Антонов огонь

И если ты не знал грозы
Как я, не забывал о крове,
Возьми ту воду на язык—
Она соленая от крови.
Василий Субботин


*  *  *
На рейде Бизерты с потушенными угольными котлами стыли русские боевые корабли. С тех пор, как французская республика признала Советскую Россию, с боевых единиц спустили Андреевские флаги и Императорский русский флот прекратил  существование.
Черными глыбами  на свинцовой глади Средиземного моря обрастали теперь ракушками суда, которые вгоняли в ужас моряков кайзеровской Германии и Оттоманской империи. А военные моряки, некогда составлявшие славу великой России, доживали теперь свой век на этой французской морской базе, в тунисском порту Бизерте.
Ветренным мартовским вечером в Русском морском клубе пел Пётр Лещенко. Легеда мировой сцены на дух не принял гмтлеровских идей и по всеу миру в русских колонях давал концерты в пользу сражающейся Красной Армии.
Нынче он пел в Бизерте.
Сюда, в великолепный зал, выстроенный сарацинами  ещё в средние века, собралась самая изысканная русская публика. Поблескивали позолотой погон боевые офицеры,
 тронутые молью  меха украшали плечи дам — вчерашних фрейлин и жен боевых адмиралов. Отдельной стайкой на галерке устроились гардемарины — ученики русского морского корпуса. В третьем ряду на седьмом и восьмом местах сидели супруги Кадомцевы— капитан второго ранга Андрей Сысоевич и его супруга Нина Георгиена, урожденная Дадешкилиани. Здесь же, через два места от них,  сидел сын Юрий,  флаг-офицер броненосца "Пантелеймон". Тонкие ценители музыки, Кадомцевы надеялись нынче хоть немного развеять то мрачное настроение, которое навевали вести с фронта.
— Вы знаете, — наклонился к уху Андрея Сысоевича совсем уже старенький адмирал Сухотин, — певец Вертинский нашел в себе силы возвратиться в Советскую Россию. Одобряете?
Кадомцев не успел ответить. Занавес раздвинулся и взору зала предстала певческая капелла русского православного храма Николы Ратного. Певческий коллектив этот был прославлен на всю французскую Африку, а послушать пение протодиакона Герасима и Бизерту съезжали все, кто понимал толк в музыке. Сегодня храмовая капелла решила разогреть публику перед выступлением самого Лещенко.
Люстры брызнули светом и мягко начали гаснуть Откуда-то от стен на сцену потянулись лучи софитов и облаченные в золото православные певцы взяли первые ноты. Зазвучал концерт Гречанинова. В моменты, когда хор держал паузы, было слышно, как тоненько позванивал хрусталь в люстрах. Зал сдерживал дыхание. И наконец взорвался неудержимыми аплодисментами, когда на сцену вышел протодиакон Герасим. Он низко, поясно поклонился соотечественникам и набрал в грудь воздуха.
То, что начал петь отец Герасим, уже стало гимном русской эмиграции. Но одно дело, когда песнь эту пели баритоны или тенора, отец Герасим же сразу взял мелодию ровным, провальным басом. И от этого она сразу вошла в кровь, привела в неописуемый трепет сердце каждого слушателя.
.
— Замело тебя снегом, Россия,
Закружило холодной пургой,
И печальные ветры степные
Панихиды поют над тобой.

Протодиакон пел. Он пел так, что песню его, казалось, слышали не только в этом средневековом зале, но и там, на бескрайних фронтах великой войны. Его безмерное русское сердце буквально молилось о каждом русском солдате, стоящем сейчас насмерть  на Родине и за себя и за всех русских людей. Голос протодиакона, поднявшись под купол собора, выплеснулся далеко окрест и теперь извозчики на пролетках, шоферы такси и все, кто были поблизости, с замиранием сердца слушали его проникнутые святой болью слова:

— Ни пути, ни следа по равнинам.
По сугробам безбрежных снегов,
Не добраться к родимым святыням.
Не услышать родных голосов.

И столь созвучно все, о чем пел протодиакон, было людям в зале, что его долго не отпускали со сцены, словно позабыв о том, что собрались то послушать все-таки мировую знаменитость — Петра Лещенко.
И он появился на сцене. Изящный, легкий, элегантный. Раскланявшись, он отпустил несколько безобидных шуток, и прежде чем подать знак компониатору у рояля, заметил:
— Этот концерт, как и все прочие теперь, я даю в пользу сражающейся Красной Армии. Мы можем не разделять идеологии советских вождей, но мы обязаны желать победы нашему родному русскому народу. Если в этом зале есть люди, не согласные со мной, я прошу их выйти.
Где-то в середине зала стукнуло несколько сидений и под улюлюканье соседей какие-то молодые люди числом с полдюжины вышли вон.
И через несколько минут благодарные слушатели  уже не раскаивались в том, что рано отпустили отца Герасима. Сегодня Петр Лещенко был в ударе. Казалось, что он не пел, а просто общался с залом. Легко, на одном дыхании он брал немыслимые поты, слал дамам воздушные поцелуи и пе переведя дыхания ловил без видимых усилии бросаемые ему цветы:

— Ах, Андрюша, нам ли жить в печали,
 Возьми гармонь, сыгран на все лады,
Так сыграй, чтоб горы заплясали,
 Чтоб зашумели зеленые сады!

