С трех попыток

Лена на всю жизнь запомнила этот день Победы, знаменитый не только по календарю, но и по значению, какое имел этот день на всю ее оставшуюся жизнь. Во-первых, какое значение имел этот день на ее оставшуюся жизнь, это то, что ее дед подрался.
Лена слышала о славном прошлом деда, что и летчиком был, и боксом занимался и по ночам работал, заочно кончив институт. Но чтобы так прямо на ее глазах дед подрался и из-за нее, это до сих пор не укладывалось в ее сознании в том смысле, что она бы не могла этого представить. Но в тот день это было именно так.
Лена с дедом столкнулась с этой компанией ребят на выходе и входе метро «Сокольники» с той и другой стороны в проходе между стеклянных дверей обслуживания станции. Дед с Леной вышли в этот проход со стороны парка, а компания со стороны проезжей улицы. Там шли трое парней.
Один главарь под метр девяносто очень самоуверенны и с таким деловым выражением лица, что чувствовалось, что противоречий с жизнь у него не было. Второй из разряда громилы. Смотрит так, что чуть не хрюкает. А третий на фоне их простая стандартная личность. Это раньше доярки выступали с трибун и о каждом можно было воскликнуть: «Да это наш, советский человек!»
А советский, советский это, это… но это-то, что было раньше. А теперь, теперь без Сталина нами никто не интересуется до того, что мы никто. И на них можно не смотреть. Но у главаря было такое представление, что остальные тут никто. С высоты его положения.
А тут старик с внучкой. Или может отец? Моложаво выглядит. Но слишком простоваты. Такие, с какими можно не церемониться. Как у них в кооперативе на фоне структуры старой школы с девицами, служащими кооператива. Но быстро надоедают. Такая демократия. А вчера сели в машину. Так шибануло в голову, что сели в машину, поехали встретить и затащить девчонку и, и, и…
Девяностые годы. А дед Вячеслав Петрович в это время провожал другую внучку Юлию, старшую сестру в спортивный лагерь вместе с подругами. А одна из их команды, которая не ехала с ними, отошла к автобусной остановке, машина остановилась около нее, двери распахнулись и, и… Но Вячеслав Петрович рванулся к девушке и успел.
Те не решились выскочить из машины, хотя дверь машины и распахнулась, но расстояние между ними уже было малым. И дверь машины захлопнулась, и машина рванула дальше. Романтика девяностых годов. Фильмы из серии ужасов.
Главарь, господин средней руки, отец русской демократии девяностых, увидев деда с девочкой, а еще не девушкой даже, не подумал о том, что она может быть несовершеннолетней, потому что ее образ таил в себе образ из кино, стандартный и прекрасный. А дед, что ему приклей ассигнацию на лоб достоинством в тысячу рублей, чтобы на время поговорить с внучкой, и он будет счастлив.
Но он врал самому себе, что ему надо только поговорить с Леной. Только бы согласилась, а он дальше, дальше предательски  думал о том, как хорошо коснуться ее стройных ног.
И он, подойдя к Вячеславу Петровичу, сказал ему запросто, как самому себе: «Дед. Ты погуляй, а я поговорю с твоей внучкой. Она мне очень понравилась. Мне очень хочется поговорить с ней. Несколько слов. Не мешай молодым. Девяностые. Демократия».
Лена отпрянула от этой компании, прижалась к деду, сказала ему: «Дед, не хочу знакомиться с этими хулиганами, пойдем домой».
Предводителю компании со злости захотелось сказать этой дуре: «Ну ты, овца, молчи!»
По привычке, но он только сказал этому моложавому деду: «Ну ты, дед, пойми. Мне твоя внучка очень понравилась. Несколько слов».
Вячеслав Петрович сказал ему: «Так не знакомятся. Извини. Может, еще встретимся. Мы тут часто гуляем, а пока прощай».
Он подтолкнул Лену к двери, хотел уже открыть стеклянную дверь входа, но ведущий компании ладошкой оттолкнул его от двери, сказал ему: «Ну ты что, человеческих слов не понимаешь? Отойди,» - и толкнул Вячеслава Петрович еще сильнее так, что тот отлетел от него на несколько метров.
Но Вячеслав Петрович выкрикнул тому парню: «Нет! Это ты не понимаешь!»
И сам, шагнув к этому парню, в свою очередь так толкнул его, что тот отступил от него назад, но тут же опять приблизился к Вячеславу Петровичу.
И уже злой от своих неразделенных желаний, крикнул Вячеславу Петровичу: «Ну ты что, старый козел, не понимаешь, что нельзя препятствовать молодежи выражать свои чувства? Вали отсюда! Ничего плохого с твоей внучкой не случится!»
И он тыльной стороной ладони стукнул Вячеслава Петровича по лбу так, что тот опять чуть откачнулся назад, а удар был чувствительным так, что чуть смешались мысли в голове. Но тут Вячеслав Петрович не выдержал и врезал этому типу прямо в челюсть. Коротким хуком. Так, чтобы голова того дернулась.
Но удар был еще не такой сокрушающей силы, потому что тот выродок, хотя и почувствовал легкое головокружение как в нокдауне, но самолюбие его было так сильно, что тот хотел схватить Вячеслава Петровича за ворот пиджака и сграбастать.
Но Вячеслав Петрович, уже думая и действуя как в драке, четко и хладнокровно врезал ему тыльной стороной ладони прямо в горло так, что тот высокорослый тип осел и опустился на колени.
Второй, которому бы лучше подошло название Громила, тот протянул руку схватить деда за шиворот, но он, не дожидаясь конечного результата движения, чуть наклонился и уверенным движением носком ботинка нанес тому удар прямо по коленной чашечке, что тот со стоном стал оседать на согнутую ногу. Уже не со стоном, а мыча.
А третий успел схватить Вячеслава Петровича за плечи, стараясь подмять под себя, потянул к себе, а Вячеслав Петрович уловил это движение, поддался, а потом, когда тот оппонент расслабился, резко потянул к себе и нанес ему удар правой ногой коленом прямо в пах. И тот согнулся пополам, задыхаясь, ловя ртом воздух как рыба, выдернутая из воды.
Лена не понимала, что происходит. То, что эти трое пристававших к ней находились уже на земле на четвереньках, было какое-то раскрепощение, но не радость, потому что не ясно было, что делать. Прав дед или не прав, потому что что ни фильм, то как раз таких правых, как дед, милиция заграбастывала и прямо в отделение и дальше по тому пути.
Лена думала мгновение, потому что дед хлопнул ее по плечу, толкнул в открытую дверь, воскликнул: «Смываемся, а то менты заметут!»
И вот на день Победы дед вместе с соседом Филиппом Андреевичем, с внучкой которого Настей Лена училась в одном классе, видят, выпивают, а дед восклицает: «Так выпьем за Победу! И за вчерашнюю победу!»
И дед стал рассказывать о вчерашней стычке с хулиганами, пристававшими к Лене. При том его речь изобиловала такими терминами, как «открытая» челюсть, по которой нельзя не двинуть или, когда бил второго, что после удара теперь не пойдет на танцы или о третьем, которого стукнул ногой под дых, что теперь будет знать, как дышать.
Лена думала о том, какой у нее решительный дед, а сосед Филипп Петрович подтвердил ее мысли своими словами: «Не ожидал от тебя таких решительных действий. Недооценивал. Вроде ты не учился в заведениях, где обучают, как бороться с преступностью. С боевиками, что сам как боевик».
Вячеслав Петрович неожиданно ушел в раздумья и неожиданно выдал в резюме: «Ты знаешь, кто меня боевиком сделал? У меня двоюродная сестра вышла замуж во Фрязино и свояк, ее муж, такой человек. И дочка у них.
А я приехал к ним раз, когда их случайно не было. А там сосед по коммунальной квартире.
Я спросил у него: «Помилостиных нет?» Это фамилия у них такая.
А он в ответ: «Помилостиных, это кто милостыню просит? Нет, милостыню ушли просить».
И засмеялся. И один тип, который вышел из соседней квартиры, и тоже слышал эти слова, тоже рассмеялся над тем, что тот сказал. А я стою как дурак и хотелось сказать в ответ: «Подло над тем, что сказал, так смеяться».
Но не сказал. Думал: зачем обострять отношения? А то выйдет скандал такой, что дойдет до милиции, обострит отношения, а им жить в этой квартире. А знаешь, что вышло? Этот тип избил как-то свояка, а тот через некоторое время умер».
Я об этом задним числом узнал, а теперь думаю по противоположному методу. Какое он имел право так оскорблять меня? А я бы в ответ сказал ему то, что думаю о нем. А если бы дошло до осложнений, так врезал бы этому типу так, что не притронулся к свояку. И тот бы до сих пор улыбался и у дочки не было бы испуганных глаз.
И ты понимаешь, я до сих пор помню этот подлый взгляд соседа с грязью в чувствах, что затягивает как черная дыра в галактике и уничтожает в нас все светлое.
И я не могу забыть эту подлость во взгляде, уничтожающем нас, делающих из нас послушных манекенов. Я теперь перебираю всю жизнь и вспоминаю соседа по парте Шторма, чем-то отравившего меня так, что мать переволновалась в истерике, пока была со мною рядом, пока не остановила машину, пока не довезла до врачей.
А потом зимой сперли шапку, и я на морозе шел с голой головой. И как тогда тоже мать переживала за меня, а я до сих пор помню подлость в этом взгляде. Таких, какие уничтожают нас как в черных дырах в галактике все живое.
И знаешь, что подумал? Что нас так воспитывают. Возьми дело Чикатило, так сколько загубил девушек, загубил, пока не взяли? Больше сорока. А не тронь. Смертную казнь ему за преступления отменили за то, что убивал девушек. А убивать ничего. А душа бессмертна.
А мы сохраняем тело Чикатило. Как доходит до смертной казни, то говорят то, что человека убивать нельзя, а те что, не люди? Особенно, когда дело доходит до убийства и следователи при осмотре трупов переворачивают их как неживых. Как трупы, до которых нет дела. Фашисты».
В это время в дверь позвонили. Лена открыла дверь. Это были ее подруги по классу Тоня и Катя. Тоня смотрела так, что на улицах чуть что не растеряется и будет своя. А у Кати было во взгляде чуть от стервы, но ее привлекательность придавал этому выражению глаз что-то романтическое. Девочки уже слышали от Лены о геройстве деда, защитившем ее от хулиганов и не пошли прогуляться по улице с Леной, а остались пить чай, послушать что будет говорить дед.
