Снежный человек

       Наконец-то сбылось! Весь наш шестой класс уезжал на несколько дней в Белокуриху, которая хоть и была от нас совсем недалеко – всего каких-то сорок километров – оставалась всё же для многих несбыточной мечтой. О ней мы знали лишь то, что она была знаменитым курортом, куда попадали только избранные, находилась в горах, которые, как лёгкие облачка, всплывали каждое утро на самом краешке неба, мерцали в лучах поднимавшегося солнца и звали к себе.
      В день отъезда мы собрались с котомками на школьном дворе  и с нетерпением ждали, когда подадут машину. С нами находился и директора школы – бывший фронтовик, Петр Иванович, что заметно остудило романтический настрой всего класса. Его откровенно побаивались, и перспектива отправиться с ним в путешествие навевала дурные мысли. С самого утра он крутился вокруг нас, одёргивал, повелевал командирским голосом: «не разбредаться!», «будьте примерными детьми!», «не шалите!», уплотнял, словно хотел сформировать из нас армейское подразделение, построить в колонну и повести пешим маршем к намеченным рубежам. И всё же ему едва удавалось утихомирить своих подопечных, толкавшихся, выкрикивавших обидные прозвища вновь прибывавшим товарищам или срывавшихся неожиданно с места по каким-то неотложным делам.    
      Наконец появился старенький, лягушачьего цвета ЗИС5, остановился перед воротами школы и, выбросив облачко сизого дыма, затих. Расталкивая друг друга, все кинулись к нему, надеясь занять лучшее место, и стали карабкаться в кузов, где в несколько рядов стояли свежеостроганные скамейки. Наш пыл поумерил, прозвучавший резко, как удар хлыста, голос Петра Ивановича: «Отставить!» и мы послушно оставили свои намерения вскарабкаться первыми в кузов. Затем последовало: «Слушать сюда!», и Пётр Иванович стал выкликивать самых рослых и сильных ребят и рассаживать их вдоль бортов кузова. Последними в кузов поднялись девочки и недоростки-мальчишки. Поднявшись на колесо, Петр Иванович оперся грудью о борт, пересчитал нас, как пересчитывают, шевеля губами и водя указательным пальцем, баранов в отаре, по стриженым головам. Покончив с этим, он сказал: «Сидеть смирно, не вставать и не меняться местами!», спустился, сел в кабину рядом с водителем. Мотор взревел, выбросил сизое, едкое облако дыма; машина тронулась и покатила по пыльной дороге, скрипела старческими суставами, то взлетала на ухабах вверх, то проваливалась в колдобины, но всё же двигалась вперёд. При каждом таком взлёте и падении наши сердца, казалось, уходили в пятки. У нас захватывало дух, но мы только сильнее сжимал зубы, мёртвой хваткой вцеплялись в край скамьи и смотрели напряженно вперёд, в ту сторону, где поднимались уступ за уступом ввысь, в голубое небо такие заманчивые горы…   
      Устроившись в пустовавшей летом школе, где нам  предоставили ночлег, мы покидали её по утром, чтобы затем обследовать, окружавшие Белокуриху, горы и саму Белокуриху. Неутомимый ходок, Пётр Иванович, намечал всё новые и новые маршруты, которые мы должны были облазить, и вскоре нас перестала интересовать как сама Белокуриха, так и окружавшие её горы и всё с ними связанное. Исключение составляла, пожалуй, лишь белоснежная, величественная и недоступная гора Белуха. Вот она-то и притягивала наши взоры и распаляла воображение… Мы грезили ею и по вечерам, после отбоя, дождавшись ухода Петра Ивановича, подолгу строили догадки о её размерах и доступности вершины, о неприступных скалах и бездонных пропастях, о её обитателях: медведях, горных козлах и барсах. И, конечно же, о высокогорных пещерах, в которых, возможно, скрывается снежный человек, особенно интересовавший всех.
