Ремиссия. Часть 1 Засыпание

ПРОЛОГ

Старая колокольня взрывалась трезвоном. Небо сонное, закатное, уже дышало прохладой наступающей ночи. Я помню, как шел, не разбирая дороги, куда ноги поведут. Курил. Дым грел легкие. А воздух был терпкий и пряный - я будто глотал его.
Сел на скамейку.
Вдруг ко мне подошла Лу.
 - А знаешь, что я поняла совсем недавно? – сказала она, не сводя с меня взгляда.
 - Что?
 - Я помню, когда мне было пятнадцать… - она на секунду задумалась, поводя пальцем в пространстве, - Да, пятнадцать… Я поняла, что от меня пахнет женщиной.
Я удивился, невольно скривив губы, а она опустилась рядом со мной.
 - Да, да. Это странно и необъяснимо. Я чувствовала себя женщиной и девочкой одновременно. Я вдруг ощутила себя такой сильной, такой красивой... но никому не нужной. Потому что я была ребенком в теле женщины. А взрослые дети никому не нужны.
 - Почему ты так считаешь?
 - А я разве нужна тебе?
Мне было неловко отвечать ей что-либо, ведь прошло уже достаточно времени с момента ее исчезновения. А она говорила со мной так, будто никуда не уходила, и просто решила сменить тему разговора.
 - Почему ты заговорила со мной? – спросил я, смущенно улыбаясь ей.
 - Я осталась совсем одна.
Я проснулся и не увидел ничего, кроме синей темноты и мягкого лунного сияния. Которую ночь подряд.
 

Часть 1: ЗАСЫПАНИЕ

Этот день выдался холодный и хмурый. Тучи были такими низкими, что, казалось, сейчас вот-вот зацепят верхушки деревьев.
Я пытался дать самому себе отчет в том, что происходит, но мысли, будто хлебные крошки, застряли где-то поперек горла. Единственное, что было явным, так это то, что она не давала мне покоя, приходя ко мне снова и снова, бесцельно и настойчиво.
Я невольно посмотрел в окно, перед которым находился мой старенький письменный стол. Во дворе дома дети чем-то кормили бродячую собаку песочного окраса, и она благодарно и утомленно виляла хвостом в ответ. На деревьях уже начинали набухать почки – первые вестники наступающего тепла. И вдруг я увидел… Да нет, показалось. Показалось, что это она идет к подъезду, как обычно, грациозной походкой с гордо поднятой головой. Настолько привык видеть, ее возвращение, что невольно воспоминание, возникающее в моем усталом сознании, становится неотделимым от реальности. Может быть, я сошел с ума?
Хотя она все время повторяла, что у меня чересчур богатое воображение.
 - С каждым твоим письмом, я все больше и больше убеждалась, что в тебе спит Михаил Афанасьевич Булгаков, - сказала она однажды, перебирая стопку моих к ней писем.
Булгаков – ее любимый писатель. О чем бы она ни говорила, нет-нет, а ввернет словечко о нем, или какую-то цитату, принадлежащую Булгакову. Порой мне кажется, что он красной линией проходит вдоль всей моей жизни…
Тогда мы с моим давним другом Глебом сидели на мансарде и курили. Ласточки, подобно ожившим черным запятым, низко летали над землей. Собирался дождь.
 - Ты в последнее время какой-то странный. Будто…больной, - сказал Глеб, вдыхая серые клубы дыма.   
 - Надеюсь, не на голову, - отозвался я, криво усмехнувшись.
 - Да кто тебя знает. Обычно ты общительный, веселый. А тут все какой-то скучный. Знаешь, что я на днях понял? Время – страшная штука. Вот еще недавно мы с тобой совсем детьми запускали «драконов» с каланчи, и с того момента уже прошло лет десять. Помнишь, что такое «дракон», не забыл? – спросил Глеб, оживляясь все больше и больше.
 - Угу, - кивнул я, практически не вникая в смысл сказанных им слов. А ведь «драконами» мы прозвали огромные метры кинематографической пленки, оставшейся у моего отца – киномеханика – еще с советских времен. С этими лентами мы забирались на пожарную башню, поджигали их и бросали на ветер.
 - Подумать только… - продолжал Глеб, - Брат уже вон женился, семья у него, сын, все как надо… Мать меня тоже без конца женит. А по мне так еще погулять можно, правильно? Да и не семейный я. Ты же меня знаешь чуть ли не с пеленок, вместе пешком под стол ходили! Эх, сколько нас с тобой всего объединяет. И школа, и выбитые клюшкой зубы... Сначала тебе, а потом мне, помнишь?
 - Угу.
 - А помнишь, как мы с тобой кукурузу продавали? Мы еще бросили ее, и пошли купаться посреди рабочего дня! Какой нам нагоняй потом был…
Мне вдруг стало все безразлично, и я унесся мыслями к Лу. 
 - Знаешь, кого ты мне напоминаешь? – произнесла она.
 - А? Кого?
 - Мастера из «Мастера и Маргариты», - сказала мне Лу.
Улыбаюсь.
 - Я не читал «Мастера и Маргариты». Я фильм смотрел и ничего не понял, - говорю я, рассматривая желтые крапинки ее глаз.
 - Ну, и дурак, - неожиданно выпалил голос Глеба, и я вздрогнул.
Он все еще сидел рядом.
 - У тебя такой вид, будто тебя сейчас стошнит, - заметил он, бросая окурок вниз.
 - Ты это переживешь.
 - А все-таки, что с тобой случилось?
Сказать ли? Посмеется еще. После того, как Глеб пережил личную драму, выражаясь тривиально, он стал какой-то дерганный. А по мне – так замечательное событие. Когда он приводил Анжелу в нашу компанию, она только и делала, что вставляла какие-то едкие примитивные замечания и беспрестанно смотрела на часы. Как сейчас вижу – сидит это удивительное создание на коленях у Глеба, в глаза ему заглядывает, а сама рукой часы придерживает, чтобы в удобный момент на них посмотреть.
 И все же об этом я умолчал, а Глеб ушел, так и не дождавшись от меня ответа.
И уже на закате, пришла взволнованная Лу, со своим звонким голоском и веселым щебетом. Пришла, чтобы больше не уходить. Я не ждал ее.
 - Не ждал? Ну, и замечательно. Я к тебе заглянула на минутку, там дождь начинается, а я как раз мимо шла, - пожала плечами Лаура, теребя ворот платья цвета индиго.
 - А если дождь будет всю ночь?
Она игриво улыбнулась, и махнула ручкой:
 - Не будет. Тем более мы с тобой условились о встрече еще тогда, помнишь? Я к нему в гости, а он еще недоволен!
А когда именно мы условились о встрече – я не помнил, да это и неважно. Главное, что она сейчас стоит рядом со мной.
 - А я о тебе весь день думал, - сказал я, расположившись на старом потрепанном кресле. Она опустилась на полу у моих ног.
Ее юбка превратилась в распустившийся цветок.
С того момента мы были неразлучны. И все случилось как-то сразу, без промедленья – как будто я всего лишь проснулся одним утром, и вот ее запах уже впитала в себя моя подушка, проглотил платяной шкаф, а образ запечатлело зеркало.
Однажды в воскресенье, уже засыпая, она тихонько сказала:
 - Мне жаль, что все это случается по моей воле… Прости меня, пожалуйста.
Что случается? За что простить? Я ничего не понял и притворился спящим. Вскоре быстро заснул, и мне, как обычно, привиделась она.
Каждое утро я рассказывал ей о сюжете моего сна, в котором ей, традиционно, отводилась главная роль. Я разрывался от восторга, который переполнял меня после того, что я видел. Но Лу не разделяла моих чувств, да и выглядела она теперь усталой и разбитой. Я был обеспокоен ее состоянием. Когда мы только познакомились, то чувствовала она себя гораздо лучше.
 - Это пустяки, это так, устаю на работе, - отмахивалась она.
Переводы, переводы, бесконечные переводы… Горы рукописных переводов произведений иностранных авторов, которые она должна была написать в срок. Иногда Лу сидела в четырех стенах целыми днями, и я, уходя утром на работу, заставал ее по возвращении примерно в том же положении, в котором покинул. Мне не удавалось перекинуться с ней и словечком, но, несмотря на это, моя любовь к ней укреплялась все больше с каждой минутой. Засыпая, я видел ее и слушал, что она мне рассказывала.
 - Ты рассказываешь мне все то, что не успеваешь рассказать, когда меня нет. Или когда ты загружена своей писаниной, - сообщал я ей после очередного пробуждения.
 - Это прекрасно, но я бы лучше с тобой поговорила по-настоящему, - уклонялась Лу.
Сейчас я вспоминаю все эти моменты, и не могу не сказать, что с радостью бы пережил их снова, и снова. И переживал бы всю жизнь.

