Охота. 26 августа 1894 года

26 августа

     "Царские охоты имели свою многовековую традицию, как и места где эти охоты проходили. В 1847 году император Николай I приказал перевести из Петергофа в Гатчину царскую охоту. Был в Гатчине создан комплекс зданий, который насчитывал около 60 построек, и в который входили: управление охотой, канцелярия, школа, жилые дома для семейных егерей, большая казарма для холостых егерей, кузница, водокачка, баня.  Здесь же, но несколько отдельно, появился дом начальника царской охоты, обер-егермейстера князя Д.В. Голицына".

      Полные радужных надежд, охотники весело стремились утром, 26 августа, вперед, к горам, разобраться в которых и запомнить сразу все их названия мне, как новичку, было решительно невозможно. Другой новичок в нашей экспедиции был граф А.В. Гудович, так как А.А. Павлов уже изведал все ее трудности и прелести в прошедшем году. Наконец, Ф.И. Краткий, исследовавший эти горы в 1887 году, тоже в первый раз участвовал в охоте великого князя.

     Но я еще не упомянул до сих пор о шестом нашем товарище, сопровождающем великого князя на охоту и в прошедшем году, о докторе М.А. Каландаришвили, не охотнике, но имевшем искреннее и страстное желание сделаться таковым. С этой целью он приобрел в Псебае бердановский карабин и запас к нему патронов.

          Наконец в отряде имелся препаратор, командированный музеем Императорской Академии Наук для собирания отсутствующих в музее образцов Кавказской фауны.

     Первые девять верст мы прошли переменными аллюрами, по черноземной, распаханной равнине, в полчаса и сделали, не доезжая так называемой Венгерской пильни, непродолжительный привал. Украшенный флагами лесопильный завод широко раскинулся на низменных грязных островах Малой Лабы; он принадлежал словакам, которые усыпали путь великого князя цветами, и вышли на встречу с хлебом солью.

     Следующий, ближайший населенный пункт вверх по Малой Лабе – эстонское поселение Бурное, где тоже последовала встреча с хлебом солью. Неожиданное присутствие в Кавказских горах типичных чухон с их характерным коверканьем русской речи, которому место под Петербургом, производило резкое противоречие с окружающей обстановкой.

         Сделав еще две непродолжительных остановки, мы достигли, в 2 ; часа дня, урочища Малый Бамбак, лишенного леса плоскогорья, выше Псебая на 3000 футов, прозванного охотниками «Капустной балкой»; то же название присвоено устроенному здесь лагерю.     На высоте 5200 футов над уровнем моря, на самом краю отвесных скал левого берега реки Уруштена, немного в стороне от главной тропы, выстроено два дощатых балагана, в виде высокой двускатной крыши с просторном отверстием вверху для дыма.
 
     В них хранились деревянные кровати и запасы съестных припасов. Тут же расположен небольшой балаган для кухни, да вскоре по прибытии наших вьюков между балаганами выросли палатки. Работа по лагерю кипела; каждый хлопотал по своей специальности, и общему благодушному настроению способствовала благоприятная погода.

     Подсчитаем теперь общее количество потребовавшихся под охоту людей и лошадей, выделяя при этом тех, которые не входили в состав нашего отряда и не находились на биваке «Капустная балка».
Участвовавших в охоте 6 человек. Всего же было задействовано 96 человек. Использовалось  86 лошадей.

          "Представить в настоящее время сложно, какое огромное количество человек, обслуживало фактически только четырех человек, самого хозяина Кубанской охоты великого князя Сергея Михайловича, и его гостей Павлова Александра Александровича, Александра Васильевича Гудовича и Владимира Александровича Шильдера. Почти сто человек. При этом  не меньшим было и количество лошадей. Огромные ресурсы были задействованы на длительный срок. Но так было".

          В ожидании обеда мы расположились на разосланных на краю обрыва бурках и погрузились в созерцание очаровательной, величественной картины гор: с трех сторон вокруг нашего бивака, за широкими, а еще более глубокими ущельями вздымались разнообразные скалы самых причудливых очертаний и строений. Только в одном направлении – на северо-востоке – простирались гладкие холмы горных пастбищ, всего лишь за несколько дней оставленные табунами и барантой. По разнохарактерности и внушительности окружающих нас скалистых громад, общий вид с первого бивака едва ли не самый замечательный из всех, которые довелось видеть за все последующие восемнадцать дней в горах.

