Васильковый ветер

Стремительная, подтянутая, в ярко-синем, просто до рези в глазах, пальто, она быстро лавировала между неспешными прохожими. Ты зацепился взглядом за синее и невольно ускорил шаг. «Москвичка. Питерцы так не снуют», - снисходительно рассуждал ты на ходу. Высокий, в короткой, плотно прилегающей дублёнке, ты даже не особо спешил, верстовыми шагами легко сохраняя расстояние до синего кашемира. Она не оборачивалась, и ты с удовольствием придумал, что под каштановыми прыгающими прядями – длинный крючковатый нос и близко посаженные глаза. Хмыкнул, решил ещё пофантазировать на тему. Возможно, она, наоборот, гламурная красотка с натянутыми силиконом пухлыми губами и бровями в струнку (и ещё на ней это неприятное слово… а, та-ту-аж! Да-да, брови нарисованы модным московским стилистом! ). Ну, вот, притормаживает у дорогих витрин, естественно! «Замшевые сапожки в Питер весной – москвичка, конечно!» - вы двигались по Невскому в сторону Аничкова моста, мимо неба, иссечённого трамвайными проводами, мимо бомжей с драным псом, прикорнувших у метро, мимо японских туристов с огромными фотокамерами, мимо обновлённых фасадов и невесть как вписавшихся в замученный зимним ветром город сияющих чистых витрин с брендовой одёжкой… Кстати, она замечает, что в Питере даже манекены одеты элегантнее?
 У тебя ещё есть время. Пара часов, вероятно. Ты можешь попить кофе в маленькой кафешке рядом с Исакием, там собираются вытянутые бледные студентики в толстовках с капюшонами, их длинноволосые подруги в юбках до пят и кофтах с рукавами «на вырост», интеллигентно судачат о том – о сём. Рюкзачки из джинсы, «феньки» из бисера – так, словно тебе снова двадцать, можно даже помечтать, что ты – один из них. Но положение обязывает, сегодня нельзя пить дешёвый кофе и пахнуть «травой». И ты продолжаешь своё забавное путешествие за ультрамариновой звездой, сияющей метрах в пятнадцати впереди…
Перед мостом она замедлила шаг, и ты смог разглядеть, что через плечо у неё тонкий чёрный глянцевый ремешок, на нём маленькая сумочка, похожая на сдувшийся шарик. Что руки в чёрных лайковых перчатках, и что держит она эти руки как-то по-особому, с изяществом принцессы – ну, да, точно! Легко представить, что она придерживает кринолин! Из-под каштановой копны волос полощется на ветру одним концом шёлковый шарф, и оттого оживают, хлопают васильковыми крыльями бесчисленные бабочки по фону цвета топлёного молока. Ты так увлёкся своими фантазиями, что вдруг испытал укол ревности: а ведь она спешила на встречу! Господи, как глупо… внутри забилась тревога, ты остановился возле уличного художника и закурил, будто бы разглядывая работы. Она по-прежнему не оглядывалась, но ты понял, что замечен. В её позе, наклоне головы, было что-то такое, похожее на диалог. Ты курил,  сглатывая внезапное волнение: она же явно кого-то ждёт! Вот глянула на часы, отодвинув перчатку и обнажив тонкое белоснежное запястье. Ты видел её вполоборота: ни тебе крючковатого носа, ни силиконовых губ. Мягкая линия подбородка, розовое с маленькой серьгой ушко из-под взметнувшихся от ветра кудрей. Когда она поворачивалась в сторону твоего коня (ах,  да, вы встали под конями, как все нормальные туристы! Какой питерец встанет под пузо этих анатомически точно изготовленных скакунов?), ты быстро менял направление взгляда, краснея и бледнея, как школьник. Чудесное волнение стучало в висках, било в грудь, ниже… она подошла к музыкантам, кучкующимся у ограды ровно посередине моста, о чём-то спросила, ты видел, как они закивали головами, худенькая девочка в бандане встряхнула маракасами, забренчала гитара. С трудом вылавливая обрывки музыки, ты услышал знакомое, бередящее «Je Veux». Худышка довольно точно копировала ZAZ, синее пальто раскачивалось в такт. И когда ты уже было решился подойти, взбодрённый знакомой мелодией, подгоняемый на секунду ослабшим ветром, когда ты почувствовал, что губы пересохли от волнения и пальцы подрагивают, когда ты, наконец, понял,  что просто хочешь посмотреть ей в лицо,  чтобы не гадать и не придумывать – в этот момент она сорвалась с места навстречу кому-то в потоке, идущем с той стороны. Ты потерял её на пару мгновений. Ветер словно сделал глубокий вздох и дунул что есть силы ледяными иглами. Сквозь мгновенно набежавшие слёзы ты видел, что она крепко обнимает за шею пухленькую девушку с типично финской внешностью: плотный тяжёлый низ и длинное сутулое плечистое тело, тугой хвост белёсых волос на угловатом черепе, покрытом бесформенной вязаной шапкой. Ты не отвёл взгляд, когда она посмотрела на тебя в упор. Большие ясные глаза, как будто кто-то плеснул в чашку зелёного чая с коричневым сахаром, и крупинки ещё не растаяли.... На тебя смотрела очаровательная женщина лет тридцати – тридцати пяти, и ты удивительно чётко прочёл в её взгляде: «Эх, ты…» Могло и показаться: такой ветер, что глаз не открыть!
Ты зажмурился, и в этот миг по лицу растеклось шёлковое тепло с терпким, чуть в горчинку, запахом.
 - Извините! – она смеялась, наматывая на лайковую перчатку шарф. – Они меня сегодня совсем не слушаются!
И кивнула на бьющихся в топлёном молоке шёлковых бабочек с васильковыми крыльями. Молоденькая финка нетерпеливо подхватила её за локоть и повела прочь, продолжая какой-то очень важный, наверное, рассказ. Ты проводил их взглядом. Теперь они шли медленнее, но удивительно быстро растворились во всё увеличивающейся толпе у моста.

Через час ты блеснул на встрече. Тебе аплодировали все «топы», а потом кое-кто важный (честно говоря,  ты его протеже…) приобнял тебя по-братски за плечо: «Ну, всё, приступай! Завтра кабинет подготовят, так что дерзай!»  Ты встал  из-за овального стола, собираясь  покинуть  переговорную. Так оно и должно быть: чтобы обретать, надо двигаться вперед. Идёшь -  и находишь.
  На другой стороне Невы, невольно ставшая вдруг нелепой декорацией к тем огромным светящимся буквам, за которыми сейчас стоял ты в большом, великолепно обустроенном зале, качается в своём последнем рейде «Аврора». Тебе показалось, что меж её серых труб мелькнуло ультрамариновое пятнышко. Сердце сжалось и стукнуло до боли в висках. Ты поднял руки, чтобы поймать на лице молочный шёлк с терпким запахом, но тот давно растаял бабочкой на ветру.