И пожалуй, самым расхожим восклицанием на концерте было этим вечером слово «бис!». Петр Константинович, казалось, превзошел самого себя. Его бархатный баритон звучал волшебно, а младшие сестры певца Катя и Валентина несколько раз выносили за кулисы подносы с деньгами и драгоценностями, щедро пожертвованными на дело общей победы.
Когда Валентина Лещенко в очередной раз приблизилась к супругам Кадомцевым, Нина Георгиевна шепнула мужу:
— Андрей, пожертвуй браслет, ведь наверняка он тебе никогда не понадобится.
Андрей Сысоевич приподнял обшлаг мундира и мельком глянул на тускло блеснувший золотом ободок вокруг запястья. «Минный отряд. Погибаю, но не сдаюсь» значилось на нем. Кадомцев опустил обшлаг и сказал жене:
— Рано ты списываешь меня, Ниночка. Лучше сними с плеч соболя, весна скоро, авось не замезнешь.
...Вновь замигали и налились люстры под потолком. Застучали сиденья кресел, рывками начал сходиться занавес. Андрей Сысоевич взял жену под руку и неторопливо двинулся вместе со всеми к выходу. И тут его тронул за плечо адьютант командующего, пожилой старший лейтенант:
—Я попросил бы Вас задержаться, Ваше высокоблагородие. Не беспокойтесь, жену отправим домой в авто. .
Недоуменно пожав плечами, Кадомцев проследовал за адыотантом. Они минули сцену, прошли подсобное помещение и оказались в маленькой гримуборной, впрочем, видимо никем давно неиспользуемой. Но еще больше кавторапг удивился, когда вместе с командующим флотом увидел здесь Петра Лещенко. Певец широко и радушно развел руками и пригласил к столу:
— Угостимся чем Бог послал, Андрей Сысоевич. Сожалею, что раньше не был знаком с Вами. Однако со слов командующего знаю, что Вы всегда готовы послужить Родине.
— К Вашим услугам, — раскланялся Кадомцев. Однако от угощений отказался, сославшись на то, что совсем недавно поужинал.
— Ну и славненько! — сказал адмирал. —Видите ли Андрей Сысоевич, наш флот, увы, уже не является боевой единицей. Все мы, вышвырнутые из Советской России в годы Гражданской войны, вынуждены здесь доживать свои дни. Наши корабли с угольными топками — это позавчерашний день военной техники и они попросту доржавеют тут, на рейде Бизерты. Да Вы и сами видите, как ежедневно местное кладбище пополняется могилами с русскими надписями. Скоро уж и я, ваш адмирал, найду покой в африканской песчаной могиле.
— Ну, уж — попытался запротестовать Кадомцев. Адмирал его остановил:
— Сейчас речь не обо мне, а о вас. Вы были последним русским береговым комендантом в Крыму и на Николаевском побережье. Открою вам тайну. Наш любимый певец Петр Лещенко прибыл сюда не только с песнями.  Он ищет проводников для того, чтобы партизанам Крыма контрабандисты провезли горючее и другой товар. Дело сугубо ответственное. Если при этом учесть, что идти вам придется по морю, где господствуют фашистские суда, да при том еще плыть с греческими моряками, то можете судить, насколько рискованное мероприятие мы вам поручаем. Грекам ведь глубоко наплевать, что и кому мы повезем. Им главное — получить за свой риск деньги. Вот выручка от сегодняшнего концерта Лещенко частично и покроет ваш поход.
— Вот тут, — адмирал вскрыл пакет, — перечень товаров, которые нам дают для переправки в Крым французы. Это медикаменты, сухое, горючее, питание для радио, шоколад, извините — презервативы, портативные кинопроекты с восьмимллтметровыми кинопленками и еще кое-чего по мелочам. Учтите, мы совсем не знаем, что повезут при этом сами греки. Они ведь торгуют и с немцами, и с партизанами, и с местными жителями. Словом, легкой прогулки вам не обещаю.
Андрей Сысоевич закурил, помолчал:
— Ваше превосходительство, я ведь не был в Крыму двадцать лет. Откуда я знаю, чего там теперь понастроили? Наверняка и Советы укрепляли побережье, и немцы...
— Вы правы, — согласился адмирал, — но выхода у нас нет. Греки идти без лоцманов наотрез отказываются. Одесские лиманы они знают, как собственные карманы, а военные базы Севастополя и Балаклавы они даже в кино не видели. А без нашей помощи партизанам крышка. Недаром советский штаб партизанского движения и вышел на Петра Константиновича Лещенко. Сейчас не время считаться, кто у нас красный, кто белый. Главное — своротить хребет Гитлеру.
Кадомцев придавил в пепельнице сигарету:
— Когда выходим?
— В следующий вторник, Андрей Сысоевич. До острова Крит вас доставит французский сторожевик. Если у вас есть пожелания, просьбы — не стесняйтесь. Помогу, чем смогу.
Кадомцев поднялся, одернул китель:
— Прошу выдать мне новое обмундирование. Я человек военный и воевать с фашистами хочу на равных. И прошу отпустить со мной на задание сына, флаг-офицера броненосца «Пантелеймон» мичмана Юрия Кадомцева.
Адмирал пожал Кадомцеву руку:
— Я всегда верил в вас, Андрей Сысоевич. А теперь все детали обсудите с Петром Константиновичем Лещенко. Знаете, кстати, как он завидует Александру Вертинскому, который насовсем вернулся в Советский Союз?
— Но ведь еще не вечер?-—озорно подмигнул Кадомцеву певец. — Даст Бог, еще спою на Графской пристани для всех вас, бесстрашные русские мореходы!


