Фантом

Поехали мы на выходные на речку, не так порыбачить, как отдохнуть, шашлычков на природе покушать, у костра посидеть, рассказы разные да сказки послушать. Знали, что Ксенофонт любит байки разные травить, смешные и страшные истории, то ли из жизни взятые, то ли некогда ему рассказанные, а может, самим выдуманные.

Рассказывал он под настроение, да под стопарик.

Днём-то некогда рассказывать, на поплавки глядеть надо, да птичек лесных слушать. Собралось нас девять человек, и, хотя компания довольно большая, но на речке тихо вели себя – на природе нельзя шуметь, уважать природу-мать надо, тогда и тебя природа уважать будет.

Вечером поставили мангал, разожгли костёр, картошки привезли с собой специально, чтоб печёную на костре  поесть, жареную да вареную каждый ел, а вот на костре печёную, с дымком, не все пробовали. А какая вкуснятина картошка, испечённая на костре! Не вздумайте дома печь картоху на газплите или в печке – вкус не тот, аромат совсем другой. Когда сидишь у костра, слушаешь мелодии леса, сливаешься с природой, не нарушаешь звуков природы, и, кажется, что лес тебя понимает, ты тоже начинаешь вслушиваться и понимать лес. А над тобой огромный чёрный небесный ковёр, на котором ярко, выпукло, мерцают мириады звёзд. Слышишь, как пробежала в траве запоздавшая мышь, какая-то птица спросонья зашебуршала в листве, а вон светлячок  сел на травинку, где-то недовольно квакнула лягушка, лёгкий ветерок о чём-то шепчется с листьями, а вот заяц пробежал стороной, мелькнула его тень, раскинул по кустам ловчую сеть паучок.

– Дядь Ксенофонт, ты обещал рассказать сказку про Агафона…– знали, сорванцы, дядька умеет рассказывать всякие разные истории. Любит он среди молодёжи быть, сказками пугать.

– Не сказка это, а быль-быльная. Мой дед не стал бы сказки разные рассказывать. Он был человек очень правдивый, терпеть не мог, когда кто-либо врать начинает, небылицы разные травит. Шибко серчал он, врунов-сказочников прогонял, чтоб не смущали народ выдумками. Вот он и рассказал эту историю, а я вам её перескажу, а вы слушайте, как что бывает, да на ус мотайте, и мозгой шевелить не забывайте. Как плевелы от пшеницы, правду от неправды очищайте, ежели, конечно, найдёте неправду-ложь в моих словах. Знайте, нет в моём рассказе ни слова лжи, как бы невероятным ни казался рассказ – всё рассказанное мной было в сам деле. Так что слушайте и не перебивайте, а если перебьёте, с мысли собьёте – на себя пеняйте.

Притихли все – и молодёжь, и постарше кто, приготовились слушать неторопливый рассказ Ксенофонта.

Давно это было. Так давно, что и не помнит никто, когда именно.

Умирал один очень хороший человек, а сын его в это время был на заработках в другом селе. Сын очень любил отца. Молодой человек хотел заработать хоть немного и привезти подарки родным, но в этот день не работалось ему. Что-то очень плохо он чувствовал себя и поэтому не смог идти на работу.

“Неужели что-то плохое случилось дома”? – подумал он. И хотя его отец долго и тяжело болел, он не допускал даже мысли о том, что его скоро не станет.

В комнате, которую он снимал, скрипеть начали стулья, полка, где висела его одежда, рухнула, хотя была прибита очень прочно. Ставни, сорвавшись с крючков, начали хлопать ни с того, ни с сего.

– Беду чую! – произнёс Агафон. – Надо домой ехать.

– Гордей Дементьевич, мне надо домой съездить, – начал Агафон, – чует моё сердце, неладно чтой-то дома. Приеду – отработаю.