А дед отрезал им к чаю по куску торта, пододвинул конфеты в вазе и в запальчивости объяснял дальше: «Вот девочки еще пришли, а Чикатило убил еще таких больше сорока человек и кто вспомнит их живыми? Что одна любила музыку, другую бабушка ждала как ангела с небес для души, третья была вызывающая. Но как она нужна живым теперь такая. Больше всех других.
Меня мать в детстве незаслуженно оскорбила, и я плакал на лестнице с черного хода, но сладки и упоительны сейчас для меня те слезы. И все девочки как овечки разделяли эту участь. Но ведь преступника не тронь, иначе раздастся возглас: «Как же так? Живого человека?» Мы для них неживые, если не хамы. Расходный материал.»
Тоня, пережевывая торт во рту, заметила деду: «Но ведь есть притча в «Новом Завете» о том, что не надо проявлять насилия к ближнему, и если тебя стукнули по правой щеке, подставь левую».
Дед даже распрямился оттого, что ему дали повод высказаться, как о давно наболевшем и воскликнул: «Это Христос мог позволить себе такую роскошь, но потому, что Бог и по духу выше нас. А мы еще материя. Нам надо материализоваться в мире.
А как? Есть притча о том, как после смерти фарисеи чистенькие, вежливые с незапятнанной душой пришли к Богу, а он им сказал: «Кто вы? Я не знаю вас. Подите прочь.» Надо погубить душу, но во имя Бога».
Тоня спросила: «А как насчет щеки, подставить правую вместо левой?»
Вячеслав Петрович опять же воскликнул в ответ: «Это высшая мудрость философии праведного счастья на земле. Если дело касается только тебя терпеть с радостью во имя ближних, что им от того, что ты не держишь на них зла, хоть пострадал от них, хорошо. Но если ты не получаешь пощечин, а другой гибнет рядом на твоих глазах, а ты, хотя можешь, не хочешь ему помочь, ты этот фарисей. Погуби душу, но убей убийцу, защити человека и это по-божески!»
Тоня спросила Вячеслава Петровича: «Вы в борьбе с хулиганами действовали осознанно?»
Вячеслав Петрович ответил ей: «Нет, не осознанно. Свободно. Некуда было деваться. Или мы или они. Передо мной стоят глаза этого подонка со взглядом улыбающегося, удовлетворенного, сделав подлость. А свояка нет. Дочка ходит испуганной, сестра такая, что жизни нет. А свояк смотрит на меня оттуда. Я верю в бессмертие душ. Нельзя подлость с земли переносить туда.
Бог нам послан руководить нашими чувствами, чтобы нам материализоваться, но в законах притч указанных Богом, чтобы жить с честью, не поддаваясь подлости. Погубить душу, но во имя Бога, чтобы он не оставил нас».
Катя с некоторым ехидством спросила Вячеслава Петровича: «А как вы относитесь к церкви?»
Вячеслав Петрович ответил ей: «Как к святому, которое надо защищать. А в церковь уже ворвались феминистки, пляшут, поют непотребные куплеты, топчут святые чувства верующих, и их взгляд становится таким же потерянным, как у свояка.
И ничего духовного не остается в душе. Нас топчут те, которые это духовное заменили деньгами и потенциал в душе у них создается из-за того, что своим материальным говном топчут нас до нищеты, до такой нищеты, что им благополучно от того, что этого бабла у них сколько хочешь, а мы нищие. Они от нас заслоняют Бога потому что Бог это не только абзацы в труде «Новый Завет», но наши доброта, совесть, честь, любовь к нему.»
Катя: «А это потому, что при настоящих коммунистах у нас была великая держава, что у коммунистов была честь?»
Вячеслав Петрович сказал ей: «Да, была до Хрущева, а он разрушил все основы чести в стране и довел нас до полной безнравственности, как в девяностые, а это значит, что первые по коррупции в мире. А я помню, как при Хрущеве разрушали нравственность в стране на лито «Вальцовка».
Один такой пришел, показал непотребные стихи про Ленина и сказал: «Надо блох искать в Ленине».
Так старые коммунистки и коммунисты от отвращения к нему из-за такой подлости чуть не лишились чувств из-за такого кощунства к святому, которое тогда уже разрушалось на деньги Запада и при помощи подлости наших негодяев в России только тогда заметных и наживающихся, когда разрушают святое в стране.
А святое в стране всегда близко к Богу. Вот читаю житие праведной блаженной Матроны и на слова одной женщины, что не понимает мужа, говорит, что был неверующий блаженный Митрофаний: «Он был нежадный, все отдавал людям, на них с радостью тратил свои силы».
Филипп Андреевич спросил Вячеслава Петровича: «А как тогда воспитывать детей?»
Вячеслав Петрович воскликнул в ответ: «От противного. Сталин сделал большую ошибку, что сказал, что люди одинаковы, и мы исправим, перевоспитаем криминальный класс в стране воров и проституток. Теперь они перевоспитывают нас.
А я знаю одну семью, о которой была помещена статья в газете «МК», как воспитывалась девочка в семье. Что когда только возникал вопрос о каком-то подонке типа Чикатило, то люди возникали и говорили: «Надо же, такой подонок, так думает. Что ему все позволено и столько загубил душ».
И разбирался ход ему мыслей, логика суждений. Один раз насильник выследил на одной из станций Подмосковья, пошел за ней, а когда вокруг никого не было, то притянул к себе и хотел что-то еще сделать.
Но в это время девушка обернулась и от ненависти, что такая мразь думает по отношению к ней о таком, подпрыгнула, впилась в губу и чуть не откусила. А после по медучреждениям отыскали, куда обращался насильник, заявили в милицию, посадили его.»
Филипп Андреевич вздохнул, погрустнел, сказал Вячеславу Петровичу: «Но из моей Насти такую героиню не сделаешь».
Потом Филипп Андреевич обратился к девочкам: «Девочки, вы вместе с Настей учитесь. Последите, чтобы ее не обижали в классе».
Девочки в ответ дружно сказали: «Хорошо».
А после чаепития, когда девочки прогуливались по улице, Тоня сказала подругам: «А вы знаете, Вячеслав Петрович уже не кажется мне героем в прежнем смысле. Конечно, поступок его выдающийся, но для меня теперь способность произвести тяжелую работу по оздоровлению нашего общества. Иначе погибнем».
Лена неожиданно сказала подругам: «А я запишусь в секцию единоборств».
Она сказала это так, решив этот вопрос лично для себя, как ей дальше жить, но Тоня и Катя воскликнули в ответ: «И я, и я!»
Лена посмотрела на подруг и вдруг заметила в них то, чего не замечала раньше: в Тоне что-то по молодому здоровое, не боящееся уличных передряг, а в Кате, что если надо, не побоится во имя цели переступить грань.
На следующий день девочки пошли записываться в секцию единоборств. Тренер, Аркадий Семенович, уставился на них взглядом, словно выискивая что-то, только ему знакомое и вдруг сказал: «Удивительно, одно и то же свойство и сразу в троих».
Девочки не поняли, какое свойство, а тренер тут же им сказал: «Выбирайте. Могу записать в общую группу, а могу в особую. Специальную. Вы будете профессиональными бойцами экстра класса, но будете выполнять инструкции подготовки таких бойцов. Состоять на учете органов, использоваться и зарабатывать на этом деле.
Но, но, - тренер еще раз пытливо посмотрел на девочек и сказал им, - два раза в месяц голодать сутками или раз, но сразу двое. Ну в крайнем случае, полтора».
Тоня, которая любила поесть, вскрикнула: «Ну как же так? Ведь у нас сил не будет заниматься спортом!»
Но тренер сказал им: «Наоборот. У вас появятся дополнительные силы для занятий спортом. Почитайте теорию Малахова о теории голодания по системе Брэгга. Ну как, согласны?»
И девочки почему-то одна независимо от другой повторили: «Согласны».
Тренер Аркадий Семенович сказал им: «Вот и хорошо. А то много говорят об особой философии занимающихся единоборствами, а ведь ее надо постичь. А вот как – никто не знает».
И вот девочки занимаются в секции боевых единоборств. У Лены на второй день голодания того, что время растянуто, и она в тот же отрезок времени может сделать больше и потому более собрана, и к ее удивлению правда, силы есть. По тренеру это значит то, что во время голодания шлаки разрушаются, организм очищается и использует полезные вещества более эффективно.
Так девочки занимались несколько месяцев. Стоял сумрачный осенний день, оседая на предметах и душах людей. Тоня с Катькой зашли к Лене, встретили во дворе ее с отцом, подошли к лифту подняться, а у лифта столкнулись с Марией Федоровной. Матерью Насти из их класса.
Вид у Марии Федоровны был замкнутый, потерянный. Лена, хотя и заметила это, не придала значения и спросила у Марии Федоровны: «А где Настя? Почему ее сегодня в школе не было?»
У Марии Федоровны взгляд принял горестный вид, когда она сказала Лене: «А вы что, ничего не знаете? Настя в больнице. Я думала, вы знаете, такие вести быстро распространяются, а ее взяли в больницу только вчера».
Девочки в один голос воскликнули: «Что случилось?»
Взгляд у Марии Федоровны стал более жестким, когда она стала выдавливать в ответ как признание: «Вчера вечером Настя поднималась наверх в лифте, а к ней подсели трое парней, как потом оказалось, знакомых из класса, потому что на пятом этаже они выволокли ее из лифта и потащили к Люське, про которую мнение в подъезде, что бордель содержит в квартире.
А один из них с улыбкой как у хорька закричал ей: «Ну ты что, Настюха, мы же все свои здесь. Одноклассники».
Это слышал один товарищ из соседней квартиры. Курил на лестнице. Обрисовал других: один с фигурой громилы и лицом мясника, а другой такой скелет со взглядом хищника.»
Катька в ответ с безапелляционным видом как приговор проговорила: «Ну конечно, это из нашего класса Витька, Гусь и Егор.»
Мария Федоровна с тем же видом проговорила: «Вот-вот. Его некоторые из нашего дома знают, не потому что к Люське заходит, а потому, что живет в соседнем доме, а отец его чин какой-то живет с матерью Витьки в гражданском браке, квартиру ей купил, но в воспитании Витьки участвует, чтобы вырастить из него хама, как он сам, пробить в жизни карьеру».
