Отец. Глава 13. Соседи

   
   Наш дом стоял в начале деревни, на высоком берегу Васькина ручья. А по соседству в просторном доме жила Марья Сергеевна, высокая, жилистая старуха. Летом с участка к ней приезжала дочь, Екатерина Петровна с мужем Василием Степановичем и со своими дочерьми-красавицами, Раисой, Натальей и Верой, которые были гораздо старше меня, и все трое  позже выучились на учительниц. Екатерина Петровна стала моей крёстной. Я любила бывать у них в доме, высоком, просторном, чистом, в котором всегда стоял аромат высушенных трав.  Дом Марьи Сергеевны находился на правой стороне возле дороги, входящей в деревню, если встать лицом в сторону Сосновки.

    А за дорогой, с левой её стороны, стоял другой дом, немного пониже, зато разделённый на две половины. В ближней к дороге  половине каждое лето жила солдатская вдова, муж которой погиб в Великую Отечественную на фронте, Анна Степановна Патракеева, которая приезжала на лето из Сосновки с внуками, детьми сына Бориса: Галей, Диной и Серёжей. Серёжа был маленьким, моложе меня были и Галя с Диной, но с ними я иногда играла, ведь у меня был очень общительный младший брат.  А в другой половине, за стеной, летом жили старики Байкаловы, Сергей Никитич и Марья Герасимовна, зимой же они перебирались в малую избу, стоявшую позади большого дома и смотревшую окнами на большую дорогу. Они были одиноки: их единственный сын Виктор погиб в декабре того же года, когда родилась я. Поэтому Герасимовна всегда считала по моему возрасту, сколько лет нет уже её сына. Виктор, зрелый молодой человек, уже отслуживший в армии, возвращался с курсов в декабре 55 года. Его нашли на дороге между Сосновкой и нашей деревней, мёртвого, без признаков насильственной смерти. Экспертиза показала, что произошёл разрыв сердца. Может быть, он чего-то испугался – возвращался пешком ночью. Никто так и не узнал, что тогда произошло. Старики доживали свой век вдвоём.

  Именно к нам прикипели они всей душой, особенно Марья Герасимовна. Сергей Никитич, бывший фронтовик, был немногословен, суров, в быту нелёгок, редко улыбался и шутил. Но к нам, детям,  относился всегда с добротой. Марья же была настоящей палочкой-выручалочкой, когда нужна была нянька – посидеть с заболевшим братишкой. Когда мама уезжала с квартальным отчётом в райцентр, то именно Марья оставалась присматривать за нами. Прихворнув однажды, Герасимовна  в слезах пришла к маме договариваться: «Маруська, дай мне слово, что, ежели я помру раньше батька(так она называла мужа, а он её, соответственно, «мати»), ты обиходишь его, будешь наблюдать за ним…». Мама пообещала. Но, видимо, не зря сказано: человек предполагает, а Бог располагает. Сначала умер Сергей Никитич. Потом умерла мама. Марью Герасимовну хоронили в мае 1984 года, Серёжа, младший брат, не успел на её похороны, так как заезжал, возврашаясь из армии, ко мне. Но каждый раз, когда  бываем на родине, мы навещаем могилы дорогих нашим сердцам соседей, ставших нам родными по сути, пусть и не по крови. 

  Эти две соседки Марьи, Сергеевна и Герасимовна, научили меня собирать чернику. Рано утром которая-нибудь из них заходила за мной, когда я ещё сладко сплю. Мама топит печь, в доме по-утреннему свежо и прохладно, а мне так уютно досматривать под одеялом сладкие детские сны. Вдруг слышу голос Марьи: «Ну, девка больша спит, а женихи уж все ворота обос…али! Що ты, кобыла! Соньцё-то уж высОко, а ты ищё вылёживаиссе! Пом-ко за ягодыма!» Не первый раз слышу эту фразу, а спросонья каждый раз ведусь на неё и испуганно подскакиваю: кто обос..ал? какие ворота? Продираю глаза, плещу из рукомойника водичкой, на ходу выпиваю чай, хватаю корзинку с куском хлеба и набирухой – кружечкой. 

