для пополнения своей огромной коллекции. Спадёт вода, значит, скоро будет и рыбалка – собственно, за этим он сюда и забрался.
          …Вообще, на северо-западе – продолжал соблазнять приятель – удивительные культурные объекты. Это же Псковщина, Жень! Ну, во-первых, надо посетить Изборск – город княжения брата Рюрика – Трувора. Старинный русский город-крепость. Проехать и поклониться пушкинским местам. Да ещё….
          – Стоп –  остановил воспоминания приятеля Женька – хорош. Не залезай мне больше в башку, я уже в Саянах, в тайге, на рыбалке.  Мне надо уже приобщаться к культуре аборигенов, а не псковитян.
          Утром, по ещё высокой, но уже изрядно спавшей воде, он предполагал двинуться к новому месту рыбалки.
          Женька чувствовал себя в тайге, как смазанный патрон в патроннике. Так уж получилось, что родиться ему довелось на Колыме. И вырос он там же, и школу заканчивал. Но не в "столичном" Магадане, а в небольшом посёлке, возникшем, как один из золотодобывающих лагерей "Дальстроя". Уйдя на пенсию, родители перебрались в Мичуринск, купив там квартиру и готовый, хороший фруктовый сад. Женькина натура никак не хотела привыкать к здешней природе. Родителей радовала каждая выращенная своими руками травинка, а Женька тосковал по морошке, голубике, чернике, бруснике, клюкве. Заходя осенью в местный лес, дивился,  глядя на копошившихся в траве грибников. 
          В институт поступил в Тамбов, где с ребятами из туристской секции несколько раз сходил в горы – на Кавказ. Но больше всего ему понравились походы на Урал и Карелию. Окончив институт, он пришёл работать на предприятие, где народ был просто помешан на туризме.
          Женьку в туризме смущало одно. В турклубе понимали походы только как спортивное путешествие, с преодолением сложных порогов, каскадов, водопадов. На что-то другое просто не хватало времени. А ему хотелось постоять на красивом месте, побродить по окрестностям, пособирать грибы, ягоды, да не спехом, а спокойно, с удовольствием.  Поснимать слайды. И последнее время он стал путешествовать один, или с приятелем, таким же не любителем шумных кампаний, как и он сам.
          В прошлом году они с приятелем сходили в Хакасию.  Район путешествия был для них новым и понравился. Почти девственная тайга. За время нахождения в ней не встретили никого – ни местных, ни туристов. Рыбачили себе на радость, хариус и ленок ловились хорошо, брали рыбы вдоволь, но столько, сколько могли съесть. Грибная жарёха – тоже каждый день. Чтобы поставить на новом месте палатку, надо было, зачастую, собрать на  этом месте грибы. Двумя  словами – осенняя тайга! Ружьё, которое всегда было под рукой, сначала бездействовало несколько дней – они отъедались рыбой. А когда начали охотиться, то стреляли, в основном, рябчика. Выводки выросли и, рябцы, посвистывая, перепархивали по всей тайге. Услада для глаз и души.
          Но в этом году Женьке захотелось попасть в Саяны, в Туву. В этот район рвались туристы-водники с его предприятия, чтобы сплавиться по знаменитым саянским рекам. Женька, зайдя в клуб туристов, только и слышал: "Ка-Хем, да Ка-Хем".
          По хорошей многолетней привычке – знать о районе путешествия и его гидрографии максимально много, Женька залез в библиотеку и вычитал: 
          "Реки Тувы почти все относятся к бассейну Верхнего Енисея, и только южные склоны Танну-Ола и Сенгилена отдают свои воды рекам бессточной впадины озера Убсу-Нур. В Туве берет начало одна из крупных рек земного шара – Енисей. Сначала в Тувинской котловине, около столицы Тувы – города Кызыла, сливаются две реки – Большой Енисей (Бий-Хем) и Малый Енисей (Ка-Хем). Тувинское слово "хем" означает "река".
          Река Бий-Хем зарождается на востоке Тувы у границы с Бурятией и подходит к слиянию с Ка-Хемом с северо-востока. Река Ка-Хем протяженностью около 563 км образуется слиянием двух рек - Балыктыг-Хем (река, изобилующая рыбой) и реки Кызыл-Хем, ( красная река) берущей свое начало в хребтах нагорья Сенгилен. Слияние образует Верхний Енисей (Улуг-Хем). Затем, пройдя примерно 190 км на запад вблизи северной границы Тувы, Улуг-Хем принимает воды реки Хемчик и, получив название Енисей,  (местное название – Енесу – мать рек) уходит на север. Находящаяся в Хакасии плотина Саяно-Шушенской ГЭС образует водохранилище, часть которого приходится на территорию Тувы. Енисей разливается примерно в 100 км от Кызыла у города Шагонар на ширину свыше 10 км.