Тоня как характеристику высказалась о Витьке: «Ну что хам, это точно».
Мария Федоровна, получив подтверждение, продолжала: «Ну вот. Этот сосед как увидел, что творится на лестнице, закричал на ребят: «Отпустите девушку!»
А Егор из этих ребят шагнул к этому соседу, вклинился своими словечками: «Ну что, правозащитник, тебе больше всех надо?»
Этот Егор уже попадал в милицию по примерной ситуации, когда к Люське заявился при них ее воздыхатель, а Егор стукнул его бутылкой по голове, чтобы вышибить лирику из его головы в неурочное время. Милиция приезжала, забрали Егора, но отмазали, потому что звонок отца Витьки и его стал нашим, а тот пострадавший не наш».
Но тут, когда Егор шагнул к соседу, тот сделал движение, что сейчас что-то достанет из кармана. Егор так и отпрянул от него. Все они как чуть что нажми на них, окажи сопротивление, оказываются трусами.
А Настя в это время оттолкнула от себя Витька с Гусем с криком: «Помогите!» - и убежала.
Настя пришла домой, и я не заметила, что с ней что-то случилось. Но потом к ней был звонок по мобильному, и она ходила сама не своя, а потом пришел отец, сказал, что когда шел домой, с ним рядом упал кирпич, разбился. Добавил: «Вот что значит демократия».
Он все негативное случавшееся теперь, связывает с демократией. Но Настя после его слов побледнела, не есть уже ничего, не пьет, впала в депрессию, и врач дал направление в больницу на обследование».
Девочки в один голос сказали Марии Федоровне: «Мы съездим к Насте в больницу.»
Мария Федоровна сказала им: «Спасибо вам, девочки. С Игорем, братом ее, созвонитесь, он уж был у Насти, завтра вместе поедете, он вас проведет к ней».
К Насте в палату они шагнули сразу вчетвером и после некоторых слов Лена напрямую спросила у Насти: «Настя, что случилось? Что тебе сказал по телефону этот подонок, что после кирпич упал около твоего отца, а ты оказалась здесь?»
Игорь сказал ей: «Вчера ты мне об этом ничего не сказала, но теперь мы вчетвером около тебя и будем всегда вместе охранять тебя. А ты скажи, что тебе сказал по телефону тот, кто звонил».
Настя от такого соучастии стольких людей наконец-то решилась и сказала им: «Это Витька звонил. Сказал, что если я кому-нибудь проболтаюсь о том, что произошло, так твоему отцу на голову упадет кирпич».
Катька воскликнула: «Вот гад! Надо ему самому проломить голову. Доверьте это дело мне!»
Но она эти слова воскликнула не просто так, а ее воображение волновал романтический образ Игоря, брата Насти, сидящего рядом и по утверждению окружающих подающего большие надежды в физике. Но замкнутого. Отчужденного. Вот бы проникнуть в его внутренний мир, в это богатство и управлять им, чтобы ни-ни не расплескать это богатство, не дать расплескать другим.
Но Лена с жесткой интонацией в голосе сказала: «Нет. Подадим на него заявление в милицию».
И подали. Но следователь в ответ Лене как подательнице заявил: «Ну что вы принесли эту бумажку? У нас тут трупы чуть ли не каждый день. А этот свидетель, который подписался? Ну что. Он жени с кем из той команды даже не подрался.»
А Прилепин Борис Федорович начальник милиции звонил отцу Витька, докладывал: «На твоего сынка поступило заявление».
А отец Витька Дмитрий Николаевич Козырев докладывал ему: «Ну положи это заявление под сукно. А я тут на имя жены ресторан приобрел. Если надо оттянуться по полной программе – приезжай!»
И это была для Бориса Федоровича реальная жизнь со всеми ее радостями, чтобы не пропустить. И он был далеко не оборотень в погонах. Что у нас в стране имели яхты как океанские корабли, забитые девочками, для которых это было тоже большее счастье. А это что? Бумажка, когда рядом такое творится такого безобразия. Что недаром по коррупции мы самые первые в мире, чтобы не замечать эту бумажку на столе.
Борис Федорович сказал Дмитрию Николаевичу: «Решение принято».
Тот ему ответил: «Лады», - и они попрощались.
Бумажка. Как в советское время бытовала поговорка: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек.» А при так называемой демократии в силу вступили связи, кумовство, и нередко власти с преступным миром. И в больнице в палате у Насти, кто пришел к ней, были уже не бумажные.
Игорь сказал Насте: «Я отомщу за тебя,» - и на лице у Насти продавилась улыбка выздоровления, хотя она и не представляла, как это можно сделать, но потому, что она не беззащитна и нападавшему на нее можно нанести урон.
Катя с глухой ревностью чуть не сказала: «И я тоже отомщу», но вдруг подумала, что это будет слишком. Выдает свои чувства к Игорю, а сказала Лена: «Выздоравливай. Мы будем тебя охранять».
А кто бы знал мысли и чувства Игоря, тот бы может сразу, если рассуждать с правильных позиций присвоил ему Нобелевскую премию. А с каких правильных? Конечно, с общечеловеческих. С приоритета чести, чтобы с ее позиций решать кто прав, кто виноват. Хотя у Игоря мысли перескакивали с одной на другую.
Во-первых, он слышал по радиоканалу «РСН» историка как научного работника Карацубу и всерьез думал о ней, дура она или нет. Отец ее при советской власти был работником КГБ, а сама Карацуба искренне изумлялась тому, как в то время, учась в МГУ, читая труды партийных работников, что все их читают, хотя знают, что это макулатура.
А это не те труды были макулатурой, а она сама. Потому что создавались такие труды, такими героями, как Павка Корчагин, Зоя Космодемьянская и другими патриотами, для которых эти чувства и мысли были святы и давали им такие чувства и мысли, что они были сами святы и совершали великие дела и во имя их шли на смерть. Были жестоки к себе.
К себе, а уж потом к другим. А то Сталин сделал державу великой, а теперь каждое ничтожество тащащее, ворующее, наворовав и, имея виллу за бугром, рассуждает как, где Сталин ошибался. А ошибся в том, что как фашисты ударили, так эта армия бросилась  в панике бежать, сдавалась, подымая руки, бросая оружие. Пока Сталин не ввел приказ под Москвой за трусость, предательство расстреливать на месте.
А то произошло потепление. Народу дали поговорить. А о чем? Что не Сталин выиграл войну, а он, великий народ. А то когда Сталин входил в зал Ялтинской конференции, и весь зал вставал в знак признания заслуг СССР, то это не Сталин, а он, народ. А вот когда Хрущев бил ботинком по трибуне, а его не никто не хотел слушать и смеялись как над посмешищем, нет, это не Хрущев, а ты, народ.
И целина при Хрущеве – это народ, что токов не построили, а хлеб убрали, и он лежал на дорогах так, что по колено ходили по нему и никому не было до этого дела, так это опять не только Хрущев, а весь народ. Что после тюрьмы отправляли работать на целину, а там пьянки, резня, и топили трактора, когда хотели по льду пьяные перегнать их. Это тоже народ. И когда как демократия был расстрелян Верховный совет СССР, а народ взирал спокойно на это, то это тоже народ.
Это народ самой богатой страны в мире и самый нищий. У нас народ, грозя оружием, с кавказской внешностью, на автозаправках, нарушая очередь, заправляется бензином. А в Америке такая машина пробовала без очереди заправиться – первой и была расстреляна. Двести пробоин нашли в машине.
А один раз Игорь шел в подземном переходе, а один стоял ко всем лицом и, глядя на проходящую мимо толпу, мочился с улыбкой ко всем на виду. И все проходили мимо. И Игорь прошел, но потом мучался сознанием того, что он такое быдло, что прошел и придумал как в следующий раз не пройдет. Не до конца же нас при помощи ЦРУ разложили. И при помощи Высоцкого.
Начиная с епистасии Высоцкого о Стеньке Разине, как бросил княжну в реку, а о ней затянули удалую за помин ее души. И Высоцкий в кадрах о Высоцком бросается на цепи, а те отбрасывают его. Буниных мало. А народ клоун. Как у него в песне: «Ой, Вань, смотри, какие клоуны».
А если вдуматься в такие строки, как «У братских могил нет заплаканных вдов, сюда ходят люди покрепче. На братских могилах не ставят крестов, но разве от этого легче?»
Вдумайтесь в эти строки, что кто покрепче заплаканных вдов, что потеряли мужей и должны жить и не просто, а так, чтобы трудиться так без мужиков, неся на плечах производство, чтобы выиграть войну. А почему нам должно быть легче от того, что на могилах не ставят крестов? Что, разве без Бога легче?
Игоря тошнило от Высоцкого, где бы он его ни услышал, потому что понимал, что хотя он сейчас вызывает негативные реакции, но кому-то нужен. Вот в зале творчества на Патриарших прудах в кружке бардов Штренберг разучивает только Высоцкого, Окуджаву.
А в настоящем Высоцкий – это Ксения Собчак. И горы сменились на школу номер два. Герой Высоцкого стремится в горы. Кроме гор для него существуют только горы, а тех, кто не выдерживает гор, герой гонит. А Ксения Собчак вместо гор школа номер два, которую уже хотят вместить в наше сознание, а кто не выдерживает, тот взбирается на высотный дом на высокий этаж и прыгает вниз.
А внизу толпа, которая упрашивает девушку не бросаться вниз, а куда ей деться от нищеты, от того, что включил телевизор, а там опять Школа 2, и толпа до конца разложившегося беззубого, болтающего народа в идеале предательского, как Познер, чтобы вынуть душу из народа. Сделать его лубочным, как в произведениях Сорокина.
Когда кричат о возврате в советский союз, то историки наши безнравственны до того, что не понимают, что Советский союз был тогда, когда нами управлял Ленин, Сталин как личности, а, начиная с Хрущева, мы пошли по пути образования феодально-рабовладельческого бандитского государства типа сырьевого придатка обслуживать Запад полезными ископаемыми. До того мы безнравственны. И прежде всего народ.
В США одному адмиралу вышел приказ наградить ленточкой в петлице, а когда оказалось, что приказ ошибочен, адмирал застрелился. А у нас нет такой элиты, а такая, что ворует и ей хоть ссы в глаза, ей божья роса.
