Время встречи... продолжение-3

Он  стал  разглядывать  парад  ретромобилей  за  окном, ехавших   по  Садовому со  скоростью  черепахи.
Каждый  был  чисто  отмыт  и  свежепокрашен.
«Победа» … ЗИС … Ещё  «Победа» …  Негусто.
Белой  вороной  на  бреющем  полете  промчался  «Кадиллак»  со  здоровенными  фарами.
Немецкий  или  американский.
Коротенький  лысый  папик  кавказской  наружности  в  кожаном  плаще  и  золотым  толстым  перстнем  на  пальце  точно  вместе  с  Витьком  провалился  в  прошлое.  Ещё  со  времен  рэкетирской  юности, когда  вместе  с  пацанами  щупали  вот  таких  папиков.  Но  сидело  рядом  с  ним  не  элитное  растение  с  ногами  в  полкилометра, и  не  худенькая  мечта  педофила.
Витек  почувствовал  в  штанах  дубинку – электрошокер.
Огненно-рыжая, в  широкой, типа  как  у  мушкетера, шляпе  с  пером, тонкая  в  талии, с  буферами  четвертого  размера.
 ****ь, догадался  Витек, только  не  Манька-облигация, *****  самого  высокого  полета. Вот  оно, значит, как  это  здесь … Хрустальные  люстры  в  ресторанах, вино, шашлык,  яблоки  и  виноград  на  серебряном  блюде. Летом – Кавказ  или  Крым. …
Он  представил  себя –    в  гангстерском  плаще  с  плечами, как  здешние  пижоны, в  кепке  или  широкополой  шляпе. Ему  бы  здорово  пошло …
А  рядом   такая  вот  ляля …  Вернее,  Лёля.
Захотелось  действовать.
Местом  встречи  будет  ресторан  «Метрополь». ОНИ, наверное, не  раньше  восьми  тусуются …
А  пока …
Он  вышел  на  Садовом, недалеко  от  Курского  вокзала.. Пересел  на  трамвай. И  сошел  в  окрестностях  Каланчевки.  Последний  раз  он  был  здесь  в  85-м.  Ещё  в  СССР.
Может, потому  все  было  таким  знакомым …  .
Почти  как  тогда, только  гораздо  проще.
Музыка – задушевная, точно  из  старого  кино, плыла  в  воздухе  осенним  дымком,  со  стороны  сада  имени  Баумана. От  этой  немудрящей  мелодии  вдруг  сильно  защипало  в  носу. Туда, в  её   сторону он  и  пошел, точно  замерзающий  на  свет  в  окошке  или  голодный  на  запах  теплого  хлебушка.
Оркестр  на  танцплощадке, сделав  паузу, начал  другой  мотив – что-то  типа  испаского, с  кастаньетами
Сделав  шаг, он  остановился.
 Напало  дикое  смущение.
Он  был  сейчас  точно  прежним,  14-летним  Витькой  –    ещё  не  заматеревшим,  не  огрубевшим  снаружи  и  внутри,  не  наевшим  ни  морду, ни  бычью  шею …
 Ещё  не  обросший  мясом, как  защитной  броней, не  вымахавший  за  год  с  версту. Наоборот – худой  и  губастый (они  с  Валеркой  были  тогда  одной  комплекции, да  и  похожи, как  братья, на  двух  волчат),  со  слишком  большими  руками (всегда  стеснялся, не  зная,  куда  их  деть), и  светло-русыми  вихрами  до  плеч.
С  глазами  серыми,  прозрачными, в  пол-лица, и  вечными  синяками  в  подглазьях.
Причем  один  глаз  был  весёлым,  а  другой  очень  грустным.
Когда  он  показывал  свою  черно-белую  фотку  1982  года, никто  не  мог  поверить, что  это  он.