Хозяин хорошо знал Агафона.
– Ехай, Агафоша. Хоть ты до зареза нужон на работе, задярживать не буду, знаю, врать да лодыря гонять ты не привык. Так что ехай. Вот те два целковых  тобой заработанных.

Запряг свою лошадёнку Агафон и поехал на ночь глядя, не стал дожидаться утра, хотя хозяин и уговаривал его остаться хотя бы до рассвета.

– Опасно ночью ехать. Всяко может случиться.

Не послушался Агофон.

– Не могу. Сердце чтой-то ноет. На душе не спокойно. Поеду. Чёрт не выдаст, свинья не съест.

Поехал в ночь Агафон. Лошадка весело бежит – чует, домой. Агафон сидит, дремлет, сморила его дорога. Ночь лунная, звёздочки на небе друг с другом переговариваются. Ветерок попутный жар дневной снимает. Хорошо! Вдруг конь заржал, остановился, пятиться начал. Агафон вожжами стеганул коня, а конь хрипит, пятится.

“Что за чёрт, – недоумевает человек,– чего испугался”?

–Но! Но! – понукает. Не идёт конь, хоть тресни.

Выпрыгнул Агафоша, за узду взял лошадь.

– Кустов испужался. Не боись, дурашка.

Но видит Агафон, над кустами огоньки разноцветные пролетают. Как детишки в догонялки друг с другом играют. Вдруг два огонька отделились от кучи и в сторону Агафоши направились. Посмотрел – не огоньки это, а глаза зверя невиданного. Волк  летом  на человека нападать не будет, в лесу т много добычи. Да и высоко для волка огоньки-глаза. Вскочил человек на бричку, и такая злость его взяла, что огрел коня кнутом. А конь  никак идти не хочет.

 Как  назло тучка откуда-то взялась, закрыла луну, темно стало, не разглядеть в темноте, что за зверь. Конь заржал дико, на дыбы встал. У Агафона от страха волосы на голове дыбом встали. Но совладал со страхом:

– Но-о! – прикрикнул на лошадку, стеганул вожжами. – Чего спужался? Светляки летят, а ты…

И видит – голубь белый летит. Взвыл зверь невиданный и исчез, а голубь покружил, покружил над Агафошей и растворился в воздухе. Только что видел его, и вдруг исчез, будто растаял.

Едет Агафон, а у самого думы невесёлые, тревожные из головы не выходят.

Тучка луну открыла, лошадка весело бежит, колёса тарахтят по дороге. Луна на в вторую половину ночи повернула

Скоро уже и дом.

Агафон уже забыл о приключении ночном – пригрезилось, должно быть, когда закемарил, – решил он. Да различил вдалеке – старик одинокий шагает. Удивился, что за старик, почему ночью идёт?

– Садись, дедушка, подвезу, – догнав, предложил он.

Вмиг у “дедушки” появились два зазубренных острых рога, голова превратилась в свиную,  острые загнутые клыки сверкнули при свете луны. Тело порыто неопрятными клочьями меха вперемешку с перьями.   Свирепый взгляд и смрадное дыхание заставили Агафона забыть обо всём и хлестать лошадь. Коняга понёсся, бричка  подпрыгивает на неровностях дороги, а дорога такая, что, то левые колёса, то правые подымутся вверх Агафоша с трудом удерживается, чтобы не вылететь на дорогу. Боится обернуться, вдруг увидит – чудище близко. Не видишь – не так страшно!

Коняжка мчит, не разбирая дороги, только ветер свистит. Вдруг – хохот гомерический. Прервался бег в неизвестность – Агафон опомнился, натянул вожжи.

– Тпру!

У коня пена у рта, хлопьями  на  землю   падает. Ещё немного и пал бы конь верный, а куда селянину без коня.

Остановился конь. Смотрит Агафон – нет дороги впереди. Подумал: “Темно, вот и не видать дороги”. Спрыгнул с брички, вожжу на коня закинул, сам вперёд зашёл, за уздцы коня вести хочет, да видит, там, где дорога была, трава густым-густо растёт. Вспомнил, старики баили, что черти дорогу скатывают, пужают путника, не дают человеку дальше идти, потешаются над ним, пока не надоест и лишь потом дорогу обратно раскладывают.