Когда Игорь видел взгляд Горбачева, то ассоциировал его с взглядом фашиста, сентиментального в семье, и подписывающего приказы сжигать людей в газовых печах в концлагерях. А Ельцин страшный как унтер Пришибеев не пущать людей туда, где можно грабить Отечество. Там свои. И Игорю не забыть, как разговор зашел о беспризорниках, что их больше, чем после войны, и обратились к Ельцину, как ответственному за это  человеку, а он поморщился как от поперченного супа, но с таким видом, что попался по-свойски, а мог бы ускользнуть как за ширмой трудности перехода к реформам.
И как надеждой Игорь жил теперь словами великого кинорежиссера Говорухина о выборе президента страны по выводу страны из кризиса: «У нас теперь есть такой человек, чтобы выбрать его в президенты. Великий кинорежиссер, великий президент. Великий народ.»
А Витька Козырев жил другими мыслями и настроениями, что люди – бумажки. Жалко, что не затащил Настюху к Люське. Но отец предупредил, чтобы об инциденте на лестничной площадке не волновался. Дело закрыто.
Отец Витьки Дмитрий Николаевич состоял с его матерью Галиной Петровной в гражданском браке, купил ей квартиру, обеспокоился о ее благе и воспитывал Витька в нужном направлении, иногда приезжал к нему, матери в гости и то ли учил, то ли делился жизненной философией, пропустив стопку: «Люди делятся не на классы крестьян, рабочих, всякого рода интеллигенции, а тех, кто ест и кого едят.
Так что, выбирая путь, думай об этом. Я в советской школе сидел на задней парте, считался хулиганом и выкрикивал лозунги вроде тех, что хамство второе счастье в жизни. Я теперь в жизни пересел с задней парты на переднюю. Где все эти трудящиеся доярки, сталевары, умельцы огня с передних картинок газет и журналов. Я занял их место, пересел с задней парты на переднюю и столько денег, что могу распоряжаться ими.»
Витьке особенно запомнился последний разговор матери с отцом, как мать сказала отцу: «Устроил ты Витю в школу для простолюдинов. Лучше бы в колледж какой, с иностранными языками. А то бы направил за границу, как наша элита. Там бы устроился работать. Спокойней как-то».
Отец вздохнул, сказал: «Эх, Галя, жизнь опять принимает народные формы со всеми этими нашими, не нашими, чтобы не в кабинетах сидеть проблемы решать с денежными суммами и мифическими фигурами вместо народа, а с реальным быдлом, и надо учиться как господину управлять этим быдлом: продавать, покупать, а кого-то выделить как подручного».
А в этот раз Дмитрий Николаевич приехал в особо приподнятом настроении, когда Витек был дома со своими дружками Егором, а за обедом отец сказал Витьке как бы между прочим: «Я тут в связи с успехами по службе ресторан приобрел, так что ты в любое время можешь распоряжаться в нем. Чувствуй в нем себя хозяином. Это часть твоего наследства».
Витек за столом расправил плечи. Жизнь становилась теперь радостней, а радость заключалась в том, что теперь в жизни он чувствовал себя комфортней, уверенней.
Отец сказал ему: «Приезжай в ресторан с девчонкой. Только, чтобы отвечала требованиям спутницы жизни. Дружков захвати.»
Егор сказал ему: «У нас еще девчонок нет».
Но отец сказал ему: «Там есть. Сколько угодно и всякие.»
А в школе у Витька возникла неожиданная симпатия к Насте, чем-то похожей на его мать. Умной. Хотя и жила одна, но не изменяла отцу. По крайней мере чужих мужчин дома Витька никогда не видел. И не требовала от отца жениться на ней. Он так для нее больше сделал.
А Настя показалась ему в этот раз такой податливой, что не надо давать, а только самому сделать ей хорошее, а она уступит. Как раз прозвенел звонок, Настя стояла у доски, а Витька с дружками подошел к ней и сказал: «У меня отец в воскресенье открывает ресторан, мы в компании навестим его, не хочешь с нами до кучи?»
Но Настя напряглась в ответ, точно зверек в посягательстве на нее и с очень твердой интонацией в голосе ответила: «Нет».
Виктор оторопел не столько от слов Насти, сколько от ее враждебности и уже с просительными интонациями в голосе стал объяснять ей: «Настя, мы тебя приглашаем как украшение вечера. И только».
Но Настя с тем же упрямством произнесла в ответ: «Нет».
И Витьку прорвало. Рушился весь его мир, что ни ресторан, ни он сам не имели никакого значения, когда дело доходило до главного, и он уже не в силах сдержать себя крикнул Насте: «Дура! Ты же на этом вечере будешь королевой!»
Но Настя как раз пугалась этого мира королев, что становились ими на всякого рода конкурсах, а потом с ними случалось всякое, и она с той же твердостью ответила: «Нет».
Витька влепил ей пощечину. Он сам не знал, как это произошло, но мир покачнулся в переоценке его ценностей и надо было что-то сделать, чтобы вернуть в прежние границы этих ценностей.
Настя вскрикнула, а он влепил ей пощечину еще и влепил бы еще, но Лена перехватила его руку и, когда он обернулся к ней, врезала с правой. Сама не зная как. Но ведь надо что-то сделать, чтобы защитить Настю. Как ее саму дед от хулиганов. А не защитил дед свояка и его взгляд преследует деда. Это были вторые сутки голодания Лены, которые растягивали время так, что оно разрывало любую подлость в этом мире.
Пленка подлости становилась тонкой, а у Лены уже появилось мстительное злорадство к этому подлому миру в виде фильмов, в которых бандюки расправляются с обычным населением только так как с вещью. Нет, полиция в виде ее таких героев как Шилов сражается с преступным миром, а что она, овечка, что живет как на заклание, если попадется под руку какой-нибудь шпане? Так на, получай.
И Витек от такого удара оказался на полу, еще ударился головой о стену. Лежал и не вставал. Первое, что хотел Гусь, так это взять Лену и дать ею об стену, но это Мазина, ухажера Насти, можно было так. Взъерошенного, смешного. Когда в споре на уроке физкультуры он стукнул его ладошкой в лоб, так тот так и сел. Класс засмеялся, и кто-то хотел назвать Гусева громилой, но так он стукнул Мазина, а тот был так жалок.
И Гусь подумал о Лене: тронь, а она вот так заденет как Витька, он слышал, что она с подружками в каратэ и знает всякие штучки, как расправиться с людьми. И Егор подумал о Лене то же. Недавно хотел на уроке физкультуры схватить Катьку, а она ткнула пальцем так, то рука отнялась.
Гусь, он не герой. Не на столько дружок, чтобы за него идти как стенка на стенку на его врага. Он сделал то, что положено. Он поднял Витьку, а Витьку стало рвать. Тогда он с Егором подняли его. Вызвали скорую помощь. А Гусь по мобильнику позвонил отцу Витька и все ему рассказал.
Отец Витька, Дмитрий Николаевич, был вне себя от разговора с этим Гусем. Ему показалось, что мир рушится на глазах, его деньги обесценились в банках, что не имели никакого значения, что жизнь не в ту сторону. Конечно, Витька не основной его сын, основные дети учатся за границей. Но на Витька у него была надежда, что в среде этого быдла он покажет себя господином. И двинет дальше.
Дмитрий Николаевич рванул трубку, и тут же стал звонить Борису Федоровичу, начальнику милиции, и с места в карьер стал требовать: «Борис, ты слышал, что случилось с моим Витькой в вашей школе? Девчонка стукнула. Так, что Витька с катушек долой. Ты представляешь? Я думаю, эту девчонку надо забрать в детский приемник. Судить и отправить в тюрьму.
Борис Федорович уже имел информацию об этом участке от участкового, который пробил эту девчонку и оказалось, что она на специальном учете в правоохранительных органах как будущая работница, готовящаяся на специальные задания, и Дмитрию Николаевичу втолковывал в осторожной форме: «Ты понимаешь, он первый стукнул одну девчонку, а Лена вашего сына за ту девчонку в ответ. Тут разбираться надо».
Дмитрий Николаевич стал кричать в ответ: «Как разбираться, когда сын в больнице?»
Борис Федорович сказал ему: «Ну отошел же. Не в реанимации же он. А дед у этой девочки заслуженный ветеран. С ним так просто нельзя. Не с улицы же забираем, а из дома. Ее самое большее по закону можно вызвать в детскую комнату, побеседовать с ней».
Дмитрий Николаевич сделал паузу, а потом выдохнул: «Мои охранники забросят к вам ее в милицию. Посадите в приемник, там лета не разбирают. А в приемнике может оказаться тетка, которая обработает Лену так, что и тюрьмы не понадобится».
Борис Федорович только тут понял, как далеко могут завести такие опасные знакомства, но разорвать напрямую свои отношения с Дмитрием Николаевичем не смог, сказал в ответ: «А почему милиция должна явиться местом разборок этой девчонки с твоим сыном? Мы по закону должны направить ее в комнату милиции».
Но Дмитрий Николаевич сказал ему в ответ: «Пусть участковый сделает вид, что не разобрал, сколько ей лет».
И Дмитрий Николаевич повесил трубку. А Борис Федорович еще раз пожалел о том, что так близко сошелся в дружеских отношениях с Дмитрием Николаевичем, но дал сигнал участковому участка, чтобы это решение Дмитрия Николаевича стало достоянием гласности. Через проверенные источники информации.
К Лене на перемене подошла Вера, одноклассница, и сказала ей: «Сегодня после школы тебя на выходе будут ждать охранники отца Витьки забрать и увезти куда-то».
Лена ожесточилась: как в кино. В это время подошли ее подруги с Настей, и она им сказала об этом, а потом добавила: «Дуру из меня делают. Думают, как в фильме забирают, а я такая им податливая как дура, как баран пойду на заклание рядом с ними. А я их ненавижу!»
Настя сказала ей: «Я тоже. У меня тоже для этого случая приготовлен сюрприз».
Катя позвонила их тренеру Аркадию Семеновичу и удивилась, каким будничным тоном тот сказал в ответ: «Я надеюсь, вы с этим контингентом справитесь сами. Но на всякий случай наш человек светиться не будет, но будет рядом».
А Настя, когда рассказала о том, что должно случиться, брату Игорю, тот сказал в ответ: «Я знаю. С вами я не буду, но буду рядом.»