Часть 1 БЕЗ РУЛЯ И БЕЗ ВЕРТИЛ

Более скверного задания, чем в этот раз, капитан второго ранга Клевцов не получал за всю войну. Только что при свете аккумуляторной лампочки командующий Черноморским флотом буквально тыкал его носом в карту:
— Мы стоим на Кавказе, в Геленжике. Сейчас же, не медля часа, поднимай оба отряда торпедных катеров и самым скорым ходом двигайся к Севастополю. С берегов фашистов уже прижали сухопутные войска, вот они и пытаются драпать в свой фатерлянд морем. Ты, Клевцов, обязан потопить все до последнего их транспорта. Я тебе верю, Виктор Трофимович, потому и посылаю на это задание. Знаю, что торпедные катера — это не те, суда на которых можно ходить за многие сотни километров. Но выхода у нас нет. Летчики генерала Корзуна, понятно, бомбят убегающих немцев, однако ночью и летчики бессильны.
  Адмирал попросил у адьютанта в стаканах чай:
— И еще, — продолжил командующий. -Немцы уходят как-то странно. Мы вроде бы перекрыли их маршруты. Транспорты отправляем на дно, подводным лодкам не даем всплыть, но некоторые суда все-таки уходят. Как им это удается — выяснить придется тебе. Вот фотография — адмирал разложил на столе снимки. — Обрати внимание— это транспорт «Фон Бюлов». Его в Севастополе сейчас загружают награбленным добром и золотом. Понятно, что охрану ему придали самую солидную. Так вот — потопишь «Бюлова» - к золотой звездочке представлю. Проворонишь, — пеняй на себя.
Капитан второго ранга Клевцов не нуждался в уточнении задания. Уже через час своему отряду торпедных катеров он поставил боевую задачу. Об обещенной звездочки для себя умолчал, но об остальном сказал так:
— Провороним фрицев — пощады не ждите. Они же наше с вами добро грабят. Особенно я обращаюсь к тебе, старший лейтенант Антонов. Не старайся гоняться сразу за всеми транспортами, бей по одиночке, учись у старших.
Невысокий белобрысый офицер бросил руку к фуражке:
— Слушаюсь товарищ капитан второго ранга. Только обидно мне глядеть, как они удирают целехонькими.
Клевцов глянул па часы:
-— Сверим время. Боевой заряд брать самый малый, торпедные аппараты и все емкости залить бензином. Бензина должно хватить до Севастополя и может - даже до Евпатории. А пока всем спать ровно сорок минут. Вольно. Разойтись!
...Утром море было похоже на подвижную шиферную крышу. Катера перелетали с вала на вал, это выматывало душу, гнетуще давило на людей. Построенные, как и все в нашей армии, без учета потребности экипажа, катера это как нарочно, били моряков углами рубок, рвали выступающими болтами бушлаты. Радисты в рубках, согнувшись в три погибели, сквозь рев моторов старались расслышать эфир. А он, сверх меры переполненный русскими и немецкими командами, не давал сориентироваться. Это нервировало радистов и командиров.
 Торпедные катера — это такие машины, которые призваны оперировать в прибрежных водах. Работать из засад. Надо было очень не любить своих моряков, чтобы с кавказского побережья отправить и на утлых суденышках к западному берегу Крыма. Скрепя такелажем и надрываясь машинами, катера шли, выжимая из своих малосильных бензиновых движков все, что можно,и чего нельзя. Эти маленькие кораблики, почти шаланды, торопились перекрыть трассу движения самых современных и до предела вооруженных немецких кораблей. Конечно, Клевцов прекрасно понимал, что ввязался в настоящую авантюру. О какой тут звездочке можно говорить, господи! Дай Бог хоть до Севастополя добраться.
Восемь катеров Клевцова шли двумя кильватерными колоннами. При этом казалось, что кто-то невидимый с ожесточением раскачивал корыто Черного моря и корабли отчаянно болтало, от чего они никак не могли удержаться в четком строю. И в десятом часу радист ошарашил Клевцова:
— У старшего лейтенанта Антонова отказали рули. Лопнул штуртрес.
— Стоп машины!
Качающий корыто Нептун, казалось, смиловался. Море притихло. Клевцов поднялся на борт к Антонову. Коротко распорядился:
-Экипаж рассредоточить по другим судам, катер затопить.
Старший лейтенант Антонов, враз почерневший от горя, попросил разрешения исправить рулевое.
— Мы даром теряем время, -не согласился Кревцов. — Видите, в бинокль уже просматриваются контуры Херсонесского собора? Пока мы с вами провозимся, нас засечет немецкая воздушная разведка. А из штаба флота уже сообщили, что от Инкерманских створов в море вышла дюжина немецких транспортов. Топите свой катер, не задерживайте нас.
  Подошел боцман, вытер ветощью руки:
— Товарищ командир, разрешите нам с Антоновым тросами вручную управлять катером. Отстанем конечно, по ведь и в одиночку мы на многое способны.
Клевцов на минуту задумался:
— Думаете - получится?
— Непременно получится, — загорелся Антонов. — Да мы еще и двигателями управлять сможем. Включил правый двигатель — корабль повернет налево. Включил левый — ляжем на правый курс.
Радист подал Клевцову наушники. Сквозь треск эфира Виктор Трофимович различил голос командующего:
— Дошли вовремя, благодарю. В ста сорока кабельтовых от мыса Айя вас ждет транспорт «Амдерма» с грузом торпед. Немедленно заряжайте все аппараты и выполняйте задание. Удачи тебе, Виктор Трофимович. Надеюсь, бензину отряду хватит добраться до цели. После уничтожения каравана прячтесь в скалы в районе Фароса и ждите танкер с горючим для вас. Конец связи.
Клевцов передал радисту наушники и сказал Антонову:
— Ну, Алексей, помочь я тебе ничем не могу. Выкручивайся сам. Уцелеешь—приходи в Фарос, будем ждать там.
И поднеся ко рту микрофон, командир отряда скомандовал всем экипажам:
— Курс — Севастополь!
И, перескакивая с волны на волну, семь катеров ушли за горизонт. Антонов тяжело вздохнул и сказал боцману:
— Идем тем же курсом, что и весь отряд. С механиком становитесь к двигателям. По моей команде будете запускать машины. Бог, как говорится, не выдаст, свинья не съест. Только бы "мессер" не свалился на нашу голову.
Мягко заурчали двигатели, почти не управляемый катер пошел, словно по линейке. Старший лейтенант Антонов спустился в рубку, заполнил бортовой журнал. Особо отметил, что на вооружении у торпедного катера лишь личное оружие экипажа, спаренный пулемет и единственная длинная, серебристо-коричневая, в смазке, торпеда.
Бензина, впрочем, тоже после долгого перехода оставалось совсем ничего.
Практически лишенный маневра катер шел неуклюже, управляемый лишь двигателями. Как боевая единица корабль Антонова сейчас мог считаться лишь мишенью. Но самолюбие молодого офицера ни за что не позволяло ему отступить. Впрочем, малодушия командира не поняла бы и его команда.
Неласковое море качало на своих волнах горстку храбрецов, хотя самопожертвование их не нужно было теперь никому, кроме их самих.