- Эй! Черти! Хватит шутки шутковать, на прежнее  место дорогу положите, иначе отстегаю вас! – а сам кнутом поигрывает.

Видят черти, не боится человек, а наоборот, рассердился, их пугает, самих чертей. Решили не испытывать судьбу, а то чего доброго, начнёт их вдоль спин охаживать. Да и шутковать что-то расхотелось. Развернули дорогу, на место положили, а сами в лесу спрятались.

Лес вокруг Агафоши загудел, застонал, завыл жутко, заскрипел. Слышно  человеку, будто кто с силой огромной деревья выдёргивает из земли. Видит, чудища ужасные из леса к дороге выскакивают, которые из них лохматые, колючки-шипы торчат во все стороны, у иных будто чешуя рыбья выросла, эти будто змеиной кожей покрыты, а те вообще невероятно как выглядят, все шипят, воют, пасти клыкастые да зубастые к нему тянут. От них дух идёт смрадный, тяжёлый. Лес светиться начал: то лиловым цветом окрасится, то синим, притухнет немного, ядовито-жёлтым брызнет, а то багрово красным. Любой испужается, и Агафон боится дальше идти.

Конь от чудищ шарахается, хрипит, идти никак не хочет. Рассердился Агафон, ближайшее чудище кнутом огрел. Взвыло чудище от боли и удивления – не ожидало оно от человека такого наглого поступка, отшатнулось от дороги, а Агафоша осмелел, начал  угощать кнутом налево, направо, сам идёт, под уздцы коня ведёт, хотя чудища воют, рычат, шипят, огнём да дымом на человека дышат.

Отошёл от места страшного, вскочил на бричку.

Осмотрелся Агафон – места не знакомые. Вроде одна дорога – в село родное, а поди ж ты, заблудился, никак. Видит Агафон диво дивное – из деревьев выходят девы красные, к нему идут. Конь вдруг всхрапнул, но девы зазывают Агафошу, к себе заманивают. Агафон, как зачарованный, встал, идти за девами красными хочет, да петух где-то далеко-далеко кукарекнул, да восточный краюшек неба засветился. Исчезли девы. Осмотрелся Агафон – деревня родная рядом. Диву даётся, как мог не узнать?

Приехал домой, а отца уже нет в живых,  и лишь душа-голубица метнулась во фрамугу.

И всё бы  ничего, да не даёт Агафоше покою память об отце. То вдруг пригрезится, что сидит на табурете животное какое-то, вроде лисы, но и не лиса. Прозрачное существо. Это бывает, когда Агафоша один остаётся. Начнёт бедолага подходить, спрыгнет зверёк этот, Агафон видит, как табурет качнулся, слышит мягкий удар лапок об пол, но растает живой комочек, и нет его, и только воспоминания тревожат душу человеческую, да сны не дают покоя. Что ни ночь, один сон снится: приходит отец весёлый, радостный, зовёт Агафошу за собой, идёт Агафон за ним, а отец всё дальше и дальше манит его. Но у черты какой-то остановится Агафон, нет, не пойду дальше, мол, мне пожить ой, как охота, молод ещё, не пойду дальше. Зазноба есть, неужто брошу! У призрака отца лицо сразу становится обиженным, удаляется оно, а в глазах обида читается. Постепенно призрак тает.

