Когда умирают мотыльки

1 апреля – никому не верю! Вот и я не верю…своим ушам. Уже двенадцатый год не могу привыкнуть, что именно в этот день соседка говорит мне: «С днем рожденья, Антошка! Ох, как ты подрос!..» Я представляю, как было весело бате в этот знаменательный 12 лет назад. Вот сидят они с мамкой на кухне и тут она выдает:
- Милый, а я кажется беременна. Схватки начались, – и улыбается.
- Ха-ха-ха! Как ты сейчас пошутила смешно!
- Правда, воды отошли, - и тоже смеется.
- Ха-ха-ха! Еще смешнее! Я бы заметил.
- Может на всякий пожарный в скорую позвоним?
- Хорошо, если ложный вызов будет, поржем с врачами.
И рождаюсь я – самая смешная шутка. Самая ненужная и глупая карикатура. Пошлый и полный сарказма анекдот, какие любит мой отец. Посмеялись всей больницей и забыли. Бросили пылится в дальнюю комнату. Единственное, что при разводе мама просто-таки подарила, не то, что оставила, этому “образцовому родителю”. Может она меня так высоко ценила? Ну мол, я себе машину, технику, дачу, а тебе, милый, оставляю наше сокровище, наш слиточек золотой – Антошу. Действительно, поровну.
Ладно. Не будем углубляться. Думаю, не стоит говорить, что с 2-х лет мать я не видел, а отец заботы, как таковой в своем значении, не проявлял. Нет, не жалуюсь. Ем иногда, в школу отдали. С одеждой потуже. И что? Всяко лучше, чем если бы он не пил, а кололся. Вот наркот – это беда. Рассказывали мне про такую мамашу. Приехала скорая, откачали от передоза, приводят девочку (лет 5, ни гу-гу, тощая) и спрашивают:
- Как зовут вашу дочь?
А она в ответ с ярчайшим изумлением:
- Вы тоже ее видите?
С пьющим легче. Работает вдобавок, значит, не опустился. Начальная стадия. Повезло.
***
Спустя неделю после днюхи меня ждал единственный запоминающийся за период детства момент.  Подарок от бати и его приятелей. В течение этих семи дней я узнал, что работу мой старик все же бросил. И то, что мы теперь на мелкой мили (знаю, тавтология). Именно в такие моменты люди уже окончательно забывают о своих близких. Я не близкий. Я далекий. Но по закону подлости “забыли” именно меня…
В субботу я вернулся со школы. Как всегда сразу попытался проскользнуть в свою комнату незамеченным, но в коридоре меня встретил дядя Коля. Странно, с долей маньячности улыбаясь и оглядывая меня с ног до головы, он поздоровался. На последней десятидневке он приходил уже пятый раз и это его, как я понял, обычное поведение.
-  Здрасте, - пискнул я и попытался пройти под его, упирающейся в стену рукой.
Но он быстро схватил меня за тонкое запястье правой руки и поднял его вверх. Я поймал его взгляд. Глаза сверкали безумно, злобно, с какой-то искрой предстоящего издевательского удовольствия, в то время как в моих было только недоумение. Не страх. Не знал тогда что это.
- Сань, так мы договорились? – крикнул он в сторону кухни.
- Ага, - отозвался отец и пьяно икнул.
- Покажи мне свою комнату, - услышал я довольный шепот в левое ухо и почувствовал, как мужик потерся своей щетинистой щекой о мою.
Меня толкнули в комнату так удачно, что я сразу плюхнулся на кровать. Неуклюже. На живот, расставив конечности в стороны. Только сейчас вспоминаю такие незначительные подробности, как эта забавная поза-звездочка. Может и дядя Коля посчитал ее забавной. А может он посчитал ее удобной. Короче, вся суть в том, что в следующую секунду с меня слетели штаны, а рот оказался заткнут тремя грязными сальными  пальцами. Потом была боль. Потом эрекция. Моя первая эрекция… Замечаете, с каким странным умилением я это говорю? Хотя позже я конечно не был рад, что это произошло именно так. В какой-то книге по психологии я читал статью слишком умной тетки, которая утверждала, что в этом возрасте все подростки  бисексуальны. Так что, не будь этот факт шуткой природы может я бы и не смог выдержать до конца то ужасное ощущение, будто тебя разрывают. А так, возбудившись, я переключился на стояк, и одно режущее чувство сменило другое, тянущее и требующее разрядки. Ха! Все-таки, смешно, после прихода Коляна я так и не понял, что со мной произошло. Старик пыхтел, тяжело дышал и постоянно повторял какой я сладкий. Вот тупость. Затем он ушел, сухо чмокнув меня в правое плечо и заботливо вернув на место штаны от школьной формы. А я, спустя время, как ни в чем не бывало встал и пошел на кухню, медленно перебирая несводящимися до конца ногами. Там отец с удовольствием распивал с курящим «Беломор» после перипиха Коляном 2-х литровую бутыль паленой водки. Класс. Прям вижу двух теток на базаре:
- А по чем нынче тощие задницы двенадцатилетних мальчиков?