Мастеривший  в  кружке  модели  космических  кораблей.
Плакавший  в  кино. И   теперь, когда  те  же  самые  фильмы  пересматривал, глаза  были  на  мокром  месте.
 Боявшийся  с  девкой  познакомиться,  и  дрочивший  в  одиночку  до  потери  сознания – на  мертвую  Мерилин  или  живую  Аманду  Лир (он  тогда  ещё  не  знал, что  она  на  самом  деле  мужик).
 В  отличие  от  Валерки, совершенно  не  умеющий  врать.
Он  был  сейчас  точно  голый.
Настоящий.
Такой, как  на  самом  деле.   
 
Потому  и  шагнул, наверное, к  стоявшей  в  одиночку  у  стены  плотной  темненькой  девушке, одетой  в  белую  кофту  и  синюю  юбку. Не  знал, что  ей  сказать, протянул  руку, приглашая  на  танец.
Она  кивнула, глядя  на  него  снизу  вверх. Он  взял  её  под  руку. И  стало  вдруг  спокойно  и  хорошо. Только  вот  по-прежнему  не  знал, что  сказать.
- А  вас  не  Андрей  зовут? – спросила  она  вдруг.
- Почему … Андрей?
- Я  «Войну  и  мир»  перечитывала  вчера. И  остановилась  на  сцене  первого  бала  Наташи  Ростовой. Даже  закладка  на  этом  месте.
-  Потому  и  пошли  сюда?
-Нет, что  вы, я  тут  сегодня  впервые.  Меня  подруга из  педучилища  позвала  с  собой. А  у  неё  вдруг  мама  сегодня  заболела. Я  уже  уходить  отсюда  собиралась.
- Нет, меня  Виктор  зовут
- Хорошее  имя, - кивнула  она, -  это  по  латыни – «победитель». Вам очень  подходит …
И  тут  же  покраснела.
Они  тут  все  краснели.

Она  была   как  теплая  ватрушка  с  яблочным  темным  повидлом.
Широколицая, кареглазая, с  круглым  подбородком, и  чуть  заметной  татарщинкой  в лице, волосы  завитые, до  плеч. Плотная, снизу  даже  полненькая, ладная, как  уточка. Особенно  понравились  большая  круглая  попа  и  толстые  икры  в  плотных  чулках. И  маленькие  ножки, почти  детского  размера, в  туфлях  с  перепонкой.
-  А  меня -  Галя. Савушкина,  Галина.
Ему  понравилось.
Галочка. Галчонок …
- А  вы, Виктор, здесь  первый  раз?
- Да  я, собственно, так  зашел … - время  точно  сбилось, оказывается  они  уже  не  на  танцплощадке, а  идут  рядом  по  аллее, украшенной  гирляндой  из  лампочек. – Я  в  Москву  в  командировку  приехал. А  чемодан  с  документами  украли …
- Вам  в  милицию  надо! А  вы  здесь  время  тратите …
- Да  ладно, сегодня  поздно, завтра  с  утра  зайду, - отмахнулся  он.
Он  первый  раз  видел, чтоб  кто-то  так  сильно  о  нем  беспокоился.
- А  где  вы  ночевать  будете? В  гостиницу  не  пустят  без  денег …
-  Да  ладно, перекантуюсь  где-нибудь  до  утра. В  зале  ожидания  или  тут, на  скамейке. Ночь  не  холодная.
- Так  не  годится. Вы  же  не  бездомный  в  Нью-Йорке, - пахло  от  неё  корицей, яблоками, он  бы  ей  вдул  хоть  сейчас. – Знаете  что? Пойдемте  ко  мне. Это  не  очень  далеко, в  Лефортово. А  я  у  соседки  заночую.
Через  четыре   остановки  в  пустом, грохочущем  трамвае  они  сошли  в  Лефортово. Витек  помнил  год  81-й, Лефортовский  парк. Только  тогда  была  зима. И  лыжи.
Было  уже  темно. Светился  одинокий  фонарь  на  столбе. Лаяли  собаки  за  заборами.
Он, не  отрываясь  смотрел  на  Галины  ножки, полные, с  круглыми  икрами.
На  камни  под ногами. Брусчатка, как  на  Красной  площади. Двухэтажный  деревянный  дом  с  надписью  «Гастроном». Все, как  в  детстве, в  Талдоме,   тоже  в  СССР.
 Почти.
-  Разве  так  можно? – спросил  он то, что  всю  дорогу  не  давало  ему  покоя. – А  если  я  вор? Или  ещё  хуже…
-  Нет. У  вас  же  всё  на  лице  написано. – Она  повернулась  к  нему. – К тому  же  брать  у  меня  нечего, кроме  швейной  машинки. Вор  был  бы  очень  разочарован.

