Паки-паки или Полный афедрон

       
       
       
        Лето 7069 от Сотворения мира зело лепым  выдалось.
        Царский стремянной Митька сидел на лавке у конюшни, расстегнувши  до подпупия лепень, уплетал студень и пил сбитень. Рядом в тенечке храпели вповалку царский знаменной, семянной и вымянной.
         Распугивая кур и томно раскинувшихся в лужах тощих свиней, в неурочный час грохнула полуденная бомбарда. Должно быть, бомбардир опять хватил лишку с приятелем гренадиром альбо буканиром. От  церкви Параскевы брел отец Никодим. Две облезлые собачонки облаивали его с обеих сторон, примеряясь вцепиться в полы. Он отбрыкивался и невнятно бормотал - то ли молился, то ли матерился.
        - Здорово, святой отец! - лениво заорал Митька. – Глядите, как бы они вам сутану не того!..
        Отец Никодим с тоскою в глазах медленно погрозил царскому стремянному кулаком:
        - У-у-у, тупицы, адово семя! Какой я те «святой отец»? Когда же в ваши безмозглые бошки войдет, что «святыми отцами» токмо католики своих патеров да ксендзов именуют! А мы, чать, православные, - стало быть, зови меня «всечестный отче». Такожде и сутаны - у католиков, а у нас – рясы…
        Всечестной отец повел головой и ткнул пальцем вослед статной молодке в цветастом платке:
        - Зри, како афедроном-то вертит. Грешит, небось, в энтот самый… Тьфу, прости Господи!
        Митька гыгыкнул в ответ и, своротившись набок, почесал свой «энтот самый».
        - Благословите сиротинушку, батюшко! – прохожая старушка в старомодном ветхом шушуне толкнула вперед себя нескладную девчонку-подростка.
        Отец Никодим, уже сложивший персты для именословного благословения,  вдруг остановился и брякнул изумленно-простодушно:
        - Это что же у нее – две правые руки?  Помилуй, Господи!
        - Это тебя «помилуй, Господи», батюшко! – сварливо ввернулась бабка. – Токмо в том изъяну нет! Про то и в книгах прописано…
        Она впопыхах принялась тащить из заплечной сумы потрепанную книжку и листать страницы:
        - Где ж оно…  А, вот: «Она стала, тихо опустив десницы вдоль тела...»  Ага? Зришь, отче? Чать, не дураки книжки-то пишут! То-то!..
        Отец Никодим махнул рукой, плюнул и побрел дальше. Старушонка грозила ему в спину клюкой и визгливо кричала что-то про «лядвия» и «михири».
        Из терема на красное крыльцо вышел стрелец с бердышом и заорал Митьке:
        - Царь-батюшка тебя к себе кличет!
        - Иду-иду, - проворчал тот, нехотя поднимаясь и потирая отсиженное.
        - А целовальника не видал? Не сыщут никак - куды он запропастилси?
        - Куды-куды… Должно быть, с послами в Иноземном приказе целуется – служба у него такая!
       
        Паче всех достойных державных мужей Государи Российские завсегда почитали и будут почитать главных героев, даже худородных. И во всякой иной книжице – иных же. Предивно сие!
        Царь и Великий князь всея Руси Иоанн Васильевич пировал в своей гриднице высокой. Он приветственно помахал шапкой Мономаха вошедшему Митьке. Сопровождаемый стольником, тот чинно прошествовал вдоль длинной вереницы столов.
        - А это кто таков? – доносился до него любопытный шепот.
        - Митька, царский стремянной!
        - Да ну?! Неужто сам?!
        - А стольник-то мне стольник должон с запрошлого лета, - гли, сколь постну харю творит!..
        Пальцем, унизанным полудюжиной перстней, Иоанн указал своему стремянному место супротив себя.
        - А почто это на тебе две шубы зараз, надежа-государь? – удивился Митька. – Инда взопреешь, яко озимые...
        - Как это почто? – удивился в свою очередь надежа-государь. - А ежели мне вдруг вздумается пожаловать тя шубой со свово плеча – нешто мне голу оставаться?
        Он огляделся и оглушительно захохотал.
        Сидевший поодаль на возвышении седоватый, подслеповатый и глуховатый гусляр встрепенулся и ударил по струнам. На него зашикали.
        - Так что ты, княже, рек о людях ратных? – вернулся к прерванному разговору царь, поворотясь вправо.
        - Аз рекох сице: «Инии форозе, воспад на фарь, мнят ся стратигами».
        Государь покривился:
        - Уразуметь тебя, княже… Ровно ты «Слово о полку Игореве» под столом держишь, да глазом туда косишь.  Мне  от таких речей кефалгию обретать - монастырских книжников хватает. Так ли, отец архимандрит?
        Длиннобородый старец в клобуке неодобрительно завозился и воздел сухой узловатый перст:
        - Рече Господь: От словес бо своих оправдишися, и от словес своих осудишися!
        Царь фыркнул и что-то пробормотал себе под нос. Митьке показалось, что это было: «Паки-паки, иже херувимы».
        - Правда твоя, великий Государь! – подал голос кто-то из лизоблюдов. – То ли дело кого из  Алексеевых послушать: и складно-то так, и разумно, и научительно! 
        - А то! А то! – по-скоморошьи поддакнул Иоанн. – У них даже и женки, и дворня, и смерды тако же и складно, и разумно, и научительно речь ведут! Закрой глаза – и не поймешь: то ли боярин думный говорит, то ли холоп его! А ты что скажешь, мой наперсник?
        Митька обиделся:
        - Мню, наперсник – то сбруя така, что бабы на свои перси, сиречь титьки надевают, у немцев голштинских бюстхальтером зовется… Верою и правдою тебе, великий государь, а ты верного слугу свово такими словами поносными!
        Царь вскинул кверху острую бородку и опять громогласно захохотал.
        Подслеповатый и глуховатый гусляр приосанился на своем насесте и ударил по струнам. В него бросили обглоданной курьей ногой.
        - Иные же и вовсе не как русские люди говорят, - продолжил Иоанн, - а ровно иноземцы, в языке нашем преуспевшие.
        - А любой язык иноземный – это тот же наш русский, токмо исковерканный, - подхватил Митька, - ты приметь, великий государь, как немец завсегда говорит: « Я прифетстфофаль фаш тсарский феличестфф!», «Русский Ваньюшька, сдафайся!» Хоть все книги перечитай, а нигде и никогда иноземец по-своему не бает. Даже с соплеменниками.  Мнится мне, что весь язык ихний – то: «зэр гут», «руссише швайн» и «дас ист фантастишь», что они час от часу вворачивают.
        Тем временем двери в дальнем конце растворились и стольник ввел в гридницу двух чуваков в прикольных прикидах, со странными фиговинами на головах и штуковинами в руках. Пацаны, как положено, подрулили к царю, выразили уважение, все дела, и начали солидный базар. Из-за своей средневековой отсталости царь  никак не мог врубиться, что эффективный менеджмент – это реальные бабки.
        Митьке стало жаль своего государя. Он подмигнул Иоанну и заорал:
        - Музыку-у-у!!!
        Гусляр  вскинул голову и ударил по струнам:
         - Поговори хоть ты со мной,
        Подруга семиструнная-а-а!..
       
        «Полный афедрон!» - подумал Митька.
       
        ***