Николай Северный. Вечер в Большом зале Филармонии

               

                Николай  СЕВЕРНЫЙ
                ВЕЧЕР В БОЛЬШОМ ЗАЛЕ ФИЛАРМОНИИ

      Перед самым возвращением домой Сергею посчастливилось достать билет на концерт Ойстраха. Он давно знал об этом концерте, который должен  был  состояться  как  раз  в  день его  отъезда из  Ленинграда,  и  лишь  мечтал попасть на него.  И вот теперь мечта его чудесным образом сбывается, - вечером он идет в Большой зал филармонии...
Его поезд “Нева” уходил в половину  двенадцатого ночи. К концу дня Сергей закончил последние дела, рассчитался в гостинице и отвез вещи на вокзал, в камеру хранения. Потом поужинал в каком-то кафе на Невском и был теперь свободен от всяких забот. До начала концерта оставалось еще больше часа; он медленно пошел по городу, радуясь и окончанию командировочных дел, и ясному апрельскому дню, и предстоящему  вечеру. К тому же, программа сегодняшнего концерта была замечательной; лучший вечер на прощание с Ленинградом нельзя было себе и представить!..

      Не спеша он дошел до улицы Бродского и свернул к Русскому музею. В другое время тихая и почти безлюдная, сейчас эта улица была наполнена возбужденной толпой, будто сразу став продолжением Невского проспекта. Сегодня вся она жила одним нетерпеливым ожиданием,   одним   стремлением; и это  беспокойное ожидание и приподнятое,  праздничное возбуждение, пронизывающие, казалось, даже сам воздух вокруг филармонии, невольно захватывали и заражали собой каждого, кто оказывался здесь в эти минуты перед началом концерта. Уж сколько за свою жизнь ходил Сергей по этой короткой улочке, и всякий раз это снова и снова волновало его. Он приходил сюда еще в студенческие годы, когда учился в Ленинграде; приходил и потом, уже работая в КБ, на заводе, во время редких командировок в город своей юности, - в каждую такую поездку он непременно стремился снова побывать на концерте в Большом зале... И теперь знакомое, давно не испытываемое чувство вновь овладело им, когда он двигался в людском потоке к площади Искусств мимо стоящих вдоль улицы от самого Невского людей, которые все еще надеялись на удачу и без устали спрашивали о лишнем билете. Вместе с этим живым потоком он оказался у главного входа в здание и вошел в стесненные нижние фойе филармонии. Предъявив свой счастливый билет  и раздевшись, Сергей поднялся наверх.
     Здесь все было, как и прежде, и все издавна так знакомо ему. С волнением он стал обходить вестибюли и фойе здания, рассматривая фотографии и выставки, с радостью узнавая на старых местах портреты композиторов в добротных старинных рамах. И от этих портретов, от изысканности и торжественности всей обстановки зала, от праздничной нарядности его огней на Сергея неудержимо повеяло прошлым, полузабытыми впечатлениями  далекой молодости... Он самозабвенно и преданно любил этот зал за его волшебную, ни с чем не сравнимую атмосферу высокого искусства, музыки, за дух и тени ее бессмертных творцов, витавшие в этих стенах, за ту несравненную радость открытия и вдохновения, которую он всегда ему дарил. И лучшего зала - лучшего храма искусства не было, казалось, во всем мире!..
                *  *  * 
     Публика все больше заполняла здание филармонии. Приближалось начало концерта, и Сергей прошел на свое место. Оно было во втором ряду  правой боковой  ложи,  у одной  из колонн, почти напротив середины зала.  Отсюда было хорошо видно сцену, -  достаточно лишь немного повернуть голову. А прямо перед ним в своем великолепном убранстве представал этот необыкновенный зал со  стройными рядами колонн и изящными  портиками бельэтажа,  с огромными хрустальными люстрами, свисающими с потолка,  и ажурной вязью лепки по карнизу купола.
     Зажглись люстры над сценой, и в их ярком радужном свете матовые трубы органа засияли многоцветными бликами. Под аплодисменты на сцену стали выходить оркестранты. Когда они расположились на своих местах, и в зале стихло, появилась ведущая и назвала громкое имя оркестра и сегодняшнего дирижера. Выждав  приветственный всплеск аплодисментов, она объявила программу первого  отделения;  в нее входили  "Цыганские  напевы" Сарасате,  "Чакона" Баха из Партиты N2 ре минор  и "Цыганка" Равеля.  Наконец, ведущая произнесла  имя  скрипача,  и  ожидавший  этой  минуты  зал снова наполнился долгим гулом аплодисментов. Под него на сцене  как-то незаметно  появился  тот,  на  встречу  с  кем  пришли  сюда  все эти люди...  Он  кланялся,  благодарил жестами  и,  поворачиваясь то  к  левой, то  к  правой стороне зала, старался успокоить его.

     Освещенный теперь лишь люстрами над сценой, зал затаился в сладостном ожидании, устремив на музыкантов тысячи внимательных глаз.   Наступили  те  короткие  и  всегда  особенно  волнующие мгновения  перед началом  исполнения,  когда в оркестре звучат лишь отдельные  разрозненные звуки  подстраиваемых инструментов,   создавая  у слушателя   ощущение готовящегося  чуда...

     Но вот замолкли и эти последние звуки. В зале наступила полная тишина. Скрипач, сосредоточенный, уже весь ушедший в тот невидимый мир,  который он через минуту  должен будет открыть людям,  казалось,  застыл  в своей  отрешенности.  Наконец, будто очнувшись, он едва заметно кивнул дирижеру, и тот поднял палочку, быстрым призывным взглядом окидывая свои ряды.  Короткий взмах руки,  и оркестр повел трогательную и нежную, чарующую мелодию.  В ней сразу, с первого звука,  зазвучала безысходная,  древняя как мир цыганская печаль. И в этот нескончаемый, не стихающий от века плач вплелись трепетные звуки скрипки; она вторила ему горестной мольбой, будто взывая  к  людскому  милосердию,  жалуясь  на  одинокую  судьбу и разлуку... Мелодия Сарасате, чуть ли не с детства знакомая Сергею, нежная, пленительная и чарующая своей наивностью, - как и всегда,   захватила его.  И,  наверное,  это происходило сейчас  не только с ним.