Дом  был  деревянный, бревенчатый, со  ставнями. Галя  зажгла  свет. Витек  остановился  у  комода,  застеленного  тюлевой  накидкой. Фарфоровые  безделушки – пара  голубков, мальчик  в  пилотке  с  фарфоровой  собакой.  Кукла  типа  пупс. И  ножная  швейная  машинка.
И  фотки. Много  пожелтевших, ещё  до  революции. Девчата  в  белых  футболках   Школьницы  в  белых  фартуках. И  какой-то  мужик  в  военной  форме.
- Ты  одна  живешь? – спросил  он.
- Раньше  с  папой. Он  с  войны  не  пришел. Мамы  не  помню. Ещё  бабушка  есть, только  она  в  деревне. Виктор, вы  садитесь  за  стол. Вы  же  голодный.
- Не  надо  так, - попросил  он, - давай  на  ты   …
- Ладно, - кивнула  она.- А  я  кашу  гречневую сварила  на  два  дня, сейчас  разжарю  её  с  луком  на  хлопковом  масле. Тушенка  есть, ленд-лизовская. Ещё  картошку  сварю.
Он  сидел, как  зачарованный.
 Как  маленький.
Вдруг  это  все  кончится  сейчас?
Галя  надела  фартук  поверх  юбки  с  кофточкой. Вышла  в  другую  комнату, вернулась  с  чуть   подкрашенными  губами.
Поставила  две маленьких  рюмочки. На  дне  стеклянного  графина  было  чуть-чуть  наливки.
- Это  соседка  приносила  на  майские. Для  гостей, я-то  не  пью.
- Давай  чокнемся, - предложил  он. – за  встречу.
На  руке  Гали  был  шрам, типа  ожог. На  пальце -  какое- то  дешевое  колечко  с  эмалью.
Витек  боялся  шелохнуться, заговорить.
  Вдруг  всё  это  кончится?
 Он  тогда  умрет …

- Да  вы  ешьте, не  стесняйтесь.
Точно проснувшись, он  начал  есть.   Умял полсковороды  картошки, гречку  с  тушенкой, заедая  ломтями  кирпичного  хлеба. Не мог  остановиться. Галя  отставила  тарелку  в  сторону  и  молча  смотрела  на  него.
Откинувшись  на  спинку  стула,  он  блаженно  потянулся, выпятил  набитый  живот, и  забарабанил  по  нему  двумя  ладонями. Из  всех  его  «быдляцких  привычек»  эта  почему-то  раздражала  Светку  больше  всего.
 А  Галочка, солнышко, только  улыбнулась.
- Ну  всё, я  вам  чистое  белье перестелю  и  пойду … А  вы  отдыхайте. Я  будильник  поставлю. Мне  с  утра  на  занятия.
Сердце  забилось  часто-часто-часто. Он  понимал – она  ещё  девочка. Чистая. Может, ещё  не  целовалась. Тогда  вообще  были  другие  понятия. Не  мог  он  её  сейчас  завалить, выпить  по  капле, вдохнуть  как  воздух, глоточками. 
Но и  отпустить  не  мог.
Поэтому  попросил:
- Выйди  за  меня  замуж.
- Я? – переспросила  она.
- Ну, да. – Он  встал  у   дверей, закрывая  выход. – У  тебя  же  нет  никого?
- А  ты?
-   У  меня  была. Но  мы  расстались. Она  сама  ушла.  В  общем …если ты  не  хочешь, я  просто  сейчас  уйду. И  больше  никогда  не  увидимся. Никогда! В  общем, как  знаешь.

