1682 Хроники стрецкого бунта - 8

Лета 7190-го майя в 15 день утро выдалось прохладным и тихим.  Солнце разгоняло туман неспешно, но со знанием дела, туману деваться было некуда и он торопливо прятался в болотистые низинки. С рассветом закричали петухи на московских дворах, замычали коровы, заблеяли козы, желая первой травки отведать, и в полголоса перекрикивались бабы. Обычное московское утро. Спокойное. Благодать, одним словом. Все те, кто мог это утро сделать беспокойным, еще спали. Хмельные стрельцы только к рассвету угомонились, и теперь храпели по лавкам да по платьям. Спокойно было и в кремлевских палатах царского дворца.
Дворец охраняли стрельцы полка Сухарева. В этом полку, как и в других, уголек смуты под соломку стрелецких обид  тоже поначалу закатился. Тоже стали стрельцы шептаться, и иные и вслух кричали?
 - Доколе терпеть будем несправедливости всякие?  Другие-то, вон, чего делают, а мы чем хуже?
Начали кричать, но пятисотный Бурмистров вмиг крики те пресек. Вышел он перед стрельцами с крепкой палкой в руке да молвил негромко, но разборчиво весьма:
 - Вот что стрельцы, никто нас на службу царскую арканом не тянул. По доброй воле мы все здесь, и у кого воли такой нет, так, тому  - скатертью дорога. Вот тебе Бог, а вот – порог. Но ежели ты в полку остался, то служи, а не озоруй. Вот. Еще слово противное услышу от кого, тот берегись. Непременно вот эту палку о спину негодника сломаю. Вы меня знаете…
 - Да, как же не знаем-то? - зашумели стрельцы. – Мы чего? Мы ничего. Неужто мы не понимаем…
Теперь полк Сухарева нес  службу в Кремле.   Солнце поднималось всё выше и выше, а вслед за светилом поднималось и беспокойство. 
Стали просыпаться стрельцы. И утренняя идиллия затрепетала под напором разнообразнейших звуков человеческого бытия. Скоро от идиллии и следа не осталось. Загудела Москва. Стрельцы собирались в круги и опять там полоскали свои обиды.
 - Из Москвы нас услать хотят,  а мы не пойдем, - толкали друг друга в бок служивые люди. Толкали, а на душе у них было нехорошо. Понимали стрельцы, что супротивное дело творят, и чем больше они это понимали, тем распалялись сильней в поисках каких-нибудь оправданий.
 - Мы уйдем, а они мигом царя придушат! Нарышкины – души бесовские! Бесы! Бесы в кремле!
А тут еще набат! Внезапно вдарил он, как гром с неба. Вздрогнули люди при первом тревожном ударе колокола. Беда, не иначе беда. Без беды или без праздника никто в колокол не ударит. Вмиг все разговоры стихли и только тревожный колокольный звон в небе над стрелецкой слободой. Бо-о-м!  Бо-о-о-м!  Бом! Словно с неба, свысока предупреждение: что ж вы люди делаете? Бо-о-о-м! Мороз по коже. А тут еще истошный  крик сквозь гул набата:
 - Царя задушили! Настоящего! Ивана!
Орал простоволосый всадник, мчавшийся по дороге на гнедой кобыле. Кто он? Откуда взялся? Никто не понимал, да и понимать не хотел. Какое тут понимание, когда крик такой страшный:
 - Царя задушили!
- Задушили! – разом отозвались сотни голосов в стрелецкой вотчине. – А что мы стоим тут?! В Кремль! Идем в Кремль!
Некоторые расторопные  десятники  с вечера взяли на Пушкарском дворе порох да свинец, думали, что авось одумаются стрельцы к утру да начнут в поход на Казань собираться. Тогда в Пушкарском дворе не протолкнешься, вот расторопные и решили военный запас заранее получить. После призыва идти на Кремль запас этот мигом по рукам разошелся.
Набат оборвал на полуслове и боярский совет. Бояре спорили да рядили, что строптивыми стрельцами делать, как, вдруг, колокольный гул.
 - Чего такое? – встрепенулся Кирилл Полуэктович Нарышкин. – Это еще зачем? Чего там? Пожар?
Бояре кинулись к окнам, но ни дыма, ни зарева на улице не узрели, а колокола продолжали тревожно гудеть.
 - Иван Андреевич, - обратился Матвеев к князю Хованскому, - пошли стрельцов узнать, кто там безобразничает. И в розги его!