     Никакими словами не выразить подавляющего впечатления грозной скалистой стены, растянувшейся на целые версты (на юг). Зеленый уступ разделяет эту стену на два яруса, один внушительнее другого, и зеленая гладкая равнина венчает эти скалы. По виду, в котором контуры этих скал представляются при обозрении их от Псебая и со степи вообще, охотники метко прозвали их «скирдою». Ущелье Уруштена настолько глубоко и тесно вверх по течению до первого своего колена, что, даже находясь на продолжении его направления, мы все же не видели дна этой пропасти и только слышали грохот потока в преисподней. В том же западном направлении, на противоположном левом берегу, на Уруштен напирает «Красная скала», прозванная нами слоеным пирогом. Своими спиральными зелёными уступами, огибавшими отвесную скалистую громаду, красная скала живо напоминала мне изображение простирывавшейся до облаков Вавилонской башни, с детства врезавшееся в моей памяти.
 
     Над красной скалой вдали виделись горы, в которых должна была начаться охота. Ближе к нам и правее красной скалы вздымается  оригинальная  скалистая шапка, так и прозванная охотниками по сходству с барашковою шапкой императорских стрелков; на карте она названа Ачха. Наконец, наиболее близкою и доступною для рассмотрения в деталях скалистою массой представлялся противоположный край бокового ущелья, под прямым углом примыкавшего к ущелью Уруштена.
 
          Мы расположились как раз в вершине этого исходящего угла, на самом краю бездны, и стоило кому-нибудь к ней приблизиться, как раздавался общий протест с настоятельным требованием удалиться от опасности.

     К этому очерку окружавших наш бивак гор мне остается добавить, что уже при первой побывке на Кавказе я сразу пришел к заключению, что на нашем языке равнин нет слов для передачи красот горной природы, нет слов для выражения чувств, овладевающих ее ценителями по выходе из глубины ущелий на высоты, с открытым необъятным кругозором.
 
     Почти ту же мысль и как бы в подтверждение моего заключения я нашел у бессмертного певца Кавказа, которому свыше было дано постигать и выражать словами величие вселенной. В письме к Раевскому (1837 год) Лермонтов говорит, между прочим: «Как перевалил через хребет в Грузию, так бросил тележку и стал ездить верхом; лазил на снеговую гору (Крестовал) на самый верх, что не совсем легко; оттуда видна половина Грузии как на блюдечке, и я право не берусь объяснить или описать этого удивительного чувства: для меня горный воздух – бальзам; хандра к чёрту, сердце бьётся, грудь высоко дышит – ничего не надо в эту минуту; так сидел бы да смотрел целую жизнь».

         Мы все  лежали, не отрывая глаз от гор, по которым скользили багровые лучи заходившего солнца, скрытого от нас облаками. Освещение и окраска контуров самых отдаленных вершин менялась каждую минуту, пока тени, наконец, окончательно не сгустились, краски смешались, ближние и дальние горы сравнялись и слились в сплошную, однообразную темную массу. Ущелье Уруштена очистилось на западе от облаков; одна за другой стали зажигаться звездочки; из-за мрачной скирды всплыл молодой месяц; много света он еще не давал, но значительная часть звезд померкла при его появлении.

     Атаманы Беспрозванный и Павлов распорядились между тем устройством исполинского костра и затеяли казачьи игры. Для придания им сразу большего оживления они сами начали с «комара», перешли на «кота» и кончили неизбежным «дергачем». Смех и прибаутки не прекращались до позднего вечера, и оживление было полное, когда пришлось разойтись по палаткам и балаганам, в виду завтрашнего раннего подъема. Великий князь сулил уже завтра на переходе на Бамбак охоту.
 
     Близость срока ее наступления настроила мои нервы несколькими тонами выше обыкновенного; шестичасовой переход из Псебая не вызывал во мне и тени усталости; и без того чуткий сон превратился в легкую дремоту; я так и не переставал слышать сквозь сон шум Уруштена со дна ущелья. К полуночи шум значительно усилился от неожиданно поднявшегося сильного ветра, бесцеремонно начавшего трепать палатку. Я вообразил, что такой ветер неминуемо сопровождается тучами и стал опасаться за погоду.  Потеряв терпение и не желая оставаться доселе в неизвестности, вылез из палатки: небо по прежнему было ясно, термометр показывал 8 по Реомюру и ночной ветер гулял по ущелью, прихватывая нас только стороною. Итак, на предстоящий первый день охоты мы были обеспечены погодой.