- Полсотни (а именно столько стоит бутылка этой дряни)
- У как дорого! – удивляется первая.
- Кризис, что ж поделаешь, - вздыхает вторая, а собеседница понимающе качает головой.
Я представил, что каждая из теток – один литр в бутылке. Сейчас их не будет и злобным бабам, так нагло обсуждавшим мои телеса воздастся по заслугам. Стало весело. Я улыбнулся и ушел обратно в комнату.
Больше посетителей, лично ко мне, не было.  Видимо я был как дорогое бабушкино кольцо – заложить в крайнем случае, при острой необходимости денег. И  я первое время ждал этой острой необходимости, как поезда на рельсах.
***
Мне всегда нравилась внучка соседки. С пяти лет мы с Ленкой – не разлей вода. Одногодкам (ну, почти одногодкам) всегда есть, чем заняться, да еще и бурная Ленкина фантазия не давала мне скучать. Мы ходили в одну школу, хоть и в разных классах, параллельных. Я часто провожал ее до дома, если было одинаковое кол-во уроков, и по утрам до ненавистного здания. Она была моим другом. Единственным. Я всегда руководствовался лозунгом: «Не имей сто друзей, а имей наглую рожу». А наглости во мне – из всех щелей. Поэтому я был всем доволен. Это была удачная дружба. Я почти каждый день обедал у них, иногда тетя Оля (соседка, бабушка с которой жила Лена) покупала или отдавала мне что-то из одежды. Бывало, мы с Леной думали, что Ольга хотела себе внука, а тут неудача, такая вот светловолосая синеглазая девчушка. Но я  успокаивал подругу:
- Если она тебя не полюбит, я полюблю, - и гладил названную сестричку по золотистым волосам.
Она в ответ улыбалась и прижималась к моей щеке своей круглой розовой щечкой. Вот такая идиллия. Правда, когда нам исполнилось по 14, нас привлекали уже другие ласки.
В первый раз я поцеловал ее в 13. После медосмотра мальчиков меня вызвали к директору. Уролог что-то обнаружила. И я должен был отвечать за ошибки молодости.
- Антон, скажи, отец ничего с тобой не делал? – типа переживала директриса.
- Нет, - я  сказал то, что она надеялась услышать.
Потом я рассказал об этой беседе однокласснику. И не только о беседе. Просто взял и рассказал о том, что было на самом деле. С тех пор от меня все шарахались. Называли педиком. А я не педик. Я не люблю их. Только Лене было плевать. Я ее отблагодарил за дружбу поцелуем. Я же знаю, как она хочет. У всех ее подруг давно парни появились, а мне не жалко. Бери чувства, ведрами таскай, только если найдешь. Так и начали встречаться спустя пол года. Влюбилась в меня, дура. А я не любил ее. Она для меня была слишком уж тусклой, что ли. Но Лена была отличным другом. Настоящим. Правда, смеялась редко. Прямо не знал, что с ней делать. А потом у нас с ней еще такой секрет появился…
В районе объявился маньяк. Насильник-гомосексуалист. Я шел домой и вдруг в подъезде меня сзади кто-то хватает. Нож к горлу и все дела. Слышу шепот. Сразу вспомнился дядя Коля и стало противно:
- Домой торопишься? Не торопись, поговорим… - я оцепенел, но меня вернула к жизни последняя фраза, - Мой сладенький… - донеслось из гнилого рта маньяка.
Тут я ожил. Что-что, а рисковать второй раз своим здоровьем и личной гигиеной не хотелось. Закипела решительность. Я резко развернулся и кинулся на шею маньяку:
- Наконец-то! Да! Прошу, назови меня так еще! – я быстро начал расстегивать на нем куртку, - О, мой повелитель, сделай мне больно, ну же!! Пронзи меня своим инструментом! Чего ты вниз сморишь? Я про нож, хотя… - ладно, если сыграть в мазохиста не получилось, будем брать другим, - Лучше отымей меня! – я прислонился к стене щекой, опираясь на руки и выгнув спину.
Охреневший от таких заявлений маньяк тупо стоял с круглыми глазами и смотрел на бешеного четырнадцатилетнего пацана перед ним. В конце концов он сплюнул на пол, прошипел что-то вроде: «Развелось педиков…» - и исчез на улице.
- Сам такой, - улыбнулся я и задрал голову к потолку, - на мне что, голубая метка?  - голос вернулся с эхом, - Никогда не отвечают, - пожаловался я своей тени, сплюнул туда же, куда и насильник и поднялся домой.
Когда я рассказал эту историю Ленке она смеялась так, как никогда раньше. А я был доволен, что рассмешил ее хоть раз по-настоящему. Я ее жалел. Ведь бедная жила с такой противной старухой. Я бы не смог так.