Часть 2 «ФОН БЮЛОВ»

Клевцов вышел в район патрулирования. Он ждал подхода немецкого каравана, но маневрировать ему мешали многочисленные полузатопленные корабли. Гигантским ржавым боком почти подпирал небо развороченный донельзя лидер «Ташкент». Тут же топорщились и разбитые транспортные суда. С палуб катеров моряки хорошо видели на небольшой глубине совершенно целехонькие грузовики, зенитные установки, контейнеры со знаками красного креста и еще много всякого добра. Моряки, пришедшие на флот из голодных и глухих деревень, с сердечной болыо глядели на это добро и души их еще больше зажигались ненавистью.
Около полудня над катерами пролетел немецкий самолет-разведчик. Потом внезапно, явно вынырнув из-за тучек, появились "юнкерсы" и густо обсыпали отряд снарядами и пулями. Стервятников отогнали, не получив потерь и тут же приступили к основному заданию. Прямо на катера картинно, словно на параде, начали выплывать немецки транспорты. С небольшими интервалами двигались странные суда — почти круглые по форме, с низкой посадкой. Посылать в них торпеды было для командоров настоящим удовольствием. Эти вражеские корабли, как сами немцы называли их бэдэбэ, полыхали уже через несколько минут с начала атаки. С палуб прыгали солдаты, летели па воду спасательные круги, какие-то доски. Однако совсем скоро на отряд Клевцова набросились серьезные сторожевики, значительно превосходившие русских по мощи. Но главное дело Клевцов уже совершил: транспорты немцев пошли ко дну.
Сделав разворот но команде, «все вдруг» семь торпедных катеров резко отошли в сторону и вышли из зоны поражения немецких сторожевиков. Теперь следовало идти в Фарос. Но Клевцова мучил главный транспорт немцев — «Фон Бюлов». Судя по очертаниям судов уничтоженного каравана, «Фон Бюлова» там не было.
До мыса Фарос дошли почти без бензина, притянули некоторые катера на буксире, а катера Антонова Клевцов здесь не увидел.
Высоко в небе с крестами, хорошо различимыми в бинокль, баррожировали немецкие самолеты.
— Зря мы оставили Антонова, — травил душу замполит отряда. — Теперь не отпишимся в особом отделе. Ему хаханьки, в героя поиграть захотелось, а тут жди приключения на свое заднее место.
Клевцов велел замаскировать катера ветками: благо, апрель в Крыму — почти лето, и сел писать отчет об операции.
И тут ему доложили, что просит встречи некто гражданский. Гражданский пришел, сел, положил на колени фуражку:
— Я командир партизанского отряда «Крымские зори». Это у нас колхоз так до войны назывался, вот мы и отряду это имя присвоили. Нам бы, командир, хоть немного керосину и боеприпасов. Немец сейчас трусливый пошел, ему бы теперь только удрать, в открытые драки он не лезет. А мы свои запасы поизрасходовали. Вот кабы миномет и гранат дюжины три, то мы у фашистов сами все  бы отбили.
Клевцов представился сам , потом проверил у партизана документы:
— И как же вы всю войну без связи с большой землей?
— Так ведь немцы с нами делились, — улыбнулся партизан. — И потом хоть верьте — хоть нет, но нас греки-контрабандисты выручали. Есть тут у нас такие бухточки, куда ни одна немецкая собака не заглядывала.
— Хорошо, командир. Керосина, правда, у нас нет, но бензинчику отольем и гранатами подсобим. Только скажите, вы что-нибудь слышали о немецком корабле «Фон Бюлов»?
Партизан оживился, затеребил фуражку:
— Так он, паразит, половину Крымских богатств в Германию вывез. Мы уж хотели его взорвать — да куда там! Его в сотню глаз стерегут. И что главное — мы ни разу не видели, когда он в море уходит. Наверное — ночью, когда русские корабли в гаванях, а самолеты на аэродромах. Да он и сегодня еще стоял под отгрузкой в пустой бухте под Симеизом, но опять пропал. Наши ребята следили, но прозевали его. А пеперь темнеет, ему без горя можно до самой Констанци идти.
Клевцов попросил адьютанта разложить на столике какой-никакой обед, распорядился снабдить партизан оружием. Командир отхлебывал пустой чай, голову сахара завернул в бумагу и опустил в карман.
— Жена у меня беременная в отряде, — виновато сказал он при этом, а Клевцов почти насильно засунул ему в карман плаща две банки тушенки. Потом со слов партизана подробно описал в журнал все о той бухте, где скрывается «Фон Бюлов» и попрощался.
На связь вышел командующий флотом:
— Проворонили «Фон Бюлова», — без приветствия закричал он, — а там мало что полотна Айвазовского, но еще и коллекция столетних вин. Я тебе, Клевцов, эти вина долго буду помнить. Твои люди все целы?
— Старший лейтенант Антонов потерялся.
— Так... Значит, катера у тебя, как монеты. Нашлись, потерялись. Кстати, звезду я тебе, конечно, не дам, по дырочку под орден готовь. Ты знаешь, кого  сегодня утопил? Ты утопил гордость Германской артиллерии — гигантское штурмовое орудие «Дора». Ну, то самое, каким они Севастополь обстреливали. Потеря для них сравнимая с поражением в армейской операции... Значит, связь заканчиваю! Заправляйся и на базу. Но появишься без 
Антонова — голову сверну, ты меня знаешь. Все, конец связи.
Клевцов записал в журнал разговор с командующим и спросил замполита:
— Макарыч, ты когда-нибудь пил столетнее вино?
— Да, нет, я больше но самогонке.
—А вот капитан "Фон Бюлова» плывет сейчас в Румынию, потягивает сок благословенных лоз и издевается над нами. Упустили гада, девятый вал ему под киль.
—Я слышал — картина такая есть,— сказал замполит.
— Угу, — согласился Клевцов.-—Только она сейчас тоже, видимо, там, где наше коллекционное столетнее вино. Все увез «Фон Бюлов». И я не я буду, если не верну все это в Феодосию. Буду просить командующего оставить меня в этой акватории.