     Если бы в эти минуты посмотреть в зал со стороны, то среди присутствующих нашлось бы, возможно, достаточно и спокойных, невозмутимых лиц, либо слушающих с напускным вниманием. Но с каждым движением рук скрипача, с каждым новым звуком исполнения их становилось все меньше, - игра мастера незаметно, но неумоли¬мо овладевала всеми, даже самыми невозмутимыми, самыми бесстрастными... Впервые Сергею посчастливилось быть на концерте  великого скрипача,  видеть  его  своими  глазами  совсем  близко.  Он, не  отрываясь,   смотрел  на  старого  маэстро,  на  его  крупное,  грузное  тело,   видел   точные,  выверенные  движения его больших, сильных рук и сосредоточенное выражение лица  и каким-то особенным,  необъяснимым   чутьем  сознавал,  что является  свидетелем   гениальной  игры...  Когда  отзвучала  финальная часть  "Напевов",  стремительная,  огневая  цыганская  пляска,  зал  взорвался  овацией.  И  в этой стихии  восторга,  в восхищенных взорах слушателей  и скрипач,  и дирижер,  и весь  прославленный оркестр  казались бессменными триумфаторами.  -  Что еще в жизни  может быть  прекраснее этого, - думал  Сергей,  до боли  отбивая ладони. Чувства переполняли его...

*  *  *
      После долгих аплодисментов наконец был объявлен второй номер программы. "Чакона" Баха тоже была хорошо знакома Сергею; кроме скрипичного исполнения  разных мастеров,  ему пару раз довелось услышать ее по радио в исполнении  самого Андреса Сеговии,  великого испанского гитариста.  Это было потрясающее исполнение… Правда, с тех пор он давно не слышал ее. Но когда скрипач, бережно прижав к плечу инструмент, начал страстную, мучительно-протяжную мелодию, Сергей тотчас вспомнил ее всю. Он слушал ее с таким волнением, словно эта бессмертная музыка впервые нашла его. Тоскующие рыдания скрипки, как стоны отчаяния, заполнили зал, а вместе с ним и весь притихший мир; исповедь вечной любви и страдания,  будто вырвавшись из долгого плена, то поднимающаяся и уходящая в какие-то неведомые высоты, то падающая  в жуткую бездну экстаза,  забирала душу...   И,  казалось,  не было  на свете  силы,  которая  могла  бы  противостоять  зову  этой влекущей бездны, способной вырвать душу из ее томительного плена. На глазах у Сергея, у всего затихшего зала старый маэстро творил чудо, открывая людям неведомые таинства их души. И теперь, всецело подвластный ему, многоликий беспокойный зал сливался в единый тысячеглазый организм и, как укрощенный исполин, дышал единым напряженным дыханием. Музыка то нарастала и рвалась неудержимым отчаянным призывом, то лилась неутешным плачем, становилась то порывистой и трепетной, как стук сердца, то снова бесконечно тягостной и тоскующей. И  вместе с нею поднималась и падала, торжествовала и замирала в отчаянии  вся огромная  и неделимая  человеческая душа...
  А когда смолкли последние звуки  этой музыки, такой божественно-небесной  и такой удивительно- земной,  зал  будто опомнился от забытья  и дал выход новому восхищению и восторгу.  В ответ скрипач лишь кланялся, прижимая руку к груди, и виновато улыбался, словно извиняясь  за содеянное чудо,  уходил и  опять возвращался под незатихающий  гул  рукоплесканий.   И сквозь  этот шум  в  миг относительного  затишья   ведущей  удалось почти прокричать название следующего  исполняемого произведения;  лишь просительные,  умоляющие жесты  музыканта  с трудом  успокоили  взволнованный  зал…

                *   *   *               
      Объявленным произведением была "Цыганка" Равеля. И зал вновь замер в благоговейном ожидании: что скажет сейчас маэстро? Зовущие, колдовские звуки этой музыки заворожат кого угодно, затронут даже  самую бесчувственную  душу; власть ее магического воздействия непостижима... В потоке тягостных и чарующих звуков в ослепленном сознании  Сергея  неведомо откуда возник  полуреальный,  воображаемый   и в то же время  живой,  где-то уже  виденный  образ  далекой Андалузии...

   ... Взгляд его, уставший от напряжения и яркого света, идущего со сцены, уже не обращен был туда, а отрешенно блуждал по залу, и в полумраке и очертания зала, и колонны, кресла, и люди - все плыло перед Сергеем в каком-то  затуманенном  волшебном  мираже.
            И  этот туман,  это колдовское наваждение,  казалось,  уже не окончатся  никогда...
                *   *   *                ...И вдруг в этой остановившейся вечности, в этом зыбком потоке без времени и границ его блуждающий,  рассеянный взгляд запнулся. Среди смутно различимых лиц и спин, пестрых нарядов и причесок  перед его взором прошло что-то  необычное,  захваченное лишь краем сознания. Пытаясь, еще полуосознанно, уловить возникшее ощущение,  он вернулся  взглядом по рядам  и сразу  понял причину своего странного впечатления.  В партере, прямо перед ним, за много рядов  отсюда,  в приглушенном  свете  зала  видно было  выразительное  женское лицо... Оцепенение быстро  покидало Сергея; он пытался всмотреться в возникшее видение.  Лицо  показа¬лось ему  странно знакомым,  уже виденным раньше. -  Но когда?.. где?.. сразу он не мог понять этого.     Женщина сидела в середине зала, в семнадцатом или восемнадцатом ряду, и свет рампы достигал ее, достаточно освещая ей лицо. Мягкие, округлые черты бровей, губ, подбородка плавными линиями  очерчивали профиль лица;  гладкие прямые волосы свободно падали на плечи.  И все это,  вместе со взглядом больших темных глаз,  невольно вызывало в воображении  какой-то уж очень несовременный,  тургеневский женский образ.  Глядя на незнакомку, Сергей почему-то вспомнил своих кумиров: героини душевных волнений и Пушкина, и Лермонтова, и Блока были, наверное, похожи на эту пленительную женщину... И чем больше Сергей смотрел на нее, тем сильнее ощущал мучительное беспокойство памяти: где он уже видел эту женщину?..
Со сцены, неистовствуя и заклиная, звучала, лилась вся мука и боль, вся неутоленная надежда человеческой души.  И Сергей, погруженный вместе со всеми в пылающую стихию музыки, невольно смотрел  теперь в полутемноту зала,  не в силах  надолго оторвать взгляд  от этого видения,  словно возникшего перед ним  из  моря звуков,  льющихся со сцены.  И сам не мог,  не хотел прерывать это новое волшебное наваждение...