 Корзинка у меня своя, именная,  для меня по заказу отца плёл её Омельян, ходили к нему с отцом вместе. Про Омельяна было всё понятно, он весь на виду, папа даже зовёт меня "Омелькиной девкой" шутя, из-за мягких белых волос; а вот великим чудом было увидеть его жену. Говорили, что она очень красивая, потому не показывается никому. Омельян и в магазин, и по делам - всюду ходил хлопотать сам, жену его в деревне мало кто видел. С отцом они долго разговаривали, а я всё пыталась увидеть лицо Омелиной, которая шебаршала за занавеской, тихонько разговаривая сама с собою. Но так и не удалось увидеть мне эту красавицу. Впрочем, как и моим подружкам, знакомым с этой легендой…

  Бегу с корзинкой вслед своим товаркам, не спеша вышагивающим к лесу. Когда приходим на ягодное место и начинается работа под зуденье несмолкающего гнуса, нужно помнить правило: не брать из-под рук. То есть, если видишь крупные ягоды с другой стороны клочка, где берёт одна из старух, не бросайся их обрывать – это её куст, ищи в другом месте, благо ягод – успевай поворачиваться, только синеет! «Да собирай чисто, без шальЯ (мусора), а то мужик попадёт небаской, кореповатой, шадровитой…», - учит меня Герасимовна. «А какой это –  шадровитой?» - интересуюсь у Марьюшки. « А вот как Сергей Никитич у меня. Глянется тебе он?» - хохотнёт Марья. «Не-ееет!» - честно и отчаянно мотаю я головой, потому что лицо Сергея изрыто оспой, которой переболел он ещё в детстве. Домой я приношу чистейшую ягоду, без единого листика,  мама сразу пересыпает ягоды, не перебирая. Так с детства формировалось  желание иметь мужа-красавца.
 
   Родионова Екатерина Константиновна одиноко жила в маленькой избушке через несколько домов от нас. Невысокая, даже маленькая, она ходила медленно, немножко вразвалку, так как у неё болели ноги. Сколько я помню её, она всегда улыбалась, приветливо глядя на собеседника. Не помню, чтобы она возражала кому-нибудь, в разговоре с человеком она всегда соглашалась, кивая и вставляя подходящие реплики. Абсолютно мирный, неконфликтный, добрейший человек была баба Катя, или Катерина, как звали её соседи. Когда мама рассказала мне её историю, я содрогнулась, не понимая, как она несёт по жизни своё горе, оставаясь такой улыбчивой и доброй к людям.
 
  Катерина овдовела, как и многие её ровесницы, в Великую Отечественную, оставшись с двумя дочками-малышками. Одна из них угасла в голодные и холодные годы военного лихолетья, и это не было редкостью в те годы.  Катерина, боясь за оставшуюся кровиночку, не оставляла её одну дома, повсюду водила с собой. Брала и на телятник, где она была под её неусыпным приглядом. А однажды озябшую посадила на чан с сенной заваркой – крышка была тёплая,  и малышка согревалась, сидя на верху чана.

 Но недоглядела Катерина: повернулась круглая деревянная крышка набок, и сварилась девчушка, упав в кипящий чан. Пластом лежала обезумевшая мать после смерти остатней своей кровиночки. И где силы взяла? До самого выхода на пенсию продолжала работать она на скотнем дворе, обряжаясь с телятами. Ласковая, добрая, иногда она тихонько выплакивала свою боль где-нибудь в дальнем уголке скотнего двора, не привлекая к себе внимания и не желая, видимо, делиться своим безутешным горем. Радостью бы Катерина поделилась. А горе – оно и есть горе, у каждого своё. Так негромко и необидно сказала она однажды соседке, которая назвала её каменной.

 К бабе Кате мы тоже были крепко привязаны. С ней дружила наша Марьюшка Герасимовна, и, когда она хворала, а заболевшего младшего братишку куда-то надо было «приткнуть» (больничных на время пустяшного ОРЗ – «опять ребёнок заболел» - не принято было брать тогда, и в мыслях не возникало ни у кого, если было с кем оставить ребёнка), Катерина никогда не отказывала.

 Там, где живут сейчас Меньшины, в годы моего детства был пустырь, вернее, картофельное поле. Меньшины построили свой дом и перебрались в наш конец уже гораздо позже, после смерти отца, дети Меньшиных - это уже детство моего младшего брата. Но я помню, как Наталья Николаевна вывешивала белый платок на шест и поднимала его на крышу, чтобы молодка Галина, увидев сигнал, бежала домой кормить грудью сына Витю. Галина работала на маслозаводе вместе с моей мамой, а маслозавод находился на Осяткине за Кершачихой - большим полем между порядком наших домов и Осяткиным.

Продолжение http://www.proza.ru/2012/04/17/1529