          Все тувинские реки зарождаются в горах, поэтому для них характерны большие уклоны русла и значительная скорость течения. Основную массу воды реки получают во время весенне-летнего таяния снежного покрова и летних дождей. На весну и лето приходится около 70-80% годового стока; зимой даже на крупных реках сток не превышает 4-7% годового. Летом и осенью, даже одно-двухдневные дожди вызывают сильные паводки с резким подъёмом воды.
          В силу континентальности климата, температура воды в реках в течение суток сильно колеблется. Днем вода таких рек, как Хам-Сыра, Бий-Хем, Ка-Хем, прогревается до 13-14 °С и выше; к утру она остывает до 6-9 °С, часто оставаясь при этом теплее воздуха". – Для хариуса самая нормальная температура – заметил Женька.
          Собственно, для себя он узнал немного нового. Кое-что было уже известно, когда он готовился к Хакасии – а это регионы-соседи. Но, после прочитанного, ему захотелось попасть на Балыктыг-Хем, раз уж эта река изобилует рыбой. Подумав, успокоившись, засмеялся. Зачем ему одному много рыбы? Ему важно, что рыба в реке есть, а уж как взять её, его учить не надо.
          Непростое детство, прожитое в посёлке Магаданской области, сызмальства заставляло всех мальчишек быстро становиться мужчинами.
          Кто сегодня отпустит на рыбалку семи, восьмилетних пацанов с ночёвкой? Думаю, что никто. Ещё и объявят, что таких родителей надо лишать родительских прав.
          А здесь и рыбалка была не рядом с домом, а в девяти километрах от посёлка, в чистейшей реке, за перевалом. Этот перевал у туристов, возможно даже, был и классифицирован по какой-либо категории сложности, но они, пацаны, о таких категориях не слышали. Поэтому, идя на рыбалку, просто долго переходили через перевал, а не "штурмовали" его. Палаток у них не было – есть на берегах реки плавник, значит, будет костёр, а костёр они умели разводить в любую погоду. На ночь из плавника делалась "нодья" – большой, таёжный, горящий всю ночь костёр, и ребята спали в тепле. Никто никогда ничем не болел.
          Женька уже тогда, в детстве, легко облавливал друзей, хотя снасти были обычно у всех одинаковые. Да какие снасти? Ореховое или рябиновое удилище, леса, да крючок в виде мушки. Но, вот, мушки, это да, они были у всех разными. Мушками не делились. Мушки Женька делал сам. Дело в том, что волосы на его голове росли как у африканцев – густые и курчавые, но не чёрные, а каштанового цвета. Для мушек они подходили идеально. Женька срезал с головы ножом прядку волос и привязывал её на крючок вместе с шерстяной ниточкой красного цвета. Всё. Даже если ни у кого не ловится – Женька с хариусом.
          Самая большая трудность этих походов за рыбой заключалась в том, что её надо было тащить домой – не бросать же добычу. Зато, какое счастье было удивить родителей. Не перемороженной морской, из ОРС-овского магазина, а свежей рыбой. В их реке рыба не водилась. От постоянных  промывок вода в их реке всегда была мутной. Какая рыба, тем более, хариус, там будет жить?
          Женька спустился к воде, ещё раз решив посмотреть, как вода, можно ли плыть дальше. Вода серьёзно упала. Значит, у рыбы должен начинаться жор. Ему было достаточно взгляда, чтобы определить, где, за каким камнем "живёт", или может "жить" хариус. Взяв удилище, он осторожно пустил мушку по струйке, которая огибала небольшой камень. За камнем было улово – место со спокойной водой. Тотчас, ещё не дойдя до улова, на мушку взял хороший хариус, оголодавший, видать, за время паводка. Женька засмеялся оттого, насколько точен был его прогноз по месту нахождения рыбы. Затем засунул хариуса в оттопыривающиеся на бедрах высокие резиновые сапоги. За три минуты – ещё два. Хариус брал крупный, мерный – сорок семь, пятьдесят сантиметров, то есть, в каждом из них было восемьсот, девятьсот граммов и Женька сказал себе – хватит!
          – Куда же я поплыву, какая ещё мне нужна рыбалка – думал он, поднимаясь с выпотрошенной рыбой и котелком с водой вверх по склону. – Лучше постоять ещё пару дней здесь, на стрелке. Безопасно, сверху видно всё. Виды прекрасные, надо побродить с "фотиком", поснимать.