В какой-то миг, почувствовав на себе его горячий, беспокойный взгляд,  женщина повернула голову, и их взоры на секунду встретились. Она посмотрела на него удивленно, с заметным напряжением, и Сергея от этого взгляда будто обожгло. Эта секунда показалась ему  головокружительной вечностью...  Снова  со сцены лились тревожные,  цепенящие звуки,  но теперь  они  почти  убаюкивали его,  будто несли  в своей неодолимой стихии, -  они словно  были  отражением  тех мыслей  и  чувств,  которые  совершенно  захватили его воображение. Казалось, с этой минуты Сергей стал обладателем жгучей тайны, не известной больше никому.
    Но самым удивительным  было то,  что, когда незнакомка  повернулась к нему  лицом,  Сергей сразу узнал ее!.. Вернее, узнал в ней ту,  кого она ему  напоминала,  -  Нину,  милую  девушку из далекой  юности, в которую он был  так  преданно   и  безнадежно влюблен...
...Почти все мы теряем свою первую любовь, но светлые воспоминания о ней на всю жизнь остаются в самых глубоких, самых сокровенных тайниках нашей памяти. И сейчас мгновенная вспышка сознания, какое-то внезапное озарение представило Сергею картины прошлого. А ведь столько лет прошло, - целая жизнь!.. Но эта незнакомая,  случайно встреченная женщина  вдруг непостижимо,  до боли напомнила ему божество  его юношеских переживаний: такие же, как у Нины, нежные, тонкие черты и мягкий овал лица, тот же пленяющий взгляд прелестных  темных глаз; казалось, то была сама Нина  в ее теперь уже зрелой  и  победительной красоте...  И  чудилось, стоит только подойти к ней и заговорить  -  и прошлое  вновь вернется к нему: и юность, и любовь,    и далекое наивное и грустное счастье...
  Но подойти к незнакомке казалось невозможным. И Сергей, чувствуя неловкость своего поведения, продолжал лишь изредка украдкой  смотреть на нее  и размышлял  о  невероятности  столь поразительного сходства.
                *  *  *
  Теперь музыка доносилась до него лишь как всеобщая гармония, как радость  узнавания и прозрения... А мозг его захватили яркие и  чистые  воспоминания  юности,  давно уже,  казалось, забытые; они  вызвали перед его взором  вереницу  сменявших друг  друга картин  и впечатлений, таких далеких и все же живых, дорогих его сердцу, полузабытых красок и звуков. И образ милой девушки, его  несбывшейся юношеской мечты, явственно и зримо вставал перед ним: взгляд широко открытых карих глаз Нины, ее чудесная застенчивая улыбка, стройная девичья фигура и легкая, летящая походка. И в этом неудержимом  рое воспоминаний как-то  незаметно  возникли голоса  любимых поэтов,  зазвучали  волшебные строки  их стихотворений...  "В  полдневный жар  в долине  Дагестана...",    "Встречали  ль  вы  в  пустынной  тьме  лесной   певца  любви,   певца  своей  печали...",     "...И лучших лет  надежды  и  любовь - в груди  моей  все оживает вновь,  и мысли  далеко несутся"...

Неясное, смутное волнение охватывало его все больше, все сильнее... Что это, откуда ? - с изумлением думал Сергей, узнавая вдруг свое  странное состояние...  Уж, кажется,  целую вечность  не писал он стихов, - переболел когда-то, как и многие, этой чудной  юношеской болезнью,  почти уже забыл о ней  и лишь иногда  невзначай  вспоминал с улыбкой.  И вот теперь - здесь, в этом зале - прошлое так нежданно проснулось в нем и настойчиво требовало выхода!.. Он с удивлением узнавал такие знакомые порывы тех далеких неповторимых дней  и не противился  неведомому зову,  безотчетно отдаваясь охватившему его чувству.

  "Давно ушедших дней... забытые порывы..." - звучали в нем откуда-то возникающие и такие естественные сейчас слова; и потом, минуту спустя:  "...Ушедших дней знакомые порывы..." По прежнему своему опыту Сергей уже знал, что за этими словами, словно выплывшими из глубин подсознания, за этой первой строкой потянутся, цепляясь одна за одну, другие; и нужно только сдерживать,  отбирать их,  пока еще не ясная, неуловимая  мысль  не найдет  своего  нужного, единственного  выражения. Его взгляд, теперь отсутствующий, отрешенный, ушедший в самого себя и пробирающийся сквозь тайники души,  уже ничего не замечал. В уме его словно вспыхивали и гасли быстрые, яркие сполохи мысли; в нем внезапно возникали и сменяли друг друга все новые слова и рифмы; мозг лихорадочно искал, нащупывал ключ рождающегося стихотворения... И в каком-то  мгновенном  прозрении он понял, что слова эти,  это внезапное признание,  если оно состоится,  должны быть обращены прямо к Незнакомке, - они не могут остаться  глухим самоизлиянием  души,  разбуженной необычайной встречей.   Они должны быть  обращены  к самой Незнакомке,  единственно  к ней!..
  Ключ  был найден,  все сразу встало на  места.  И сразу  появился  нужный  тон,  и слова,  казалось,  сами ложились в необходимый, уготованный им  ритм стиха:
 
              Давно знакомые напевы
              Ваш слух привычно  бередят...
              А  я,  -  то  ль  в радости,  то  ль в гневе,
              -  гляжу  с волнением  назад...

- Поймет ли? - лишь подумал Сергей. Ведь его прошлое не известно никому... Стихия рифм уже всецело захватила его; слова все возникали в растревоженном уме и складывались в строки, то беспомощные и робкие, то смелые и восхищенные,  и он, уже совсем не удивляясь этому,  лишь  ловил ускользающие  строки  и старался
удержать их  в памяти.   За первой  строфой   родилась  другая,  затем  третья,  четвертая;  они  переплетались  и теснили  друг друга,  а  за ними  уже просились  новые,  и как-то  надо было  записать их.  Сергей  достал ручку, порылся  в  карманах  в  поисках  какого-нибудь  листка  бумаги  и,  не найдя  ничего подходящего,  развернул программку сегодняшнего концерта,  - на листке  было достаточно свободного места.  Сложив  лист  вчетверо  и пристроив  на коленях,  он,  напрягая в  полусвете зрение,  стал быстро  и едва разборчиво,  будто делая какие-то пометки,  записывать  уже сложившиеся строки.  Вновь и вновь  останавливаясь и возвращаясь,  меняя  на ходу слова и целые выражения, выверяя каждую фразу и каждую строку, он набросал еще три четверостишия. Затем остановился в некотором сомнении: последние строки показались ему слишком открытыми, чуть ли не дерзкими...
           Вот что у  него получилось в записанном стихотворении:

               Смешны нам пылкие терзанья
               ушедшей юности своей,
               от них остались лишь мечтанья
               да образы минувших дней...