А началось все в канун Нового года, когда впервые встретил ее. Это была вечеринка, маскарад. Я потягивал портвейн, глядя на беснующуюся костюмированную массу. Лаура сама подошла ко мне.
 - А ты почему без костюма? – перекрикивая музыку, спросила она.
 - Не люблю маскарад, - ответил я.
 - А я очень люблю!
Я оценивающе посмотрел на ее наряд. На ней был обыкновенный мужской брючный костюм и черная кепка.
 - Ну, и кто ты у нас?
Она с недоумением посмотрела на меня:
 - Я – Лужков.
 - А зовут тебя тоже Юрий?
 - Нет, Лаура.
Вот так диковинка, подумалось мне.
 - Нерусская? - поинтересовался я.
 - Давай национальный вопрос оставим на потом, - весело подмигнула Лу и взяла мой стакан.
 - Когда это?
 - После Нового года! – и она увлекла меня за собой в эту разноцветную мордастую вакханалию.
Потом мы встречались неоднократно благодаря сборищам у общих знакомых. На одной из таких встреч, не помню точно на какой именно, мы поняли друг друга без слов, хотя Лу «без слов» обойтись не умела. Помню, что у нее расстегнулась пуговка на спине платья, и она попросила ее застегнуть. У меня дрожали руки.
 - Тебе не кажется удивительным то, что мы все время встречаемся на этих посиделках, все время болтаем без умолку, а выходим отсюда - и забываем друг о друге? – вдруг начала она.
 - Я о тебе и не забываю, - ответил я, все еще сжимая маленькую пуговицу.
 - А почему же я об этом не знаю?
 - Что же, прикажешь тебя уведомлять?
 - Приказываю!
И в ту же ночь Лу пришла ко мне во сне.


СОН 1

Улица напоминала стеклянный бульвар, накрытый колпаком. Лу стояла посреди этого бульвара объятая, будто пламенем, демонстрацией. Тысячи, тысячи людей, похожие на цветастый океан вещей и лиц, в который по случайности упали огромные плакаты, лился потоками сели, пронзая город насквозь. Шумные крики, которые невозможно было разобрать, содержали в себе какие-то лозунги, которые каждый человек, с печатью отрешенности изрыгал в пространство. Навстречу этому многоголовому человеческому Церберу стеной двигалась более ужасающая Медуза Горгона, с мечом правосудия в руках. Как только они сошлись, клочья шерсти и бумаги взлетели под самый небосвод, сталкиваясь с тысячью воздушных шаров. Но вдруг, оказалось, что все это происходит на огромном корабле. Что весь город находится на корабле. Я остановился, глядя на Лауру, и ожидая, что она сделает.
А Лу шла мне навстречу так, как если бы вокруг не было никого.
 - Ты знаешь, меня угнетает то, что все это, - она обвела рукой сражение двух чудовищ, - происходит рядом с нами. Я так не люблю ссоры и брань, особенно, когда они касаются чего-то менее важного, чем приближающаяся зима.
 Я взял ее за руку.
 - Лу, нельзя же быть такой легкомысленной.
 - Для меня самое большое оскорбление – быть легкомысленной, - фыркнула она, и вырвала свою руку.
Затем она перебежала ко мне в мансарду. Я бросился вслед.
Она замерла в свете солнечных лучей. Ее лицо резко изменилось, и приняло умоляющее выражение.
 - Я прошу тебя лишь об одном, - прошептала она, легонько прижимаясь ко мне. Я ощутил нежный аромат гортензий, - Просто будь. Кричи, молчи, смейся, только чтобы я об этом знала. Мне почему-то страшно оттого, что я не знаю, что с тобой происходит, когда меня нет рядом.
 - Хорошо, я буду все это записывать, - согласился я, и она удовлетворенно кивнула.
Лу обвела взглядом мою мансарду.
 - Очень бесполая у тебя комната, - сообщила Лаура, и грациозно стала мерить ее шагами.
 - Что значит – бесполая? – удивился я, шагая за ней попятам.
 - Ну, как же объяснить? Вот допустим, дамская комната характеризуется всякими вазами с перьями, шпильками-брошками…
Я молча ловил любое дуновение  цветочного запаха от тяжелой волны ее длинных темных волос.
 - Мужская же славится своим бардаком. Там вечно что-то валяется странное – будь то рыболовная сеть, сито, или корыто… А у тебя… А у тебя какая-то келья. И вся мебель – полки, шкафы - все пустое. Скажи-ка мне на милость, почему твоя комната именно такая?
Она резко развернулась, и я налетел на нее, чуть не сшибив с ног.
 - Наверное, потому что ты мыслишь стандартно, - ответил я, но тут же прикусил язык.
Она вздохнула.
 - Когда я приду в следующий раз, разбросай здесь, пожалуйста, рыболовные крючки. Я буду по ним ходить.
 - Но ведь это же больно, - запротестовал я.
 - Ну, я прошу тебя, разбросай крючки.
Я снова кивнул в знак согласия.