***
Я убил его когда мне было 16 лет. Да, прям зверски убил. Как-то раз я стоял на балконе нашей пятиэтажки и смотрел на пролетающий мимо тополиный пух. Как снег, только такой забавный, не тает. А сзади подошел мой старик. Он встал рядом и сильно сощурился от дневного света. Он действительно уже давно сидел в квартире и с непривычки заболели глаза. Я тоже впервые хорошо его разглядел. Он сильно изменился за эти годы: бледное лицо украшали обвисшие щеки и темные круги под глазами, лысина, которая была почти не видна, сейчас атаковала половину головы. Волосатые руки с дряблыми мышцами и такое же отвратное вывалившееся из-за треников пузо. Я невольно оглядел себя и с облегчением выдохнул. При моей, появившейся от хорошей жизни, тощести я не скоро стану как он. Тут я почувствовал, как отец одной рукой обхватил меня за плечи.
- Как в школе? – спросил он, все еще смотря перед собой.
- Хорошо, - я насторожился
- Хорошо – это хорошо, - он впервые перевел на меня взгляд маленьких, стеклянных, окруженных мелкими морщинками, глазок, - Слушай, прости меня.
- За что?
- За Коляна.
- Да я простил, давно уже.
- И отлично, - он показал мне свои желтые зубы в кривой усмешке, - Послушай, ты вон как вырос, а я и не заметил. На работу устроится не думаешь?
- Меня не берут, - его глазки сверкнули интересом.
- Жаль, нам ведь так деньги нужны. Сам видишь. Хочешь, я тебе работку подгоню? – его хватка стала крепче, а тон мутировал в заговорщицкий.
- Это какую же?
- Приятную. Лежишь себе, а деньги идут…
Я улыбнулся. Стало смешно. Может он больше девочку хотел? А если к Ленке полезет?
- Пап, было приятно с тобой познакомиться, - я схватил его за руку и, пока старик не успел опомниться, перекинул его тушу через перила балкона.
Вот так он и отмучился сам, отмучив меня. Будем считать, что меня в этот день не было в квартире, а это пьяное нечто выперлось подышать воздухом.
Проследив, как он шмякнулся об асфальт головой (5-й этаж все же), я пошел к Лене. Она выслушала меня, метнулась к окну, потом ко мне. Улыбнулась и поцеловала – это было ее поздравление с избавлением.
Потом мы вместе стали думать, как мне не попасть в интернат, в итоге, я набрал мамин номер. Мы иногда с ней общались по телефону, но не более. Услышав о постигшем бывшего несчастии и прикинув, что объявившийся в разгар ее медового месяца с успешным бизнесменом шестнадцатилетний сын ее не устраивает, она разрешила пожить мне на ее, а когда-то нашей общей, даче в селе Вишневка. Договорившись, во сколько приеду за ключами, я повесил трубку. Лена смотрела на меня с тоской брошенной собачонки.  Любила меня, дура. А я ее нет. Не смотря на то, как она изменилась, я не смог. Для меня она горела очень слабо. Не привлекала.
Я прижал ее к себе и сказал, что скоро вернусь, что бы ждала меня. Она скулила. Точно. Собачонка. А потом мой Тузик кинулся на меня. Долго целовались, страстно. Чуть ли одежду не рвали. Потом она отдала мне девственность в знак своей любви. Мне привиделось, что тогда этот тусклый свет покинул ее и, как маленькая шаровая молния, летал над нами. Я подождал, пока она уснет и положил ее свет ей под подушку. Пусть не теряет больше.
***
Вишневка – маленькая деревня. Жители в основном садоводы-фанатики. В здешней школе учатся человек 25, не больше. А я так вообще забил на такую вещь, как учеба. Здесь, в этом маленьком домике с сараем и несколькими сотками земли мне мозги не понадобятся.
Меня встретил сосед – дедок, лет 70, но боевой, живенький еще. Он сел на скамейку между нашими домами и добро, по-отечески заговорил со мной:
- А ты, юноша, откуда будешь?
- Из города.
- Что ж так, школа еще, не время.
- А я закончил, - соврал я, отлично понимая, что старик видит меня насквозь.
- Что ж, тогда поможешь мне по хозяйству. Я тебя научу что да как. А то вишь как оно, мои все заграницу подались. Будешь мне утешеньем, внучек.
Я стал с ним жить. У него дом уже обжит, а мой не тронут вот лет 5. Как вы думаете, что я выбрал? Мне нравилась эта жизнь. Это было то, что я называл свободой. Не особо холодный климат помогал мне проводить целые дни на улице. Я вставал до рассвета, чтобы сказать солнцу: «Привет!» Я ложился с закатом, что бы проследить за битвой между светом и тьмой. Я любил по-настоящему и объектом моей любви стало небо.
Когда темнело мы не зажигали свет. Я садился в большой комнате перед окном, дед ложился и рассказывал мне о своей жизни. Я вслушивался в голос, скрипящий так же, как и кровать старика, а из-под лоскутного одеяла вылетали все новые и новые истории, которых я почему-то не запоминал. Некоторые казались уж совсем выдумкой, как та сказка, про его бабку-колдунью. Дед, жестикулируя, описывал мне страх от ее взгляда желтых глаз, о мраморном лице, которое никогда не меняло выражения. Никто не мог догадаться о чем она думает или что чувствует.
