Амброзия

(Рассказ)


Евстафий Эммануилович был человеком хорошо образованным и должность имел высокую, а именно – генеральный директор в одной особо большой компании. Ни к книгам, ни к прочим искусствам слабости он не питал, а средоточением всего внимания его было исключительно процветание вверенного ему учреждения, коему всю жизнь свою он и посвящал, отдаваясь трудам своим без устатку. И проявлял в работе свои самые лучшие качества – целеустремленность, решительность и коммерческую смекалку.

Жизнь Евстафия Эммануиловича текла рекою благоденствия, пока не стали возникать на пути его нежданно, как грабители из темных подворотен, всякие неприятности и злоключения – то партнеры подведут, то помощники надуют, а то и вовсе ревизия нагрянет на предмет уплаты налогов. И день за днем все эти неурядицы стали погружать нашего директора во все более и более скверное состояние духа – в ту духовную кондицию, что в ученых книгах зовется не иначе как «депрессия». Да и внешний вид его утратил былой лоск и респектабельность – ушла горделивая осанка, потух взгляд, глядящий прежде смело в самое будущее, да и сам негоциант исхудал в значительной мере. И посоветовали ему доброжелатели, коие, как ни странно при его должности, все-таки водились, обратиться к психологу – лекарю, что человека лечит не микстурами да пилюлями, но задушевными беседами. Так погоня за сверхприбылью привела нашего директора в таинственный кабинет доктора.

Эскулап человеческих душ долго-долго беседовал с новым пациентом, непременно за каждый час взимая наложенную плату, и все расспрашивал различные подробности его жизни и жизни его родственников, и даже про дядю Федора, пившего в Вологде запоем. Евстафий Эммануилович с природной дисциплинированностью удовлетворял интерес доктора, освящая все новые и новые закоулки своей биографии. Так прошло около двух недель подобных каждодневных процедур, в завершении которых доктор, приняв надлежащий ему по роду занятий серьезный и даже весьма умный вид, который совершенно безоговорочно внушил пациенту, так искренне обнажавшему перед ним все это время свою душу, что сейчас будет сказано что-то самое наиглавнейшее во всей его жизни. Выдержав многозначительную паузу, эскулап произнес:

- Если не можешь изменить мир, измени к нему свое отношение!

Евстафий Эммануилович, тут же уловив, что мысли глубже он во весь свой век не слыхал, однако, не сумев постичь сразу эту глубину, вопрошающе обратил глаза к доктору.

- Да-да, голубчик, - подтвердил правоту своих слов эскулап. – Вот и Амлет, принц датский, говаривал во время оно: «Сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке». Или вот еще два мага из Нового Света сказали: «Жизнь – это не то, что с нами происходит, а то, как мы к этому относимся».

Доктор все продолжал и продолжал повторять мысли великих мужей разных времен, пока в какой-то момент Евстафий Эммануилович с лучезарной улыбкой вдруг, как осиянный зарею нового дня, не молвил проникновенно:

- Я понял! Если не можешь изменить мир, измени к нему свое отношение! – и замер в переживании всей необъятной глубины только что постигнутого.

- Ну, вот, голубчик! – сказал доктор, глядя на просветленное лицо Евстафия Эммануиловича, как мастер взирает на работу, выполненную со всем должным усердием и качеством. – Вижу, вы идете на поправку… Да, и не забудьте, любезнейший, за сегодняшнее посещение – как обычно. Лучше наличными…

Из кабинета доктора директор вышел в совершенно новый и потому неизведанный еще мир. Очень скоро он понял, что радовать его может практически все – главное посмотреть под правильным углом. Вот мужичку на четверть литра не хватило - так и хорошо: зато не напьется пьяным, не уснет под забором да не замерзнет насмерть. Или вон на старушку кирпич упал – да и то слава богу: старушка-то, небось, вся больная была. А жизнь, когда ты весь болеешь, – кому в радость?

Как сообщал автор ранее, ни к книгам, ни к прочим искусствам слабости Евстафий Эммануилович не питал, а зато питал ее ко всяким вкусным блюдам и посещал оттого рестораны, славные своими искусными поварами. А в ту пору, когда наш директор боролся с охватившим его душевным недугом, открылась в городе новая ресторация, куда вставший на путь исцеления топ-менеджер и не преминул заглянуть. Новый ресторан восхищал своим убранством, однако несколько подтачивала репутацию, которую только-только начинало обретать новое заведение, нерасторопность обслуживающего люда. Посетители часто возмущались этому, однако Евстафий Эммануилович, выучившись видеть все лишь с сугубо привлекательной стороны, сразу же выделился среди прочих своей сговорчивостью и терпением – в то время как другие господа начинали нервничать всякий раз, когда официант не подходил к ним более четверти часа, Евстафий Эммануилович мог кротко ждать и целый час, развлекая себя нахождением положительного и в этом.