Часы показывали без пяти минут одиннадцать. Утро субботнего дня, на мой взгляд, одна из самых приятных вещей на свете. Сквозь запотевшее стекло мёрзлым яблоком проглядывало солнце, бросая слабые отблески на дощатый пол, и глядя на игру света, я буквально ощутил освежающую прохладу на улице.
Послышались прихрамывающие шаги резиновых сапог, и в комнату вошла хозяйка. 
 - Что это ты спишь целый день?
 - Выходной же, - лениво отозвался я.
 - Тебе бы проветрить комнату, затхло. Платить когда собираешься? – пытаясь казаться как можно равнодушнее, спросила она, заглядывая во все углы.
 - Ах да! – воскликнул я.
Наверное, все женщины, которые сдают квартиры, такие меркантильные. Жажду денег они испытывают уже тогда, когда ты переступил порог их жилища, пусть даже такого, как это. Ведь моя мансарда по сути дела – овеваемый всеми ветрами каменный шалаш. Я был вечно в ней простужен.
 - Можно мне заплатить ближе к концу месяца, когда получу зарплату? Вы же знаете, я всегда плачу в срок, но тут такое дело…
Хозяйка неодобрительно скосила желтоватые маслянистые глаза в мою сторону. Ни дать, ни взять - взгляд, выражающий разницу между богом и смертным. Хотя я вполне понимаю ее точку зрения – человек пенсионного возраста, переживающий за все свои богатства, подобно гоголевскому Плюшкину, легко воспламеняется, когда видит, что деньги, которые вроде бы находятся у него перед носом, начинают стремительно отдаляться.  Но я особенно не беспокоился, потому что знал: она меня боится.
 - Ну, ладно, - с неохотой ответила старуха, и шмыгая носом, заглянула на кухню, а затем в ванную.
 - За ватэрклозэтом следить надо бы, - услышал я недовольное ворчание.
Затем хозяйка прошлепала по узенькому коридору, и, хлопнув дверью, ушла. Я даже представил, как она опирается на покатые стены и смотрит, не протек ли потолок.
Но даже это шамкающее существо не испортило моего настроения. Я решил записать свой сон, чтобы потом показать Лу. Наверное, она удивится и обрадуется, даже, может быть, посмеется.
Наша встреча состоялась в парке, который оказался как никогда людным. Солнце, возобладавшее к середине дня, влекло к своему теплу. Кристаллы пыли неспешно совершали пируэты, обрамленные тихим человеческим говором и лаем псов. Лу встретила меня радостной улыбкой и немного нервным кивком.
 - Пока тебя не было, я успела полюбить собак. Ты только посмотри! Что за чудное создание! Вон, видишь? Золотистый такой? – сказала она, указывая куда-то вправо.
 - Не вижу, - ответил я. Честно говоря, я и не пытался ничего увидеть.
В конце концов, она заставила меня притвориться, что я увидел эту злополучную собаку, и пересказала мне историю смерти своего добермана.
 - Вообще, он был не мой, а папин. Щеночек еще. Я гуляла с ним, а потом встретилась с друзьями. Оставила его привязанным к скамейке, ну, вот вроде вот этой, на которой мы сейчас сидим, а сама пошла кататься с горки. Морозы были лютые, февральские… Я задумалась, или отвлеклась, и…забыла про него. Прихожу домой, а папа спрашивает: «Где же Вольдемар?» Тут я и спохватилась! Прибегаю обратно – а он уже мертвый…
 -  А где сострадание, вздохи и прочее…сожаление? – поинтересовался я, видя, как равнодушно она рассказывает о таком трагическом событии.
Лу в ответ только развела руками и улыбнулась.
 - А мне сегодня приснилась ты, - сказал я, чувствуя, как учащенно забилось сердце.
 Она пробормотала в ответ что-то неопределенное, и улыбка на ее губах тут же погасла.
 - Вот, - указал я на лист бумаги, испещренный моим корявым почерком, - Даже записал, чтобы ничего не забыть или переврать.
Я читал и пытался увидеть в ее глазах какие-либо чувства. Лаура слушала, опустив глаза, не вынимая рук из карманов пальто, и на лице ее было что-то вроде безразличия.
 - Тебе не интересно, - заключил я, оборвав чтение.
 - Нет, нет, мне интересно, все отлично, - заверила меня Лу, все больше пытаясь спрятать от меня свое лицо.
 - Что такое? Ты как будто… - я пытался нащупать в уме то меткое слово, которое бы смогло правильно передать ее реакцию, - Ты как будто смутилась.
Тут Лу покраснела, и вздохнула:
 - Продолжай, пожалуйста. Я очень хочу узнать, что было дальше.
Я дочитал до конца, и она, вдруг приняв еще более серьезный вид, прикоснулась к моей руке, сжимающей скомканный было в порыве отчаяния лист, своей теплой немного влажной ладонью.
 - Наверное, это очень тяжелый сон, - тихо молвила она в задумчивости.
Я не верю снам, но человек влюбленный особенно восприимчив ко всяким знакам и удивительным мелочам. Мне хотелось засыпать ее вопросами о впечатлении и о том, что бы, по ее мнению, все это значило.
Но не успел. По моим венам затрепетали бабочки, потому что я снова ощутил до боли знакомый цветочный запах и потерял голову.
 - Ты очень здорово пахнешь, - выпалил я.
Лу не ответила.
 - И имя у тебя удивительное, - прибавил вслед.
Лу молчала. Тогда я смял лист со сном, и бросил в урну, но угодил мимо, и мне пришлось аккуратно смахнуть ладонь Лауры, чтобы исправить положение.
Мы просидели так еще где-то десять минут. Нас обволакивало обоюдное молчание, в котором, как пчелы, роились мои безмолвные недоумения, взгляды и вопросы. Однако Лу снова взяла меня за руку.
 - Лу, ты не уснула? – наконец нарушил тишину я.
 - Нет. Пойдем отсюда, - был ответ.
Наши встречи были непродолжительными. Скорее изысканными, как стопка дорогого коньяка, который невозможно позволить себе слишком часто. Мы то ходили в кино, то бесцельно бродили по улицам. Других знакомых для нас больше не существовало. Лу не вешалась ко мне на шею, как бельевая веревка, но и не держалась в стороне. Этим-то она меня и завораживала – было в ней что-то такое, что отличало ее от других людей. Во всяком случае, так мне казалось. Шли неделя за неделей, а я и не замечал их. Я жил сегодняшним днем, растворившись в образе Лауры.
Я с трепетом ждал того момента, когда вуаль цвета индиго закроет небо и вновь сблизит меня с Лу. Во снах она становилась все более непредсказуемой, но более родной, знакомой, понятной и такой…любимой.
Но, как ни жаль, не все сны мне удавалось запоминать. Самые яркие из них навсегда отпечатались в моей памяти, и не записать их, таких драгоценных для меня, было бы большой ошибкой.
А между тем ее прикосновения все так же цвели на моей коже.