               Не дружны мы с судьбой на свете, 
               стремясь в потоке бытия.
               И  я  бы  век свой,  Вас не встретив,   
               прожил,  сомнений не тая...

               Но вот – нежданное мгновенье,
               жизнь дарит жребий  видеть Вас.
               Как  не поверить  в провиденье,   
               судьбы  моей  счастливый час !..

...   Но имеет ли он право обращаться к незнакомке так открыто, - он, совершенно чужой для нее человек ? И поймет ли правильно она его слова ? - то  ли он  говорит?  и что он вообще  имеет право сказать ей?.. - эти вопросы сейчас лишь легкой  тенью потревожили сознание Сергея.  А мысль его уже стремилась дальше,  требовала какого-то до конца еще не осознанного, отчаянного и выразительного завершения. Он  снова  смотрел на незнакомку,  видел  нежный  профиль  ее  лица  и   взгляд,  обращенный  к  скрипачу;  смелость уже  сделанного  признания  освобождала от робкой сдержанности,  подсказывала  предельно искренний тон обращения,  и слова,  которые не нужно было звать,  сами приходили к нему...

                Для Вас свидание с  кумиром
                - как свет,  как праздник каждый раз;
                мне  ж  заслонило  краски  мира
        сиянье  ваших чудных  глаз...

И это была правда: в эти минуты и люди, и зал, и все в нем будто отступили от него, ушли куда-то, - все краски, все ощущение окружающего мира соединились сейчас для него в одном магическом видении, в этом пленительном взоре.  И лишь музыка, эта неудержимая стихия  человеческих страстей и переживаний, пылающая, чудодейственная и завораживающая, продолжала царить и властвовать над миром, придавала необыкновенную гармонию тому, что он сейчас чувствовал. И несказанной отрадой было видеть незнакомку снова и снова, мысленно обращаться  к ней  и ловить быстролетные движения  собственной пробудившейся души!..
              Мечты,  надежды,  упоенье
              в душе моей проснулись вновь.
              Я  ожил вновь  для вдохновенья,
              мне снова жизнь волнует кровь.

       Неужели его слова не дойдут до незнакомки, останутся непонятыми, не вызовут в ней хотя бы малейшего отзвука сопереживания  или признательности? - вновь шевельнулось  сомнение.  Но как она узнает об этом?  как  она услышит обращенные к ней строки?..
Эта, такая простая и очевидная,  мысль озадачила Сергея; он подумал, что желает именно этого. Иначе кому нужна его горячая исповедь,  все это безумное воодушевление... -  только ему самому?  Значит,  он непременно должен передать написанное незнакомке; но как это сделать? - Подойти к ней в перерыве?.. нет, невозможно. Но как же тогда?.. -  Передать с кем-нибудь, попросить любого человека вручить ей записку? - тоже не годится, неестественно, да и малодушно. И, не желая до конца решать это сейчас, положившись на волю случая, Сергей вернулся  к написанному.

                * * *
Он не успел до перерыва закончить свое стихотворение: отзвучала музыка Равеля, и зал вновь наполнился шумом овации. Окончилось первое отделение концерта. Когда скрипачу удалось, наконец, покинуть сцену, в зале зажегся свет, и публика поднялась с мест, заполняя проходы. В толпе движущихся людей Сергей сразу же потерял незнакомку, и первым его побуждением было пойти вместе со всеми в фойе, найти ее, приблизиться к ней. Но он сдержал себя; он только представил, как подходит к незнакомке, а она смотрит на него своими удивленными большими глазами, - и сразу почувствовал сильное волнение: что он ей скажет?  что спросит?.. - что он хотел бы познакомиться с нею?.. Но ведь это будет, без сомнения, воспринято как мальчишество или неловкая дерзость!.. И он отказался от своей мысли.  Напряжение медленно отпускало его...

Ложа опустела. Сергей посмотрел на свой листок, весь исчирканный вкривь и вкось набросанными фразами, и решил, что пока он один, надо переписать стихи. Он сел к барьеру и как можно старательнее начал переписывать  стихотворение  со  второго листа программы на первый,  - на его внутренней стороне было достаточно свободного места. Даже сейчас, при хорошем освещении, он с трудом разбирал свои собственные  строчки;  он  больше  воссоздавал  их  по памяти.  Соседей его  по ложе  минут десять  не  было,  и  Сергей  смог спокойно и довольно разборчиво переписать уже готовые четверостишия... Он критически посмотрел на свою работу; написанные набело, стихи показались ему вполне сносными, хоть и слишком открытыми, откровенными. К тому же, обращение к незнакомке оставалось еще явно не законченным, требовалось какое-то завершение стиха, какие-то еще не найденные, но очень нужные заключительные слова. Не зная, чем закончить стихотворение, Сергей вышел из ложи, чтобы немного пройтись по залу. Втайне он по-прежнему жаждал встретиться с незнакомкой, и все-таки страшился  этого. И облегченно вздохнул, когда раздался первый звонок...

 После второго звонка он пошел на свое место. Подходя к ложе и пробираясь между людьми, Сергей мельком посмотрел вперед, в партер: она уже была там. На этот раз они переглянулись лишь коротким,  едва  заметным  взглядом;  она  тут  же  отвернулась и продолжала о чем-то не очень оживленно разговаривать  с соседями. В зале еще было светло, и теперь Сергей хорошо видел незнакомку. На ней было черное вечернее  платье; какое-то, не определимое на расстоянии, украшение на тонкой цепочке дополняло наряд. Темно-каштановые волосы и черные брови оттеняли чистоту и прелесть ее лица... На вид Незнакомке можно было дать чуть больше тридцати лет... Он долго и слишком уж увлеченно смотрел на нее, - женщина почувствовала это и на мгновение еще раз повернулась к нему; на этот раз ее взгляд был испытывающим и строгим, почти осуждающим. Да и во всем ее облике сейчас чувствовалась едва уловимая напряженность; Сергей заметил это и, сам смутившись, мысленно пожелал, чтобы в зале скорее погасили свет...