Часть 3 ОСТОРОЖНОЕ ВРЕМЯ

Старший лейтенант Антонов запретил пользоваться рацией.
— Мы одни и беспомощны. Включайте только на прием и на самое короткое время.
 Отряд катеров, он, конечно же, потерял, но, как настоящий офицер, Антонов понимал, что его дело — не просто болтаться по морю,а непременно топить врага, где бы он ни попадался и сколько сильным ни был бы.
Появились звезды. Казалось, вечный порядок неба передавал свое спокойствие и морю. Оно заметно потемнело, улеглось. Время от времени глушили двигатели, слушали тишину.
Торпедный катер — это такое суденышко, которое недалеко ушло от прогулочной лодки.На нем, извините, даже туалета нет, и если моряку,- как говорится, приспичит, то он с ловкостью акробата должен зависать над бурлящей от винтов водой, рискуя каждую минуту свалиться за борт. Словом, не плавание, а полное выматывание нервов и желудков. Уже в темноте нашарили прожекторами на водной поверхности гигантские мазутные пятна, всякий хлам с затопленных кораблей, какую-то горящую ветошь. Антонов понял, что тут поработали его товарищи из отряда Клевцова.
Послушали эфир, который молчал. Потом по горизонту, заслоняя звезды, бесшумно проскользнул силуэт корабля.
— Шарахнем! — предложил боцман.
— Вдруг это наш, — остудил его пыл командир. — И потом у нас всего одна торпеда. Тут надо действовать наверняка.
Маневрируя двигателями, пустились водогопку за кораблем, но тот оказался столь быстроходным, что Антонов лишь рукой махнул.
Около полуночи легли в дрейф. Море было совершенно спокойным. Громадные звезды в весеннем небе висели, как наградные знаки на кителе адмирала. Антонов прилег отдохнуть.
Проснулся сам от совсем близкого гула двигателя. Без шума объявил тервогу, скомандовал:
— Торпедный аппарат товсь!
Мощный цейсовский бинокль позволил совершенно четко прочесть на носовой части корабля готическую надпись «Фон Бюлов». Сердце у Антонова стучало в горле и двигал им сейчас не столько разум, сколько необъяснимый автоматизм. Случается ведь так: человек делает что-то единственный раз в жизни и знает, что ошибиться не может. Иначе — смерть. Я как-то сам, никогда до этого не держав в руках кия, сумел точно забить шар. Потому что ценой тому удару была жизнь. Так теперь действовал и старший лейтенант Антонов.
У торпедного аппарата он сам.Пуск..! Рубиновый огонек лампочки над кнопкой вспыхивает и гаснет. И целую вечность не происходит ничего. Именно в такие моменты люди седеют. И небо обваливается на землю. Антонов ударяется головой об острый угол пожарного щита и уже не слышит, как смертельно раненный «Фон Бюлов» посылает по катеру один за другим целых три снаряда. .
Крик чаек вернул Старшего лейтенанта Антонова к жизни. Вокруг, насколько хватал глаз, было только море. Загаженное пятнами мазута, обрывками одежды, кусками дерева и еще черт знает чем пустое море. Напрасно искал офицер свой катер, с болью в сердце пытался увидеть подстреленного «Фон Бюдова».
   Море сегодня было опять беспокойное, холодное. Пробковый жилет, казалось, пропитался водой и вот-вот готов был утянуть моряка на дно. Чайки, как немецкие самолеты, пикировали прямо на голову. Земля, видимо, близко, но доплыть, как казалось Антонову, он вряд ли сможет.
И утонул ли «Фон Бюлов»? Ведь пропал же, пропал, ясно видел вспышку выстрела.
...Впрочем, у катера отказали рули. Как же доплыть до Геленджика, до базы. И потом — надо хранить радиомолчание. У Антонова был в школе учител Иван Парамонович. Он пришел с германской войны без ноги и вел физику. Как он любил лошадей! Его подсаживали в седло и он озорно кричал:
— Кайзер думал сделать из меня инвалида, а у меня целых четыре ноги!
Впрочем, он потом на престольный праздник разбился пьяный...
«Господи, о чем это я, — опомнился Антонов. — Надо плыть к берегу, ведь руки, кажется, целы, хотя ноги ничего не чувствуют».
И он поплыл. Останавливался, отдыхал, плыл опять. Потом ему стало казаться, что держится он не Крыма, а Турции, и он несколько раз менял направление. Наконец силы совсем оставили его, и чайки уж совсем нагло стали касаться непокрытой головы офицера.
...Что-то жгучее обожгло рот и Антонов закашлялся.
— Это ром, не стесняйтесь, пейте, — сказал человек в штормовке, присев на кровать рядом с Антоновым.
—Где я?
—Вы находитесь на греческом контрабандном судне «Гадир». Оно следует к каменоломням Аджимушкая с грузом спирта и других товаров для партизан. После этого мы намерены посетить несколько немецких гарнизонов, куда капитан доставит девиц для развлечения с тем, чтобы на обратном пути их взять назад. Ну, и побываем в русских поселениях на берегу Каракинитского залива. Туда греки везут мыло, спички и прочие необходимые в быту веши.