СОН 2
               
 - Я тебе, пожалуй, надоела, - лениво сообщила Лу.
Ее нежное обнаженное тело отливало золотом в лучах закатного солнца. Она сидела в моей кухне в кадке, до краев наполненной какой-то синей жидкостью. Я стоял позади нее на коленях, слушая плески воды.
 - Неправда, - прошептал я в ответ, и до боли стиснул свою руку.
 - Я же вижу. Я все чаще остаюсь у тебя на ночь, с той поры, как зашла спрятаться от дождя. Правда, это было наглостью?
 - Великой, - подхватил я шутя.
Лу покачала головой, встала и распрямила плечи.
 - Кто-то стучит, - указала она на дверь.
 - Да пусть стучит.
 - Я открою, - и Лу, выбравшись из мыльной синей воды, побежала на стук.
Через некоторое время она вернулась с конвертом в руке.
 - Веришь ли, но мне принесли письмо, - сказала Лу, протягивая мне бумагу.
 - А что в этом удивительного? – спросил я, не смея подняться с колен.
 - Так ведь я же здесь не живу, - Лу с легкостью отодвинула кадку, как будто это была не кадка, а невесомое перышко.
 - Тебе и нельзя здесь жить. Здесь очень холодно, - беспокойно сказал я, чувствуя, как что-то странное давит в груди.
Я силился прочитать письмо, но не смог понять ни одной буквы. Как будто передо мной были японские иероглифы. Когда я оторвал взгляд от бумаги, Лу уже превратилась в Глеба, который совал мне под нос какие-то тряпки, похожие на гнойные примочки.
 - Где Лу… - в смятении шептал я, оглядываясь вокруг себя.
Передо мной был необъятный простор железной дороги, утопавшей в изумрудных ветвях клена. Я чувствовал знакомый до боли запах гортензий, и что-то мягкое у самой щеки.

Сознание медленно возвращалось ко мне, и я увидел, что Лу прижимается к моей щеке, судорожно дыша.
 - Что такое?
Ее тело было холодным и напряженным.
 - Лу?
Лаура прошептала, что все пройдет, и слабо попросила ее обнять.
 - У тебя и правда очень холодно, - пролепетала она.
Я обнял ее, но больше заснуть не смог. Она перестала дрожать, и вскоре я услышал мерное дыхание спящего человека.
Утром мое беспокойство взяло верх.
 - Лу, ты не больна?
Лу взглянула на меня пронзительными синими глазами, в которых читалось неподдельное страдание.
 - Нет, нет, я не больна. Знаешь, мне нравится твоя мансарда… - неожиданно проговорила она, - Да и вообще, неважно, где мы будем жить. Лишь бы вместе.
 - И все-таки, осенью здесь очень холодно, я не говорю о зиме, - заметил я и невольно удивился: как схожа наша беседа с моим сегодняшним видением.
 - Это все равно, - отмахнулась Лу, - Я остаюсь здесь.
На следующий день мы перенесли все ее пожитки, коих было не мало, в мою мансарду. Мне было плевать на мнение хозяйки. Я прекрасно помню, как она, завлекая выгодного клиента, попавшегося на крючок, сообщила:
 - Если надумаешь остепениться, можешь свою мэдам здесь расположить. Только пусть она в парадной цветы поливает. И сам не забывай! Ну, и плата, естественно, чтоб была регулярно…
Вечером мы вдвоем разбирали имущество Лу.
 - Вот эту маску, - показала она мне на белое лицо, с прорезями для глаз, расписанное каким-то удивительным голубоватым орнаментом, - Мне подарил дядя. Он у меня моряк, где только не бывал… Помню, когда мне исполнилось шестнадцать лет, он неожиданно нагрянул к нам вместе с этой маской и букетом альстромерий. «Из Японии я к вам», - говорит. Я тогда больше обрадовалась этому факту, чем самому дяде. Он мне еще сказал, что я уж слишком красивая стала для своего возраста. Не поняла я тогда, что он имел в виду. Но приятно вспомнить, что ни говори…
 - Расскажи еще что-нибудь, - просил я, ловя каждый звук, исходящий от нее.
Лу дотронулась до мочки уха, и в задумчивости продолжила:
 - Сколько себя помню, никогда наша семья не жила скучно. Родители у меня веселые, это точно, - усмехнулась она, - Это я о своем имени говорю. Всю жизнь его ненавидела. А ты назвал меня однажды «Лу» и вдруг полюбила… Спросила как-то раз папу, почему, мол, именно Лаура – так непривычно, так странно для уха всех моих друзей, сверстников, одноклассников… А он ответил «Ноблесс оближ». Прямо как кот Бегемот… И опять не по-русски! Фу-ты, ну-ты, думаю… Литераторы – странные люди, необыкновенные. Сейчас бы я отца, конечно же поняла. Я бы понимала все, что они с мамой говорят, и все, что они делают.
Так Лу немного приподняла завесу для меня в свой мир.
Но недосказанность между нами оставалась. Лу что-то скрывала. Часто просила у меня прощения, вдруг обнимала и целовала в лоб, как ребенка, который поранился. Но с этого момента, для меня не было роднее человека, чем она.
Вскоре обнаружилась причина собачьего холода в моем скромном жилище.
 - Ты окна заклеивал хоть раз в жизни? – поинтересовалась Лаура, подставляя ладонь сквозняку.
 - Я ленился, - признался я, виновато разводя руками. Хотя мне неожиданно вспомнился эпизод въезда в мансарду. Моя глубокоуважаемая старуха обронила слово об окнах, но я пропустил это, как обычно, мимо ушей.
Лу моталась между издательствами и домом, разрываемая требованиями и прибавляющейся работой. Она стала чахнуть, таять на глазах, чаще болеть. Мои видения действительно походили на сон обычного человека – иногда с полным отсутствием логики, иногда с какими-то совершенно фантастическими местами и событиями. Но образ Лу в них отпечатался с гранитной твердостью – она сама стала менее походить на сон, и более – на реальность.