                *  *  *
      Во втором отделении исполнялся скрипичный концерт Чайковского. Чарующая мелодия концерта лилась со сцены, будто плескалась в зал  прозрачными теплыми волнами,  и сначала Сергей безраздельно отдался ей.  Но упоительный азарт мечты и вдохновенья уже опять овладевал им; он слушал и не слышал музыку концерта; мысль  его кружилась вокруг  чего-то  невысказанного, до конца не ясного, и он вновь горел в своем невидимом огне... И было ли то отражением удивительного волшебства музыки и этого зала, или отзвуком неуловимой музыки, звучавшей в его душе, он не знал...  " И кто-то шепчет мне, что после этой встречи мы вновь увидимся, как старые друзья", - возникли в памяти строки любимого поэта. И глядя на незнакомку, он на минуту представил себе, как разговаривает с ней, слушает ее живой, такой же волнующий и чистый голос. - Но это была пока лишь фантазия, дерзкая игра воображения, подобная  мечте, и она позволяла ему сбросить путы сковывавшей его неуверенности, давала свободу выражения  прорвавшимся чувствам.   И строки, слова обращения   приходили к нему сами,  как заветное признание, как  трепетный порыв:
             И чрез цыганские преданья,   
             под  звуки  пляски  огневой
             мне снятся странные мечтанья,
             я слышу голос Ваш живой!..

От горячечного возбуждения кружилась голова. Огни зала то меркли, то нестерпимо разгорались в глазах Сергея; но прекрасное лицо незнакомки четким завораживающим профилем сияло перед ним... А мир наполняла торжествующая мелодия Чайковского, и вся радость, весь свет жизни входили в сердце вместе с этой музыкой.
                * * *
        Свет вспыхнувших люстр, шум и ликование зала, лица музыкантов - все плыло перед Сергеем  в счастливом, опьяняющем тумане. Мысль о приближении встречи с незнакомкой обжигала его сознание... он не знал еще, как сделать это, но твердо решил, что подойдет к ней. И теперь беспокоился лишь о том, чтобы не потерять  ее  в толпе.  Он подойдет к ней, чтобы отдать стихи и сказать хотя бы несколько слов, услышать ее в ответ... И даже больше не смотрел в зал, охваченный лихорадкой нетерпеливого ожидания.

      Овации все не умолкали.  Растроганный и усталый, маэстро в который уж раз уходил со сцены и вновь возвращался,  и каждый раз  его выход  вызывал новый взрыв аплодисментов. Никто не покидал зала. Сергей стоя  вместе со всеми  хлопал изо всех сил и теперь на прощанье все смотрел на Ойстраха, стараясь запомнить и навсегда унести с собой его облик, - доведется ли еще когда-нибудь побывать на его концерте?..  На незнакомку он сейчас  старался не глядеть, будто опасаясь выдать ей свои намерения.
Наконец, выбрав удобную минуту, Сергей мысленно попрощался с музыкантами и потихоньку выбрался из ложи; еще нужно было где-то дописать свое стихотворение. Он вышел в боковое выставочное фойе и прикрыл за собой дверь. Помещение было пустым и оттого показалось  очень   большим   и  гулким;   Сергей  прошел  в  его противоположный  конец,  присел на бархатный диван и  принялся за дело. В это время шум, доносившийся из зала,  сразу затих, и послышались звуки какой-то знакомой  мелодии: скрипач продолжал играть "на бис".  Сергей пожалел о своем уходе и, прислушиваясь к музыке,  быстро  дописал в  чистовую  половину  листка последние четверостишия.  Потом  бегло  проверил  написанное,   оторвал  эту половину  листа от  другой   и,  сложив  вчетверо,  засунул  в боковой  карман  пиджака.  Вышел  на  лестницу  и,  стараясь не выдать  свое волнение,  точно  кто-то  мог  заметить  его,  стал   медленно  спускаться вниз.  Из  зала   еще  доносились  звуки  скрипки... В  гардеробе  почти никого не было;  Сергей  взял свои вещи  и,  не одеваясь,  стал ждать с курткой  в руках.

      Сверху еще долго неслись крики и аплодисменты; казалось, этому не будет конца. Волнение Сергея нарастало; он все ходил и ходил по нижнему ярусу помещения. Наконец, раздался шум прорвавшейся толпы, и густой людской поток повалил сразу со всех сторон, наполняя проходы, лестницы, вестибюли здания. В этом водовороте было легко затеряться... При мысли, что сейчас придет она, сердце Сергея учащенно забилось. Он напряженно следил за все нараставшим пестрым потоком и, не успевая замечать всех, никак не мог увидеть знакомое лицо. А народ все прибывал и прибывал, и обнаружить человека в такой огромной массе уже казалось ему почти немыслимым делом. Сергей забеспокоился  не на шутку; он ходил из одной секции раздевалки в другую, протискиваясь  между людьми  и заглядывая повсюду, - но ее нигде не было. От мысли, что он потерял незнакомку в толпе и уже не увидит больше, у него похолодело внутри. Прошло еще несколько томительных минут. Часть людей уже направлялась к выходу, и Сергей с тревогой смотрел им  вслед. Но сверху все еще продолжали идти и идти люди...

       Его беспокойство достигло предела. Он еще и еще раз заходил во все отделения гардероба, с надеждой и разочарованием смотрел на все спускающихся по главной лестнице людей. Незнакомка как будто исчезла, бесследно затерялась в толпе.  Он поднялся этажом выше,  заглянул в одно отделение раздевалки, потом в другое  и остановился в растерянности - куда же дальше?.. И вдруг в просвете секции ярусом ниже среди людей мелькнул знакомый облик. Сергей стремительно метнулся туда, через поток выходящих пробрался в помещение и тут в замешательстве остановился.

      ...Она стояла возле очереди, ожидая своих, но Сергей, видя теперь только ее, даже не замечал, с кем она. На ней было длинное черное платье, и оно лишь оттеняло ее прелестную стройную фигуру.  Она стояла в пол-оборота к Сергею  и не видела его. А он,  вдруг оказавшись  так близко к  ней, неожиданно смешался и в каком-то  оцепенении  лишь глядел на  нее из толпы людей, не решаясь двинуться дальше. Но вокруг толкались и разговаривали люди, и его смятения не замечал никто.  И он, как завороженный,  продолжал смотреть на нее...
       Да, это была она,  его  Незнакомка, во всем своем очаровании  и неотразимости; но теперь,  увидев ее вблизи,  Сергей находил в ней  не так уж много  поразившего его сходства.  Это была чужая,  незнакомая женщина лет тридцати двух или трех  в расцвете необыкновенной,  редкой женственности.  И только нежность черт и этот пленительный изгиб бровей, темно-каштановые длинные волосы да какой-то изумительно мягкий, бархатистый свет широко раскрытых глаз по-прежнему напоминали ему Нину... Ею можно было любоваться без конца,  она действительно  была  прелестна, - воображение  не обмануло  его.  Это и  влекло к ней  неудержимо, и одновременно сковывало его,  мешало сделать еще хоть один шаг и подойти к ней. Сердце его гулко,  невыносимо громко  стучало,  и ему казалось,  что этот предательский стук  услышат сейчас все...