Он  и  вправду  так  решил.

- Нет, ну  как  же …Зачем так  спешить?
- Зачем?! – Он  подошел  к  ней. – Затем! Вдруг  я  завтра  умру … Под  трамвай  попаду! Или  убьют! В  общем, решай …
Галя  молча  хлопала  глазами.
- Ну, я  пошел …
- Нет!
- В  каком  смысле нет?
- Да!
- Ну  и всё. – Он  взял  её  за руку, усадил  на  кровать. – Значит, не  надо  тебе  никуда  идти. Ложись  на  кровать, а  я  на  пол.  Слово  даю, я  тебя  не  трону. Ты  ведь  девушка?
- Ну, а  кто, - удивилась  Галя, - парень, что  ли?
Ему  стало  больно – точно  ниточку  выдернули  из  сердца. Или, наоборот, иголочкой  туда  ткнули, в  мягкое.  Комариный  укус.

Часы  с  кукушкой, ходики, пробили  одиннадцать.
- Может,  я  радио  включу? – спросила  Галя. – Там  сейчас  музыкальный  концерт …
Давай  тогда  ещё  потанцуем …
- Не  сейчас, Галь, - он  виновато  улыбнулся, расстегнув  пуговицу  на  брюках. – Пусть  у  меня  там  немножко  переварится …
- Пусть, - согласилась  Галя. И  села рядом, на  стул. А  он  надеялся, что  к нему  на  колени, – Ты  почему  сказал, что  тебя  убьют?!
- Я  сказал? Тебе  послышалось.
- Нет, не  послышалось!  Может, ты  военный? Ты  это  имел  в  виду?
  Блин, черт  бы  побрал  эту  войну! Перед  Галей  тем  более  стыдно. Что  не  воевал. Нет, он  отслужил  в  армии, два  года, как  положено, и  звание  имел  офицер  запаса, но  это  сейчас  не  в  счет.
- Я  тебе  все  потом  объясню. Не  сейчас …
Галя  включила  музыку.
Классика … Не  для  танца.
- Пятый  концерт Бетховена, - сказал  он  шепотом.
Он  любил  музыку. Но  только   классику  или  шансон. Всегда  включал  в  машине – под  настроение. Только  сегодня  забыл, когда  ехал  на  стрелку – не  до  того.
 Светку  и  это бесило. Всегда  вырубала  звук. 
Почему  он  не  мог  расстаться  со  Светкой  до  сих  пор, почему  терпел  и  её  хамство, и  её  шуточки, за  любую  из  которых, будь  Светка  мужиком,   прибил  бы  на  месте?
Только  из-за  хорошего  минета?  И  тех  редчайших  минут, когда  её  точно  расколдовывали, и  она  становилась  вдруг  обычной, нормальной  девчонкой, только  уж  очень  худенькой … Могла  и  поговорить, и  дать  дельный  совет.
Могла  даже  ему  улыбнуться   …
Он  и  не  помнил, когда  это  было  последний  раз.
 А  так – выёбывалась,  притом все  больше  и   больше. Всем  видом  своим  показывая, какую  жертву  она  приносит, претерпевая  рядом  со  своей  прекрасной  особой  это  быдляцкое  хамло. Или  хамское  быдло.   
Как  будто (однажды  пришло  ему  в  голову)  она  была  типа  дворянская  дочь  в  революцию, которая, чтоб  не  поставили  к  стенке  и  семью  не расстреляли, с  презрением  отдается    чекисту  или  матросу.  Родители  у  неё  и  вправду  были      интеллигенты, доктора  наук, на  грошовой  пенсии. Так он  и  отцу  её  оплатил  лечение, и  деньги им  в  Питер  высылал  регулярно. Даже  квартиру  в  Москве  для  них  купить  собирался, только  Светка  не  дала – «будут  ещё  здесь  доставать». 
Он  и  правду  чувствовал – ей  в  нем  всё  отвратительно.
В  целом  и  по  отдельности.
Мощные  бицепсы. И  пресс.
Всё  без  единой  жиринки.
Молочная кожа  и  здоровый, «колхозный»  румянец. Большие  ладони  с широкими  запястьями. Татуировка  в  виде  якоря, на  правой руке (ещё  с  детдома). Бритый  затылок  и  светло-русая    копна, волной  спускавшаяся  на  лоб. Нос, перебитый  ещё  в  армии.
Зверский (или  наоборот, скотский)  аппетит.
 Говорила,  что  если  он  и  дальше  будет  так  жрать,  то  к   сорока  годам  превратится  в  жирного  пузатого  борова, у  которого  на  часах  вечные  пол-шестого.
 Белые  рубашки  и  лакированные  ботинки. Привычка  литровыми  пакетами  пить  молоко.
Её  почему-то  воротило  даже  от  молочного  запаха.
Бесил  его  смех (быдляцкий  гогот).
 И  улыбка.
Точно  такая, как   на  мальчишеском  фото.
 