- Страшная женщина, - говорил старик и передергивал плечами, - неужели Катя будет такой же?
Он редко говорил о Кате, своей внучке. Я знаю только то, что ей от бабки передались желтые глаза. Но меня не цепляло все это, магическая чепуха. Тем не менее, я очень хотел посмотреть на нее. Девочка приедет на летних каникулах.
Так я и жил, покинув в начале сентября родной дом. По-прежнему мотаясь где-то в своем мире. Я же вижу свет, не упоминал? Я вижу неопределенное свечение в каждом живом организме. И один свет меня манит, – с этими людьми я составляю свою дорогу жизни, - а другой отталкивает. Моя дорога привела меня в Вишневку. Я спросил у старика, что значит этот свет, но он долго не мог ответить мне. В конце концов из его объяснений я понял, что мой взгляд, мое зрение не обычное. «Я вижу душой», как сказал мой наставник. Мне нравиться это выражение. Становиться так хорошо, будто я ангел какой-то. Но я не ангел. Хоть у меня и есть крылья. Я часто чувствую их у себя за спиной. Или может это не крылья? Груз судьбы? Пусть будут крылья. Это намного приятнее. Осталось только научиться летать.
***
В первый раз я увидел ее на озере. Я часто спускался туда, когда уже начинался ледоход и после в хорошую погоду. Там, под тенью раскидистого дерева неопределенной породы, наблюдая за облаками, обычно ложился я. Сейчас же там, обняв колени и устремив взгляд куда-то вдаль, сидела девочка, которая скоро плавно перейдет в девушку. На вид 13-14 лет. Я сел рядом.
- Здоров, - я попытался улыбнуться как можно более приветливо.
- Прилетел, - едва слышно проговорила девочка. Мы оба сделали вид, что это было не вслух, - Я Катя.
- Антон, - она повернулась ко мне. У нее было аккуратное, будто фарфоровое личико, бледность которого превращали в еле заметную золотистость желтые глаза. В них я увидел одобрение, спокойствие и тень отстраненности. Ее свет был очень мягким, теплым. Сразу захотелось коснуться мягкой круглой щеки, маленького, немного вздернутого носика.
- Любишь смотреть на небо? – ее размеренный голос пробудил меня от любования. Я кивнул, хотел отвести взгляд, но не смог, - Расскажи мне почему.
И я рассказал. Я не мог остановиться. Говорил обо всем, что только приходило в голову. Меня будто переполняла информация, рот не закрывался. Я рассказал ей всю свою жизнь. Она неотрывно смотрела на меня, изредка отвечая на вопросы, которые я задавал. В ней ничего не менялось, только глаза становились то сочувствующими, то веселыми, то мелькал огонек интереса, то азартная искорка злобы, будто ребенок открыл банку с вареньем в отсутствии родителей.
Я узнал, что ей 14, она живет с родителями на другом конце моего родного города, но в течении лета, пока дочери нет, они переедут южнее, в больший город, а потом заберут чадо. Катя вообще родилась в Америке, из-за матери. Но ее привезли на родину сближать с семейством довольно давно, чтобы она говорила почти без акцента. В свидетельстве о рождении она записана как Фредерика. Мне очень понравилось ее имя. Катей ее звали дома, в русской школе, потому что родилась в день этого имени (7 декабря).
Мы еще не один раз встретились под этим деревом. Каждый день она приходила в мою комнату, брала за руку и вела к озеру. Старик, глядя на нас, не мог нарадоваться, что неприступная девочка начала хоть с кем-то общаться. Я же не считал ее ребенком. Рядом с ней я казался себе восторженным мальчиком, милым и наивным, который изливает душу, говорит о самых ярких впечатлениях, открывает самые сокровенные тайны взрослой опытной женщине. Ее поведение было достойно самой королевы. Хладнокровие, трезвый разум делали ее на много старше своих лет. Даже ее движения были какими-то продуманными. Тогда я поделился с ней своей главной тайной – я сказал ей про крылья. Она немного помедлила, наклонила голову, будто заглядывая мне за спину. Ее желтые глаза прощупали меня всего и она сказала твердо и уверенно : «Ты полетишь».
***
Я долго не мог уснуть. Что-то мешало. Может, мысли. Лезли, одолевали, насильно заставляли мозг работать. Я резко сел, вдохнув воздух так, будто меня откачала скорая. Первые секунды в глазах были яркие круги. Я отдышался, зрение привыкло к тусклому освещению комнатки луной из окна. В дверном проеме стояла Катя. Она протянула мне руку, я не раздумывая встал и коснулся нежной, но по-детски хрупкой ладошки. Мы неслышно выскользнули в заднюю дверь и побежали к сараю моего дома. Там она резко отпустила меня и вбежала в приоткрытую дверь. Я вошел следом. Девочка прыгнула с разбега на кучу отсыревшего, но по-прежнему мягкого сена (его в соседскую пристройку без замка складывал дед). Как только рядом опустился я, Катя ткнула пальцем в огромную дырищу в крыше. Черепица прогнила и края были неровными, рваными. Почему-то вспомнилась война. Вот, под бомбежкой в этом сарае прячутся два солдата, но один снаряд попадает в здание и оставляет отверстие в крыше, на память. Из мыслей меня вытащил шепот над левым ухом.