СОН 3

 Лу сидела на моем аккордеоне, слегка склонив голову набок. Мы были на вокзале, ждали прибытия поезда. Сухая трава повсюду извивалась со змеиным неистовством от ветра, а у ржавых часов на здании отсутствовали цифры. Я злился, расхаживая перед Лаурой.
 - Я ничего не могу изменить, - сказала Лу, невинно пожимая плечами, - Так надо, и все тут.
 - Это совсем необязательно! – я достал из кармана сигарету и нервно закурил.
 - Как же? Это обязательно, это необходимо! Я и раньше так поступала. Но ведь это же от меня не зависит…
Я смутно чувствовал, что повод нашей ссоры весьма серьезен, но не мог понять что именно стало камнем преткновения. Почему-то мне захотелось высказать ей все, что накопилось за прошедшие дни.
 - Лу! – начал я, но она оборвала меня.
 - Нет, извини меня, пожалуйста. Но я не могу тебе сказать очень многого. Я устала ходить, мне хочется отдохнуть, сбежать отсюда куда подальше.
Я в недоумении остановился:
 - Но ведь ты только и делаешь, что сидишь и переводишь, - выпалил я, пораженный собственной глупостью.
Лу огорченно сникла.
 - Жаль, я не могу тебе сказать, что происходит на самом деле. Но когда-нибудь ты сам все узнаешь, обязательно узнаешь! А сейчас плесни мне еще дыма.
Я достал весь дым из карманов и высыпал в огромную пивную кружку, а Лу с жадностью припала к ее краям. 
Я тоже захотел наполнить свой бокал дымом, но карманы оказались пустыми, и я безучастно стал рассматривать дно. Оно отливало сапфировым сиянием, пугая меня своей пустотой и отчужденностью. 
 - А зачем нам с тобой аккордеон? – неожиданно спросила Лаура, елозя на инструменте.
Правда, зачем? Я и забыл, когда последний раз брал в руки аккордеон.
 - Я люблю аккордеоны, они ассоциируются у меня с парижскими телефонными будками. В Париже очень милые таксофоны, ты знаешь?
 - Я знаю, что там вроде как милые улицы, - пожал плечами я, - В любом случае, все туда приезжают не за тем, чтобы обследовать таксофоны.
 - Напрасно! В парижских телефонных будках музыка прямо вьется! Она гораздо лучше слышна. И даже осязаема, - сказала Лу. Она встала, подхватила аккордеон и вдруг заиграла какой-то странный знакомый мотив.
 - А я не знал, что ты умеешь играть на аккордеоне, - удивился я.
 - Я и не умею, - ответила она, растянув меха инструмента.
Я вытащил из уха длинный провод, и подал ей:
 - Видишь? Это все, что я слышал. И я слышал, что ты играешь. Это же очевидно, я вижу собственными глазами.
 - На самом деле это ты играешь, - сказала Лу. Оказывается, я и правда вдавил кнопки инструмента до упора. Лу улыбалась, глядя на меня. Ее волосы развевал горячий ветер.
 - А как же вещи? Нельзя так далеко ехать хотя бы без какой-то сумки, - произнес я, решительно растерявшись от абсурдности ситуации.
 - Какие вещи?
 И правда, какие вещи? Ничего не было вокруг, кроме серого раскаленного бетона. Все было серым. Я знал, что августовское небо нещадно высасывает все краски из окружающего мира, и он становится черно-белым. Но таким, каким он представился мне в этот раз, я не видел его никогда.
Я посмотрел в сторону приближающегося поезда. Это была старая «копейка» семьдесят девятого года выпуска, которая ревела, как настоящий локомотив. «Копейка» остановилась перед Лу и с проникновенным выдохом выпустила пар. Лаура обернулась ко мне, чтобы попрощаться.
 - Знаешь, я никогда не могла понять, какого цвета у тебя глаза, - склонив голову на бок, рассуждала она, - Они какие-то необычные. Иногда отливают сталью и холодом, и мне кажется, что я замерзаю.
Я удивился:
 - Глаза как глаза. Сталь и холод в них могут только отражаться.
 - Нет, на самом деле у тебя холодные глаза. Ну, будь здоров, - проговорила она и звонко поцеловала воздух у моей щеки.
 - Ты отдаляешься, - сказал я, пытаясь поймать ее руку, но она как будто была в недосягаемости от меня.
 - Се ля ви, - был ответ, и видение исчезло.