—А вы кто? — осведомился Антонов.
—С вашего позволения —капитан второго ранга Российского императорского флота Андрей Сысоевич Кадомцев...
—И вы... прислуживаете контрабандистам и немцам?
Кадомцев рассмеялся:
— Отнюдь нет! До революции я был комендантом всех крымских береговых укреплений. Поэтому я провожу грузы к партизанам так, чтобы не нарвались на немецкую сторожевую охрану.
—Но с тем же успехом вы можете нарваться на советских пограничников?
—Увы, это так. Но будем надеяться проскочить. Однако, извините, не имею чести быть с вами знакомым.Речь сейчас идет не обо мне и даже не о греках. Дело в том, что у вас по самое колено оторвана левая нога,
Антонов попытался  вскочить, но лишь застонал.
—И что делать?
Капитан Кадомцев развел руками:
— Лучший способ — военный госпиталь. Но, как вы понимаете, ни в русский, ни в тем более немецкий госпиталь передать вас мы не сможем: сами на птичьих правах. Вы поверите, двадцать лет я не был в этих местах и даже не знаю, насколько способны к серьезным операциям партизанские лекари. У вас, боюсь, уже началась гангрена. И еще, не стану скрывать — капитан этого судна, грек , палец о палец не ударит, чтобы вам помочь. Он вообще не хотел извлекать вас из воды. Скажите спасибо моему сыну Юрию, который заметил вас. Так все-таки вы назовете себя?
Антонов представился.
Наступили новые сумерки. Без огней, без двигателей, под парусами, грек скользил вдоль Крымского побережья. Из-за раненого русского офицера капитан наотрез отказался приставать к берегу. Он высадил в шлюпку полдюжины девушек под охраной и отправил их к берегу, на немецкий радиомаяк и прожекторную установку. Глухой ночью подплыли к Коктебелю. Кадомцев и капитан о чем-то долго, до хрипоты бранились и наконец капитан разрешил Андрею Сысоевнчу свезти Антонова на берег. Поселок был занят немцами, но выбора у офицеров не было. Алексея Антонова переодели в одежды контрабандиста и четыре человека бережно перевезли его на отмель.
Ночь уж сдавала свои позиции. Звезды начали выцветать, а небо, словно выздоравливающий больной, зарозовело, зарумянилось.
Андрей Сысоевич разбудил старосту, который спьяну никак не мог понять, чего от него хотят. Потом объяснил, что русской больницы в поселке нет, и с момента оккупации ипользует всех немецкий доктор, который лечит плохо, но дерет семь шкур.
Немецкий доктор, майор медицинской службы, несмотря на раннее утро, сидел и писал. Он готовил докторскую диссертацию о работе хирурга в полевых условиях. Несмотря на ученость, он долго не мог понять, чего от него хотят. Потом сказал:
— Вообще-то я недолюбливаю греков, хотя Гиппократу это наверняка не понравилось бы. И , в принципе, я врач-теоретик, а практикой занимаюсь лишь в крайней необходимости. Конечно, несите своего больного, но предупреждаю — у меня нет ни обезболивающих лекарств, ни нужных инструментов. У нас ведь тут пока тихо, а вся медицинская промышленность работает для фронта...
— И еще, — майор несколько замялся, — в наше сумбурное время за труды денег я не беру. Только золото. У вас есть чем заплатить?
— Сговоримся, — сказал Кадомцев и контрабандисты внесли Алексея Антонова в кабинет доктора.
— Вы, греки,—сказал доктор Андрею Сысоевичу Кадомцеву, — Очень легкомысленные люди. Боюсь, что этот человек уже обречен. Я, конечно, отпилю ему ногу, но вы сами должны были сделать это на своем корабле хотя бы пару часов назад.
— Герр доктор, — взмолился Кадомцев, — но хоть вы-то не затягивайте!
Доктор переоделся в белый халат, санитар принес несколько новых простыней и разложил на столике инструменты.
Вымыв руки, доктор сказал:
— Во избежание некоторых недоразумений, я бы хотел получить вознаграждение за свои труды сейчас же.
Андрей Сысоевич Кадомцев закатил рукав штормовки и аккуратно раскрыл замок браслета. Передал врачу. Тот прочел: «Минный отряд. Погибаю, но не сдаюсь».
— О! —доктор округлил глаза, так  Вы русский минный офицер?
— Капитан второго ранга российского императорского флота Андрей Кадомцев.
Доктор поднес браслет к лампе, долго, очень долго его разглядывал.
— Скорее же, — не выдержал Кадомцев.
Доктор вызвал санитара и велел не пускать никого до самого обеда. Потом по-русски спросил:
— Скажите, господин капитан второго ранга, этот контрабандист тоже царский офицер?
— Ну что вы, доктор! Он и родился уже при советской власти.
— Майн Гот! — потер виски доктор. — Если бы не эта золотая вещица, вы ни за что не втравили бы меня в эту авантюру. А теперь—вон! Гроссе кранк, гроссе кранк!