- На небо смотри, - я послушался. Не пожалел.
Небо, ночное, темное, как бездонная подводная пещера. Кое-где проплывала тучка или облачко, его выделяла насыщенно-бардовая дымка по контурам. Синева, сочная, почти черная, была испещрена миллионами белых точек. Одни были более тусклыми, другие выделялись отчетливо. Хотя нет, они вовсе не были белыми. Это слишком просто для звезд. Нужно было вглядеться, что бы увидеть, как они поблескивают серебром. Или белым золотом? Мне захотелось спросить у новой знакомой и я повернул голову. Мой рот замер открытым. Ее фарфоровое личико стало отсвечивать, будто кожа в лунной пыли. Ночной свет сделал волосы одного цвета с небом. До этого смолисто-черные ровные пряди стали отдавать синевой. А золотые глаза восторженно горели. И этот вдохновенный огонь в них сливался с отражением стальных звезд.
Она опять сидела обняв колени.  Я проскользнул взглядом по худенькому тельцу, слишком уж детскому по сложению для ее возраста. Но это всего лишь мелочи переходного периода. Еще год, я видел это отчетливо, и она уже станет крупнее, покажутся женские черты. Это сейчас женщину в ней вижу только я. Вижу. Хотя нет. Разглядеть что-либо сложно из-за света, исходящего от нее. Она горит, она пылает, она сияет, подобно луне на небе выделяясь вэтом мире. Ее черты, а от освещения она кажется еще меньше, совсем превращается в сказочную фею, просматриваются еле-еле на фоне этого обжигающего света. Рядом со мной находилось Солнце, прикинувшееся на пару часов тусклым Месяцем. Но ей никогда не стать такой, как все, слишком много отличий. Она манила, влекла меня. Ее зов заглушил внешние звуки. Я знал, что, какой бы прекрасной она не была, – это моя смерть.
- Души, - меня снова разбудил тихий голосок, - По тому, как ярко горит звезда, определяют, насколько яркой была жизнь этого человека.
- Ты в это веришь? – я почему-то тоже перешел на шепот, сохраняя атмосферу таинственности.
- Да. Потому что я хочу стать одной из них. Я буду ярче всех, - я одобрительно кивнул. – Моя вера сильная, а после смерти с каждым происходит то, во что он верит.
- Я тоже хочу верить…
- Я научу тебя, - она посмотрела мне в глаза.
В этот момент я решил сгореть. Все, чего я желал – это стать пеплом от жаркого прикосновения и раствориться в ней. С этим желанием я метнулся к Кате и стал целовать в губы. Все накрыл густой туман. Сначала, я уложил ее и навис сверху, минуту помедлил, всматриваясь в желтые глаза в поисках эмоций, и, увидев там нежность, я стал мягко, едва задевая кожу, целовать ее шею. Руками я обхватил узкую талию, потом скользнул под подол извечного тонкого сарафанчика и провел по ребрам, будто бы пересчитывая. Катя стянула с меня футболку в которой я спал и коснулась торса ладонью. Потом закрыла глаза и прильнула губами к моему правому плечу. Я сорвал сарафан, отстранился, оглядел выпирающие ключицы, неразвитую грудь и худые ноги. Она потянулась ко мне и опять поцеловала. Ее неопытные движения губ вскоре стали более уверенными, и я отвечал уже спокойней, требовательней. Она целовала страстно, грубо, нежно и жадно. Обнимала крепко, прижимала еще крепче. А я вообще чуть не ломал ей ребер голодающими до телесного контакта, чуть огрубевшими руками. Но, не смотря на то, как разгорелось наше пламя, дыхание девочки оставалось почти ровным, ритм сердца и близок не был к моему по скорости, а лицо… фарфор не должен превращаться в глину даже под очень умелыми руками. Поэтому мы непрерывно смотрели друг другу в глаза. Я не знаю, что искала она, ведь у меня всегда все написано на лице (а в ту ночь я вообще стал одним большим чувством), но я четко следил за изменениями ее ощущений. Нежность смешалась с похотью. Влилась капля согласия. И лишь однажды золото ее зрачков потемнело. Боль. Боль смешали со страхом, но не взболтали. Такой дикий коктейль. Только сейчас я начал задумываться над тем, что девочка ее возраста еще не должна быть готова к интимной связи. Я остановился. И уже хотел отстраниться, проснуться окончательно, но она снова прижала меня и игриво куснула за мочку уха. Она пыталась притвориться, что боли больше не было.