                * * *
      Неизвестно, сколько бы еще продолжалось смятение Сергея,  но в какую-то минуту незнакомка отошла от очереди  и встала в стороне, где было меньше людей.  Теперь она оказалась дальше, в каких-нибудь десяти шагах  от него;  она  в задумчивости  смотрела  на очередь  и все  прибывающих людей. Очередь подвигалась медленно,  но ни  нетерпения, ни досады  не заметно было на ее лице.  По ее невнимательному,  отрешенному взгляду  было видно, что она целиком ушла  в свои мысли… Но вскоре она вновь вдруг  почувствовала на себе увлеченный взгляд Сергея и повернула голову в его сторону. Теперь она опять стала похожа на Нину.  Взор ее больших задумчивых глаз неуверенно остановился на нем.  – Мы с вами ведь не знаем друг друга… - словно говорил ему этот мягкий, удивленный  и немного укоризненный взгляд. И тогда он, будто увлекаемый этим магическим, чарующим взором, сдвинулся с места и с отчаянной решимостью преодолел, наконец, эти несколько шагов, разделявших их. Рубикон был перейден, Сергей оказался рядом с  незнакомкой. 

       Он смотрел сейчас прямо ей в лицо.  В горле у него пересохло; казалось, он не сможет выдавить из себя ни слова.  С трудом он вытащил из кармана руку с запиской  и без всякого обращения протянул незнакомке листок программы, который  теперь жег ему пальцы.  В глазах женщины  выразилось крайнее удивление, чуть ли не испуг.  –  Это Вам… - только и сказал Сергей в ответ на ее недоумение, и в этом чужом, сдавленном голосе не узнал себя. И пока она, еще ничего не понимая, с предельным изумлением и любопытством разворачивала плотный листок,  он лихорадочно искал самые  нужные сейчас, самые убедительные слова:  как объяснить ей так сразу,  прямо здесь,  причину своего обращения   к ней  и  чувства, которые весь вечер  обуревали его?!.

        А она, развернув листок, посмотрела на Сергея  быстрым вопрошающим  взглядом и стала вчитываться, разбираться  в написанных рукой  строчках незнакомого почерка;  сделать это было непросто.  Легкий румянец проступил на ее лице.
      - Да, да, это Вам, - повторил Сергей, указывая глазами на листок.  Смутился и, желая устранить возникшее недоверие, добавил:  - На память о сегодняшнем концерте; стихи, навеянные прекрасной музыкой и исполнением  (он чуть не сказал: и Вами, но сдержался)… Так, фантазия,  игра воображения,  чудесных видений  в этом зале!.. Не судите слишком строго.
       И видя на лице незнакомки неустраненное сомнение и невысказанный вопрос,  пояснил уже более уверенно  и  убежденно:
       - Не подумайте, пожалуйста, я не стихотворец,  и графоманией не страдаю… Но вот, что-то нашло на меня сегодня…  и этот необыкновенный концерт, и ваше присутствие в зале, - простите, если что-нибудь  не так!  Но  это все  от чистого сердца,  поверьте.
       - Спасибо! – с благодарностью ответила она,  и в ее глазах он заметил живую, приветливую искру улыбки; первое недоверие было сломлено.  – Но почему мне?.. ведь  Вы не знаете меня.   

        Голос  у незнакомки был грудной  и удивительно приятный и нежный, - можно было очароваться одним этим голосом.  Почувствовав  молчаливый  протест Сергея, она снова принялась разбирать строчки написанного, но он остановил ее:

         - Оставьте, пожалуйста; не надо, не сейчас!.. Разберетесь потом, в подходящей обстановке. – И понимая, что задерживает ее своим разговором,  да и привлекает  излишнее внимание ее спутников, сказал: - Я Вам все объясню позже. – И с неуверенной надеждой спросил: Разрешите мне немного проводить Вас? 
         - Нет,  не надо, зачем… -  брови незнакомки  удивленно взметнулись,  румянец разлился по лицу; она озадаченно полуобернулась к своим,  как бы ища у них поддержки,  и виновато улыбнулась:  - Мы тут вместе,  у меня друзья, и я не могу их оставить, вы меня простите.
         -  Я понимаю… как жаль! - сокрушенно ответил Сергей.  – Но смогу ли  я  снова, еще раз,  увидеть Вас? – в последних словах явственно прозвучала отчаянная надежда, почти мольба.   
         В ответ  - минутное замешательство,  растерянность   и  виноватая  и  приветливая,  милая улыбка:
         - Увидеть?!. Но зачем… Разве  это  Вам нужно ?

         Этот   вопрос затронул Сергея своей очевидной трезвостью и  наивностью. В жизни он никогда  не приставал к девушкам и женщинам, пуще всего боялся стать навязчивым  или бестактным и в любой обстановке старался  быть предельно  уважительным  и  тактичным.

         - Нужно, очень нужно! – горячо и убежденно запротестовал он,  сам поражаясь своей  сегодняшней смелости  и  настойчивости .  И  не зная,   к а к   объяснить  эту свою  уверенность и упрямство,  добавил:
         - Вы это поймете, убедитесь в этом, когда прочитаете то, что там написано! Поверьте мне и не обижайтесь; не сочтите меня  обыкновенным наглецом. Я и правда очень хотел бы  снова встретить Вас, хотя бы  на концерте.  Неужели  это невозможно?.. – он  и сам   не ожидал от себя такой дерзости.