      Накануне отъезда домой мы в последний раз собрались на мужской половине – в спортивном зале. Пришли и девочки, и Пётр Иванович. Мы горячо обсуждали наше путешествие, делились впечатлениями и, конечно же, неизменно возвращались к теме о снежном человеке. Он будоражил наше воображение, и мы знали о нём, казалось, всё до мельчайших подробностей, начиная от длины шерсти, росте, размерах стопы… черепа. Нас занимал вопрос: а не проживает ли он в одной из пещер Белухи? Мы допоздна горячо спорили по этому поводу. Особенно обширные зная о снежном человеке проявлял зоотехников сын, Витька Кох. Он то и дело перебивал нас, делал замечания, выскакивал с дополнениями, которые бывали столь неожиданными, что мы терялись.
      Наши дебаты прервал Пётр Иванович. Поднявшись со стула, он сказал: Хочу вас разочаровать. Легенды о снежном человеке, якобы проживающем в Гималаях, ходят ещё со времён Пржевальского. Он и сам потратил немало времени, чтобы встретиться с ним и выпить на брудершафт, но кроме шерстистой, низкорослой лошадёнки, названной его именем, ничего не нашел. Не обнаружено это чудище и по сию пору. – Сказав это, Пётр Иванович направился к выходу, сказал: Спокойной ночи – выключил свет и ушел, плотно прикрыв за собою дверь.  
      Ночью нас разбудили истошные крики. Кто-то отчаянно, на высочайшей ноте выкрикивал: «Согни!.. Согни!..» Разбуженные этими криками, мы повскакали с кроватей; кто-то включил свет, и мы увидели Витьку. Он сидел, вцепившись в край кровати, и тупо смотрел перед собою в пространство. Он был бледен, взъерошен и явно чем-то сильно потрясён. Как могли, мы стали его успокаивать и расспрашивать о причинах, так напугавших его. Некоторое время он молчал, осматривал нас бегающим, ошалелым взглядом и что-то шептал… Придя в себя, слабо усмехнулся и произнёс: «Ну, бля, и приснится же такое». Он потряс головою, словно хотел вытряхнуть из неё нечто, что так напугало его, потом разговорился:
      – Ну, братцы, скажу я вам! Представляете, снится мне, будто я в высокогорной экспедиции в горах Тянь-Шаня, в палаточном лагере на ровной площадке у подветренней стороны скалы. Жизнь в лагере после трудного дня затихает, а я сижу у костра, уныло ворошу тлеющие угли и грею руки над ними. В эту ночь – моё дежурство по лагерю, которое меня не вдохновляет. Но деваться некуда – таков порядок.
      В горах темнеет сразу же, как только солнце скрывается за ближней грядой, и весь мир погружается в кромешную тьму. К этому надо быть готовым, запастись сухим хворостом, чтобы не дать угаснуть костру и не остаться одному в пугающей темноте. К середине ночи над горами поднялась луна и залила всё вокруг синевато-мертвенным светом. Лагерь спал, только изредка слабо фыркали вьючные лошади, и незаметно для себя, убаюканный тишиной, мирным похрапыванием лошадей и теплом костра, я забылся  тревожным сном. Мне снились горы, бескрайнее, занесённое снегом, плато и еле различимая фигурка некоего существа, бредущего странною обезъянообразною походкою. Оно передвигалось, подавшись всем туловищем вперёд, изредка останавливалось, выпрямлялось во весь рост и озиралось, что-то выискивая в ночи. Даже издали оно выглядело огромным и устрашающим, и я внезапно ощутил какое-то смутное беспокойство. Оно исходило отовсюду: от скал, от голубовато белого снега, выпавшего накануне, от этого призрачного существа. Мне казалось: кто-то пристально смотрит на меня. Я ощущал этот тяжелый взгляд спиной и затылком; он пронизывал меня и вселял страх. Поднявшись, я осмотрелся: всё было, как обычно, но смутное чувство тревоги не ослабевало. Оно не давало мне снова устроиться у согревающего костра, и я решился обойти лагерь. Я внимательно осмотрелся, ища привидевшееся существо, но его не было. «Померещилось» – решил я и стал внимательно осматривать окрестность и лагерь. И тут я задержал дыхание, когда увидел нечто. Какое-то мгновение я, стоял, как парализованный. Потом я узнал в нём то самое существо, которое обнаружил на плато. В лунном свете оно оказалось ещё выше и проворней. Потревоженное чем-то, оно метнулось от продуктовой палатки и исчезло. Я направился к палатке, надеясь, найти там его следы. И не ошибся: от палатки вели свежие следы необычно большого размера, ровной цепочкой они тянулись от лагеря. Мелькнула мысль: «Снежный человек» – и, раздираемый любопытством, я двинулся по следу напрямик через плато. На каменистом участке у противоположного края плато след потерялся. Он снова нашелся на маленькой, засыпанной снегом, площадке у основания, нависшей над глубоким ущельем, скалы Как можно осторожнее и тихо, останавливаясь через каждые два шага, чтобы осмотреться и не угодить в ловушку, я двинулся вдоль скалы. Вскоре след достиг её края и снова потерялся. Остановившись, я осторожно заглянул за скалу и увидел под её козырьком просторную площадку, отделявшую основание скалы от отвесно уходящей вниз стены. Площадка под навесом скалы была свободной от снега, и я опустился на четвереньки, намереваясь подробнее изучить её поверхность. Однако след исчез. Я снова поднялся, внимательно осмотрел пространство между скалой и пропастью – оно было пусто.