Ночь была долгой. Хотя, мы перестали следить за временем. Те часы, которые мы проводили вместе в дальнейшем, казались секундами. Я все так же непрерывно говорил ей что-то. Даже когда в горле пересыхало, я говорил с ней мысленно. Это было даже лучше, она чаще отвечала и рассказывала сама. С наступлением вечера мы заходили в сарай и смотрели один на одного, пока веки не слеплял сон. Я изменил моей предыдущей любовнице (небу) прямо у нее на глазах той ночью. Прости, небо. Будем друзьями?
Я не мог нанежиться под ее ореолом. Я готов был пить этот божественный свет. Я научился летать и хотел показать мир свысока ей. Она соглашалась и послушно брала меня за руку. И мы летели, среди розовых под лучами заката облаков.
***
Спустя 2 месяца, в середине августа, когда мы уже проводили вместе последние дни (ну и ночи, конечно же), Катя повела меня ночью не в сарай, а на озеро. Там, долго разглядывая меня, еще больше сделав лицо серьезным, она, наконец, начала говорить.
- У меня будет ребенок. Девочка.
Мы стояли в тени нашего дерева. Услышав новость я ни на секунду не отвлекся на мысль о том, что в деревушке до врача добираться около дня лесом, что, конечно же, девочка никогда бы не сделала, или о том, что пол ребенка в такой ранний срок определить нельзя; я был уверен, что она говорит правду. Я упал перед ней на колени, по щекам покатились слезы, видимо, это вместо слов извинения. Но она заботливо прижала мою голову к своему животу и сказала:
- Прости. Я подпалила тебе крылья. Теперь не сможешь улететь от меня, - я посмотрел на нее снизу вверх и улыбнулся. – Мотылек…
В ту же ночь, забрав деньги, которые только смогли найти у старика, мы уехали в город. На вокзале, следуя моей просьбе, нас встретила Лена. Она кинулась мне на шею, долго исцеловывала лицо. Я ждал и крепко сжимал руку Кати, молчавшей и холодно наблюдающей за встречей. Наконец я отстранил Лену. Она стояла и улыбалась с зареванным лицом.
- Лена, это Катя. Она ждет от меня ребенка.
Голубоглазая посмотрела на девочку, сделавшую шаг из-за моей спины. В следующую секунду я услышал хлопок, а правую щеку обдало огнем.
- Педофил!!! – яростно бросила мне в лицо подруга и быстро убежала к выходу.
Я двинулся, чтобы догнать ее, но Катя удержала меня за рукав.
- Подождем, - спокойно сказала брюнетка.
Через 3 минуты Лена, уже без психов, вернулась и молча повела нас к себе домой.
Лена рассказала мне, что старуха умерла. Квартира осталась внучке, т.к. та на тот момент уже достигла совершеннолетия. Моя бывшая одноклассница была старше меня на 11 месяцев,  и действительно с моим приездом ей уже было 18. Школа для Лены закончилась 9-м классом. То есть год после моего исчезновения. Район, в котором мы жили когда-то, стал почти заброшенным. Из старой пятиэтажки, грозившей вот-вот рухнуть, все уехали, оставив здание моей подруге и глухому старичку со второго этажа. Иногда, правда, в одной из квартир зависали сомнительные, криминального вида личности, но их рожи мы могли лицезреть не более 2-3 дней.
Лена была проституткой. Как не прискорбно, но это так. Над ней никто не властен, она «независимая труженица». Денег хватало, чтобы оплатить трехкомнатное жилье и обеспечить достойную жизнь одному полноценному человеку. Так что с первого дня пришлось устроиться в какой-то кафетерий сразу на 2 работы – днем я за кассой, вечером – посудомойка. Позорище. Мужик называется. Но тогда было все равно.
Катю поселили в бывшую ленкину комнату. Мне же, за отсутствием других кроватей, предлагалось разделить со старой знакомой двуспальное ложе в комнате Ольги. Гостиная не досталась никому.
В первую ночь, дождавшись пока уснет Катя, Лена прижалась ко мне и долго что-то рассказывала в своей быстрой торопливой манере, глотая слова. Я отвык от ее голоса и не слушал. Мне больше нравилось разглядывать ее изменения. Глаза все еще чистого голубого цвета, губы стали более яркими, волосы, видимо из-за частого окрашивания, полиняли и остались чем-то средним между русым и блондом, но все так же переходили в завитые спиральки на концах. Грудь выросла. Определенно сложно было не заметить взявшийся из воздуха третий размер. Тут словесный понос девушки остановился. По тому, как выжидающе она на меня смотрела, я понял, что был задан вопрос.
- Что?
- Ты же меня любишь? Правда, еще любишь? – ну вот. На слизистой скапливается влага.
Думая над ответом, я обнял ее и ждал действий от прислонившейся к дверному косяку Кати. Дверь находилась за спиной блондинки, и она пребывала в счастливом неведении. Катя посмотрела на Лену с жалостью и кивнула. Я сказал то, что хотелось услышать моей собеседнице:
- Люблю.
- И эта малолетка тебе не нужна? – тут же последовал не менее важный вопрос.