И вот уже бегут вдоль кремлевской стены пять встревоженных стрельцов во главе с  пятидесятником Борисовым, а навстречу им  князь Урусов на коне. Он подскакал к крыльцу палат царских, спрыгнул в коня, неловко запнулся ногой камень, упал,  потом, больно ударившись лицом о первую ступеньку, вскочил и заорал во всё горло:
 - Стрельцы взбунтовались! Сюда идут!
Матвеев тут же распорядился поставить побольше верных стрельцов на охрану царских покоев. Сил было мало, но все же решили снарядить конный отряд,  чтоб встретить бунтовщиков возле ворот кремлевских да попугать малость, а остальным же было велено оборонять царские палаты.
«Лета 7190-го майя в 15 день была на Москве смута: приходили в Кремль салдаты Матвеева полку Кравкова да стрельцы всех приказов с копии и з бердыши и с ружьем, а пушкари с пушки , и вшед в Кремль, стреляли из ружья и побили боярских людей и лошадей многих, а иных переранили. И пришед к Красному крыльцу, встали во всем своем ополчении».
Галдящая толпа стрельцов  всё увеличивалась и быстро двигалась по грунтовой дороге вдоль огородов к кремлевской стене. Вооружены они были, чем придется: бердыши, сабли, пики, ружья – все было, а пушкарь Кузя Трондин небольшую пушку, поставленную на колеса, ремнями  за собой тащил.
 - Пушка-то тебе зачем, Кузя? – кричали любопытные огородники, оторванные стрелецким гомоном от тяжкой работы на земле.
- Бесов попугать, бесов, - утирал рукавом потный лоб пушкарь.
Когда толпа дошла до кремлевских ворот, навстречу стрельцам выскочили десятка три всадников с саблями наголо. Всадники громко ругались, грозились. По ним сразу же пальнули из ружей. Упали две лошади, один всадник схватился за живот, другой за руку, а третий грохнулся наземь с дыркой в голове.  Дальше до крыльца царских палат прошла толпа беспрепятственно. На крыльцо войти сразу не решились. Замялись.
 - Пришли, - носился из угла в угол Семен Языков, то и дело, подбегая к окну. – Много-то как! Ой, господи… Чего делать-то?
 - Не мельтеши! – прикрикнул на Языкова Кирилл Полуэктович Нарышкин. – Надо, чтоб кто-то к ним вышел.
 - Пусть Хованский идет, - тут же распорядился Матвеев. – Его не тронут. С ним многие стрельцы на турка ходили… Побоятся Хованского тронуть…
«И по указу великого государя выходил к ним боярин  Иван Андреевич Хованский  и спрашивал их: для чего  ваш так приход?»
 - Чего вам надо стрельцы? – громогласно спросил Хованский с верхней ступеньки крыльца. – Чего пришли?
Стрельцы, вроде бы как, смутились, притихли и смотрели на боярина исподлобья.  Потом, через некоторое время, кто-то из задних рядов выкрикнул:
 - Бесы в царском дворце! Измена!
 - Как еще измена? -  махнул рукой отважный боярин и спустился на две ступеньки пониже. – Бог с вами, стрельцы. Ишь, чего удумали…
И вот тут стрельцы возмутились, и посыпались упреки из их уст, как горох из прохудившегося мешка.
 - Бесы в палатах царский! Бесы! Нарышкины царя задушили! Настоящего! Ивана! Ванька Нарышкин каждый день царские одежды примеряет!  Он и Петра со свету сживет! Бесы во дворце! Доктор Ян каждый вечер над кровью мертвой змеи ворожит! Весы в палатах царских! Это они сперва государя нашего Федора Алексеевича погубили, а Ивана удушить удумали! Удушили! Удушили!
 - Где Иван, - закричал Матвеев, который вместе с другими боярами стоял в простенке возле окна.  – Ивана  на крыльцо! Пусть видят, что живой!
Царевича Ивана нашли быстро. Он был испуган и губы его дрожали.
 - Выводи! – крикнул Матвеев князю Шереметьеву, уже тянувшего царевича зам рукав к двери. Иван сильно дрожал и упирался.
До порога оставалось царевичу сделать не больше двух шагов. И тут Матвеев опять закричал.
 - Царь должен первый на крыльцо выйти! Царь! Царя они постесняются!  И патриарх! А потом Ивана покажем!
 - Не пущу! – пронзительно закричала царская мать Наталья Кирилловна и крепко прижала к груди десятилетнего сына. – Они ж убить его могут!
Но царицу никто услышать не захотел, даже её родной отец. Её вместе с сыном бояре вывели на крыльцо. Вывели, спустились на ступеньку пониже и встали перед царицей и царем плотным рядом.
« И великий государь и государыня царица и государь царевич и светейший патриарх выходили на Красное крыльцо»