      Постояв некоторое время в раздумье, я собрался было вернуться назад, но вдруг почувствовал чьё-то присутствие за спиной. В следующее мгновение чьи-то мощные руки обхватили меня сзади и сжали с такой силой, что перехватило дыхание.… Очнувшись, я увидел двух лохматых, отдалённо напоминавших людей, исполинских существ, и догадался – снежные люди. Слабый свет костерка освещал их угрюмые, обезьяноподобные лица, разбросанные вокруг обглоданные кости и низкий свод пещеры. Они сидели, сложив по-монгольски ноги, у жиденького костерка, изредка поглядывали в мою сторону своими антрацитовыми глазами, и что-то обсуждали, размахивая руками и издавая гортанные звуки. Их вид не показался мне миролюбивым, не создавали впечатление миролюбивости и разбросанные по поду пещеры многочисленные обглоданные кости, и, ощутив мгновенный прилив сил, я вскочил на ноги и ринулся к выходу из пещеры.
      Выскочив из пещеры и пробежав несколько шагов к краю площадки, обрывавшейся в пропасть, я вдруг понял, что не смогу остановиться и неминуемо сорвусь вниз. Сзади слышался топот преследования. Быть съеденным представилось мне ещё менее привлекательным, и я бежал, готовясь к худшему. Я уже ощутил под занесённой ногою пустоту, откуда доносился слабый рокот реки, и тянуло влагой. Сзади – в самый затылок дышал мой преследователь. Раскинув руки, чтобы не кувыркаться, подобно бесформенному обрубку, а парить подобно птице в своём последнем полёте, я сделал последний шаг, но вдруг нечто грубое просунулось между моими ногами, вошло в взад, оборвало моё падение. Нанизанный на палец снежного челорвека, я завис над пропастью и с ужасом посмотрел вниз. Далеко внизу клокотал и бурлил стремительный поток. Он не сули л ни малейшего шанса на спасение. Осознание этого успокоило меня, и я стал вспоминать дом, родителей с братом, друзей и, почему-то покойную бабушку, учившую меня в детстве молитвам. Я стал вспоминать эти молитвы, но дальше: Отче еси на небеси… – дело не шло. Видно молитвам, как и многому другому впоследствии, я обучался не слишком усердно, и осознание этого сильно меня огорчило. Однако надежда на чудодейственное спасение всёже оставалась, и с лихорадочной поспешностью я стал экспромтом произносить слова молитвы, в которой покаяния в мелких грехах перемножались с многочисленными обещаниями. Но толи мои грехи были слишком многочисленными и тяжкими, толи покаяния неубедительными, в какой-то момент я почувствовал, что медленно соскальзываю вниз, напряг ягодицы, сжимав палец снежного человека, и закричал: «Согни!.. Согни палец!..» – и проснулся. Увидел вас, и стало как-то легче.
      Витька глубоко вздохнул, окинул нас отрешенным взглядом и выдохнув: «Во, сволочь, шуточки», – снова вытянулся на кровати и, натянув до подбородка одеяло, отвернулся к стене и затих.
      Потрясённые жутким рассказом Витьки, мы последовали его примеру, укрылись одеялами и затихли. Но сон не шел…