Лу вскоре покинула меня. Захворал ее отец, и, похоже, серьезно. Сначала она металась из угла в угол, как только получила эту весть, потом нашла успокоение в моих объятиях. Я хотел поехать с ней, но она настояла:
- Отдохни от меня.
- Ну, что за глупости!
 Лу тяжело вздохнула и снова погладила меня по голове материнским жестом. Как она обычно и делала, когда чувствовала за собой вину.
 - Как только я приеду, то обязательно напишу тебе письмо. Я никогда не писала писем…
Она уехала. Теперь уж места себе не находил я. На работе ли, дома, я курил одну за одной. Коллеги удивлялись, почему я так молчалив, похудел, да и «воняет от меня как от грязной пепельницы». А я никого не слышал. Перед моими глазами была Лу, уезжающая от меня то в «копейке», то в троллейбусе, то в реальном не приснившемся поезде. Я пытался ей позвонить, но, как будто нарочно, она отключила телефон. Или может быть еще что-то случилось? Может быть, она попала под поезд, или ее сбила машина?
Я хотел поехать за ней, но как назло не помнил названия города, в который она поехала. На реке. На какой-то реке… Ростов-на-Дону? Комсомольск-на-Амуре? Саратов на Волге?..
Когда слабо подавал признаки жизни телефон, я, как подорванный, мчался на звонок. Но услышав голос, не принадлежащий Лауре, я не мог отвечать и слушать – просто клал трубку на рычаг. Мучаясь от бессонницы, я лишился встреч с ней даже во снах.
Я видел выход в одном исцелении – в снотворном. Возможность увидеть Лу тогда была вероятней.
В аптеке я купил несколько пузырьков с единственным снотворным, которое отпускалось без рецепта врача. Продавщица очень настороженно наблюдала за мной. Я не помнил, когда в последний раз надевал чистую и выглаженную одежду. Я не помнил, когда в последний раз я вообще смотрел на себя в зеркало. Наверное, щетина и немного резкие движения могли уподобить меня законченному пьянице.
 - Дайте мне… дайте мне снотворного…
 - Рецепт?
 - Нету.
 - Без рецепта есть только вот такие таблетки, травяные… Только они очень слабо действуют, в основном за счет накопления лекарства в организме.
 - Вы хотите сказать, что если я сожру пузырьков двадцать, то тогда смогу не просыпаться минимум два дня?
Продавщица неодобрительно посмотрела на меня. Видимо, она испугалась, что я хочу свести счеты с жизнью. 
 - А, черт с ними. Дайте мне три пузырька. 
Добравшись до мансарды, я с упоением опрокинул один пузырек (на первый раз, думал я, хватит). Затем поставил сборник концертов для фортепиано с оркестром Бетховена, который иногда слушала Лу, и стал ждать, пока успокоительный желанный сон не навалится на меня
Только мне ничего не приснилось.
Была лишь пустота.
Тишина.
Провал в небытие.
Прыжок в пропасть.
Очнулся я в вечер воскресенья. Выходит, я спал двое суток. Проигрыватель Лу кто-то выключил. Все вокруг почему-то казалось мне синим, а в глазах прыгали противные мушки – свидетельство приближающегося головокружения. Случилось то, чего я боялся больше всего на свете – мои чаяния обернулись против меня, а догадки и опасения вгрызлись в мозг с новой силой. Если она не пришла ко мне во сне, значит с ней точно что-то случилось! Или же насильственный сон противопоказан ее появлению…
Я тяжело перевалился на другой бок, скомкав ажурную накидку на кровати. В расплывающихся кругах мое зрение наткнулось на что-то, белеющее на дощатом полу. Собрав остатки сил, я дотянулся рукой до этого, и почувствовал ледяной бумажный конверт. Видимо, письмо валялось здесь не один час.
Письмо! Лу! Я резко вскочил с постели, но тут же упал от бессилья. Какое-то время я пролежал таким образом, замерзая от холода, но сжимая желанную весточку. Затем я решился разорвать конверт, осторожно, чтобы не порвать страничек, аккуратно вложенных внутрь. Я даже не посмотрел на имя адресанта, на город, который пытался вспомнить, я просто был уверен – это от Лу.
Я едва различал в сумерках строчки ее превосходного тонкого почерка. Вдыхал аромат чернил, прижимал к лицу этот маленький билет в период жизни Лауры, не веря, что мог проспать такое событие.

«Здравствуй, дорогой лунатик!
Я не могу передать словами как сильно я по тебе скучаю! Меня без конца мучает один и тот же вопрос: как ты там?
Наверное, ты мне звонил. Но в поезде у меня увели телефон, а купить новый – нет времени, поэтому прошу простить меня. Каюсь перед тобой, мой великий и прекрасный лунатик! Знаешь, наверное, это глупо, но я подумала – хорошо, что у меня украли телефон. Ведь так интереснее писать письма!   
Как и у папы, у меня все хорошо. Папе сделали операцию, и сейчас он чувствует себя намного лучше. Он был такой забавный, когда ему объявили об операции. Все думал, кому бы завещать свои книги. По-моему, это единственное, чем он был всерьез озабочен. И остановился на том, что завещает их на общественное достояние. Говорит: «Я хочу, чтобы их изучали в школе детишки, потому что, если б они их изучали, то были б гораздо умнее твоего брата! Хотя журналисты сделают из этого сенсацию… Я представляю, как они начнут злорадствовать… Хорошо, что ты не журналистка, умная моя девочка». Папа теперь не любит журналистов с тех пор, как любимый мой братишка Родя стал одним из них. Теперь жизнь Роди похожа на роман Бегбедера в русской адаптации, и если я позову его в гости, то он превратит нашу мансарду в святилище для оргий.
Кстати, я вот сейчас пишу, а на часах уже около четырех утра. Скоро рассвет, но я не могу заснуть, все мучаюсь от бессонницы. Сначала переживала за папу, а теперь мысли о тебе не дают покоя… Зато ты сможешь нормально выспаться. Да я в этом просто уверена! Только не перегружай себя, пожалуйста, больше отдыхай, гуляй на свежем воздухе. Я же тебя знаю – тебе только дай повод, и ты будешь безвылазно сидеть в своей келье. И меньше кури, очень тебя прошу.
Не знаю точно, когда приеду. Может через неделю, может через две. Пока отец совершенно не поправится, я буду дома.
Если восстановлю сим-карту, обязательно позвоню. Только ты не жди.
Почитай Дюма. В родительской библиотеке полное собрание, и я штурмую трилогию о протестантских войнах. Знаешь, я без ума от «Королевы Марго».
Обязательно ответь, не надейся на телефон.
Твоя Лу».
Я перечитывал письмо по меньшей мере раз пятнадцать. Я дурел от косых букв, которые иногда плавились от того, что я долго на них смотрел. Такой эйфории я не чувствовал никогда. Это было счастье, от которого удары сердца рвали грудь на куски, от которого была дрожь в руках и полное затмение сознания. Жива, здорова, все хорошо!
Жаль только, что как обычно, она не точна. Никогда не говорит определенно, всегда оставляет за собой этот шлейф тайны. Я бросился рыскать по ящикам в поисках бумаги и ручки, коих у Лу всегда было несметное количество.
Стал писать ответ, хотя чувствовал, что не в состоянии даже держать ручку. Буквы плясали, в некоторых местах я нечаянно проткнул лист.

