Неслучайное имя

  Нет места случайности в мире этом! Заведомо разложены незримые человеку карты или паззлы его судьбы, кому какое определение больше нравится. И где-то в необъяснимых и неуправляемых нами недрах сознания, известного всем как подкорка, начертана линия поведения, которую в народе называют просто: выбор.

 Антонина была на последнем месяце беременности, когда в маленькой хуторской школе, где она работала учительницей, в конце мая случилось ЧП: внезапно пожелтел Вася Чудов! До этого случая в деревне никто и знать не знал, что такое желтуха, а тут -  и смех, и грех, этакое чудо - лицо у мальчишки стало жёлтым, как лимон!
         Смех-смехом, а цвет этот ничего хорошего не предвещал: болезнь оказалась заразной, школу закрыли на карантин и всем поголовно сделали прививки от гепатита. Школа-то была маленькая, малокомплектная: четыре человека - в первом классе, одиннадцать - во втором, шесть - в третьем. И в старших классах - так же примерно.    Кабинетами назывались две комнаты, разделённые стеной с русской печью, а третья комната считалась пионерской: в ней стояло несколько стульев для проведения собраний, в углу - большое красное знамя, на покрытом красным бархатом столе стоял горн, барабан и портрет Ленина в красивой тяжёлой раме.  После трудового дня на занятия приходили родители учеников - школа становилась вечерней.
         Время было такое, что каждому необходимо было учиться - двадцатый век, самая середина. Не у всех взрослых было тогда среднее образование: кому-то война помешала, кому-то бедность. Встречались и такие, кто вообще грамоты не знал, ходил осваивать чтение по слогам, чтобы газеты уметь читать, да не стыдно было перед детьми и внуками.
 
      Антонина пожелтела всего чуть-чуть, но в больницу её положили, потому что беременность - дело серьёзное, никто не знает, чем обернётся. Лечить особо не лечили, наблюдали: прописали строгую диету, нежирный творог, простоквашу, фрукты, обильное питьё, соки. Форма заболевания была лёгкой, единственное, что раздражало Антонину - постоянный зуд: не то, чтобы сильный, но всё время хотелось потереть себе то шею, то руки, то живот. В больнице было душно, июнь выдался жаркий, поэтому окна днём и ночью были распахнуты настежь. 

     Антонину  поместили в отдельную палату, учитывая нестандартность ситуации, но она не скучала: перечитывала  любимые книги и молилась про себя, чтобы болезнь не отразилась на малыше, которого она носит. Вслух молиться было нельзя, потому что учитель и атеист считалось в те годы неотделимым и единым целым.
         У неё уже было двое дочерей: одна - умница и хозяйка, одиннадцатилетняя Евгения, другая - хрупкая семилетняя Галочка. Имя для первой дочери было необычным для деревни, но Антонине очень нравилось, потому что в его звучании можно было уловить намёк на гениальность ребёнка: "Я - в гения". Так и было: девочка росла такой смышлёной, остроумной, что Антонина изумлялась её одарённости и  была спокойна за её будущее.  А имя второй дочери дала акушерка. Когда девочка родилась, её головка была вся покрыта длинными чёрными волосками, что и вызвало восклицание:
- Смотрите-ка, галчонок, а не ребёнок!
   Так и назвали - Галочкой. К шести годам от цвета и от длинных волос на голове девочки почти ничего не осталось.  В первый класс она пошла с нежными светлыми кудряшками, похожими на пух, и учительница   с улыбкой поинтересовалась:
- Вы  её в шутку Галей назвали? Больше бы подошло имя  Светочка.

   Антонина вспоминала дочерей и улыбалась, думая о том, как повезло ей с мужем: добрый, надёжный, да к тому же коллега по работе! Через полгода Антонине будет уже тридцать пять лет, а мужу - сорок один . Хорошо бы родить ему сына, порадовать!
    Через несколько дней лёгкая желтизна на её щеках исчезла, но врачи домой не отпускали, решили подстраховаться.

