Воспоминания, далёкие и не очень. Набережные Челны

  Набережные Челны.

  Три года подряд мама брала отпуск  летом, присовокупив к нему внеочередные ночные дежурства (медсестра она у меня была с первого рабочего дня и до последнего вздоха, они, кстати, с отцом познакомились во прифронтовом госпитале).  И вместе с её подружкой, у которой тоже было два сына примерно нашего с братом возраста, таким кагалом мы ехали в родную деревню Ионовых, кажется такая фамилия была у наших соседей. Вернее плыли на "речном трамвайчике".

  Однажды, когда мы ожидали рейса на речном вокзале, пошёл дождь, а потом и очень крупный, с куриное яйцо (я такой видел только два раза в жизни, тогда - в первый ) град. Града было так много, что он сплошным потоком плыл по реке, не успевая таять в довольно тёплой летом воде. Все отплытия перенесли и народ (дождь ещё моросил) расселся по лавкам вокзала кушать. Еда у всех была одинаково бесхитростна: хлеб, соль в спичечном коробке, варёные яйца, кусок курицы и огурцы. Да, огурцы! Я до сих пор помню тот огуречный дух, что витал под куполом речного вокзала. Сейчас я свежие огуречные гибриды не люблю, редкие имеют чуть заметный запах того, незабываемого с детства, солёные или маринованные - да, а свежие не люблю.

  Путешествие по воде было коротким, а может нам так казалось потому, что вода струилась прямо рядом с окном судёнышка.

  Пристани не было. Просто далеко в воду уходили узенькие деревянные мостки, к которым с поразительной точностью подплывали "трамвайчики". На берегу уже ждал здоровенный детина на лошади с телегой, это был старший сын хозяйки, у которой мы  квартировали  все эти годы. Один раз, когда проезжали довольно хмурый лес, Володя, так, кажется, звали того парня, вдруг закричал, чтобы мы падали на дно телеги, набросил на «кучу-малу» дерюгу и погнал лошадь с диким свистом и каким-то ещё посвистом. Любопытство одолело страх, и я высунулся из "укрытия": лошадь, закусив удила и хрипя, летела, странно подпрыгивая на задних ногах и дёргаясь всем крупом, а возница наш, стоя в телеге, со свистом хлестал направо и налево вожжами, не давая волкам, бежавшим по обеим сторонам, броситься на лошадь. Отстала волчья стая только уже в поле. А вожжи превратились в белые продольные нити. Ночью волки шастали по деревне и колхозники запирали на ночь скот в хлеву, но вот чтобы днём напали, такое было по рассказам сторожил только во второй раз.

  Деревушка делилась на две части ручьём, втекающим и вытекающим из маленького рукотворного прудика, всегда полного головастиков, на берегу стояла кузница. Володя наш был молотобойцем на этой кузне.

  Все окрестные холмы были усеяны земляникой, ешь - не хочу! Упадёшь в траву, чтобы не нагибаться, и только с боку на бок переваливаешься... и в рот её, горстями. Но на варенье, которое женщины варили на берегу ручья целыми вёдрами на кострах, ездили собирать в лес, та была крупнее и более душистая. Малину тоже собирали по окраинам лесных солнечных полянок. Во время сенокоса все мальчишки, в том числе и мы, таскали сено с этих полян на конных волокушах (двух берёзах, скреплённых поперечиной, в которые запрягали лошадь вместо телеги). Ездили без сёдел, "охлюпкой". Я первый год в первый же день набил себе пониже того места спины, где заканчивается ЕЯ благородное название, две огромные кровавые мозоли, пришлось после обеда приспосабливать подушку. Никто не смеялся, даже мальчишки. Почти все сами прошли через это.

  У хозяйки во дворе было несколько фруктовых деревьев, а на огороде раскидистая черемуха, ягод которой мы однажды с «брательником» так наелись, что долго потом в дурных головах была одна мысль и одно желание - сейчас вспоминать об этом не хочется.

  В колхозном саду яблоки были в основном зимних сортов, а потому зелёные и безвкусные. Но мы всё-таки лазили по деревьям, набивая их за пазуху, пока однажды сторож не пальнул по нам солью. Мне повезло, только в мизинец левой руки попали две или три крупинки. Жгло очень сильно, особенно когда отмачивал руку в ручье. Не орал, наверно, только потому, что сидя в ручье по пояс, благим матом орал старший Ионов, которому заряд угодил пониже спины, как потом выяснилось за то, что, поленившись лезть на дерево, сломал у молодой яблоньки ветку.

  А в середине августа, перед медовым Спасом, по деревне ездил "верхи" пасечник, он же сторож колхозного сада, дед Ефрем и кричал на всю округу:
 - Завтра в десять!
 И только нашей хозяйке напоминал:
 - Верка, не забудь завтра постояльцев прислать с миской, кружкой, ложкой!
 На следующее утро вся ребятня от мала до велика собиралась за накрытыми в саду столами, на которые выкладывали "духмяные" караваи свежевыпеченного хлеба, порезанного на огромные ломти, ставили парное молоко и мёд, только что выгнанный, золотистый и тягучий.

  Был у меня в деревне только один враг: соседский козёл с огромными рогами. Почему началась наша война, я сейчас уже не помню, но дразнил я его, кидаясь всякой всячиной постоянно, а потом спасался на заборе или сеновале. Однажды хозяйка послала меня к своей куме за решетом. Двор соседский я осмотрел внимательно, прежде чем проскочить в дом. Выйдя с решетом, постоял на крыльце, никого. Ну и потопал к калитке. Где пряталась эта двурогая скотина, я не заметил. Почувствовал только боль в спине и перелетел через козла, подцепленный его рогами. Не успел козёл развернуться, а я уже, успев  пнуть его в зад, стоял на крыльце, с которого только что спустился. Хорошо, что утро было прохладным,  и я накинул дома какую-то "хламиду", а то ведь почитай всё лето бегали в одних трусах, но шрам на спине остался до сей поры.
 За поломанное решето мне не влетело, а козла хозяин хворостиной отходил, хотя мама сказала, что надо было бы меня, чтобы не лез впредь к животине.

  Странная эта штука: память. Ведь вся эта "картина маслом" встала перед глазами,  когда мимо окон пропылил, плюясь не догоревшей соляркой, "красивый как "Волга", сильный как МАЗ, "задолбавший" Россию татарский КамАЗ": плыли то мы в деревню по Каме, а называлась она Набережные Челны.

 PS. На снимке первый в мире КАМАЗ, сошедший с конвейера в 1976 году.