        На какое-то мгновение она  смутилась и задумалась, уже с неподдельным  интересом и расположением  глядя Сергею в лицо, словно стараясь проникнуть в его душу. Много раз в жизни с нею пытались знакомиться и знакомились разные представители сильного пола, но такого открытого и стремительного, и вместе   романтичного и  возвышенного   обращения  к ней она  еще не знала. И понимая это, после минутной внутренней борьбы  она  с искренностью  и  доброжелательностью ответила:

       - Ну, что же, раз это так необходимо, мы с Вами  еще  увидимся!  Приходите снова сюда, в Большой зал, и мы непременно встретимся.  Я часто бываю здесь;  Вы,  по-видимому,  тоже ходите сюда?..
       - Да,  но я – не ленинградец,  - с  сожалением признался Сергей, - живу далеко отсюда и бываю в Ленинграде только во время командировок.  Но, Вы правы,  всегда, каждый приезд  прихожу сюда обязательно. – И,  решившись,  по-мальчишески отчаянно признался:  Очень жаль,  что я не узнал Вас раньше!.. Да это сказано в моих  стихах,  Вы увидите.  – И огорченно добавил:  А сегодня,  вот уже  через два часа, я уезжаю.  Так что  - до свидания!..
       - Простите, я не знала. Но когда-нибудь Вы  все же снова будете у нас, в Ленинграде, не правда ли?..
       - Конечно, обязательно,  - с готовностью подтвердил он, -  только не известно, когда…
       И тогда она улыбнулась ему открытой, обезоруживающей улыбкой,  с какою можно получить любое прощение:
       -  Ну  вот,  значит,  все  не так  безнадежно…  И мы  еще обязательно встретимся.

       Минута расставания неумолимо приближалась.  Но что еще мог сделать Сергей здесь, сейчас?!.. Оставалось  только  попрощаться.  И он,  увлекаемый все той же неведомой силой, спросил, как ее зовут.
       - Наталия, - просто и дружелюбно ответила она и протянула ему руку; -  а Вас?  -  и он  почувствовал  рукопожатие  ее легкой девичьей руки.

       Получив ответ,  она снова оглянулась на очередь и обратилась к Сергею:
       -  Вы меня извините, но я должна идти… -  и после небольшой паузы неожиданно  сказала:  Дайте мне ваш адрес…если можно.  Я обещаю Вам, я постараюсь ответить Вам  до вашей следующей  поездки в Ленинград.

       Сергей, стараясь как можно разборчивее, быстро написал в тот же листок,  протянутый ею, свой несложный адрес. –  Напишите, я буду рад.
       Наталья, не глядя, положила программу в сумочку,  посмотрела в глаза Сергею долгим  испытующим взглядом  и  тихо произнесла:  -  До свидания.  Счастливого пути!  И всего Вам  доброго.
       Сергей вышел из раздевалки,  спустился на первый этаж,  к центральному выходу  и, надев куртку,  пошел   на улицу.   
                * * *
               
       Была тихая звездная ночь.  Все существо Сергея сейчас, после пережитого волнения,  охватило  ощущение необыкновенной гармонии и полноты жизни. И это ощущение, он был уверен,  будет сопровождать его очень, очень долго.  А сегодняшний  концерт  и эту  встречу  он не забудет  до конца дней своих…

       Он не помнил,   как  добрался до вокзала, как взял вещи из камеры хранения и сел в вагон. Все вокруг было в каком-то светлом, пьянящем тумане… А когда скорый поезд ,  набирая ход,  помчал через притихшую землю в далекий край, на юг России,  он,   лежа в темноте уснувшего вагона, продолжал снова и снова  вспоминать волнующие минуты  прошедшего  вечера.    Музыка  Сарасате  все  еще  звучала  в  нем,  заполняла   мир,  а перед глазами  стояло  лицо  Наталии,   с  тем  самым   выражением,   удивленным  и  приветливым  одновременно,   с обворожительной  милой улыбкой,  которая так пленила  его.  Казалось,  чудесный свет ее глаз и сейчас достигал Сергея.   Хотелось  никогда не расставаться  с этой музыкой  и с этим  чарующим  видением…

                …  И  кто-то  шепчет  мне,   что после  этой встречи       
                мы  вновь  увидимся,   как  старые  друзья  …

        И хотя он уезжал,  удаляясь все дальше и дальше от Ленинграда,  от его огней, его неповторимой красоты и  бессмертных сокровищниц  духа, он убеждал себя, он представлял  себе, что движется к другой, новой жизни, к чему-то неведомому и радостному,  к какому-то еще не известному,  не познанному им счастью,  отблеск которого сверкнул  перед ним  сегодня  ярким  мгновением  этой  нежданной  встречи.
 
                *   *   *
        Прошло  около двух недель нетерпеливого ожидания,  и Сергей получил письмо из Ленинграда. С волнением он распечатывал конверт,  на обратном адресе которого  было указано:  Ленинград,  ул.Беринга, 22,  кв. 90,   и стояла  простая  русская фамилия:  Евдокимова Н.В.

        Он развернул большой лист бумаги,  исписанный крупным и круглым женским почерком, и от первых же слов,  от самого обращения у него захватило дух;  он будто услышал голос Наташи: 
               
                Здравствуйте, Сергей,  уважаемый  и далекий человек!
        Простите мне такое официальное  обращение, но трудно сразу перейти на какое-то простое,  более располагающее  и дружеское,  хотя  я хорошо  понимаю,  что  Вы  это заслуживаете.  Может быть, позже, когда мы больше узнаем  друг друга, сделать это будет легко и естественно,  произойдет  само собой.  А сейчас – примите  мою  сердечную благодарность за ваше отношение, ваше внимание ко мне.  Любые слова этой благодарности кажутся мне недостаточными, чтобы выразить Вам мою  горячую признательность и огромное спасибо за ваше посвящение, ваши стихи. Я поняла это, почувствовала всё-всё,  когда дома внимательно  разобрала  и прочитала  ваши строки,  поняла,  от какой души они исходят.

        Мне  никогда не забыть  тот  неповторимый  вечер.  И не только потому, что он был исключительный,  особенный сам по себе – благодаря, конечно,  Давиду Федоровичу Ойстраху;  признаюсь,  что мы тогда  с трудом  смогли достать билеты  на концерт. –  Но и потому еще,  что в тот вечер Вы подарили мне этот  неожиданный, такой чудесный и изумительный дар – ваши стихи;  любая женщина почувствовала бы себя  счастливой от такого  необыкновенного посвящения,  такого подарка!  Ваш выбор пал  на меня,  и я должна быть благодарной судьбе   за этот  выбор,  за такое редкостное ее проявление.

