Первое житие в Коми. Часть2

Дорога на Вой-Вож с песчано-гравийным покрытием, ровная, старенький автобус, с фанерным кузовом, старательно убегает от облака пыли. Но оно, это облако, всё-таки добивается своего: попудрить пользователей. Получается  такое при остановках на перекур. Пассажиры курят, кто не курит - пыль глотает, водитель, водой из кювета, поливает шины, они шипят. Вдоль дороги,  метрах в пятидесяти, подвешена, на деревянных опорах, толстая труба. Цвет её такой как у противогазной маски. Сестра сказала, что это газопровод. Я понимающе кивнул головой. Мне были известны первые газопроводы: Дашава – Киев, Саратов – Москва, но тут перед глазами живой газопровод. Только непонятно, откуда набрали столько резины для труб. Газопровод не хотел идти прямо, всё время делал какие-то зигзаги и лихо перелетал через отходящие дороги.

Сестра Валентина, год назад, окончила Горно-нефтяной техникум в Ухте, получила звание техника – лейтенанта и направление на нефтепромысел ВВНПУ. Посёлок и база нефтепромысла располагались в пяти километрах к югу от Вой-Вожа, поэтому, без всякого сомнения, посёлок получил наименование – «Южный». На Южном жилья не было, поселили трёх выпускниц техникума Конюхову Зину, Надуткину Аню, Проскурякову Валю в дом лесника, за километр до посёлка. Дом почти пустовал, лесник Николай Уляшов, большую  часть времени проводил в тайге, и когда он уходил, девчатам становилось страшно. В какую сторону ни посмотри – везде ОЛПы, отдельные лагерные пункты. Малочисленное вольнонаёмное население было щедро разбавлено освободившимися  заключёнными, бесконвойными  (день на работе вне зоны, без охранника, ночевать - в зону) заключёнными. С наступлением темноты, поочерёдно играли на гармошке лесника, изображая гулянку.

Дали Вале и Зине комнатку в новом щитовом доме-бараке в самом посёлке Южном, Аня заневестилась и сошлась с Николаем Уляшовым. Попасть в свою комнатку девчата не сумели: ограбили лихие парни, или позаимствовали у кого-то барахлишко, запрятали этот товар в плиту кухонки незаселённого дома. Капитально развалили печку дознаватели: искали улики. Обещали отремонтировать к сентябрю.

Временами дорога подбегала к жилым поселкам,  деревянными  мостами соединяла берега быстрых речек. Около сажевого завода, дым которого, виден за десятки километров, попали в сажевые сумерки. Я спросил у сестры: «Как же сажу собирают, если она на окрестности падает?». «Хватает её на всё, - ответила она, - видишь, машина идёт, сажу в бумажных мешках везёт, уже собранную» Я крутил головой, стараясь увидеть небывалое – бумажные мешки, бумага ненадёжный материал, а сажи я насмотрелся за свои четырнадцать лет. Странный посёлок по имени ЦАРБ, так было написано на арке, перед какими-то сооружениями, проехали, и вот, в низине совсем, Вой-Вож, посёлок, куда мы ехали и, наконец, приехали.

Автобус остановился на площади около Дома Культуры. С гордым видом поглядывал культурный дом на своих низкорослых соседей справа и слева: на Большой магазин и на столовую под номером 1, больше их и нет, столовых общепита. Народу на площади много: воскресенье, кино крутят и днём, сеанс только что закончился, идёт обмен зрителей. Несеверная жара загоняет в прохладу зрительного зала, дополнительных зрителей. За Большим магазином жилой оштукатуренный дом, на два хозяина, с решётками на окнах. Вместо одного из хозяев вошли мы.

Жил в этой квартире Мордовский А.И., заведующий нефтепромыслом. Уехал он в отпуск, бесприютных девчат оставил «домовничать», до окончания ремонта новой квартиры, в новом бараке на Южном. Назавтра сестра уехала на Южный, а я  остался привыкать ко всему новому и необычному. К телефону, например. Чёрный, массивный, изредка напоминающий о себе слабым позвякиванием. Снимал трубку, слушал: кому-то женский голос, что-то объяснял, потом разговор убыстрялся и переходил в ругань, на свой счёт это я не относил, но трубку убирал на место. Напротив, через улицу Комсомольскую, стоял такой же домик. Жили в нем Бедины. Родителей я не видел, работали-служили они, сыны их, мои сверстники, дневали на улице. Валерой старшего звали. Потихоньку, бочком, познакомились, стали совместно решать свои ребячьи проблемы. Было у них в квартире пусто, никаких излишеств, только необходимое для жизни. Самым шикарным явлением был, конечно, радиоприёмник «Мир». Не на всякий стол могла поместиться эта громадина и не каждый стол мог выдержать  вес этого исполина, который, действительно ловил весь мир, хитро подмигивая при этом единственным зелёным глазом.