«Лу, наконец-то получил ответ!
Я ждал, я не спал, мне казалось, что с тобой что-то случилось. Ну, почему ты такая лентяйка? Разве это так трудно – позвонить! Ты ведь знаешь, как я по тебе тоскую. Можно ли мне приехать? Я не выдержу еще недели без тебя.
Все не так. Эти несколько десятков квадратных метров мансарды превратились в километры. Не буду рассказывать, как я провел выходные, не хочу портить тебе настроение (я подумал, и зачеркнул эту фразу). Выходные я провел мерзко, и вообще делаю все то, что ты мне прописала с точностью до «наоборот». Я пропустил все концерты, на которые мы планировали сходить, потому что не хотел идти без тебя. Даже с друзьями.
И еще я должен извиниться, потому что все цветы, которые ты с такой любовью и заботой взрастила, я загубил. Я забыл их поливать и закрывать газетой от солнца. А еще две фиалки (кажется фиалки), я опрокинул, в общем, нет мне прощения. Я куплю новые, только ты не расстраивайся.
Я хочу сказать, что без тебя я вообще не могу ничего делать – ни говорить, ни думать. Наверное, я заболел, потому что меня сейчас лихорадит. А может быть это от истощения… (зачеркнул два последних предложения, разрезав ручкой бумагу).
Очень рад, что с твоим отцом все в порядке, надеюсь, он скоро поправится. Лу, мне стоит признаться, что я даже не знаю имен твоих родителей. Нет, скорее не не знаю, а не помню… А Родиона надо бы пригласить погостить у нас, как ты считаешь? Потеснимся. Плюнь на хозяйку, этой старой кочерге все равно ничего, кроме денег не надо. Ты говорила, что твоему брату где-то около двадцати. Тогда, наверное, ему у нас будет скучно. А, может быть, и нет, ведь он никогда вроде бы не приезжал в наш город, правда?
Лу, я даже не думал, что мне будет так плохо без тебя. Без конца вспоминаю все, что с тобой связано. Не устаю вдыхать запах твоей подушки. Не говори, что я сентиментальный дурак. Даже если это и так, то в этом виновата целиком и полностью ты. Еще тогда, больше года назад в январе, у тебя расстегнулась пуговица, и ты просила ее застегнуть. Подозреваю, что таким образом ты меня к себе пристегнула. Чем еще объяснить эти мои мучения без тебя?
 Удивительно, но ты мне не снишься. Хотя нет, не удивительно, потому что я не спал больше трех суток (про снотворное я решил не говорить).  Видишь, вот что такое разлука для нас обоих.
Лу, приезжай поскорее. Или лучше я приеду, можно? Отправь хотя бы телеграмму, раз уж позвонить тебе так не хочется.
Люблю тебя до сумасшествия…»

Я писал еще где-то предложений десять в таком же духе. Я готов был повторять последнюю строчку до тех пор, пока она раскаленным финским ножом не повисла бы в пространстве.
Пришлось ждать до утра, чтобы купить конверт, поспешно нацарапать адрес (город Лу был вовсе не на реке, даже не знаю, почему меня переклинило на какую-то реку), и бросить в первый попавшийся почтовый ящик.
На работе меня встретили еще внимательнее, чем было на прошлой неделе. 
 - Слушай, может быть, ты балуешься наркотиками? Если так, то тебе лучше не скрывать, - спросил меня стажер Коля, у которого вид был не менее наркоманский, чем у меня.
 - Нет, - коротко бросил я, на мгновение выглянув из-за компьютера, - А ты не балуешься наркотой? Ты же куришь траву.
 Коля смущенно повел плечами:
 - Просто я недавно начал играть в ПВ...
 - Это диагноз, - промычал я, и целиком погрузился в свои дела.
Наша с Лаурой переписка продлилась месяц с лишним, заканчиваясь моим посланием – стихотворением Роберта Рождественского «Хотя б во сне давай увидимся с тобой...».


СОН 4

Было очень жарко и в то же время свежо. Передо мной раскинулся неимоверной красоты пейзаж: серебряной лентой искрилась чистейшая вода реки, в которой отражалось полуденное лазурное небо. Крутые берега поросли дикими травами и цветами.
Из воды возвышалась бетонная плита, похожая на полузатопленный пирс, на которой стояли мои друзья и стажер Коля, который курил самокрутку, похожую на стебель высушенного укропа. Все оживленно обсуждали русские национальные костюмы, и особенно -  косоворотку, коих валялось рядом бесчисленное множество.
Я стал спускаться с крутого берега, ослепленный солнечными лучами, отражающимися в реке. Компания на пирсе радостно приветствовала меня каким-то неопределенным гулом и дымком самокрутки.
Чувство неопределенности и отчужденности захлестнуло меня.
«Да, мы, как обычно, сбиваемся в толпу. Бесцельно, просто для того, чтобы провести время. И зачем все это? Ведь никакой искренности, никаких чувств, никакой глубины в этом нет. Единственный человек, которому я могу полностью довериться из всей этой компании – это один лишь Глеб. Да и где тот теперь?..»
Глеб прикуривал от цигарки Коли, и выдыхал зеленоватый дымок, посмеиваясь над каким-то возгласом.
«А Коля, что Коля-то здесь забыл? Что забыл этот бедный безусый школяр здесь?»
В голове звучал упрямый мотив «Болеро» Равеля. Боль в затылке усиливалась, количество косовороток тоже.
Но вдруг я увидел почему-то с высоты как ко мне бежит на всех порах Лу. Она почему-то была в каком-то голубом прозрачном одеянии, больше похожем на туман, который случайно обвился вокруг ее тела.
Я поймал ее, долго держал на руках, баюкал, как ребенка, а она зашлась, заливаясь от смеха. Я не чувствовал ее прикосновений, хотя все казалось донельзя реальным.
Люди вокруг исчезли, осталась только Лу, на которую я так же смотрел свысока. Видел ее прелестную голову, разделенную пробором, и как она смотрит на меня и улыбается, видел каждый изгиб, каждую черточку ее тонкой фигуры сквозь бледный наряд.
 Я пытался заговорить, но ничего не выходило. Разговаривали только мои чувства, которые буквально водили во мне хороводы.