          Нагуляв аппетит, Женька принялся готовить себе трапезу. Путешествие в одиночку имеет много особенностей. Он их учёл и  применял навыки таёжной жизни охотников, увиденные когда-то на Колыме и принятые им как догма.
          Так, например, он не носил с собой никаких ведер для варки. В магазине любого посёлка, откуда начинался маршрут, Женька покупал две консервные банки – одну, с консервированным компотом, другую, с зелёным горошком, кукурузой, фасолью, это не важно. Очень аккуратно консервы вскрывались, здесь же, у магазина, но обычно в сторонке, чтобы не нервировать публику, содержимое банок вытряхивалось.  Он приделывал к банкам проволочные дужки и получал два  прекрасных "чефирбака", по терминологии колымчан. Компотный "чефирбак", большего размера, предназначался для ухи, а второй становился кружкой для чая. По окончании маршрута посуда благополучно выбрасывалась.
          Жареную пищу, Женька не ел. Нет, не то, чтобы совсем не ел, или не мог, а просто на маршрутах, да уже и дома, старался, есть пищу печёную.
          Рыбу, чаще всего именно хариусов, он запекал, завернув в фольгу. Не надо масла, не надо потом мыть сковороду. Вкус этой нежнейшей рыбы в собственном соку не требовал масла, или привычных для горожанина специй. Да и таскать сковороду с собой "на горбу" не надо. Крупную рыбу потрошил, оставляя на ней чешую, которая в дальнейшем, становилась тарелкой.
          Слегка посоленная рыбина, или её большие куски прикреплялись деревянными колышками к разделочной дощечке. Дощечка с рыбой, тоже самодельная, вырубленная на первой же стоянке, ставилась почти вертикально, под небольшим наклоном поближе к костру. Через десять, пятнадцать минут, печёная рыба отлично отделялась от шкуры с нечищеной чешуёй.
          Вода для чая в его "кружке" закипала почти мгновенно и Женька, в который уже раз, мысленно поблагодарил земляков за приобретённые навыки.
          …..Ещё, мой друг, Псковщина интересна своими историческими событиями. Сам понимаешь, здесь мы вечно дрались с Речью Посполитою за наши западные земли. Когда там немного всё устаканилось, этими  землями, Женька, стали награждать за заслуги перед державой. Здесь, под Невелем, есть село, знаменитое село Иваново. Хозяином этой громадной, чудесной усадьбы был генерал от кавалерии Иван Иванович Михельсон.
          И нечего ржать, ты же не у него в кавалерии. Это всё потомки немецких, швейцарских, шведских, английских родов, которые когда-то пришли на русскую службу и поселились в Лифляндии. Надо сказать, и служили они знатно. Возьми наших знаменитых флотоводцев. Это ведь тоже странно для русского уха звучит – Иван Фёдорович Крузерштерн, или – Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен. А ведь оба оканчивали Кронштадский морской кадетский корпус и прославили Россию. А Михельсон начал службу в 1754 году солдатом лейб-гвардии Измайловского полка, а завершил свою военную карьеру главнокомандующим русской армии в 1807 году. То-есть честно воевал за Россию и,  именно он, был победителем Пугачёва. Когда Михельсон взял Казань, и дело было фактически сделано, он был отстранён, а его место занял Суворов. Вообще, победа над очень сильным войском Пугачёва, была причиной того, что историческая советская наука исключила имя Михельсона из списков выдающихся полководцев. Но Екатерина прислала ему шпагу с алмазами и одарила земельными наделами, в том числе и нынешним селом Иваново, в честь Михельсона и названного. Так, что, Псковщина, Женька, – это….
          Через день, утром, Женька всё же двинулся вниз по реке. Сплавившись километра два, увидел на левом берегу человека, машущего ему рукой. Течение было сильным, он едва зачалился, правда, чуть ниже. К нему подбежал молодой парень, лицом явно не местный, скорее всего русский.
          – Слушай, помоги, брат, на тот берег перебраться! Однако, шишку мы с мужиками бьём, я пару мешков-то прихватил, чтобы пешком из тайги не топать.
          – А на ту сторону тебе зачем?
          – Дык живу я там. Староверы мы, отдельно от всех и живём-то.
          – Ну, грузи мешки.
          Пока они переправлялись, выгребая на резиновой лодке через мощное течение, парень сообщил, что зовут его Николай, что собирается в армию, где будет проситься в снайперскую школу – белку и соболя стреляет одним выстрелом. Выйдя на берег, Женька привязал лодку покрепче, а сам пошёл с парнем помочь донести один из мешков.
          – Батюшка, матушка, налейте парню молочка за помощь.