Настя удивилась тому, что и Игорь знает обо всем и ей показалось, что о том знает вся школа. Но, когда Лена выходила из школы, то рядом были только знакомые, но чувствовалось, что издалека за ними наблюдает вся школа. Гусь и Егор тоже шли рядом.
Как только вышли из школы, увидели у ступенек вниз «Мерседес» и двух мордоворотов, выходящих из него. Катя краем глаза заметила в стороне хлипкого на вид мужчину в неброского покроя пальто. Но она видела на тренировке на что способны такие внешне непримечательные мужчины.
А Гусь как увидел их, помахал руками, указывая на Лену, крикнул: «Вот она! Берите!»
Те двое стали подыматься по ступенькам. Но в это время Тоня сзади, подойдя к Гусеву, стукнула одновременно от души ладонями по ушам так сильно, что барабанные перепонки, если и выдержали, то эффект от удара был ужасающий. Гусев упал, и их ушей показалась кровь.
Тоня повернулась к Егору, шагнула к нему, а Катька, согнувшись, сзади подлезла под него, так что когда Тоня толкнула его, то тот полетел через Катьку как через барьер. А Катька привстала еще так, что Егор упал не на шею, а стукнулся затылком о каменные плиты площадки перед школой. Он полежал несколько секунд, стал подыматься, но тупая боль не отпускала.
У Насти был в душе большой подъем до того, что она, которую защитили, теперь с теми, кто защитил, готова была сражаться за целый мир. У нее был стеклянный пузырек в кармане, и она уже готова была крикнуть подходящим жлобам: «Еще шаг, и я плесну вам в лицо кислотой!»
Но в это время случилось что-то невероятное. Ей показалось, что о лоб уже подходящего жлоба что-то щелкнуло, а он упал и уже не подымался. Только на лбу его вырисовывалось лиловое пятно. Но Лена словно не удивилась, а стояла с таким видом, что правосудие совершилось и не без ее участия.
У Тони во взгляде тоже было ощущение силы, жизнеспособности как при разборке, что правда на ее стороне, а раз правда, то и сила. А Катя невольно скосила взгляд на того неказистого гражданина, который по ее мнению был послан их тренером Аркадием Семеновичем для поддержки в случае чего. Тот гражданин смотрел в сторону окон школы. На окна. И Катя догадалась: из окон же пальнули чем-то в лоб этому мордовороту, но когда Катька обернулась, то окна были закрыты. А тот гражданин все смотрел: значит, высчитывал, какое по счету, чтобы потом определить, откуда стреляли.
И Катька по его взгляду, в какое место смотрит, догадалась: в сторону класса Игоря, брата Насти. И вдруг вспоминал, что как-то была в гостях у Насти, а та искала учебник по алгебре в портфеле Игоря, опрокинула портфель и, и… оттуда вместе с учебником выпала рогатка. У Катьки сладко замерло сердце: есть повод поговорить с Игорем.
Витька пришел в школу на следующий же день. Ходил злой с потерянным видом, точно не понимал того, что вышло не по его. Ни с кем не разговаривал, но к подружкам в перемену подошла Вера и сказала им: «Мой папа хочет видеть вас в связи с событиями, очень хочет видеть. У него к вам дело».
Когда девочки попали в апартаменты, в которых жила Вера, они сразу поняли то, что Вера по общественному положению достатка в благах из другого мира. Но, когда отец вошел к ним в комнату, то сказал: «Не удивляйтесь достатку, в котором мы живем. Это по большей части от родителей, но дело в стране идет к сближению классов по уровню жизни, и я хочу, чтобы Вера училась не в Лондоне, а тут, общаясь с простым народом.»
Лена сказала ему: «Но мы в общении с Верой на равных».
Отец ей сказал: «Но с другой стороны, Вера по отношению к внешнему миру не на равных. Ее могут взять в заложницы, чтобы выйти на меня и подавить».
Катя самая практически мыслящая в их группе, тот час поняла, к чему клонит отец Веры Павел Петрович, и тут же спросила у него: «Так вы хотите нам предложить охранять Веру?»
Павел Петрович сказал ей: «Вот-вот. Вы же вместе в школе. А то у меня был один из охраны, чтобы оберегать Веру. Но понимаете, как это сложно, следить за ней со стороны, тем более незаметно для окружающих. Неудобно. Все-таки школа. А вы проследите за Верой в классе, проводите домой. И вам за это десять тысяч рублей.»
Девочки опешили от такого, столь лестного предложения, а Павел Петрович стал убеждать их: «Я пришел к этому выводу после школы, я думаю, вы справитесь с этим заданием. Я разговаривал с вами тренером по спортивным единоборствам, и он тоже такого мнения. Если хотите составим договор официально по роду вашей службы. А это одна из специфик вашей работы. Что никто не подумает, что охрана, девушки, а это неожиданность для криминала, для их посягательств как ваше преимущество. Как и среда обитания Веры. Мне не нравится на почве охраны ее общение с мужчиной».
Девочки ответили: «Мы согласны».
Павел Петрович помолчал немного и сказал: «Подумайте и завтра ответите, потому что это другая черта общения с Богом. Накладывает на вас обязательства. Есть притча, как Бог дал трем рабам по таланту и тех, кто принес прибыль, оставил, а неумелого прогнал. Так что Бог в этом случае за предпринимателя, трудящегося создать им условия проявить свои способности, а всякого рода, кто не с сошкой, а с ложкой – прогнать. Вы понимаете? С любой жестокостью, чтобы обеспечить воспроизводство на земле».
Павел Петрович промолчал, а потом добавил: «А что до оклада, то если дело пойдет, все будет нормально, я накину.»
Лена за всех ответила: «Хорошо».
А в душе у каждой из девушек наступил праздник. Лена в отношении Сидорова к ней и так чувствовала себя независимой, а так почувствовала, что Сидоров – часть ее.
Тоня подумала о вчерашней встрече с парнем Николаем, который пробовал овладеть ею, а она двинула его локтем, так что тот воскликнул: «Больно!»
Тоня ему сказала: «Я девочка».
А тот улыбнулся с подлой усмешкой, ответил ей: «А откуда я знаю?»
И по тому, как подло улыбнулся в ответ как шутке, что верит, а хочет так пошутить, стал противней. И Тоня подумала: часть денег даст матери, а на остальные оденется и найдет себе путного.
Катя же подумала об Игоре, что физики всегда бедные. Ну и пусть. Она заработает. Только без того, чтобы подставлять щеки или что еще, у кого деньги, а что еще, так она не даст растаптывать душу и тело, если нарушаются принципы морали, человеколюбия. Погубить душу, но во имя Бога. Так, чтобы в мире был порядок.
Так прошло несколько дней. Девочки получали деньги от Павла Петровича, провожали Веру после школы или на какие-нибудь мероприятия. А Вадим, прежний охранник Веры, из команды Павла Петровича, ходил в несколько расстроенных чувствах: ему за время встреч с Верой появилось к ней чувство и ему казалось, что и у Веры в ответ к нему, которое, кстати, интуитивно предполагал Павел Петрович.
И случилось так, что как-то Вадим подошел к отцу Веры и сказал ему: «Павел Петрович, а не кажется ли вам, что вы поступаете легкомысленно, когда вы вместо меня приставляете к Вере охранять ее девочек. Это так.
Вы посмотрите на этих работниц: они же еще девочки. В таких-то ситуациях не верится в их компетентность, а если экстремальная ситуация?»
Павла Петровича тоже точили сомнения на этот счет: ведь в его руках были сосредоточены такие финансовые связи, что преступники могли пойти на похищение Веры ради достижения своих целей. Но девочки казались такими решительными. И Вадим предложил Павлу Петровичу проверить девочек. Павел Петрович после некоторых колебаний согласился с ним.
Но Павел Петрович, хотя и взял с Вадима слово, что девочки останутся здоровыми и целыми, наметил срок проверки, а сам пригласил девочек в тир и десять дней учил их стрельбе из пистолета. Особого. Дамского. Но тем не менее не теряющего своих боевых свойств из-за малой величины. И выписал им разрешение на хранение травматического пистолета каждой для совершенствования для участия в спортивных состязаниях.
И вот наступил день проверки. Девочки как ни в чем ни бывало ехали в трамвае, не зная, как мучался в это время Павел Петрович, разрешив их проверку Вадиму, и с одной стороны был уверен в компетентности девочек, с другой стороны вдруг его одолевали мучительные сомнения. Но с другой стороны, если б его опыт удался, то это такой эксперимент, чтобы среди молодежи главенствовали не отморозки, а интеллектуалки.
И вот девочки едут вместе с подопечной Верой. А на остановке в вагон вваливаются три жлоба, и один из них со стандартной улыбкой блатного жлоба, глядя на Веру, откровенничает: «А мне эта телка нравится. Сексапильная».
С ним еще двое таких же. Один чуть поменьше ростом, а третий с такой глуповатой улыбкой, что только как грубая шла действующая в приказном порядке, хотя ему и казалось, что действует сам.
Перед тем как влезть в вагон, старший предупредил в беседе двух других: «Девчонки каратэ занимаются и заплатили за то, чтобы в общественных местах не строили из себя сверхлюдей, способных качать права. Для острастки дернуть за волосы, ну крайний случай стукнуть головой о стекло, но так, чтобы целы остались и могли еще рожать детей».
И первый мордоворот шагнул в сторону Веры. Но тут на пути этого мордоворота встала Лена. Мордоворот смотрел на Лену, как на жертву, в связи с общепризнанным воспитанием в стране закона самообороны, что нападающий насильник человек. И что ни-ни дотронуться до него. Вот если он ударит и убьет, вот тогда можно ударить его в ответ и не дай Бог попортить личность, потому что это то самое родимое пятно, которое надо исправить. Это так часто повторял дедушка в беседах с соседом Филиппом Андреевичем, дедом Насти.
И о Чикатило, что больше сорока девочек погубил. И ни одна девочка не предприняла действий в ответ защититься. А попробуй, так раздастся вопль в ответ: «А где же нравственность? Человеколюбие? Ведь он тоже человек!»
А следователи Лене казались фашистами, что ни слова о живых, что музыканты, что бабушка их любит, что кого-то любил мальчик. А следователи переворачивали труп, изучая позу, в какой лежала. А Чикатило как олигарх выбирал среди них кого, как, каким способом и чтобы так, чтобы скрыться.