Да, особенно  бесило, когда  он  улыбался. Всегда  в  этот  момент  скажет  что-нибудь  этакое – точно  серпом  по яйцам.
Не  давала  ему  лёжа – никогда. Визжала, царапалась, кусалась  больно. Однажды  до  мяса  прокусила ему  плечо. 
Ей  почему-то  нравилось  его ненавидеть.  Возбуждало, что  ли … Он  это  кожей  чувствовал, хоть  и  не  понимал.
Последние  полгода  она  вообще  перестала  с  ним  спать. Сделает  дело (в  основном, орально, тут  этой  суке  равных  нет  и  не  будет)  и  сразу  же  в  свою  спальню. И  запрется  изнутри. А  когда  он  поинтересовался – почему,  с  удовольствием  объяснила, что  трахаться  с  ним  пока  ещё  можно, да  и  то – не  фонтан,  а  спать – разве  что  в  бронированном  противогазе …
Мало  того, что  он  храпит, как  целое  паровозное  депо, так  ещё  и  воздух  портит  всю  ночь  со  страшной  силой.
Он  ничего  тогда  не  сказал, только  малиново  залился  краской. Но  больше  ни  с  кем  не  спал. Если  имел - только  днем  и  по  быстрому. Да  и  хотелось  все  меньше, честно  говоря.
Он  вообще, последнее  время  устал.
Очень.
Очень …
Он  стал  расшнуровывать  ботинки. Снял  и  поставил  у   кровати.
Лег  поверх  покрывала  на  пружинистую  кровать  с  панцирной  сеткой.

- Галь, я  спать  очень  хочу. Ты  лучше  иди  к  соседке, заночуй.
- Так  она  уже  легла. – Галя  села  рядом. – Сам  же  не  пустил.
- Тогда  ложись. А  я  встану. Я  лучше  всю  ночь  в  кресле   посижу.
- А  если  я  рядом  лягу? Только  раздеваться  не  буду …
Если  она  рядом, он  точно  не  заснет … Можно  не  бояться.
Он  положил  голову  на  подушку. И  - точно  провалился  в  вату….

Витек  открыл  глаза. Горела  настольная  лампа.
Галя  сидела  на  постели  и  глядела  на  него, почти  не  мигая.
- Ты  спи …Зачем  проснулся? – спросила  она  шепотом.
Блин, неужели  заснул …
 Ну, зачем?!
- Что  ты  на  меня  так  смотришь? – не  выдержал  он
-  Ты  такой  красивый … - сказала  она  шепотом. – Я  в  жизни  таких  не  видела. Ты, правда, очень  красивый … Как  в  кино.  И  глаза  – ясные-ясные, точно  ручей  на  солнце.