        Вы сказали тогда, что это сама музыка вдохновила Вас в тот вечер, вызвала в Вас эти чудесные строки.  И я так хорошо понимаю это,  чувствую ваше состояние!  Потому что сама  испытываю нечто подобное,  когда звучит  прекрасная музыка;  ведь она так возвышает душу и  так  сближает  любящих  её  людей,  вообще  родственные души!   Музыка  пленяющей  и  всепобеждающей красоты  спасает нас от  горечи потерь  и отчаяния  и  навсегда остается  с нами,  в нас, - она  дарит нам    свет прозрения  и  радость  постижения  гармонии   и  неповторимости мира. Часто при исполнении  какого-нибудь моего любимого произведения меня охватывает восторг и такой душевный подъем,  которые невозможно выразить словами,  и вместе со звуками музыки я словно  устремляюсь  в какие-то неведомые дали… Жаль, что я не поэт  и не могу, как  Вы,  выразить эти непередаваемые ощущения в поэтических строках. Но я догадываюсь о ваших чувствах  и  вашем состоянии,  когда на концерте к Вам пришло творческое  озарение.  И я восхищаюсь Вами за то,  что Вы ответили на него  и дали  жизнь своему  порыву,  - это прекрасно!
 
        Непостижимо волшебная музыка  объединила нас  и перенесла  в чарующий мир  фантазии,  она наполнила нас одним великим духом,  который возвышает  людей  и дарит им прозрение  и  вдохновение.  Эта музыка,  этот дух   подняли  нас на  гребень одной головокружительной волны  очарования и  величия мироздания.  Поэтому  мы  так понятны  друг другу  и  поэтому так  схожи наши ощущения и наши чувства…

        Из ваших  волнующих и отчаянных  строк я поняла,  что ваше сердце ранено, и  Вам необходимо человеческое  участие и сопереживание.  И  я  с готовностью  за вашу искренность и доверие отвечаю  Вам  своей искренностью. Я прониклась пониманием и – не удивляйтесь – преклонением  перед светлым и  чистым отношением  к первой любви. Наверное,  Вы правы, - мы  чаще всего  теряем свою первую любовь… Когда-то так  было и со мной.  Но как важно с достоинством    Homo  Sapiens   беречь негасимый лучик этого святого чувства,  чтобы  вся жизнь  и  всё,  связанное с  любовью человека,  освещалось и  освящалось этим  трепетным лучиком.  Чтобы  в часы  и  дни,  когда  к нам приходит ненастье,  когда  заметелит  или заштормит  вокруг,  запуржит  прорвавшимся сыпучим снегом  весь мир,  этот теплящийся в душе  лучик  разгорался  ярким и сильным  светом спасительного,  жизнеутверждающего  и подающего надежду маяка!

         В свое время я убедила себя в этом, обрела опору в  жизненных испытаниях. И теперь  мне хочется  передать Вам это мое открытие или озарение:  я поняла, что нельзя останавливаться  и упираться в  возникающие препятствия или преграды,  тем более оставаться  среди руин безнадежного прошлого!..  Нужно преодолевать  на пути  все враждебное и идти дальше,   с благодарностью  Судьбе за  ее  счастливую  десницу  двигаться  к еще не достигнутому,  неведомому,  но  к чему-то  заветному,  к мечте.  Меняться самому и воздействовать на ход событий,  и снова  и снова  учиться удивляться  и радоваться  жизни, открывая в ней  новые  знания и грани…-  Быть в ней  Очарованным странником.  Впрочем,  Вам это,  судя по всему,  судьба  и  так  предопределила.

         Ваше обращение  ко мне очень приятно и дорого,  оно обнадеживает меня на глубокое понимание и дружбу.   Возможно,  в  одном из дальнейших писем  я отважусь рискованно   пофилософствовать …  о своей жизни.  Хотя сегодня  я  и  так  доверилась Вам.  И чувствую, что  уже пора заканчивать свое послание.  Простите мне  естественную  - женскую - непоследовательность  суждений,  очевидную литературную неуклюжесть и  скованность обращения.  Я  постараюсь  в будущем   преодолеть эти  недостатки. 
         А сейчас –  с  уважением,  с радостью открытия,  с благодарностью  Вам  за всё,
                Наталья-Натали                               
                *   *   * 

          Сергей лихорадочно,  словно ожидая  увидеть какой-то неизбежный приговор,  пробежал глазами строки письма  и,  польщенный  его искренностью,  тронутый такими невинными и бесхитростными признаниями,  самой формой  обращения, стал читать его сначала,  уже медленно и внимательно.   Волнующие,  незабываемые картины того вечера чередой  всплывали перед ним,  и музыка Сарасате и Баха  вновь зазвучала в его памяти. Он вспомнил,  как подошел тогда к Наташе и заговорил с нею,  и со страниц письма  явственно  услышал знакомый голос.  Он будто снова видел сияющий и удивленный взгляд ее глаз. И самые нежные и дерзкие одновременно мысли мелькали в его голове. -  Скорей бы встретиться с Наташей, снова увидеть ее и говорить, говорить без конца,  внимать ее чудесному голосу,  ее пленительному взгляду.

           А сейчас надо поскорее  ответить ей. Он напишет, что не забыл ее и замечательный концерт,  который свел их,  что помнит все подробности того необыкновенного вечера. Он скажет,  что от ее письма  испытывает  огромную,  чудодейственную радость и необычайный подъем чувств.  И что с того памятного дня  их встречи он живет совсем  иной,  чем прежде,  вдохновенной  и новой для  него жизнью,    с ясной душой и открытым сердцем.  Все  в мире  для него  теперь преобразилось,  приобрело  яркие, сияющие краски,  и  сама жизнь его  наполнилась осмысленным и  волнующим  содержанием.  И  все это  сделала она,  Натали, его прекрасная  Незнакомка.

            А еще он скажет,  признается ей,  что в тот счастливый день нежданно повстречался со своей сокровенной мечтой,  нашел  свой желанный  и, казалось, недостижимый идеал. Что она  поистине  несравненная,  восхитительная женщина,   какой можно  поклоняться всю жизнь,  - такая,  какой  приходила к нему в его юношеских грезах,  и что он  будет поклоняться  ей всегда.  Он благодарит судьбу  за эту волшебную встречу  и самого Бога  за то,  что он послал ему  ее.  И он  с еще большим нетерпением  будет ждать  следующего письма Наташи  и  следующей встречи  с  ней  в  Ленинграде!
            Сергей  верил,  что отныне  всё  для него  переменилось,  и  вся  его жизнь  ещё впереди…      

               
                Ленинград-Севастополь,   1979-2001