Август 1951 года ударил по Вой-Вожу безветренной жарой. Пыль стояла столбом, ночная прохлада была не в силе осадить её вниз. Я не мог представить себе, как можно жить в такой жаре без воды, без купания, но приходилось жить. Старожилы, Бедины, повели меня на речку Войвожку. По продолжению дороги  Ухта –Вой-Вож, мимо зоны и промышленного угла Вой-Вожа, вышли на склон к речке. Справа, на склоне посёлок Речной, Спецпосёлок ещё его называли. Жили там «власовцы», под комендантским присмотром. Но нам не это нужно было, а искупаться. Внизу,  в самом деле, крутил русло ручей. На высоте двух-трёх метров низину пересекала труба газопровода Южный – Вой-Вож, стальная звонкая труба. Ходили мы по ней, когда ломался единственный старенький автобус, с кузовом из фанеры, и прямая тракторная дорога была спасением. Во время весеннего разлива, невзрачный ручеёк превращался в стремительно несущийся водный поток в сотню метров шириной, с завихрениями и воронками от затопленного кустарника, елей и бугров. Перейти в эту пору по трубе было экстримом, вид беснующейся воды под трубой, неизменно сталкивал ходока в холодную, но, к счастью,  мелкую воду. В одну из вёсен, работники аппарата нефтепромысла, поиграв в волейбол, волейбольная площадка была оборудована возле барака-конторы нефтепромысла, отметив какой-то юбилей, возвращались на Вой-Вож пешим ходом по газопроводу. Весело плавали и ловили друг друга все, под руководством плавающего Мордовского.

Быстрая вода ручья, или содействие человека, образовали в одном из завитков русла небольшую  бочажину, в которой мы, по очереди, отмокали. Травянистая поляна принимала всех желающих. Голод выгонял нас на посёлок. Сестра купила треску сухого посола, 12 килограммов , без головы, с янтарного цвета мякотью. Чем дольше эта трещИна  сидела, тем вкуснее становилась. Я отрезал кусок рыбы, кусок чёрного хлеба – мой обед. После обеда – работа по созданию паровой машины. По приезду на Вой-Вож у меня глаза разбежались: такого богатства железок, проволочек, консервных банок использованных, не ожидал увидеть. Необходимый инструмент: молоток, плоскогубцы, напильник был у хозяина. Поэтому немедленно стал устраивать паровой двигатель. Работа подошла к концу. Теперь осталось испытать. На улице не будешь – слишком оживлённое место Вой-Вожа. Идти за посёлок – не развалится ли машина паровая от дальней переноски? Может и ребята засмеют: больно неказистый вид получился у машины. Решил обкатать её на плите в кухне. Заправил котёл водой, залепил горловину котла жёваным хлебом, продул и поставил на место дымовую трубу, свёрнутую из многих слоёв бумаги. По моим расчётам, она не должна загореться: установлена на дальнем краю топки и огонь буду держать  небольшим. Крупного пожара не было. Когда тушил мелкий, руками хватал горячие жестянки, выскочили небольшие пузыри – единственный итог творчества.

Через несколько дней сестра повела меня в школу. Не за руку, как первоклассника, а так, показывая дорогу, и для переговоров с директором. Директор школы Клавдия Яковлевна Баранова, низенькая плотная женщина, землячка – в 1911 году окончила Яренскую женскую гимназию, была приветлива: порасспросила, поговорили, вспомнила учёбу в Яренске. Приняли меня в 7 «б» класс. Школе шёл второй год, новенькая, подремонтированная за лето, запах свежей краски стойко держался в высоких светлых помещениях. В вестибюле, на квадратных колоннах, великолепные картины маслом – времена года. Творение неизвестного художника из заключённых, сама школа тоже творение заключённых, как и всё прочее на Вой-Воже и окрестностях.

Жара продолжалась. Пахло гарью, очень противно, горели торфяники. На РеМЗ, территорию которого мы ещё не освоили, мешал сплошной забор и охрана на проходной, привезли трофейный самолёт Юнкерс, так известило «сарафанное» радио. Надо было срочно выяснить, так ли это. В самом деле, рядом с проходной. На земле, лежало гофрированное алюминиевое туловище самолёта. Зелёная краска почти вся облезла, но откидные сиденья внутри фюзеляжа, ещё были не оторваны, мы ими пощёлкали и ушли. Для какой надобности и откуда привезли самолёт, для нас осталось загадкой.

Великолепный Дом Культуры, ложи отделаны  зелёным бархатом,  позолоченная  лепнина стен и потолков, люстра зрительного зала, удобные кресла – делали уютным это заведение. Часто, с концертными программами, выступали заезжие и местные артисты. Взяла меня сестра на одно такое представление представителей московской эстрады. Два артиста: мужчина и женщина. Сначала мужчина играл на аккордеоне, а женщина пела; потом они поменялись местами: женщина заиграла, а мужчина очень громко песни пел.

В середине августа пришла разрядка природной аномалии: небывалой, продолжительной  жаркой погоды. Под вечер, с запада, полезли на небосвод плотные тёмные тучи, в потемневшем, притихшем посёлке перестали лаять собаки, притихла детвора. Ждали. Беззвучно играли далёкие зарницы. И когда уже совсем стемнело, неожиданный резкий разрыв полотна спрессованного воздуха и одновременный блеск, неизвестно куда ударившей молнии, встряхнули притихший посёлок. Порыв теплого ветра закрутил и погнал по улицам и дворам посёлка пыль, мелкий мусор, пересохшие пучки трав. Гроза занялась всерьёз и надолго. Я сидел дома и ощущал, как трясутся стены и пол, от ударов дикой стихии. Всё это было без капли дождя. Сухая гроза невероятно впечатляет, тревога не проходит. Приехала сестра, стало спокойнее. Привезла она с собой дождь. Ливень. Я сразу вспомнил о мамином пиджаке с единственной пуговицей. Резко похолодало. Осень.  Печаль по родным местам пришла вместе с ненастьем.