Он  прижал  её  к  себе, к  вдруг  бешено  застучавшему  сердцу -  мягкую, горячую …
Как  хлебушек.
 Как  щенок.
- Я, наверное, храпел, потому  и  не  спишь …
- Нет, - удивилась она, - ты  очень  тихо  лежал. Только  плямкал  иногда  губами  во  сне, как  малыш. Да, и  ещё  один  раз  простонал, точно  от  боли. И  лицо  стало  такое … страдающее. Я  подумала – это, наверное, война, тебе  война  снится …  Я  её  очень  боюсь. Вдруг  опять, без  объявления …
- Ты  что? Мы  же  их  победили …
-  А  как  же американцы? – напомнила  Галя.  – Они  лучше, что  ли? Напали  же  на  Корею.
- Не  будет  войны   -  в  ближайшие  сорок  лет.
- Ты-то  откуда  знаешь?
-Знаю! Я  всё  знаю …

Не  будет  войны.
И  Гагарин  в  космос  полетит.  И  другие  тоже. А  потом -  Чернобыль. И  очень  большой  капец …
Сколько  ему  будет  в  девяносто  пятом? Если  сейчас  28?
И  что, его  сын тоже  поедет  на  стрелку?!
Двое  сыновей. Хорошо, чтобы  двойня. Русые, как  он. А  дочура – каштановая, как  Галчонок.
Он  точно  сердцем  чувствовал  этот  её  страх. И  не  знал, как  успокоить.
- Давай  потанцуем, - предложил  он, - даже  без  музыки …
Ему-то  сейчас  было  легко. Гора  с  плеч …
Он  так  и  думал – Светка  про  него  эту  ерунду  придумала.
Злая  дура  …
Откуда  в  ней  столько  злобы?!
Почему, вообще,  все  люди  такие  злые …

Он отставил  стул  в  сторону. Вышел  с  Галей  на  освободившийся  пятачок.
Танцевать  он  не  умел. Просто  обняв  её  за  плечи, медленно  развернул  - а  потом  повел  обратно. И  снова  прижал  к  себе.
- Чего-то  мы  не  танцуем? – улыбнулась  Галя.
Он  замотал  головой. И  вдруг  обнял  её, крепко-крепко. Носом  уткнулся  в  её  макушку.
Еле  справившись  с  горячей, звериной  волной  от  паха  до  самой  глотки.
И  снова  повел  её  в  танце.
- А  я  вспомнила …Постой!
- Чего?
- Я все  думала, где  тебя  раньше  видела? Ещё когда  ты  на  танцах  ко  мне  подошел. Ты    на  Джека  Лондона  похож! Просто  копия.
- На  кого?
- На  Джека Лондона, - повторила  она  тише. - Это  мой  любимый  писатель. Я  все  его  книжки прочла, по  второму  разу.  У  тебя  и глаза  такие, и  улыбка …

Он  вспомнил. Индейцы. Бродяги  Севера. «Белый  клык»  он  в  десять  лет  смотрел  по телеку, смотрел  и  плакал. И  сейчас   бы, наверное, тоже.

- Ты  так  говоришь, будто  с  ним  целовалась…
-  Не  смейся. Я  завтра  книжку  в  библиотеке  возьму  с  его  портретом  и  покажу – сам  удивишься, до  чего  похож. У  него  была  очень  трагическая  судьба.
- У меня  тоже … ухмыльнулся  он.
- Тоже  сравнил. Он  жил  при  капитализме …
«Я  тоже  жил … при  капитализме, ****ь …»
- И  умер  молодым … И  красивым. – Она  осторожно, одним  пальцем  тронула  прядь  у  него  на  лбу.
- Во  сколько?
- Что – во  сколько?
- Сколько  лет  ему  было?
- Не  знаю … - У  Гали  смешно  зашевелились  брови. – Наверное, за  тридцать. В  общем, молодым. А  ты  не  умрешь …
- Ты  уверена?
- Конечно. Сам  же  сказал – войны  не  будет. А  со  здоровьем  у  тебя, вроде  бы, все  в  порядке.