     И тут произошло непредвиденное.
    С утра Антонине как-то особенно захотелось домой. Чувство это оказалось не случайным.
       В коридоре послышался шум и яростные женские крики. Через несколько минут в дверь палаты протиснулось несколько человек, среди которых были санитарка, медсёстры, фельдшер и врач. Они крепко держали  и с заметным усилием влекли к свободной кровати активно сопротивлявшуюся женщину, громко выкрикиваюшую бессвязные слова, переходящие в угрозы и проклятия. Антонина  с ужасом смотрела на всё это и не могла пошевелиться от  страха .
      Наконец, общими усилиями медперсоналу удалось повалить разбушевавшуюся женщину на кровать  и связать длинные рукава  надетой поверх платья  широкой рубахи за её спиной. Лишённая возможности размахивать руками, женщина пыталась оттолкнуть людей ногами, но фельдшер как-то исхитрился и, накинув петлю ремня на щиколотки, быстро привязал ноги к кровати.
       Наступило некоторое затишье: одна из медсестёр была немедленно отправлена за успокоительным, другие, шумно переводя дыхание,  смотрели на пациентку. Потом они один за одним молча покинули палату. Остался только врач.
- Антонина Ивановна, вы не волнуйтесь, это ненадолго, - обратился он к Антонине. -Уже послали за Фокиным. Острый приступ сейчас снимем укольчиком, она вам ничего не сделает. Фокин приедет, заберёт жену, он решит, как быть. Скорей всего - в райцентр, в психиатрию: у нас нет специалистов. Это у неё не в первый раз. А пока пусть тут полежит. Конечно, можно было бы в коридоре койку поставить, но  неловко как-то перед Фокиным. Нехорошо для жены начальника милицейского участка не найти приличного места.  Да и распугает в коридоре всех больных. Вы - человек интеллигентный, поймёте нас, правда?
- А если она развяжется? - полушёпотом спросила Антонина.
       Женщина страшно выпучила глаза и вновь выкрикнула несколько ругательств.
- Не развяжется, мы сейчас успокоительное введём, - врач оценивающе посмотрел на ремни.
- Да где же запропастилась медсестра? - озабоченно посмотрел он на двери. - Я сейчас вернусь.
    С этими словами он вышел в коридор, и Антонина осталась один на один с сумасшедшей.
Две-три минуты женщина лежала спокойно, но вдруг выгнула тело дугой, отчего  кровать заскрипела и задрожала. Больная задёргала ногами, заскрежетала зубами и закричала так громко и страшно, что Антонина, не помня себя, вскочила со своего места, бегом пересекла палату, запрыгнула на подоконник, перекинула ноги на улицу и через секунду уже бежала через  больничный двор по направлению к дому.
    Она придерживала руками свой круглый живот и думала только об одном - быстрей - прочь, подальше от этого  страшного места.
     Последствия  этого события не заставили себя долго ждать: четырнадцатого июня Антонина родила девочку.
   Роддом находился в районном центре - Антонина успокоилась и вспоминала хуторскую больницу как дурной сон. Ребёнок родился хорошим, всё прошло нормально, муж известие о третьей дочке воспринял с удивлением, но обрадовался  искренне. Только имя не успели придумать.
"Кто придёт навестить первой, так и назову", - решила для себя Антонина.

       После обеда бесшумно открылась дверь палаты, и вошла Наталья Ивановна, коллега и давний друг семьи, большая умница, человек открытый и честный.
"Как хорошо! - облегчённо подумала Антонина, - значит, Наташа".

         Девочка росла очень понятливой и  послушной, но часто болела и боялась оставаться одна. Она долго не разговаривала, произнося лишь отдельные короткие фразы: "Хоцу цаю!", если хотела чая, "Ека", "Алка," -  внимательно наблюдая за сёстрами. Отца и мать она называла на французский манер, ставя ударение на последней букве: "МамА, папА" - чем вызывала всеобщее веселье окружающих.
        Девочка очень интересовалась животными и растениями, бесстрашно брала в руки мышей, лягушек, но не любила насекомых.
         В три года заговорила неожиданно быстро и чётко, через некоторое время уже читала букварь и детские книжки, обладала удивительно цепкой зрительной памятью, хорошо рисовала и отличалась способностью к сопереживанию, за что Антонина называла её "Жаль ты моя". Дочка была на редкость надёжной, если дело касалось поручений.
       В тот год, когда ребёнку предстояло пойти в первый класс, Антонина овдовела. Казалось невероятным вырастить троих дочерей одной, но  она справилась.
     Младшая дочь внешне очень походила на отца, отлично училась, с ней было удивительно легко, даже в переходный возраст. Всегда находились общие интересные занятия, темы для разговоров.
      Когда  дочери выросли и, словно птицы, покинули отчий дом, Антонина писала  им письма. От младшей ответные письма приходили чаще, они были  длинными и интересными, как рассказы. Антонина любила их больше, чем телефонные разговоры, складывала в коробочку и часто перечитывала.

     Как-то раз Антонина  купила перекидной календарь, в котором разъяснялось значение имён.
      Имя Наталья обозначало "родная".
"Вот оно что, - подумалось Антонине, - родная по духу".

       Жизнь раскидала дочек по разным местам. У каждой были свои трудности.
       Досматривала Антонину старшая. Она ухаживала за матерью, благодаря заботам Евгении, Антонина ни в чём не нуждалась, жила в красивом большом городе, в уютной квартире, летом на даче сажала цветы и выращивала ягоды: клубнику, смородину, малину.
 
     Антонина так и не успела узнать, что  младшая  дочь стала писателем и в своих  произведениях продлила её жизнь на долгие-долгие годы, тщательно отобрав и сохранив с любовью всё, что было связано с  именем и воспоминаниями матери. 
                Наталья Коноваленко