И она по словам дедушки думала о Сталине, что когда от жестокости фашистского удара наши войска драпали, бросая оружие, сдаваясь в плен, Сталин выставил заградительные отряды, трусов, паникеров расстреливать на месте, а на весь город вывесили плакаты с женщиной с ребенком на руках с трагическими словами: «Папа, убей фашиста!»
И она не хотела быть трупом, отвлеченным созданием на горе близким и родным, когда Чикатило жив, и даже церковь повторяет: «Но он же человек».
Но Лена не считала его, человека, и этого Чикатило тоже человеком, и мордоворота холуем фашистом, который готов ее изувечить и для него она вещь, которую можно поломать, раздавить, если ему радостно от этого.
Но впереди Лены вдруг оказалось Катя, у которой в душе было мстительное удовлетворение от того, что сейчас расправится с этим мордоворотом и ей за это ничего не будет. Недавно изнасиловали девочку из противоположного дома, и она видела взгляд этой девочки, ушедшей в себя от горя.
А представляла в глазах Сванидзе, как он сказал, что расстрел Белого дома – демократия. У нее там тетя погибла. Пошла утром на работу, попала в окружающее кольцо ОМОНа и погибла. Так Катя слышала об этом. А теперь перед выборами передали, что в случайных граждан стреляли с крыши американского посольства. Погибло восемь человек солдат войск ВДВ, пятьсот мирных граждан в Белом доме. С той и другой стороны. Стравить.
А этот мордоворот та же демократия. Холуй. И с точки зрения этой демократии она ничто. Одна из тех, кого выбирал Чикатило использовать, чтобы потух взгляд у ее близких, родных как от черного известия когда-то о смерти ее родственницы. У этого мордоворота психология Чикатило кого убивать, кого нет.
Но у Кати уже другая философия, потому что она мыслит категориями этого мордоворота как фашиста, рассуждающего о том, кому из них жить, кому нет. И один Бог погубить душу, но во имя Бога.
Тот мордоворот шагнул теперь к Кате, еще думая приложить ее за волосы носом к стеклу или нет, думая и даже не думая, что она как боец может сделать с такими тонкими ручками с ним с такой массой. Он был снисходителен к жертве. И насмешлив.
И вдруг острая боль пронзила его такая, от которой он согнулся и застонал. Это Катя стукнула его носком по голеностопному суставу. Ботинком с окованным носком. На время задания. А когда согнулся, прямо по колену так, что тот уже зарычал и свалился набок.
А второй мордоворот воспринимал девочек все еще не всерьез. Он двинулся в сторону девочек, произнес: «Ну, вы!» - грязно выругался, но не успел дойти до Кати с Леной, как Тоня, очутившись сбоку, брызнула ему из баллончика типа «Шок» смесью в лицо.
Тот заревел от боли, обжегшей глаза, схватился руками за лицо, ринувшись в другую сторону автобуса. А третий растерянный оттого, что понял, что система действия, которой надо следовать, разрушена, хотел было шагнуть к девочкам, схватить какую-нибудь из них, не соображая, что в таком случае надо делать, но Вера в это время от волнения достала бутылку с водой отпить воды.
А тот третий, уже не врубающийся в адекватность происходящих событий как опасности, грозящей ему, подумал: тоже смесь в бутылке, закричал: «Вас за это посадят!» и бросился от девочек назад.
Тоня ему вслед сказала: «Так тебе непутевому и надо. Не лезьте!»
Так они в разных концах вагона проехали еще две остановки и на Вериной остановке собирались сходить, а третий еще не соображающий оттого, что произошло, и кто эти девушки, крикнул из своего конца вагона: «Ну вам теперь конец!» и добавил ругательство.
Но Катя достала из кармана батарейку от большого фонаря и с резким акцентом как на тренировке метнула так, что та мелькнула как в пропасть и в следующий момент вмялась в рот этому третьему из группы типа Чикатило, а дальше тот, который ничего не соображал, что происходит, уже ничего не понял.
На следующий день Вера подошла к девочкам и сказала им: «Папа вам прибавил оклад и выписал премию. Он и я приглашаем на день рождения в это воскресенье. Подарок не покупайте. Папа сказал, что лучший подарок – ваше присутствие на дне рождения.»
А Вадим в это время поехал в один из солидных офисов к дружкам, нанятым на данное мероприятие. К его глубокому изумлению и разочарованию главный из мордоворотов Епифанов лежал в больнице с ногой, а двое других Гаврилов и Коняхин сидели на больничном. Гаврилов с глазами: делали промывку, а Коняхин от сотрясения мозга.
Вадим, наконец, разыскал Коняхина, самого незначительного по авторитету члена этой группы, и спросил его: «Что случилось с вами? Это что на встрече с теми девчонками, с которыми я вас сагитировал встретиться?»
Коняхин с вызывающим недоброжелательством сказал ему: «Ну ты и подыскал для нас стерв пообщаться. Я думаю, более стервозных нет. Каждая злее змеи,» - и он рассказал в подробностях про стычку с девчонками.
Вадим, слушая рассказ ребят, ощущал, какая стена вставала между ним и Верой в их сближении, а он уже привык жить картинами их совместных чувств, откровений. Конечно, жаль ребят. Но надо быть предусмотрительней. Вадим все еще не верил, что эти девчонки в их охранной деятельности представляют что-то серьезное. А ребятам заплатит. Как договорились.
Но что делать? Он стал расспрашивать у Веры, кого в классе так обидели девчонки, что так выделились, а когда услышал фамилию Козырева, переспросил: «Что, Дмитрия Николаевича?»
А когда с неуверенным тоном подтвердила: «Кажется, да. Такой крепкий на вид. Самоуверенный. Витьку в классе привозил как короля. А Витька ходил в школе как туз, как будто вся школа ему принадлежит. А теперь потерянный и злой, что дали по зубам за его непомерное хамство. Ткнули носом в землю».
А Вадиму стало легче от предчувствия, что повезло. Он знал то, что недавно был совершен рейдерский захват фирмы «Сокол» Федотовым, у которого было меньше акций, но, очевидно, больше административного ресурса. Дело находилось в комитете по борьбе с коррупцией у этого самого Козырева.
А если принять законность захвата предприятия «Сокол» Федотовым в обмен за это потребовать как услугу налет на квартиру Петровых Лены с ее дедом Вячеславом Петровичем, и конечно, отцом Лены Виктором Вячеславовичем из команды на фирме «Сокол» с большим числом акций, но оказавшихся за бортом власти? Он утвердит на генеральном посту директора предприятия Соколова, а его ребята сделают налет на квартиру Петрова помощника ныне здравствующего директора, но что там сложилось не так в его карьере, что спихивают с поста? Наверное, честный. Но это не его дело.
Начальник отдела по борьбе с коррупцией Борис Федорович Прилепин был вне себя от злости, что готов был локти кусать оттого, что его Витька оказался в таком нелепом положении в классе, что не господином среди холопов, а поверженным супостатом. Он сошелся с ней в гражданском браке в предпенсионном возрасте и не жалел. Очень удобна была Галина Петровна в отношениях.
Квартиру купить для нее не проблема. Но из Витьки он хотел сделать белого человека. А каким сам он был в юности. Романтика. Еще советское время, время идеалов. А он с задней парты выкрикнет что-то ругательное по отношению к советской власти так, что все расступались. А он шел вперед. И на удивление логики занимал руководящие посты.
В это время к нему в кабинет раздался телефонный звонок, Борис Федорович взял трубку, раздался голос со словами: «Хочу с вами поговорить насчет вашего сына».
Борис Федорович спросил говорившего: «А кто вы такой?»
Вадим в ответ ему сказал: «Это не важно. А разговор на счет вашего сына не телефонный».
Борис Федорович согласился, сказал ему: «Проходите!» - и дал команду на пропускной пункт выдать пропуск говорившему. И стал ждать.
Вскоре секретарша доложила о прибытии говорившего на аудиенцию, и Борис Федорович дал команду его пропустить.
Вадим, войдя в кабинет, отрекомендовался и сказал ему: «Я знаю, как отомстить за вашего сына».
Борис Федорович всякого ожидал, но не таких слов. Он думал, что его сын – его сугубо личное дело. А если какой-то субъект со стороны догадывается о том, что происходит то, что весь класс, весь мир?
Вадим ему сказал: «Я работаю в охране и раньше нес службу как охранник по личному досмотру за безопасностью дочки шефа, а теперь на эту работу шеф нанял девочек из класса. Так что дочка шефа мне сразу все рассказала».
Борис Федорович сразу все понял и подумал, что не хотел бы иметь такого охранника. Но в данном случае интересы их совпадают. И он спросил Вадима: «Что делать?»
Вадим ему посоветовал: «Наказать обидчика. Сейчас раздирают фирму «Сокол» две группировки Федотова по реконструкции обувных фабрик и Хоркина, теперешнего хозяина предприятия. Но дело не в них, а в Вячеславе Петровиче Петрове, правой руке Хоркина. Ведь по существу с некоторыми оговорками происходит рейдерский захват их предприятия.
Дело о правилах захвата предприятия находится в вашем комитете. А что если вы посмотрите сквозь пальцы на то, что происходит? То есть встанете на сторону Федотова. А Федотову скажите, чтобы заодно осуществил рейдерский захват квартиры Петровых и отобрал у Петрова деньги и документы на предприятие.»
Дмитрий Николаевич уставился на Вадима и спросил у него: «Да вы понимаете то, что вы говорите? Вы что, советуете мне навести подельников Федотова на квартиру Петрова?»
Вадим пожал плечами, ответил ему: «Думайте. Это шанс отомстить за вашего сына. Установить в стране порядок против своеволия снизу, чтобы не рыпались, находились на своих местах».
Борис Федорович спросил у него: «А почему вы думаете то, что Петров этот хранит деньги и документы у себя дома?»
Вадим в самом обычном тоне ответил ему: «Я не сказал вам, что хранит. Я сказал, что иногда берет с работы домой бумаги для работы, а деньги, потому что как ему кажется нет времени заехать в банк. А как?
Один раз в школе сопровождал шефа на родительское собрание дочки, а Петров с охранником своей. Я его знал. По переподготовке службы безопасности работников высшей квалификации. Так вот, в этот раз тот Петров Виктор Петрович кажется и сказал ему: «Езжай домой. Я с отцом и дочкой до дома доберусь».
Тот намекнул на ценность содержимого портфеля, а Петров отмахнулся от его слов как от мух и сказал: «Да, ладно».