- Ну, да. Разве  что  обожрусь  до  смерти …
«Или  перетрахаюсь», добавил  он  мысленно. Если  до  неё  дорвется, то  уж  точно …
Неужели  это  случится  когда-нибудь?!
-  А  ты  учишься? Или  работаешь?
- Учусь  в  педтехникуме, на  педагога  начальных  классов. На  вечернем. А  днем  в  школьной  библиотеке  работаю …
- Так  что,  я  тебя  завтра  целый  день  не  увижу?!
- До  вечера.
- Зачем  тебе  работать? У  тебя  что, дети  по лавкам  плачут? Галь, не  ходи  утром  никуда!  Скажешь – заболела … Я  очень  тебя  прошу … Я  тебя  не  выпущу  отсюда  , вот  и  всё!
- Ты  что – очумел?! – Галя вырвала  руки  из  его  рук, заложила  за  спину. – Тебе  завтра  с  утра  в  милицию  идти. Лучше  сейчас  пиши  заявленье. Я  вообще  не  понимаю, как  можно  паспорт  с  документами  потерять, да  ещё  на  вокзале … Дурной  совсем! У  тебя  на  сколько  дней  командировка?
Он  вдруг  вспомнил  то, что  словно  из  головы  вылетело….

 Валерка  -   с  братанами  или  без.
 Место  встречи….на  которое  не  явился.
Скрылся, исчез.
Испугался?
- ****ь … - сказал  он  сквозь  зубы. – Ой, ну  и  бля-адь ..
И  грохнул  кулаком  по  столу. Что  есть силы.

Он  не  понял. Почему  так  тихо?
Галя  смотрела  на  него.
- Я? – спросила  она, одними  губами, с  каким-то  детским  удивленьем, даже  без  всякой  обиды.
- Нет, конечно. Не  ты …Галь, ты  что?!
Он  взял  её   руку, с  большой  теплой  ладонью  и  толстоватыми  пальцами, прижал  к  губам. После  чего  расцеловал  каждый  палец. А  потом  лизнул  её  ладонь, языком  чувствуя  потную  соль.
Потом  нагнулся  и  поцеловал  её  колено  под  синей  плотной  юбкой.
- Ты  что, совсем?! Витюша, не  надо … Я  боюсь.
- Не  бойся  меня.  Не  надо …  Ну, не  надо.
- Я  не  тебя боюсь. Я  за тебя. И  всё  время  теперь  буду  бояться. Ты  что, ревешь, что  ли …
Он  что-то  промычал, замотав  головой.

- А  почему  у   меня  пальцы  мокрые?

Он  отпустил  её, лег  животом  на  кровать, уткнувшись  лицом  в  подушку.
Он  чувствовал  её руку, две  руки – на    спине,  на  затылке,  на  макушке, гладят, гладят  и  гладят его  без  конца.  И  уже  ревел  в  голос, подвывая, чувствуя, как  наволочка  под  лицом  становится  всё  мокрей.
Он  не  хотел  от  неё  уходить.
 А  как  же -   там?
Пусть  так  и  думают, что   он -  слизь?
На  стрелку  не  явился?  И  вообще, сбежал …
 Всех  кинул.  И  фирму  накануне  аудита. И  ребят. Не  друзей, нет – соратников, компаньонов, штат.
Всех, кому  он  деньги  платил.
 За  кого  был  в  ответе.
Он. Никогда. Так. Не. Поступал.
НИКОГДА, НИ  С  КЕМ.

Он  снова  увидел  фуру – белую, как  айсберг. Точно  в  замедленном  кино. Даже  если  «Икарус» врежется  в  такую  хрень– вряд  ли  кто  уцелеет.
 Не  то, что  «Хонда».
Так  может  он  там  и  остался? В  смысле, его  телесная  оболочка, в  самом  неприглядном  виде?  А  здесь  его,  типа – клон?
 Может,  вообще, люди  попадают  после  смерти – в  будущее  или  прошлое?
Не  все, но  некоторые?
Может  он  здесь – а  там  его  уже  похоронили?  Под  плитой  с толстыми  цепями.
И  бюст  поставили. Противно, конечно.
Но  в  данной  ситуации, пожалуй, самое  лучшее