          – Сичас. Поищу мирскую кружку и налью – послышался чей-то молодой женский голос – и перед Женькой остановилась молодая девица в русском сарафане, с естественно белокурыми волосами, убранными в косу, и такими синими глазами, какие бывают только на детских рисунках, когда дети ещё не умеют смешивать краски. Голова её была покрыта беленьким, в мелкую горошинку платком. Девица с улыбкой протягивала Женьке большую кружку с молоком, а тот стоял ошеломлённый старорусской красотой девушки.
          – Это сестра моя, Аннушка – промолвил Николай.
          – А я, Евгений – представился в ответ Женька. Поглядев направо, он увидел людей, вероятнее всего родителей Николая и Анны, неприветливо смотрящих на него.
          – Спасибо за молоко, люди добрые. Прощайте. – И он пошёл не оглядываясь к реке, к своей "резинке". Отвязал её, молча сел и замахал веслами, словно желая отогнать от себя наваждение с синими глазами.
          – "Люди  добрые" – матерился он вслух –  засранцы, а не люди добрые. Мне ничего и не надо, скоро уже конец маршрута, но десяток картошек можно было предложить? Ох, девка-то как хороша.
          Он и не заметил, ругаясь, как попал в мощную, с высокими "стоячими" волнами, крупную шиверу. Не напугался, доверился рукам и инстинкту, прошёл её. За шиверой на правом берегу чернелись избы посёлка. Здесь он и заканчивал маршрут. Сдув лодку, положил её в тенёк посушиться, а пока стал собирать рюкзак. Собирать было практически нечего, это просто громко сказано – собирать рюкзак. Вон, у туристов – у тех рюкзаки. А у него – очень легкая палатка с тентом, пенополиуретановый коврик, мешочек с бельём, спальник из гагачьего пуха, свитер, штормовка. Когда снимает резиновые сапоги – надевает  спортивные тапочки. Ружьё, патроны, топорик. Никакой посуды. Женька отдохнул, положил просохшую лодку в рюкзак и двинулся в поселковый магазин.
          У входа в магазин стоял дед, старовер со здоровой дубиной-посохом. Он придирчиво смотрел на входящих – нет ли кого из своих, пришедших за водкой.
          – Молодёжь пошла – стал зачем-то жалиться он подошедшему Женьке – водку пить стали.
          Вид у Женьки был не местный, да и одет он был не по-местному.
          – А что, отец, у вас водку пьют только старики?
          – Да не, прости, сынок, я тебя за Анания Варфоломеевича признал, думал он. Глаза стали обманывать, а тот, такой же длинный, как и ты.
          – А почему молодёжи нельзя водку пить? Из-за вашей веры нельзя?
          – Да, сынок, мы водку ранее не пили, детей было полный двор, не болели, потому и сохранились, как русские. Но, своей веры. А сейчас один соблазн кругом. Вот я и стою здесь, а как замечу кого из наших, что водку берёт в магазине, то сразу батогом по хребтине. Соблазн вышибаю.
          – А как они тебя за твои батоги по хребтине?
          – Что ты, чур, тебя. У нас стариков не обижают.
          – Ну, спасибо тебе, отец, за политинформацию. Позволь, пройду, возьму водочки, душу погреть. Водка, поди, "табуретовка", из гидролизного спирта?
          – Дык, кто её знает, я ж её не пью. И тебе не желаю.
             Женька вспоминал слова деда не раз. Водка была ужасной. Он отошёл от посёлка километра четыре и поставил палатку так хитро, что с дороги её никогда никто не увидит. Запеча пяток картошек, вырванных с поля, что вдоль дороги, он отрезал ломоть "черняшки", купленной в магазине посёлка, налил полстакана водки и взял в левую руку кусок солёного хариуса.
          – Ну, Евгений Иванович – поднял стакан Женька – быть добру! С окончанием!
          Водка была ужасной. Она не пьянила, а била по голове и не доставляла никакой хмельной радости. Он поставил оставшуюся водку под куст, коря себя за выпитое. Пил-то, обычно, крайне мало, а здесь вот, захотелось махнуть под хариуса. Зато, картошку с чёрным хлебом и рыбой, намял всю.
          Он лёг рано и проснулся рано, ещё затемно, собрал рюкзак и быстро, своим лёгким шагом, часа за два дошёл до следующего посёлка, откуда ходил рейсовый автобус до железнодорожной станции. На утренний рейс и успел.
          В поезде Женька отдыхал после своего отдыха, гонял почти беспрерывно чаи и соглашался с приятелем, что всё, по приезду домой, рванём на неделю на Псковщину. Значит, побываем и в Иваново. С мыслями о Михельсоне и заснул.