Я удивился такому ответу Петрова и спросил у его охранника и спросил у него: «И часто он так поступает?»
А тот ответил: «Для такого случая часто. Пережиток советского прошло. Не понимает того, что вокруг теперь враги. Что теперь мораль общества рыночная в том, что человек человеку волк.»
Борис Федорович сказал ему: «Да вы философ. Я думаю, что вокруг вас одни волки, потому что желания ваши неистребимы. Вы думаете, что вы личность. Но что же прислуживаете мне и наши цели совпадают. Но вряд ли наши цели совпадают. Теперь не девяностые, порядки строже. А мне спущен циркуляр разобраться в этом деле. Но если понадобитесь, вас доставят».
Борис Федорович так и думал, он и не думал, что судьба компаний равнозначна каким-то неудачам в судьбе его сына как удар его по челюсти какой-то девчонки. Тем более сына побочного. И в разрешении конфликта компании со стороны Федотова Георгия Петровича офиса «Сокол» было столько темных сторон, что с небольшой натяжкой можно было считать рейдерским захватом им акционерного общества «Сокол».
А в этот раз Борис Федорович заехал к Галине Петровне, матери Виктора, зная, что в это врем Витька, сын, с приятелями будут дома у нее. Когда он зашел в большую комнату, то Витька с друзьями сидели, выпивали и при его появлении поприветствовали и их обращение приняли принужденный манер.
Но Борис Федорович вышел из комнаты, потом опять зашел. И так несколько раз, пока разговор не принял непринужденный характер. Когда Борис Федорович зашел в очередной раз, то услышал, как Витька говорил: «Да я в тот раз не заметил ее удара, а то бы я ей показал!»
Борис Федорович заметил в глазах друзей усмешку. В глазах Егора почти незаметную, а в глазах Гусева явную. Витька и отец тоже заметили.
Гусев тоже заметил, что заметили, смешался и сказал Витьке: «Стоит ли об этом думать? Ведь она меня стукнула так в лице Тони подруги, что в больницу попал. Это же стервы».
Витька ему сказал: «Это тупое быдло. Они должны знать свое место. Ну ничего. Пройдет немного времени, и они с их хищническими окладами почувствуют свое ничтожество и место в обществе».
Егор, ожесточившись, ответил ему: «Ты не скажи. У них идеалы. Их песни, их Ленины, Сталины, их фильмы советского прошлого, и они чувствуют себя королями.
Ты подойдешь к этой Насте через сколько-то лет не знаю, а у нее одно в голове: «Но я другому отдана и буду век ему верна. Они на столько тупы в этом их, что верна, что как в песне не задушишь, не убьешь».
Борис Федорович взглянул на Витьку, и ему показалось то, что у Витьки взгляд стал потерянным. И Борис Федорович понял то, что Витька подумал, что осталась возможность искать девушек среди проституток, если не физиологических, то у коммерческих, которые прогибаются под деньгами. И неожиданно ненависть захлестнула его к этим тупым существам, независимым до того, что их не задушишь, не убьешь их безденежьем, ничтожеством.
Ненависть до того, что он тут же позвонил Федотову в фирму «Лотос», назначил встречу на следующий день, а при встрече сразу сказал ему: «В вашем конфликте по поводу фабрики «Сокол» с Хоркиным Владимиром Николаевичем я встаю на вашу сторону. Что, несмотря на то, что контрольный пакет акций у предприятия Хоркина, генеральным директором я сделаю вас. А вы сделаете рейдерский захват квартиры Петрова».
Федотов Георгий Петрович в изумлении вскинул свой взгляд на Бориса Федоровича: «А Петров тут при чем?»
Лицо у Бориса Федоровича приняло ожесточенное выражение как при принятии непопулярных решений, и он четкой интонацией голоса обозначил свои позиции: «Этот Петров захватывает домой деньги с документами предприятия, не успевает оформить на работе. А вы захватываете портфель с тем и с другим. Деньги можете взять себе, а документы мне. А при захвате дома, не забудьте дочку этого Петрова – дайте по голове. Чтоб у ней там в голове мозги повернулись и работали в нужном направлении».
Федотов Георгий Петрович чуть было не ляпнул: «А дочка Петрова при чем?»
Ведь среди предпринимателей прошел слух, что сынка Бориса Федоровича попортили прямо в классе. Но потом оказалось то, что Витька, его сынка, избила прямо в классе какая-то девчонка, а девчонка оказалась дочкой Петрова, тоже Петрова, и не столько ее интересы пересекались в бизнесе, сколько в разборках в размерах класса.
Федотов с интересом взглянул на Бориса Федоровича: неужели такие разборки в бизнесе происходят из-за таких причин? А может быть, еще вернемся к советской власти и будем выяснять, кто из нас честней, кто из нас больше сделал для Родины?
Но тот в ответ кивнул головой в знак согласия и ответил: «Да. Опять будет партия избранных».
Павел Петрович, отец Веры, позвал девушек отметить день рождения Веры в своем узком кругу. Пили Кока-колу и сок. Павел Петрович сказал девочкам: «Повышаю вам оклады до пятнадцати тысяч рублей. И премию в десять тысяч рублей за защиту моей дочери в трамвае. Но, но… не расслабляйтесь. Я хочу, чтобы эта премия сделала вас наоборот решительней, уверенней в себе.»
Тоня наоборот, полная сладостных ожиданий того, как покажет премию и зарплату в денежном выражении матери, сказала: «А зачем теперь напрягаться в ожидании встречи с бандитами? Когда еще их встретишь?»
Но Павел Петрович тем не менее подчеркнуто вежливо сказал ей: «Нет, девушки, извините, у вас теперь такая специальность, что каждый случай может быть чреват последствиями. Один на всю жизнь. А в данном случае от случая драки с Витьком в вашем классе тянется след.
Вадим, мой охранник, странно себя ведет. Встречался с Федотовым, а это такой криминал. Отец Витьки Прилепин Борис Федорович это же такой злопамятный тип, полковник таможенной службы, с его связями он же сейчас зубами скрипит от злости, что его сына так шандарахнули, что сын от удара в полной прострации в бессознательном состоянии, а он такой всесильный, столько денег, а с девчушкой обидчицей сына ничего не может сделать.
Вадим, и с ним встречался мой охранник, и не так опасно, что с Федотовым как с Борисом Михайловичем, а после этой встречи знакомые этого Вадима, тоже охранники, но из другого ведомства, встретились, девушки, с вами в трамвае.
Лена переспросила Павла Петровича: «Так это что, война уже идет?»
Павел Петрович сказал Лене: «Это война, которая в Москве никогда не прекращалась. Между кланами. Вы оказались втянутыми в нее, не потому, что Лена ударила Витьку, а потому, что Витька – сынок полковника таможенной службы с амбициями министра. А у Вадима моего охранника тоже амбиции куда поперся, что не понимает, чем ему это грозит.
И у тебя, Лена, отец предприниматель. А такой простой на вид, даже без охраны был на родительском собрании.»
Лена ему сказала: «Его дед охраняет».
Павел Петрович сказал ей: «Дед, это не серьезно. Пока ситуация не ясная, выделяю вам для охраны отца и подстраховки вас Марину, а вы тоже соберитесь и носите оружие дома даже ночью, чтобы было при вас.»
Потом Павел Петрович после некоторой паузы сказал Лене: «А нельзя ли сделать так, чтобы Катя ночевала в вашей квартире вместе с тобой? Тоже для подстраховки. Как ты, Катя, не против?»
Катя ответила ему: «Можно. Я скажу родителям, что буду заниматься с Леной английским.»
Лена ему сказала: «Я тоже не против. Родители согласятся.»
Павел Петрович сказал им: «Ну, значит, договорились.»
А Борис Федорович заехал в это время к своей Галине Петровне как раз в то время, когда Витька с дружками были дома. Но с ними еще была девица такая, что клеевая на вид. Они сидели, смеялись и, и… выпивали вино. Борису Федоровичу стало обидно в натуре так, будто его вывернули наружу.
Ведь понимали ли они, что у них в классе шла настоящая война, война за то, что кто будет хозяином в жизни, и они проиграли эту войну тем, что уступили приоритет хозяина. Не мы, не они хозяева, это быдло имеет такое же право на власть как и его сын Витька. Борису Федоровичу стал так обидно, что он чуть не заскрипел зубами от ущемленности личности, что, проходя мимо дружков с девицей, поздоровался, а после не сдержался и сказал им: «Ну как, не обижают в классе?»
Дружкам стало тесно в комнате от таких нелицеприятных от их самолюбия слов, но все-таки они чувствовали, что рано или поздно верх будет за ними, и Витька сказал: «Ничего. Они когда-то кто там много заглотил, подавятся тем».
А отец Витьки Борис Федорович радостный тем, что Витька так его правильно понял, сказал Витьке: «Не подавятся, а их ограбят. А Лену эту, которая руками любит махать, по голове стукнут. Стукнут. Так, что мозги ее потом будут думать в обратную сторону».
Борис Федорович пошел дальше в комнату к Галине Петровне молчаливым взглядом, думая над его словами, что не зря же он так сказал? Есть же подоплека под его словами, что Ленку эту в классе как и каким образом стукнут так, что будет думать в обратную сторону. Не против, а за.
А в это время Павел Петрович встречался с представителем органов МВД по охранному ведомству с Меркурьевым Владимиром Олеговичем, и тот в очень дружелюбной форме информировал Павла Петровича: «Я и не думал того, что из вашего предприятия выйдет толк, а тем более какой-то бизнес использования женского пола в охранной деятельности, но спрос сейчас на таких охранниц значительно превышает предложение.
Ведь многим тузам неудобно появляться в присутственных местах с мордоворотами охранниками. Согласитесь, уже картина нервозности, напряженности ситуации. А ваши воспитанницы не знаю какими методами вы этого достигаете, имеют вид научных секретарш».
Павел Петрович Меркурьева Олега Владимировича в этом месте разговора перебил и пояснил: «Это один из компонентов метода охраны, что злоумышленник не предполагает серьезного сопротивления какого-то предпринимателя, но не снимает со счета подготовленности к сопротивлению моих учениц.»
Меркурьев не удержался, воскликнул: «Но вот это да! Одна только Серова чего стоит. Тот, кто хотел попугать ее хозяина достал камуфляж пистолета из костюма, а она ему в горло вцепилась и чуть не перекусила. И у ваших охранниц особая психика и женская за хозяина, и как у бультерьера – схватить и не отпускать.