Это смутное видение отпечаталось в моей памяти особенно ярко. Наверное потому, что в тот период, когда я его увидел, я слег с бронхитом.
Лу самоотверженно ухаживала за мной. Я был удивлен тем, с какой точностью и уверенностью эти тонкие запястья мелькали перед моим воспаленным взглядом.
 - Иммунитет коту под хвост… Ходишь вечно…Не май месяц… Ну вот, под сорок… - ворчала она.
Все казалось мне бредом, галлюцинацией, нечаянно возникшей в моем мозгу.
 - А ну перевернись на бок, - скомандовала Лаура, очевидно подозревая, что я ничего не соображаю.
Однако жгучую боль от укола я смог осознать.
 - Ух… Ты умеешь делать уколы… - простонал я, тяжело переваливаясь на спину.
Ее ледяная, чуть влажная, как обычно, рука осторожно ощупывала мой лоб.
 - Постарайся заснуть, - тихо сказала Лу, приговаривая какую-то странно звучащую чепуху, в смысл которой я никак не мог вдуматься.
Обычно я редко болею, а если и болею, то очень легко переношу недуг и быстро выздоравливаю. Но в этот раз я удивлялся, насколько сильно «влип». Почему-то мне мерещилось, что компьютерные вирусы были переименованы императрицей Екатериной II в уездные города, и эти города теперь будут жить на подоконниках у нас в парадной.
Через несколько дней, когда температура окончательно спала, я уже готов был бежать на работу. Лу сварливо меня отчитала:
 - Ай да молодец! Два дня назад при смерти валялся как бревно, а теперь как прокаженный носится по всему дому! Сиди дома, пока совсем не выздоровеешь. Или ты хочешь осложнений?
Последний аргумент меня несколько угомонил, и мне не оставалось ничего, как целые дни проводить то у компьютера, то за книгами, то у окна, наблюдая за жизнью во дворе. Это занятие впоследствии вошло у меня в привычку, особенно вечером, когда возвращалась Лаура. Всякий раз я ждал, когда на фоне разрисованного детишками асфальта по принципу «палка-палка-огуречик» появится ее фигура. Иногда, заметив краем глаза знакомые грациозные движения, я знал, что к дому приближается Лу. И что через некоторое время она появится за моей спиной, устало сбросит плащ и опустится подле меня.
 - Лу, мне было интересно, что именно ты мне рассказывала тогда, когда я был, как ты говоришь, при смерти?
 - Я читала стихи, - ответила она.
Так вот почему звучание ее речи показалось мне странным! 
 - А какие? Прочитай.
-  Да так, пустяки всякие.
 - Ну, хоть чуть-чуть?
Лу вздохнула, и утомленная улыбка украсила ее бледное лицо с темными кругами под глазами.
-    Несказанное, синее, нежное...
     Тих мой край после бурь, после гроз,
     И душа моя - поле безбрежное -
     Дышит запахом меда и роз…
 - Это Есенин, - с уверенностью отозвался я, - Видишь, я в стишках что-то да разумею.
 - Сам ты стишок, - передразнила меня Лу.
До ее исчезновения оставалось ровно три недели.


СОН 5

Я бродил по огромному зданию. Коридор сменялся комнатой, комната – коридором, и так без конца. Выступы и углы образовали бесконечное плетение, в котором я не мог найти выход. Тусклый свет обнажал потрескавшиеся стены. Казалось, людей здесь не было уже очень много лет.
 - Где же парикмахерская… - шептал я, спотыкаясь о кирпичи и куски линолеума.
Эхо шагов гулко отзывалось по всему зданию. И вдруг, я обнаружил зал, который напоминал больше музей – так все было аккуратно и торжественно расставлено. Как так может быть? Почему посреди откровенной разрухи возникли красные ковровые дорожки, зеркала, жемчуга, свисающие прямо с потолка, и женщины в черных платьях, снующие вокруг меня?
«Наверное, это и есть парикмахерская», - решил я.
На столике, покрытом красным бархатом лежали огромные ножницы и темно-синий портсигар из бутылочного стекла. Я взял все это и подошел к одному из зеркал, в отражении которого увидел свое бледное лицо и размытые фигурки женщин, искоса поглядывавших на меня.
 - И что все они на одно лицо, - поразился я, отрезая и без того короткие волосы, которые, падая, образовывали аккуратный полукруг возле моих ног.
Женщины торопились подобрать локоны и закрыть в портсигаре. Когда процедура завершилась, портсигар был безмолвно вручен мне. Я вышел из этой кричащей роскоши, и оказался на остановке, которая находилась рядом с закрытой церковью. Церковь венчали золотые блестящие купола, царственно возвышающиеся над белыми стенами. Небо было желтовато-пасмурным, как будто жухлая осенняя листва отражалась в нем.
Лаура медленно приближалась ко мне.
 - Ну, здравствуй, - чуть слышно заговорил я с ней.
 - Здравствуй, - Лу остановилась на расстоянии вытянутой руки и взяла портсигар с моими волосами.
 - Где ты, Лу? Куда ты пропала? – спросил я, видя, как она отвернулась, чтобы уйти.
 - Секрет, - вздохнула она и вскоре ушла.
Я не пытался ее остановить, потому что знал – все попытки тщетны. Пусть идет. Пусть.