ЧАСТЬ 4 ОДИССЕЮ ВЕРНУЛИ ВСЕ

Капитан второго ранга Клевцов был настоящий вояка. Честный, храбрый, верный товарищ. И пока отряд его катеров стоял в Форосе, он болел душой не столько за ускользнувший немецкий корабль, сколько за Алешу Антонова. Как только заправили бензином баки катеров пополнили боекомплект, Клевцов собрал командиров катеров.
— Разбиваем акваторию на сектора, — сказал он. — Первая задача —найти лейтенанта Антонова. Вторая — не проворонить «Фон Брюлова».— Причем учтите — топить немца нельзя. ®н должен держаться на плаву, потому что все ценности мы обязаны вернуть народу. Теперь уточним время и разобьем акваторию на квадраты.
— Командир, -попытался урезонить Клевцова замполит,—у нас ведь есть приказ возвращаться на базу. А проклятого «Фон Бюлова» летчики сами сыщут.
— Вот за что я тебя люблю, замполит, — сказал Клевцов, закуривая,— так это за то, что ты никогда ничем не рискуешь. Вот мы с тобой вместе воюем полтора года, а орденов у тебя аж на два штуки больше . И сейчас осторожному человеку в любом случае обломится еще один орден.
Замполит надулся и замолчал.
И тут в рубку буквально ворвался радист:
— Товарищ капитан второго ранга, на связи командующий.
Слышно было так, словно адмирал говорил из соседней рубки.
— Клевцов! Ну, герой, поздравляю! Только что подписан приказ о присвоении тебе звания капитана первого ранга.
— За что, товарищ командующий? — осипшим голосом прошептал Клевцов.
Адмирал засмеялся:
— По уставу отвечать нужно!
— Служу Советскому Союзу, товарищ вице-адмирал!.. Но за что?
— Не скромничай, — прогудело в трубке,—«Фон Бюлов» подранен тобой? Наши эсминцы едва успели его на абордаж взять, на плаву удержать. Все целехонько. И вина, и картины. Так что в ресторан «©диссей» вернем все похищенное.
Ошарашенный Клевцов помолчал, а потом сказал:
— Товарищ командующий, тут какое-то недоразумение. Боюсь, что это не я подстрелил «Фон Бюлова».
— Ты оставь самодеятельность, — прогудел адмирал.— Бумаги уже отправлены в наркомат и ты мне отчетности не порть. Кстати, как там, нашелся лейтенант Антонов? Жаль, если погиб. Ну все, герой, отбой.
В рубке на мгновение повисло молчание. Потом все разом загомонили, начали поздравлять командира, хотя он никак не мог понять, за что же его наградили.
— Воздух! — протяжно разнес динамик, и всее кинулись по своим катерам. Покружив над бухтой, немецкие самолеты ушли ни с чем: укрытые зелеными ветками катера слились с местностью.
И также двумя кильваторными колоннами семь катеров возвращались в Геленджик. И напрасно капитан первого ранга Клевцов обшаривал в бинокль горизонт: торпедного катера лейтенанта Антонова он так и не увидел.





ЧАСТЬ 5
«МИННЫЙ ОТРЯД.ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ»

Первый снаряд разорвался на окраине Коктебеля, когда доктор уже пилил ногу Антонова. Алексей был без сознания и вообще не подавал признаков жизни.
С гор спускались партизаны.
Прощаясь, Андрей Сысоевич Кадомцев говорил сыну:
— Я остаюсь с лейтенантом Антоновым. Не ровен час, свои же и застрелят,если увидят, что его немец лечит. Дома успокой маму, скажи, что у меня все нормально. Греки уже растолкали свою контрабанду. А партизанам тоже выгрузили медикаменты и горючее. Но ты с ними больше не ходи в море... Обнимемся, сын.
Так же тихо, без двигателей, на веслах греческая шаланда ушла от берега. Капитан Кадомцев долго провожал ее глазами, потом с ожесточением сорвал с себя контрабандисткую робу и остался в морском офицерском кителе. Он сел на крылечко медицинской части и закурил. Уже совсем расцвело, канонада гремела, не прекращаясь, и опытному слуху старого военного стало ясно, что с гор спускались никакие не партизаны, а подходит настоящая регулярная армия. Андрей Сысоевич курил и даже не думал о том, как он объяснит военным свое присутствие здесь, на занятой врагом территории. Собственно, еще с двадцать первого года, с того самого дня, когда он увел из Крыма в Бизерту топографическое судно «Азимут», он стал совсем чужой для этой страны. Но Россия чужой для него не стала. Все долгие годы жизни на чужбине он считал дни, когда сможет появиться на родных берегах. И теперь ничто его не страшило— ни возможное презрение людей, ни даже смерть, которую он уже давно привык воспринимать, как избавление oт неудавшейся своей жизни.
   Снаряд упал рядом с санчастью, напрочь вывалив ее стену. Андрей Сысоевич метнулся в проем и споткнулся о лежащего в луже крови мертвого немецкого доктора. Антонов бредил. Машинально, словно не осозновая, что делает, Андрей Сысоевич схватил с тумбочки золотой браслет и прочно надел его на руку Алексея Антонова.
И тут в дом вошли разгоряченные пехотинцы.
Капитан в полевых погонах брезгливо достал документы из кармана убитого доктора, спросил у Кадомцева:
— Кто таков? — и указал глазами на Антонова:
— Это капитан советского торпедного катера. Ему только что немецкий доктор отрезал ногу.
— Разберемся. Ваши документы!
...И все. На этом можно было бы закончить мое повествование.
След русского офицера, капитана второго ранга императорского флота Кадомцева затерялся где-то на пыльных дорогах необъятного нашего родного ГУЛАГа. А -вот Алексея Антонова перевезли в морской госпиталь. Военврач, проверяя бессознательного моряка, обратил внимание на браслет:
— Черт его знает, что за порядки! — возмущенно сказал он медсестре-помощнице. — В стране каждая копейка на счету, танки и самолеты делать не из чего, а эти мореманы залотые браслеты носят!
Безногого старшего лейтенанта комиссовали и он возвратился к себе, в хутор Антошкин. Счетоводом был, школьным завхозом. Перед учениками по праздникам выступал. Но не будешь же рассказывать им, как выходил тебя царский офицер, а лечил немецкий доктор. Нельзя было такое рассказывать.
Как, впрочем, нельзя было рассказывать и вот этого.