Долго этот сон снился. Но постепенно втянулся Агафон в работу, реже стал грезиться этот сон, боль утраты понемногу отступила, молодость берёт верх даже над любовью Агафона к отцу, а затем и вовсе перестал сниться этот сон. Долго ещё Агафон боялся ездить ночью, да и выходить в темноте на улицу, а зимой рано темнеет, да солнышко поздно встаёт, а работать приходится допоздна иной раз, так Агафоша просил, чтоб кто-нибудь с ним шёл, хотя вначале посмеивались над ним его товарищи по работе, но после случая одного сами побаиваться стали. Но это особый разговор, а сейчас чарочку пропустить бы,  да на боковую…

Никто не верил Агафону, подтрунивали над ним, но однажды…

Агафон с товарищем пошёл до избушки, где угол снимал. Никанору по пути идти, вот и пошли вместе. На работе допоздна задержались – не хотелось оставлять недоделанную работу на воскресенье, тем более, что Гордей пообещал дать выходной, что ж, говорит, без роздыха работать, молодые, погуляйте, с парнями местными пообщайтесь, может и дивчина какая зацепит сердце молодое.

Идут Агафон с Никанором, о жизни разговаривают, о завтрашнем выходном. Ночь лунная, луна крупная, светит ярко, кажись, протяни руку, вот она, луна-красавица, ухватишь рукой. Светлая, добрая ночь. Да тень какая-то промелькнула, на друзей холодом потянуло. Разговор на полуслове прервался.

Силуэт неясный в небе мелькает, да вдруг голос послышался:

– Агафоша, подь сюды! – голос страшный, замогильный. Ужас вселился в сердца молодые,  страх обуял друзей.

Хотя и ветра нет, но небо тучами заколачиваться стало, нигде прорехи не видать. Чёрные тучи быстро на луну наползли, загородили её от земли, спрятали, звёзды погасили. Ветер холодный засвистел, зуб на зуб от холода не попадает. И это в самый разгар лета! Закружился вокруг друзей ветер, завыл, мгла закрыла всё, ветер вертит какие-то листья, песок поднял.

Ни живы, ни мертвы стоят друзья-товарищи, сердца, кажись, выскочить норовят.

Угомонилась понемногу круговерть, улеглась пыль песчаная. Видят Агафн с Никанором – нет нигде посёлка, а до бури-круговерти по дороге шли, вокруг дома окнами светились: у кого лучина горит, у иного свеча горницу освещает, а кто шибко богатый, лампа трёхлинейная ярко светится, потолок коптит; оказались они неведомо как в степи, ни кустика, ни деревца вокруг, только ковыль серебрится при свете лунном.

– Что за чёрт! Как мы здесь очутились?

– Ты звал меня? – ниоткуда не возьмись, чёрт явился перед ними.

– Тебя нам ещё не доставало!– с досадой пробурчал Агафон.

– Вот я и пришёл! – с издёвкой пропищал чёрт.

– Скажи, как мы здесь очутились, и как отсюда в свою деревню попасть.

– Ой! Ой! – заверещал чёрт и начал в страхе прятаться за невольных путешественников.

– Что за фокусы?

Друзья увидали тень, а затем и саму ведьму.

Вдруг ведьма пропала, сгинула, будто и не было её вовсе. В небе появилась злобная морда, лохматая, пасть огромная;  с больших жёлтых клыков капает густая кровь. Маленькие глаза смотрят злобно. Морда, дико  рыча, опускается на землю, приближаясь к друзьям. Отвратное дыхание, леденящий взгляд – приковывает молодых людей, а морда всё приближается, её очертания не резки, от этого видение то увеличивается, то уменьшается в размерах, отчего ещё страшней. Уши у морды торчком стоят, прислушиваются, шевелятся – ни одного звука не пропустят. Заревела дико морда, а за спиной – смех ведьмин слышится. Слышно – по степи идёт кто-то, но никого не видно, только ковыль к земле прижимается,  да звук шагов всё слышней делается.

Агафон от страха великого песню запел, Никанор вначале неуверенно, затем, насмелившись, во весь голос  запел.