- Просто я не мог ее бросить.
Лена заулыбалась. Но мне больше не нравилась эта улыбка. Свет в этом человеке потух. Она, подобно Прометею, раздала свой огонь людям.
Катя тихо закрыла дверь и ушла спать. Мне же, судя по настойчивым поцелуям, поспать не удастся. Меня насильно возбудили. Точнее не меня, а мое тело. ЭТОЙ НЕНОРМАЛЬНОЙ НЕ ХВАТАЕТ СЕКСА НА РАБОТЕ?! Но делать нечего. Все-таки больше не к кому было пойти мне и по-настоящему дорогому мне человеку.
Любит она меня, дура. А зря. Все это время можно было и не на любовь потратить. Я ее не люблю. Мне с ней холодно и темно, как в гробу. Но она мой друг. Не считайте меня моральным уродом, но я правда не хочу с ней быть.
***
Спустя две недели, когда Лена ушла к клиенту, я тихо вошел в Катину комнату. Она взмокла от пота, тяжело дышала. Я сел рядом и замер, когда в этом лихорадочном диком сне она схватила меня за руку.
Склонившись над девочкой, я фактически поймал ее, когда она, вскочив, проснулась. В глазах, горящих по-кошачьи, был страх.
- Родители. Я страдаю за них, - сказала она, отдышавшись.
Всю ночь я дежурил рядом с ней. Так продолжалось еще 2 ночи. На мои предложения найти ее родителей Катя отвечала категорическим отказом, и я оставил попытки, посчитав, что она знает, что делает.
В конце концов, эти бурные ночки довели девочку. Новость о выкидыше мы с Леной (ставшей очень хорошо относится к моей новой возлюбленной) восприняли ужасно. Я помню, как со слезами блондинка стирала окровавленный сарафан. Катя же лишь держалась за живот, никак не относясь к случившемуся. Позже она объяснила мне, что выстрадалась заранее. Она всегда знает все первой. Летом она за 10 минут караулила ту курицу, которая должна была снести яйцо. Смешно. Лето уже кончилось. Я же вроде не живу прошлым? Старость – не радость. Пока я еще не старый, нужно сделать пару кругов в небе, размяться.
Катя перестала говорить. Всегда подсказывающая, как лучше, она намертво сцепила зубы. Я боялся за нее. Все мои дни проходили в нервности и некомфортности. Лена все еще переживала из-за выкидыша, поэтому не успевала ревновать меня, во время моих уединений с желтоглазой. Единственной целью моих визитов к девочке было желание выяснить причину молчанки. Молчанка? А я помню как любил эту игру в детстве. Как только у меня что-то выпытывали, я мысленно говорил: «Начинай!» и молча улыбался, глядя на распинающегося собеседника. Это навело меня на мысль. Положив на кровать Кати блокнот и ручку, я сообщил, что она выиграла этот тур. Та посмотрела на меня веселыми глазами и написала: «Говорить – не честно по отношению к нашему ребенку». С тех пор больше допросами я ее не донимал. Просто так приходил. Положить голову ей на колени и таять в нежных руках, снова и снова изучавших тонкими пальцами мое лицо.
***
Началась зима. Катин день рожденья отмечать не стали. Только я сделал ей подарок на пятнадцатилетие. Пальто. Белое, с пуговицами, блестящими как слюда. В нем она выглядела как дорогая коллекционная кукла. А я чувствовал себя единственным обладателем этого чуда. Появилась распирающая изнутри гордость, когда мы в очередной раз проходили за руку по припорошенному первым снегом парку. На нас оглядывались пожилые пары и, улыбаясь, провожали взглядом. Все считали нас братом и сестрой, но никакой схожести, если все-таки начать всматриваться, в нас не было. И за это я ее любил. За то, что мы с ней + и - . За то, что мы создали свое магнитное поле.
Лена все чаще лезла ко мне ночью. Нимфоманка хренова. Я покорно оплачивал наше с Катей  проживание. Голубоглазая не говорила мне, но я отчетливо видел, как она хочет ребенка. К чему же еще это отказ от презервативов под предлогом натуральных ощущений? Только я не мог понять, она хочет залететь, или залететь от меня? Старательно прокручивал я тогда в памяти все злые и завистливые взгляды, которые она бросала вслед беременной брюнетке. Ревнует она меня, дура. За это стало ее жалко не только Кате, но и мне. Мой Свет как-то сказала мне по секрету, что детей у Лены не будет. Поэтому мы и стараемся прощать ей все закидоны. Но говорят, что единственное лекарство от глупости – смерть.
Однажды после очередного скучного перепиха с подругой, я зашел по среди ночи на кухню. Там, сжимая в руке острый нож, сидела Катя. Увидев меня, она отбросила железку и кинулась ко мне. Тогда она впервые за долгое время заговорила.
- Можно я ее убью? – прошипела она, - Эта дрянь все равно сдохнет и забудет снять с тебя стеклянную банку, ты задохнешься…  - я погладил ее по послушным волосам и приподнял ее голову.