Павел Петрович дополнил наблюдение о Серовой: «Натура у нее такая».
Но Меркурьев не согласился: «Нет. У вас в вашем центре для ваших девушек и реабилитационный центр в виде дружного коллектива при занятиях спортом, в бассейне, при просмотре подобранных фильмов, но не об этом разговор, а о том, что небезызвестный вам Борис Федорович, с которым его сын Витька учится в одном классе с Леной, будет мстить этой Лене за избиение ею его сына, а тут и ваш охранник Вадим Сергеевич не будет выяснять по каким причинам навел на отца Лены Илюхина бандитов. С помощью Федотова.»
Павел Петрович хотел что-то пояснить по поводу данной1 ситуации Меркурьеву, но тот жестом руки остановил его и сказал ему: «Не в этом дело, что и почему так произошло, а в том, что по нашим подсчетам квартиру Илюхиных должны ограбить подельники Федотова, а у него контингент отпетых мародеров, которых нам хочется взять с поличным. То есть здесь идет охота на живца. Выдержит ли Лена?»
Павел Петрович сказал ему в ответ: «Но у нас же был разговор с Григорьевым в министерстве, и я к Лене подселил Катю, сказал им, чтобы оружие иметь при себе и ночью не отпускать от себя с чувством, что мой дом моя крепость. Моя охранница Зинаида Зиновьева по соглашению с фирмой охраняет отца Лены. Она-то пройдет с девочками курс молодого бойца».
А в это время Зина привезла с дедом домой отца Лены, застала дома всех троих девочек и сказала им: «Прогуляемся в парк».
И девочки поехали на метро в парк «Сокольники». Стоял ясный осенний вечер, разговор шел о порядках в учебном центре, Зина было начала разговор о себе, как попала в центр, но в это время их внимание привлекла компания ребят напротив с блатным говорком.
Один такой весь из себя пренебрежением к окружающим выпалил: «Поедем к телкам. У меня есть адресок. Надежный».
Дело было даже не в словах, а в вызывающем тоне, каким сказаны эти слова, будто он олигарх какой-то, пуп земли, что ему все и эти телки сейчас все, центр вселенной, а остальные, остальные так. Все преходяще.
Девочки пропустили эти слова мимо ушей, а Зину они задели так, что она вышла из себя и проговорила: «Вот ублюдок. Вот из-за таких у нас нет ни чести, ни советской власти, ни работы, а в самой богатой стране живем как нищие».
А этот напротив не унимался и промолвил, но так, чтобы слышал весь вагон: «А одна такая в норме, что можем по очереди».
Зина не выдержала, встала и крикнула тому разглагольствующему типу: «Ну ты, любитель сексуальных приключений, заглохни!»
Она встала, тот тип встал и проговорил ей: «А на тебя бы я, крыса, не польстился!»
Зина только проговорила: «Что?» - и подошла к тому типу.
Второй из этой компании было сказал: «Да она еще ничего!» - но Зина уже подошла к тому, кто разглагольствовал на счет телок, и едва заметное неуловимое движение подсечки, толчок плечом в плечо, и тот не менее стремительно полетел в обратную сторону так, что стукнулся о стекло оконное с такой силой, что упал на сиденье в метро и так и не встал.
Другой любитель острых разговоров, еще не ожидающий от них таких результатов, чтоб  не терять кредо хозяина в жизни, еще такой же уверенный, схватил было Зину за плечи приложить к стеклу, но в это время жесткий удар в горло потряс его и, и… и он упал, держась рукой за горло, на кожаное сиденье поезда.
Третий, уже благоразумный, обратился к девушкам с понятной речью: «Девочки. Вы что?»
В это время на остановке дверь вагона открылась, и девушки выскользнули из вагона под изумленные и радостные взгляды пассажиров. Кто-то даже произнес: «Вот так бы и экономику наладить».
Лена не выдержала и спросила у Зины: «А что, если встретишь этих парней после на улице? И в большем количестве?»
Зина в удивлении посмотрела на нее и с тем же оптимизмом сказала ей: «Дала бы ему так, что зубы выскочили из челюсти. Или мы, или они. А если больше, у тебя что, пистолета нет?»
Девочки зашли в парк, провели время в приятных разговорах и хорошем расположении духа. Расстались. Дома Лена с Катей сразу легли спать.
Налет на квартиру произошел утром. Лена встала как обычно утром и все было как обычно, и не верилось, что произойдет что-то необычное. Лена уже сделала короткую зарядку, приняла душ.
Потом вышла к завтраку в большую комнату. Она стояла за столом. Дед с отцом за столом с противоположной стороны. И в это время во входную дверь раздался стремительный звонок. Бабушка была в прихожей, пошла открывать. Лена еще ничего не сообразила, только сейчас подумала о том, что это могут быть бандиты.
В это время в прихожей раздался крик бабушки: «Куда вы?»
Потом короткий крик бабушки и шум оттого, что, наверное, упала и при падении задела за стул. И в это время в комнату ворвались двое в масках с пистолетами в руках. Тут же они очутились около стола рядом с отцом слева от них и деда справа. На столе перед дедом стояла бутылка с водкой. Дед утром принимал по пятьдесят граммов.
Тот, кто очутился рядом с дедом, произнес: «Ну что, дед, выпьем?» - и стукнул деда бутылкой по голове. Дед чуть покачнулся и рухнул рядом.
Лену на минуту охватила паника: как же так? Ведь Павел Петрович предупреждал ее о том, что может быть налет на квартиру, и она была наготове, что как прозвенит звонок, она ринется к двери и спросит: «Кто?»
Но утром все казалось таким обычным, как обычно как всегда по утрам, как в июне сорок первого года, когда напали фашисты, и они очутились в стране, а эти здесь. И теперь истязают, а может убивают ее родных.
А дальше, дальше? Убьют всех и будут переворачивать как неодушевленные вещи и говорить не о них, потому что их нет, а об убийцах. О том, что они тоже люди. Всякие тонкости их биографии, а она уже неодушевленная, а дедушка? Может, он уже убит?
А они эти такие тупые, самодовольные на вид. Они же не видят их живых живыми, а как подопытными кроликами. Господи, спаси. Только бы устоять. Господи. И тут она вспомнила одну из штучек, которой учил тренер Аркадий Семенович на тренировке.
Она воскликнула: «Бабушка, ты что?»
И взглянула в сторону входной двери. Тот, что ударил дедушку, чуть скосил глаза вбок, а второй повернул голову назад. И Лена едва заметным движением выдернула пистолет из-за спины, где он лежал в кобуре пояса, молясь на Павла Петровича, что внушил ей не расставаться с пистолетом, и, и… выстрелила тому, что стукнул деда бутылкой по голове в лоб, тот упал. А когда тут же второй обернулся, то и ему.
Второй тоже упал. Лена обежала вокруг стола: первый лежал, не шевелясь. Второй же, мыча, поднялся на четвереньки. Но Лена со всей силы носком ботинка стукнула его по лицу. Голова того дернулась, и он тоже упал и уже не отзывался.
Лена выше подняла голову. Отец стоял как невменяемый. В этот миг дед застонал. Отец бросился к нему. Дед поднялся на четвереньки. Сел. В это время вошла бабушка. Он всхлипывала. Ее поддерживала Катя.
Катя посмотрела на них и сказала: «Там еще один лежит».
Катя лежала в мечтательном воображении, как недавно Игорю нечаянно задел плечом ее грудь, и так странно посмотрел на нее, и спросил: «Ты физику любишь?»
Катя машинально ответила: «Нет».
Он с тем же странным выражением лица сказал: «Жаль», - и отошел.
Катя думала: дура. Надо было сказать, что любит. Теперь спросит что-нибудь из физики. И в это время в дверь раздался звонок. Катя дернулась, но подумала о том, что по словам Павла Петровича дело под контролем, значит, о нападении знают, еще в грезах об Игоре. Но в это время дверь кто-то открыл, раздался звук удара, крик бабушки, а также падающего стула. Катя схватила пистолет, и тут в дверь ворвался человек в маске, с пистолетом в руках с криком: «Пожрать! Я не завтракал!»
И Катя выстрелила в него. В лоб. Еще. И еще. Тот упал, но шевелился. Катя стукнула его под ребро, где печень так, что тот затих. Катя увидела в коридоре всхлипывающую бабушку Лены, подняла ее, вошла в комнату.
И тут в комнате появилась милиция. Во главе наряда майор. Увидев деда и бабушку Лену в таком потерпевшем виде, майор воскликнул, глядя на обитателей квартиры: «Без потерь не обошлось!»
Но в это время появились еще двое в штатском, сдернули с нападавших бандитов маски и, увидев лица, один из них в приподнятом настроении сказал другому: «Смотри, Резвый. Брагин. Оба в розыске. Бадягн. После отсидки. Еще не успел. Но след от них тянется к Федотову.»
Потом оба подошли к девушкам, и тот, кто исследовал потерпевших с озабоченным лицом исследователя профессионала сказал девушкам: «Спасибо вам. Вы выполнили вашу работу на высоком уровне. Попрошу ваше начальство отметить вас».
Вскоре прибыла машина «Скорой помощи». Двоих из нападавших отправили в реанимацию. Третьего, в которого Лена стреляла вторым, отправили в больницу.
Дед, Вячеслав Петрович, уже оклемался, ходил по квартире с перевязанной головой. Бабушка ходила охала. Дед, чтобы разрядить, нормализовать обстановку, включил телевизор, а на экране вспыхнувшем в это время, в бешеном темпе завертелась сцена, как группа Пуси Райот пляшет в храме Христа Спасителя. Никто еще не понял где, что происходит, а когда диктор стал объяснять, бабушка охнула еще сильней.
Дед со злобой проговорил: «И до церкви добрались!»
Лена явственно ощутила то, что от девушек как от немытых нездоровых существ исходит вонь. Ей так захотелось очутиться в храме и стукнуть девушек так, чтоб они вылетели из храма.
А Кате тоже захотелось очутиться рядом с этими нездоровыми во всех отношениях существами и ногой дать так, чтоб голова их откинулась, чтоб мозги встряхнулись со всей силой. Иначе они проникнут как в церковь во все светлое, чистое, в ее любовь и испачкают ее в грязь. И надо бить, чтобы не лезли, не лезли со свиным рылом в калашный ряд.