Удивились, видать, чудища, такой наглости и смелости человеческой, в сторону отлетели, шаги по степи ковыльной стихли, а ведьма пуще прежнего ярится, над головами летает, чуть головы метлой не сносит. Да вдруг видят друзья, не степь вокруг них, а лес дремучий, стебли переплелись перед ними, стоят они на тропинке узкой, а деревья высоко-высоко в небо свои верхушки подняли, свет лунный кое-как сквозь ветви пробивается. Друзья разглядели впереди – вроде сеть какая-то на ветвях висит. Никанор протянул руку, верёвка к руке прилипла, дёрнул он руку, а верёвка ещё больше на руку намоталась. Увидели друзья – тень по верёвке движется. Поняли,  что паук огромный паутину-сеть раскинул, а паутина с верёвку-налыгу толщиной, да держит руку, как клещи железные, а паук всё ближе по огромной своей паутине подходит. Ведьма дико захохотала.

– У тебя нож должон быть!  Руби паутину! – в отчаянии крикнул Никанор. С Агафона сошло оцепенение, достал он нож и начал паутину рубить.

– Сейчас, Никанорушка, сейчас перерублю паутину,– тихонько уговаривает Агафон да паутину рубит, а паутина будто железная, да и прилипает к ножу, весь нож  о  крепчайший канат иззубрил, но не выдержала упорства и натиска человека паутина, порвалась, шум пошёл по лесу, дерево, за которое она держалась, выпрямилось. Паук, приготовившийся схватить Никанора, звук издал яростный, но друзья вовремя отскочили от ловушки паучьей. Ведьма сверху увидела, что жертва избежала гибели, закричала дико, бросилась на друзей.

–Всё равно никуды не денешься, Агафоша, моим будешь!

Эхо подхватило слова “моим будешь” и долго носило их меж деревьев да кустарников.

– За что это тебя так…– в  страхе прошептал Никанор.

–И дружка твово заберу с собой! Вдвоём на меня робить будете!– и мерзкий хохот потряс округу, с деревьев иголки-листики посыпались.

Видят друзья – в лесу глаза огромные, на них пялятся, веки огромные хлопают, то прикроют глаза, то откроют. Глаза светятся, неистовая злоба в глазах читается. Людям и без того страшно – ведьма летает, чуть ли головы не касается, крики в лесу да шорохи разные, то вдруг слышится, что дерево постанывая на них падает, то кажется, что листья сухие под ногами шумят, а ход тяжёлый, будто медведь, а может, поболе кто сквозь чащу к ним пробирается.

Ведьма крутится, на метле выкрутасы выписывает, хохочет дико. Агафон повёл рукой, сбил ведьму с помела. Помело сделало головокружительный поворот и улетело. Ведьма кинулась ловить свой летательный аппарат, но куда там, не с её прытью ловить! Взъярилась ведьма, закричала:

– Заколдую! Будешь камнем посреди дороги!

– Не заколдуешь. – спокойно произнёс Агафон.

– Это почему же? – растерялась ведьма.

– Я всё колдовство обратно шлю. – с леденящим спокойствием произнёс Агафон.

Испугалась ведьма, вдруг правда, слово знает! Несдобровать тогда ей, вон и помело выбил, а куда теперь, без помела-то?! А глаза страшные приближаются, треск по лесу идёт, да голос  нежный, девичий зовёт:

– Агафоша, помоги мне, жутко мне. Заблудилась я в чаще непролазной.

Кинулся было Агафон на голос, но Никанор отговорил:

– Откуда в тайге непролазной девице взяться? Не ходи, Агафон, это смерть твоя.

Да и правда, нечисто что-то, да и чёрт, что подле ног вертится, отговаривает идти на голос, а он то знает все увёртки нечисти. Не пошёл Агафон на голос, чёрта просит:

– Выведи нас из леса.

– Да не в лесу вы, в своей деревне,– чёрт отвечает, а здесь и петух кукарекнул, восточный край неба светлеть начал.

Завертелась ведьма волчком, да и пропала. Пропал и лес, а Агафон с Никанором, на дороге к дому очутились.