Я впервые увидел ее такой. Сколько гнева было в этих глазах… Она могла испепелять взглядом! Это был самый прекрасный ее образ. Я не сдержался. До рассвета скрипела ее старая односпальная кровать. Я не мог остановиться, она тоже хотела еще. Все же мы очень долгое время не ощущали друг друга в полной мере. Это был ядерный взрыв, метеоритный дождь, извержение… Столько непередаваемых чувств… Хоть немного, но я растопил этот лед.
А спустя месяц Лена умерла. Сначала ее одолела слабость, но она еще долго бегала по клиентам, отказываясь прилечь. СПИД, как выяснят уже по ее трупу, перекочевал в меня. Первое время , чтоб сохранить жилье, мы скрывали ее смерть. О несчастии мне и Кате говорил только бугорок земли во дворе. Точнее не земли, а снега. Подтаявшего, черного, накопившего соли и выхлопов снега, не желавшего поддаться весне. Это был конец марта. 25 или 26-е число? Не отметил день ее смерти. Я не собирался лечиться, так как пребывал в некотором счастливом неведении до критического дня.
Мы быстро зажили хорошо. Катя одарила меня удивительной лаской, не той, что раньше. Это были самые высокие наши полеты.
Я пережил свое восемнадцатилетние, когда моя американка, со слезами на глазах, сказала мне о моей смерти, назначенной на конец июля. Нет, она не захлебывалась рыданиями. Просто по ее щекам медленно сползли вниз 3-4 слезинки. Тогда я увидел в ней тоску, режущую сердце боль. Мне не хотелось оставлять ее. Я тоже плакал пару раз, пока девочка спала. Часто доставал ее летний сарафан и зарывался в него носом. Мне постоянно мерещился тонкий, едва уловимый запах сырого сена и травы. Было круто. Когда близится конец, начинаешь в сотни раз больше любить мир.
***
Я лежал в больнице. Рядом стояла капельница, время от времени вливающая в меня пару минут жизни. Я улыбался и щурился от пробивающегося сквозь тонкие шторки солнца, хоть мои глаза и привыкли смотреть на яркий свет. Даже лежа здесь и не двигаясь, я ощущал себя свободным.
Пришла Катя. Она взяла меня за руку и долго рассматривала своими внимательными глазами.
- Я люблю тебя, - спокойно сказала она, видимо, уже не ожидая ответа, но прекрасно зная его.
Я накрутил на палец прядь ее длинных смолисто-черных волос. Мне только в этот момент пришла мысль сравнить ее с вороной. У них такие же пронзительные желтые глаза на фоне темного шелка угольных перьев. Но сравнение было не очень удачным. Я промолчал. А вороны мне очень нравятся, кстати…
- Не волнуйся. Ты научила меня верить, - я немного подумал и добавил. – А с месяцем ты ошиблась, август за окном.
Она улыбнулась одними глазами. Так и не научилась менять выражение лица. Она делала это непроизвольно, лишь, когда в очередной раз  чувствовала за других. Видимо, это ее предназначение, перенимать чужие проблемы и страдания. Недавно она сказала мне, как жалеет, что не может умереть за меня.
- Знаешь, я рожу тебе сына, - она мягко остановила мое дернувшееся в предстоящем подскоке тело, - Здорового, я тоже здорова.
Я глубоко вздохнул. После этого можно и уйти. К тому же дни уже перерастали  в муки, а мучиться, тратить запас обезболивающего больницы я совершенно не хотел. Будто прочитав мои мысли, Катя достала из кармана ножницы, посмотрела по сторонам, - полупустая палата казалась одним большим пыльным углом, - и перерезала одну из многочисленных трубочек, сливающихся со мной подобно пиявкам. Последним, что я чувствовал – это то, как она мягко коснулась губами моего лба. Потом она тихо вышла, не оставив ни следа прихода, ни луча мне на память.
Я умер. Вот так просто, без страданий, благодаря ей. Сначала я метнулся высоко вверх, хотелось стать звездой, но передумал. Единственное во что я верил при жизни – это моя любовь. Я не хотел наблюдать за ней, я хотел находиться все так же близко. И меня подхватило теплым летним ветром, унося подальше от сотен дорог, не пройденных и забытых.
Мой последний полет состоялся 1-го августа. Я не видел мистических мест, туннелей. Я был маленьким и незаметным, снующим мимо прохожих в этом сером, пышущем промышленными парами мире. Даже после смерти я остался свободным. Знаете, у людей всегда есть выбор. И я верил в это наверное даже больше, чем в любовь, раз так получилось, и не знал.
Спустя 8 месяцев я снова увидел Мой Свет. Я родился, а она умиленно и с любовью смотрела, как я “подлетел” к ней в руках врача. Или медсестры? Или врача, переодетого в медсестру? А такое бывает? Кто знает. 1 апреля – никому не верю. А грудь у нее выросла. Определенно сложно было не заметить. Все-таки уже 16 лет.