Ресторанные халдеи, обнаружив такую непритязательность, принялись исследовать, насколько глубоко она может распространяться и как долго этот непрестанно улыбающийся господин станет сносить всякого рода изъяны обслуживания. И началось – то переперчат там, где должно быть недоперчено, то недосолят там, где должно быть пересолено, то недогреют там, где должно быть перегрето, а то и вовсе принесут не то, что Евстафий Эммануилович от них просил. Но Евстафий Эммануилович лишь продолжал молча улыбаться на эти выходки, а потом еще и великодушно вознаграждал неисполнительных людей щедрыми чаевыми. А однажды дело вообще дошло до крайности: директору принесли щи недельной давности – совершенным образом закисшие и в пищу уже ни в коем разе не пригодные. Но и их, не ропща, откушал Евстафий Эммануилович.

Вновь в этот ресторан он пришел только спустя неделю, поскольку все это время промучился в гошпитале с животом, расстройство которого произошло натуральным образом от этих самых щей. Но и тут он благодарен был, что ситуация сложилась таким образом, что есть у него целая неделя на размышления о всяком важном. Так, к примеру, в эти дни глубоких раздумий установил для себя Евстафий Эммануилович, что всякая жидкость, какого происхождения она бы ни была, есть ни что иное как роса Божья.

Пришед в ресторан, Евставий Эммануилович, вопреки ожиданиям халдеев, не стал устраивать скандалов и выкрикивать угрозы всех пересажать, а напротив, все с той же простодушной улыбкой спросил, есть ли в заведении свободные столики. Тогда ему, не без облегчения на душе, ответили, что в зале мест нет, но есть помещение для особых посетителей, и именно его, Евстафия Эммануиловича, хотя пригласить туда, дабы отобедать он имел возможность по высшему разряду. Директор приятно удивился, сообщил, что весьма тронут и отправился во след за провожатым, выданным ему в виду того, что помещение это просто так не найти, ибо совсем уж оно для особых посетителей.

Пройдя лабиринтом коридоров, начинавшихся сразу за дверью, ведущий из зала ресторации в закрытую от прочих глубину здания, Евстафий Эммануилович очутился в небольшой и весьма, по его разумению, уютной комнатке. Сперва он немного расстроился отсутствию обеденного стола, но тут же восхитился необычному креслу, представлявшему собой целый каскад оных, уходящих вверх по самый потолок, да и возрадовался глаз, взирая на три античные амфоры, заполненные, казалось, всеми богатствами человечества. Вскоре принесли большое блюдо и вилку - человек отрапортовал, что это-де «Отправление «Мустанга». «Как поэтично! Должно быть, «Мустанг» - это наименование железнодорожного состава, чье отправление с вокзала есть не что иное, как символ начала новой, насыщенной изысканными вкусами жизни!» - восхитился Евстафий Эммануилович и принялся с наслаждением проглатывать кусочек за кусочком яство, приправленное какой-то несказанно душистой травкой…

* * *

На заднем дворе ресторана дворник Семеныч стоял, опершись на свою метелку, курил «беломорину» и задумчиво оглядывал подведомственную ему территорию, которую предстояло привести в порядок в ближайшие полчаса. По всей площади, покрытой асфальтом с обильными трещинами, были разбросаны обрывки каких-то картонных коробок и прочий легковесный мусор, который швырял из стороны в сторону неугомонный ветерок. К металлической решетке, ограждавшей внутренний дворик от внешнего мира, подошла техничка Клавдия Петровна. Подергав запертую дверцу так, чтобы она погремела об остальную часть конструкции, Клавдия Петровна прокричала:

- Семеныч, открывай. Запускай давай меня на работу.

Семеныч достал из кармана штанов связку ключей и направился к дверце. Недолго провозившись с замком, он впустил Клавдию Петровну во двор. Оказавшись внутри, техничка поинтересовалась:

- Ну, чего нового?

Семеныч ненадолго задумался, но тут же вспомнил, что ему очень даже есть о чем рассказать Клавдии Петровне.

- Да, представляешь! Сегодня опять приходил этот… Ёбнутый.

- О! Малахольный наш! – живо отреагировала Клавдия Петровна. - Ну и чего на это раз?

- Ну, приходит. Официант ему: «Сейчас пойдем в вип-зал». Пошли. Отвел он его в подсобку нашу, где три бака с отходами стоят. Сел он на лестницу, что к люку на второй этаж ведет, и принесли ему,.. – Семеныч сделал паузу, совершенно не стараясь скрыть, что получает невероятное наслаждение от своего рассказа.

- Ну, ну! Чего принесли-то? – торопила его заинтригованная Клавдия Петровна.

- Чего, чего! Навозу конского, - выпалил Семеныч, затянулся своей «беломориной» и тут же разразился дичайшим хохотом, сопровождающимся присвистами, хрипами и даже кашлем. Дым повалил изо рта и ноздрей дворника и ненадолго почти окутал его голову своим туманом.

- Да ты что! – восхищенно вскрикнула Клавдия Петровна.

- Ага! Принес на тарелке вот такую гору, - Семеныч немедленно показал размеры горы, безусловно, изрядно их преувеличив. – И вилку дал. И тот все съел. Наши со смеху давились, когда рассказывали. Умора была! А потом еще по ресторану бегал, просил счет и все твердил: «Амброзия! Амброзия!»

И еще долго Семеныч с Клавдией Петровной громко смеялись, представляя себе происшедшую картину в самых ярких красках и домысливая самые неожиданные детали.