ЭПИЛОГ
Алексей Корнеевич Антонов себе такой протез еще в пятидесятые заимел, что даже танцевал на зависть дружкам. И женился на сельской красавице Маргарите Владимировне. Жили не сказать чтобы богато, но счастливо. А это, видимо, и есть настоящее богатство.
Пятидесятые, шестидесятые годы —время глухое, о своих спасителях Андрей Корнеевич не пытался узнавать. Тут дети в рост пошли. Сын Андрей сунулся в военное училище, а там — от ворот поворот. Дескать - отец твой и воевал непонятно как,и немцы его лечили. Чтобы не рисковать, дочку по бухгалтерской части определил.
Словом, жизнь как жизнь, обычные заботы и хлопоты.
Но вот несколько лет назад прошла по телевизору интересная такая передача, «Русский мир» называлась. И там все до тонкостей рассказывалось о русской военной колонии в тунисском городе Бизерте. И людей об их жизни на чужбине расспрашивали, как они по Родине тоскуют, интересовались, и телекамерой по обширному русскому кладбищу прошлись. 
И тут как ударило Алексея Корнеевича: показали замечательный мраморный памятник, а на нем церковной вязью «Юрий Андреевич Кадомцев, мичман броненосца «Пантелеймон» 1921 - 1996 годы».
И враз заныло сердце старого моряка. И новый протез, который передали ему немцы несколько лет назад, показался свинцовой болванкой, и всю ночь проплакал на плече у жены.
Наше время такое — были бы деньги, а уехать можно куда угодно. Сын, тот самый, которому отказали в военной карьере, теперь в компьютерном деле настоящий Бог. По заграницам ездит, как мы с вами в гости к соседям ходим.
— Сам я пока поехать не могу, батя, -посетовал он,— но ведь тебе и маме документы выправлю. Слетайте в Бизерту и от меня веночек Юрию Андреевичу положите. А коли есть у него там родня, то и Андрею Сысоевпчу Кадомцеву надо памятник сделать.
Из Парижа прилетели самолетом сначала в Алжир, а потом уже автобусом через границу — в Бизерту. За два дня таких красот нагляделись, каких за всю жизнь до того не видели. Сам консул в Тунисе встретил, машину выделил.
Но Алексей Корнеевич в охотку на маленькой лошадке пони поездил, совсем, как в его детстве одинокий учитель физики. Ну и, понятно, осмотрели остовы старых русских кораблей. Ведь именно тут понял старый моряк Антонов, как дурачили его долгие годы словами Ленина, утверждая, что русский флот в революцию потопили, чтоб он немцам не достался. Нет, флот, с распущенными знаменами, в строгих боевых порядках сам ушел из большевитской России, тихо закончил свои дни во французской колонии вместе со всеми флотскими экипажами.
Алексей Корнеевич ходил по русским кварталам Бизерты, разговаривал с людьми, любил и даже жалел этих людей. Он даже всплакнул, когда из сторожки кладбищенского храма послышалась патефонная песня Вертинского.

— И никто не додумался просто стать на колени,
И сказать этим мальчикам, что в бездарной стране
Даже светлые подвиги — это только ступени
В бесконечные пропасти, к невозвратной весне.

Алексей Корнеевич, конечно же, не знал, как любил эту песню все тот же Петр Константинович Лещенко.
А в Бизерте у Юрия Андреевича Кадомцева остались дети и внуки. По-русски они почти не говорят, настоящие европейцы. Антонов поднял на руки восьмилетнего крепыша Андреа Кадомэ, расцеловал его и передал прадедушкин золотой браслет. Елизавета Антоновна Вяльцева, племянница капитана второго ранга Кадомцева, бережно приняла у внука браслет и заперла в шкатулку:
— Это для нашего русского музея, — перекрестилась она на зажженную лампаду. — Боже, хра¬ни Россию!
И Алексей Корнеевич Антонов тут особо остро почувствовал, что великая Россия — это и громадный православный храм в Бизерте, и маленький хуторок Антошкин на его родной Белгородчине.